Глава 7
– Мам, я проголодался. Еды в доме не было, и ты ушла. Что мне оставалось делать?
Я сержусь на нее, и мой голос все громче с каждым словом.
– Где ты была? Мама, я тебя спрашиваю: где ты была?
Она не отвечает. Просто стоит. Я вдруг замечаю, что она держит в руках по бело-синему мешку из супермаркета «Теско». Оба доверху набиты едой. Ее лицо вытянулось еще сильнее, а морщины стали глубже. Волосы тусклые и сальные. Она завязала их в конский хвост, но несколько прядок все равно свисают со лба. Ей тридцать четыре года, но выглядит она на все пятьдесят.
– Где ты была? – спрашиваю снова.
Я охрип от крика.
– Ходила узнать насчет похорон.
Я чувствую, что куда-то проваливаюсь. Похороны! Как же я о них забыл?
Переступаю через валяющуюся в цветах сковородку и, стараясь не задеть цветов, подхожу к маме, беру у нее мешки и отношу на стол. На плите до сих пор шипит зажженная конфорка. Гриль тоже включен. Закрываю газ, выключаю гриль, потом открываю окно.
Мама продолжает стоять, отрешенно разглядывая кухню.
– Ты присядь, – предлагаю ей.
Мама бредет к столу, медленно садится.
– Пить хочешь? – спрашиваю.
Она кивает. Я хватаю чайник, иду к мойке и останавливаюсь. Мне боязно открыть кран. Глупость, конечно, но ничего не могу с собой поделать.
– Нет, не чай, – выручает меня мама и указывает на холодильник.
Я облегченно выдыхаю, ставлю чайник на разделочный стол, достаю из холодильника банку пива и протягиваю маме. Она качает банку в руках и почему-то не открывает. Я тянусь через стол и сам открываю банку.
– Спасибо. – Мама делает глоток. – Мне там надавали кучу бумажек. Посмотри.
Она открывает сумочку и достает пачку буклетов. «Когда умирает ребенок»… «Тяжелая утрата имеет свои преимущества»… «Путеводитель по Хейфилдскому кладбищу»… «Дети и похороны».
Я открываю один, начинаю читать. Мне становится тошно. Я захлопываю буклет и отодвигаю прочь.
– Значит, ты уже решила, как все будет?
Мама знает, о чем я спрашиваю, но отвечает не сразу. Молча кусает губы. Кажется, сейчас заплачет. Нет, сдержалась.
– Его кремируют и отдадут нам урну с пеплом. Урну мы хоронить не будем. Принесем ее домой.
– Кремируют? – переспрашиваю я.
Значит, его сожгут. Нет, это неправильно. В этом есть что-то… непоправимое.
– Да. Ты не возражаешь? Карл, я не знала, что делать. Я должна была принять решение. Но если ты не рад, можем отказаться от кремации.
«Рад». Слово, будто пепел, забивает мне рот.
– Я, наверное, не так сказала. Какая тут радость, – спохватывается мама. – Я не хотела… не хотела…
Ее глаза полны слез.
– Все нормально. – Я пытаюсь не допустить новых рыданий. – Как ты сказала, так и будет. Мы это сделаем.
– Хорошо. В следующий вторник… Похороны.
Она рассеянно водит рукой по глянцевой поверхности буклета.
– Ты не поверишь, как все дорого. Служащая похоронного бюро сказала, что за Роба нужно заплатить половину, потому что ему всего семнадцать… было семнадцать… А до пяти лет – вообще бесплатно.
Мне нечего сказать. Мамины слова повисают в воздухе. Пока я думаю над ответом, звонит мобильник. Мама испуганно смотрит на меня.
– Мам, это твой, – объясняю я. – Он у тебя в сумке?
– Кто звонит? – спрашивает она, словно я знаю.
– Мама, это твой мобильник.
– Возьми сам. Я… я не могу.
Она достает из сумочки телефон и протягивает мне. Вместо цифр слова «Номер неизвестен». Я нажимаю зеленую кнопку и отвечаю.
Звонит полисменша, с которой я сегодня уже встречался. У меня душа уходит в пятки.
