Превыше смертных стоят боги, а превыше нас – непознаваемая сущность, которую мы называем Вихрем. И Ему по какой-то причине нравится число три. Это число Его детей, великих богов, создавших остальных нас. Они сами дали себе имена, они объемлют все сущее. Мы, младшие боги, делимся на три чина; впрочем, это потому, что мы сами истребили четвертый.

Первыми появились ниввахи, выравниватели; к ним и я имею честь принадлежать. Мы родились от первых попыток общения Троих между собой; пути их любви далеко не исчерпывались обычными понятиями о размножении. Они и сами были еще юны и не знали, как это – быть родителями, отчего и наломали немало дров, однако все это было давно и неправда, и большинство из нас успело их благополучно простить.

Выравнивателями же нас именуют, заметьте, не потому, что мы что-то уравновешиваем, просто у каждого из нас в родителях – двое из Троих, что и приводит к равновесному сочетанию. Я, например, произошел от Нахадота и Энефы, а для других это были Энефа и Итемпас. Нам, детям Нахадота, не очень-то нравятся наши единоутробные родственнички от Итемпаса, но мы все равно любим их. Так уж оно водится в семьях.

Следующие – элонтиды, или расхожденцы. Они так называются опять же не потому, что куда-то разбредаются или активно пытаются расшатать мироздание – просто они родились от расхождений. Откуда нам было знать, что некоторые взаимные сочетания между нами могут оказаться опасными? И в первую очередь это касалось Нахадота с Итемпасом, ибо Энефа наделила их способностью сообща давать жизнь детям. Увы, эти двое были слишком похожи и в то же время слишком различны, так что продолжение рода давалось им с трудом. (Прошу заметить, что дело тут вовсе не в половой принадлежности. Эта принадлежность для нас – скорее, игра, личная склонность, такая же как имена или материальный облик. Мы принимаем его, потому что это необходимо вам, а не нам.) Так вот, в тех редких случаях, когда Наха и Темпа вместе производили ребенка, их детище получалось очень могущественным и неизменно очень пугающим. До зрелых лет дожили немногие: Рал Дракон, Иа Отрицание и Лил Алчь. Элонтидами считаются и рожденные от союзов старших богов с младшими – в знак неравенства, от которого они произошли. Они стали богами вещей, которые прибывают и убывают, таких как приливы, мода, похоть, приязнь.

Повторюсь, но скажу: ничего «неправильного» в них нет, хотя некоторые мои родственники-ниввахи относятся к ним как к существам убогим и жалким. Это, несомненно, ошибка. Элонтиды ничем не хуже нас, они просто другие.

Ну а третий чин – это мнасаты. Дети, которых мы, богорожденные, породили между собой. Тут вкрадывается некоторый момент слабости, относительной конечно, ибо даже мнасат способен уничтожить целый мир, оказавшись в безвыходной ситуации. За минувшие эпохи их, понятно, народилось превеликое множество, но большинство было, так сказать, «выбраковано» в первые же века. Кто-то угодил, скажем так, под перекрестный огонь бесконечных разборок между Троими, которые то насмерть дрались, то занимались любовью. Иных случайно затянуло в Вихрь, прочие сгинули от неисчислимых опасностей, подстерегающих юного бога. Особенно много их погибло во время знаменитой Войны, и должен сознаться, что немалое число их жизней забрал я. Собственно, а почему бы и нет, если у них хватало глупости путаться под ногами у вышестоящих?

Тем не менее нашлись среди них некоторые, которых я не смог убить и которые в дальнейшем оправдали свое существование, достойно пройдя испытание концом света. В общем, мнасаты явили собой жестокий пример, показав своими смертями, что в нашем случае все зависит не столько от чистого могущества, сколько от умения «жить по правде», то есть в согласии со своей природой. Те из них, кто жил в соответствии со своей сущностью, набирали силу, почти уравнивающую их с величайшими из нас, ниввахов. Те же, кто себя забывал, погибал, несмотря ни на какую прирожденную мощь.