Ее зовут Салли Андервуд. Ее чин – констебль. Она хочет поговорить с мамой, но мама отчаянно мотает головой.
– Извините, сейчас она не может подойти к телефону.
– Но ведь она где-то рядом? Она дома?
– Да.
– Удобно, если мы с коллегой заглянем к вам минут через пятнадцать?
– Да, – отвечаю я.
На самом деле я очень сомневаюсь насчет «удобно». Я ведь даже не посоветовался с мамой. Но интуитивно почувствовал: отвечу «нет», будет еще хуже.
Салли Андервуд отключается.
– Кто звонил? – спрашивает мама.
– Старина Билл.
Мама крепко стискивает зубы и выпячивает подбородок.
– Они хотят прийти через пятнадцать минут. Поговорить со мной. Одну из них… женщину… я сегодня уже видел. На улице.
Мама смотрит на стол. Ее рука комкает буклет, где расписаны преимущества тяжелой утраты. Вряд ли мама сознает свои действия.
– Мама, в чем дело? Почему ты не захотела ответить на звонок?
– Однажды они уже позвонили, – тихо объясняет она. – Полиция. Позвонили и сказали, что Роб… попал в беду. Я не успела спросить, что за беда, как в паб кто-то вбежал и сообщил, что он мертв, а тебя повезли в больницу.
– Мама, мне очень жаль. Честное слово, мне очень жаль.
Я сейчас извиняюсь за то, в чем не виноват. Совсем как полисменша Салли.
Пятнадцать минут. Она явится к нам через пятнадцать минут. Я смотрю на пол. Сковородка со сгоревшей фасолью. Угольные ломти хлеба. Обожженные цветы. Расплавленный пластик. Вспоминаю о пустых банках, разбросанных вокруг дивана. Нельзя, чтобы полицейские все это увидели.
– Мам, они же скоро придут. Давай немного приберемся.
Я хватаю сковородку и убираю в шкаф. Сгоревший хлеб выбрасываю в мусорное ведро, собираю цветы.
– Мам, может, ты уберешь пустые банки в гостиной? А я в кухне пол помою. Где ведро?
– Под раковиной, – отвечает она, не двигаясь.
Из шкафчика под мойкой я достаю пластмассовое ведерко, тряпку и бутылку чистящего средства «Флэш».
Ставлю ведерко в мойку, брызгаю в него «Флэшем». Открываю оба крана. Вода с шумом льется в ведерко, шапка пены быстро дорастает до края. Меня охватывает страх. Да что такое со мной? Это всего-навсего вода. Возьми себя в руки!
Бегу в гостиную, быстро собираю пустые банки. Когда возвращаюсь, ведерко почти наполнилось. Банки летят в мусор. Закрываю краны. Мама продолжает сидеть.
– Мам, пожалуйста…
Она смотрит, как я опускаю ведерко на пол и погружаю тряпку в пенистую воду. Вода холодная как лед. Отжимаю тряпку. В голове раздается пронзительный крик. Громкий. Болезненный. Как будто кто-то воткнул мне в ухо вязальную спицу и вытащил ее из другого уха.
Резко встряхиваю головой. Крик смолкает, но легче мне не становится.
Подвигаю ведерко, и вода выплескивается через край. Возле ведерка появляется лужица. Тянусь, чтобы вытереть ее, и чувствую: что-то сдавливает горло. Пытаюсь проглотить подступивший комок, но он поднимается, и вот уже мой рот полон холодной, зловонной жидкости. Распрямляюсь, бросаюсь к мойке и шумно выплевываю. У гадости вкус протухшей воды, глины и ила.
– Черт! – бормочу я, хватая ртом воздух.
– Что…
Мама наконец-то встает. Смотрит на коричневую лужицу возле сливного отверстия мойки. В лужице плавают комки слизи. Мама открывает кран, чтобы смыть дрянь.
– Прополощи рот.
Она говорит резко, но ее рука мягко водит мне между лопатками, двигаясь вверх-вниз. И сразу вспоминаются другие моменты, когда я стоял на коленях перед унитазом, выворачивался наизнанку, а меня ободряюще поглаживали по спине. Но тогда это была не мамина рука, а рука Роба.
Засовываю голову под кран, глотаю чистую воду, полощу рот, сплевываю.
«Я иду за тобой, Си».
Снова голос. Тот же, что и прежде. Совсем рядом.
Я выпрямляюсь.
– Ты слышала? – спрашиваю у мамы.
– Что?
– Голос.
Она непонимающе смотрит на меня.
– Я слышу только шум воды и твои отплевывания. Рот прополоскал?
Во рту еще остается слабый привкус гнили, прячущийся у основания зубов.
– Почти, – отвечаю я и снова засовываю голову под воду.
«Ты меня слышишь, братишка?»
Я смотрю на струящиеся каскады у моего лица и мельком что-то вижу. Островок неподвижности среди текущей воды. Он совсем близко, но я не могу понять, что́ это. Становится тревожно, и в то же время меня тянет к этому островку.
Звонок в дверь возвращает меня к реальности. Я закрываю кран. Мама опять застыла. Похоже, она не знает, как ей быть.
– Я открою, – предлагаю я.
И иду открывать, на ходу вытирая голову посудным полотенцем.
Разговор с полицейскими не клеится. В моей памяти сплошные провалы. В голове мешанина. Я не могу ответить даже на простые вопросы.
– Почему ты пошел на озеро?
– Без понятия.
– А что делал до того, как отправиться на озеро? Расскажи о том дне.
– Не помню.
– Что произошло в воде?
– Без понятия. Помню только… сильный дождь. Ливень. И гром с молнией.
– Когда спасатели тебя нашли, ты был в рубашке и школьных брюках. А Роб – только в плавках. Карл, почему ты купался в одежде?
– Без понятия. Извините. Я в самом деле ничего не помню.
– Карл, я должна задать тебе еще один вопрос. На теле Роба… на нем были ссадины и следы побоев. Ты знаешь, откуда они появились?
Костяшки моего кулака бьют по его голове. Он отодвигается, но тут же набрасывается на меня. Я отбиваюсь руками и ногами, но вода затрудняет и утяжеляет движения. Мне холодно. Очень холодно. Холод высасывает из меня силы. Я подгибаю ноги, стремясь отбиться пятками. Луплю его по чувствительным местам. Он вопит, но мне от него тоже достается.
– Ничего я не знаю.
У меня потеют ладони. Если воспоминания настоящие, тогда ссадины и следы побоев оставил я.
Мама сидит на краешке стула. Ее руки сомкнуты и зажаты между колен. Спина наклонена, плечи опущены. Вид у нее такой, будто она в приемной у зубного врача, а не в гостиной своего дома.
– Мальчишки всегда дерутся. Разве не так? – вставляет мама. – Природа у них такая.
Констебль Андервуд хмурится. Ее напарник подается вперед и спрашивает:
– Керри, а когда вы в последний раз видели их дерущимися?
Куда он клонит? Неужели считает меня причастным к синякам и царапинам? Или он знает? Но откуда?
Мама разглядывает свои руки.
– Они всегда так себя вели… Не знаю.
– Они дрались дома? В то утро? Или днем?
– Я не знаю. Утром я спала. А когда проснулась…
– Когда вы проснулись?
Возникает пауза. Полицейский решает, что нащупал нить к разгадке.
– …Я пошла в паб.
Мама возвращается в свою скорлупу. Снова опускает голову и плечи. Я стараюсь держаться спокойно.
Полицейский делает пометки в блокноте. Констебль Андервуд замечает под кофейным столиком пустую банку. А я не увидел ее, когда убирал. Черт! Ненавижу таких, как эта парочка в форме. Высматривающих. Осуждающих.
Андервуд снова поворачивается ко мне:
– Карл, ты можешь еще хоть что-то вспомнить?
– Там была девушка.
– Нейша Гупта, – подтверждает Андервуд.
– Подруга Роба, – бормочет мама. – Надо же, совсем забыла про нее.
Его подруга. Та, что с надутыми губками смотрит в камеру мобильника. Та, у которой лямка сползла с плеча… Прекратите ваши допросы! Хватит!