Из этого можно извлечь и другой урок: жизни без смерти не существует. И даже среди богов есть победители и проигравшие. Те, кто ест, и те, кого едят. Лично я без зазрения совести убивал собратьев-бессмертных, но необходимость этого иногда повергала меня в грусть.

А четвертым божественным чином, если вы еще гадаете, были демоны. Но о них говорить бессмысленно.

Я громко всхрапнул, застонал и проснулся. Мне что-то снилось. Я успел подзабыть о снах, этом проклятии смертной плоти. Сны подарила людям Энефа, чтобы они еще и таким способом познавали себя и свою вселенную. Можно подумать, мало им было того, что они и так проводили изрядную часть жизней, лежа в бессознательном состоянии. К тому же очень немногие из них вообще усваивали уроки, а остальные, на мой взгляд, были напрасной тратой благодати творения. Для меня же это означало, что теперь всякий раз мне предстояло наслаждаться во сне такой вот «отрыжкой» разума. Всю жизнь мечтал.

Стояла глухая ночь, до рассвета было еще далеко. Хотя спал я лишь три-четыре часа, большей потребности в отдыхе я не испытывал, возможно, потому, что еще не до конца стал смертным. Я задумался о том, как убить несколько часов, пока не проснется Шахар и не придет меня снова развлекать.

Я встал и опять отправился бродить по дворцу, на сей раз не скрываясь. Слуги и стражники, которых я миновал, не произносили ни слова, но я спиной чувствовал их взгляды. А ведь одежда у меня была самая простецкая и лоб чистый. Вот бы знать, что им сказала обо мне Морад – или кто там сейчас ведал дворцовой охраной? В людских взглядах не ощущалось ни обожания, ни отвращения. Только любопытство и некоторая опаска.

Для начала я отправился на нижние уровни дворца, проведать Лестницу в никуда. Я был потрясен, обнаружив, что от нее действительно ничего не осталось.

Теперь здесь был открытый дворик. Три этажа широких полукруглых балконов обрамляли площадку, украшенную статуями и растениями в больших горшках. Зелень была подобрана такая, что не нуждалась в особом уходе. (По крайней мере, здесь больше не было пыли. Арамери наконец-то поняли, что не стоило держать нижнюю часть дворца в запустении, ибо тут могут таиться секреты.) Дворику недоставало намеренной беззаботности, сквозившей в окружающей архитектуре Неба. Осматривая края балконов, я видел, в какой спешке писцы их запечатывали: они были далеки от совершенства и не такие гладкие, какими следовало бы. Слуги разобрали завалы и мусор, но знаки беды оставались ясно видимыми – для знающего, как смотреть.

Я присел на корточки у края одного из балконов, держась за тонкое ограждение, и коснулся грубо обработанного день-камня, выстилавшего пол. В камне еще трепетали остатки эха… Нет, не звуки – те отголоски давно унеслись прочь, – а отзвуки события. Я прикрыл глаза и увидел то, чему когда-то стал свидетелем камень.

Лестница в никуда. И трое детей у ее подножия, взявшихся за руки… (Я мельком удивился, какой маленькой была тогда Шахар. Оказывается, я успел привыкнуть к ее более взрослому облику.) Я увидел, как улыбки на лицах смертных сменились тревогой, как их волосы и одежда взметнулись с такой силой, как будто на них налетел смерч. Они отчаянно завизжали, когда их ноги оторвались от пола, а потом их взметнуло в воздух, перевернув вверх тормашками. Лишь я не шелохнулся и стоял как вкопанный. А детей удерживали вблизи от пола лишь их сплетенные руки и то, что они вцепились в меня.

У меня же на лице было то еще выражение. Вялый полуоткрытый рот, рассеянный взгляд куда-то вдаль, слегка нахмуренный лоб и чуть склоненная набок голова. Я словно слышал нечто такое, чего остальным слышать было не дано, и это что-то полностью вынесло мне мозги.

А потом очертания моего тела расплылись, его прочертили белые линии. Рот открылся, камень под пальцами еле ощутимо дрогнул под взрывным напором силы, вырвавшейся из моего горла. Лестница в никуда разлетелась, подобно хрупкому стеклу, а за ней и весь день-камень вокруг, вверху и внизу. Детей спасло то, что освобожденная энергия ударила расширяющейся сферической волной. Они свалились на обломки, окровавленные и неподвижные. Однако сверху их засыпало не сильно.

А когда пыль улеглась, меня там больше не было. Я исчез.

Я отнял пальцы от каменной плиты и нахмурился. Потом обратился к смертному, который последние минут десять тихо стоял у меня за спиной.

– Что тебе?

Он подошел, распространяя волну знакомых запахов: книг, благовоний, флакончиков с разными веществами. Я догадался, кто он, еще до того, как он заговорил.

– Прошу меня простить, господь Сиэй. Я ни в коей мере не хотел побеспокоить тебя.

Я поднялся, отряхивая ладони, и смерил его взглядом. Передо мной стоял островитянин средних лет, седовато-рыжий, с угрюмым, морщинистым и плохо выбритым лицом. На лбу виднелась сигила чистокровного родства, но он не походил не только на Арамери, но и вообще на амнийца. К тому же от высокородных редко пахло усердным трудом. Значит, приемыш.

– Ты первый писец?

Он кивнул, явно разрываясь между восхищением и смущением. Наконец он отвесил мне неуклюжий поклон: недостаточно глубокий для истинного почтения, но и не тот пренебрежительный кивок, который подобал бы правоверному итемпану. Я рассмеялся, вспомнив невозмутимую и полную нюансов манеру поведения Вирейна. Потом посерьезнел, вспомнив, отчего Вирейн настолько в этом хорош.

– Прости меня, – повторил человек. – Однако слуги пустили новость, что ты вышел погулять по дворцу, и я подумал… словом, логично предположить, что ты придешь, так сказать, на место преступления.

– Хммм… – Я сунул руки в карманы, изо всех сил отгоняя смутное беспокойство, одолевающее меня рядом с этим человеком. Приходилось все время напоминать себе, что сейчас не старые времена и у него нет надо мной никакой власти. – Час уже поздний, первый писец. Или слишком ранний. Разве у вас, итемпанов, не принято хорошо высыпаться перед рассветными молитвами?

Он моргнул, и его удивление сменилось весельем.

– Принято, но я не итемпан, господь Сиэй. А я хотел повидаться с тобой, что подразумевает бодрствование допоздна. Так, по крайней мере, рекомендуют мои научные исследования. Ведь известно, кто вел ночной образ жизни, когда… – его уверенность в себе вновь дрогнула, – жил здесь.

Я хмуро смотрел на него.

– И как вышло, что ты не итемпан?

Все писцы были жрецами Итемпаса. Всякому, у кого имелся талант к магии, орден предлагал очень простой выбор: присоединяйся к ним или умри.

– Около… э-э-э… пятидесяти лет назад «Литария» подала в Благородное Собрание петицию о независимости от ордена Итемпаса. Так что теперь «Литария» – светская организация. Каждый писец имеет право чтить любого бога, или богов, по своему выбору. – Он помолчал и вновь улыбнулся. – Естественно, пока мы служим Арамери.

Я вновь смерил его взглядом и чуть приоткрыл рот, чтобы лучше ощутить его запах, но безуспешно.

– И какого же бога чтишь ты?

Уж точно не меня.

– Я чту всех богов. Но в том, что касается духовности, я предпочитаю молиться у алтарей наук и искусств.

И он сделал легкий извиняющийся жест, словно боялся задеть мои чувства, но я уже расплывался в улыбке.

– Так ты безбожник! – Я даже подбоченился от восторга. – Последнего из вас я встретил еще до Войны. Я думал, Арамери всех вас под корень вывели!

– Увы, равно как и верных всем прочим богам, господь Сиэй. – Я расхохотался, и это придало ему уверенности. – Сейчас среди простонародья всякие ереси прямо-таки в моде, хотя здесь, во дворце, конечно, приходится быть по-прежнему осмотрительным. Здесь имеет хождение даже особое вежливое слово, обозначающее таких, как я, – «приморталист».