– Мы ее уже расспрашивали. Она… она очень потрясена случившимся.
– Еще бы ей не быть потрясенной, бедняжке, – замечает мама. – Что она сказала? Что там произошло?
– Она не хотела говорить об этом. Конечно, для нее это болезненно. Сказала, что они втроем плавали, резвились и все было прекрасно, пока не изменилась погода. Начался жуткий дождь, и они потеряли друг друга из виду. Потом они с Карлом каким-то образом оказались рядом и поняли, что Роб исчез.
«Все было прекрасно, пока не изменилась погода… резвились…» Она им наврала. Мы с Робом дрались, вот что было на самом деле. Зачем Нейша солгала полицейским?
Мама глотает слюну. Пытается не заплакать при гостях.
– Карл, ты это помнишь? – спрашивает она меня. – Ты хоть что-то помнишь?
– Дождь помню. И все.
Я не намерен ничего рассказывать, пока не вспомню до мельчайших деталей случившееся на озере. Пока не восстановлю картину полностью.
– Тебе стоило бы поговорить с Нейшей, – говорит Андервуд. – Вдруг это поможет вспомнить?
Они с напарником собираются уходить. Мама спрашивает, что будет дальше. Констебль Андервуд отвечает, что они проведут дознание, чтобы выяснить обстоятельства смерти Роба. Коронер, занимавшийся вскрытием, работу закончил и передал тело Роба в морг похоронного бюро. Так что можно готовиться к похоронам. А дознание они проведут вскоре после похорон. Все это время констебль смотрит на меня, словно знает, что я недоговариваю. Потом просит: если я еще что-нибудь вспомню, обязательно ей сообщить. Наконец они уходят.
Когда за ними закрывается дверь, на меня наваливается дикая усталость. Мама прислоняется к спинке дивана, зажмуривается и громко вздыхает. Я пытаюсь последовать ее примеру. У меня тяжелеют руки и ноги, будто их придавили креслом. Но стоит закрыть глаза, я вижу лицо, глядящее на меня из раковины. И снова слышу голос: «Си, я иду».
Открываю глаза и резко выпрямляюсь. Мне нужно кому-то рассказать о том, что вспомнил. Снять с души камень. Тогда станет легче.
– Мам, ты не спишь?
Она слегка дергается. Приоткрывает глаза.
– Начинаю дремать.
– Мам, я помню больше.
Теперь мама открывает глаза по-настоящему и тоже садится прямо.
– Ты помнишь?
– Да, но немного. Мы дрались. В воде. Мы с Робом дрались.
Она хмурится.
– Из-за чего?
– Не помню.
Она снова шумно вздыхает и поднимает глаза к потолку.
– Вы вечно дрались. Вроде и не маленькие уже. Я устала вам повторять, чтобы головой думали.
– Мама, а вдруг я… вдруг я… – Мне не докончить фразу. – Мам, что, если…
Она понимает, о чем я. И точно так же не хочет этого слышать, как я – говорить. Мама подносит к губам указательный палец.
– Нет, – возражает она. – Нет, что ты. Это был несчастный случай. Именно так. Несчастный случай.
– Мама, я его слышу. Я его даже вижу.
Я почти уверен. Кому-то мои слова покажутся бредом, но это правда. Правда! Фигура под дождем, лицо в раковине, голос в моей голове – это все он. Роб.
Мама встает с дивана и усаживается на подлокотник моего кресла. Обнимает за плечи.
– Конечно, ты можешь его видеть и слышать, – говорит она. – Это вполне естественно. Ты столько пережил, Карл. Ты скорбишь о его смерти. Должно пройти время.
– Ты тоже его видишь?
– Везде, – отвечает она. – Он везде и всюду. Особенно здесь. Я все время жду, что хлопнет дверь и он войдет…
Мама вздыхает и стискивает мне плечо. Хочется верить, что присутствие Роба – это вполне нормальное явление. Потеря еще слишком свежа… В тишину гостиной врывается противный звук с кухни. Опять подтекающий кран. Плип, плип, плип. Капли ударяют по металлической поверхности мойки. Меня начинает мутить.