– Язык сломаешь.

– Да, слово не самое удачное. Оно еще и обозначает что-то вроде «смертные превыше всего», то есть неточно и даже вовсе неправильно отражает нашу философию, но, как я уже сказал, бывают термины похуже. Мы, конечно, веруем в богов… – Он кивнул мне. – Но, как показало Отлучение, наша вера или неверие никак не влияет на благополучие богов, что влечет закономерный вопрос: а надо ли тратить столько сил на бесцельное служение? Не лучше ли свято уверовать в человечество и его удивительные способности? Уж нам-то точно не повредило бы немного преданности и дисциплины.

– Всем сердцем согласен! – сказал я. Если не ошибаюсь, в движение человекопочитания вовлечено и несколько моих родственников. Я, однако, на всякий случай решил не заострять на этом внимание. – А зовут тебя как?

Он вновь поклонился, на сей раз без неловкости:

– Шевир, господь Сиэй.

– Это Арамери я заставляю звать меня господом, – отмахнулся я. – Для тебя – просто Сиэй.

Он опять смутился:

– Ну, я…

– Арамери – это образ мышления. Я знал иных приемышей, которые прекрасно вписывались в семейство. Ты же, господин мой, совсем не того поля ягода. – Я улыбнулся, давая ему понять, что это, скорее, комплимент, и он успокоился. – Это Ремат рассказала тебе про меня?

– Госпожа Арамери сообщила мне о твоем… состоянии. Я и все мои люди, включая тех, что трудятся внизу, в городе, уже вникают в проблему, силясь отыскать причину, которая смогла вызвать такие перемены. Если мы что-то найдем, тотчас доложим правительнице Ремат.

– Спасибо, – поблагодарил я. Я не стал упоминать, что тем самым он отдавал на усмотрение Ремат, сообщать ли о причине мне. Возможно, он и сам об этом догадывался и просто намекал мне, кому принадлежит его верность. Смертным в первую очередь. – Восемь лет назад ты уже был здесь, в Небе?

– Да. – Он подошел и встал рядом, жадно разглядывая мой профиль, осанку, вообще все. Изучал меня. Я не возражал, зная о его религиозных воззрениях. – Я в то время был главой целителей. Так что ухаживать за ранеными господином Декартой и госпожой Шахар выпало именно мне с подчиненными. Впоследствии меня повысили до первого писца за спасение их жизней. – Он помедлил и договорил: – Моего предшественника на этом посту сместили с должности за то, что он не заметил божественного присутствия в Небе.

Я закатил глаза:

– Если бог не хочет быть замеченным, его не сможет засечь никакая магия писцов. И кстати, я никогда не желал быть обнаруженным.

– Госпоже сообщили и об этом.

Он наконец-то улыбался по-настоящему, без горечи. Я решил, что предъявлять обвинения бессмысленно.

– Раз ты был здесь тогда, значит либо ты, либо тогдашний первый писец должен был начать расследование.

– Да. – Он выпрямился так, словно собирался докладывать по всей форме. – Происшествие случилось вскоре после полудня. Весь дворец содрогнулся, и все охранные заклинания подали тревогу, оповещая о неразрешенной магии в стенах дворца. Охрана и слуги сразу помчались на место и обнаружили… вот это. – Он обвел рукой дворик. Мусор здесь давно убрали, но от этого мало что изменилось. Всякому, кто бывал здесь раньше и заглянул бы теперь, стало бы совершенно ясно, что дворик с балконами превратился в здоровенный провал. – Никто не мог понять, что случилось, пока через три дня дети не очнулись – сперва Декарта, а затем и Шахар.

То есть прошло более чем достаточно времени для того, чтобы поползли слухи. Поползли и разрушили жизнь Деки. Бедный мальчик. И сестренка его…

– Какого же рода магию здесь определили?

Писцы очень любили все раскладывать по полочкам. Они классифицировали магию, делили ее на всякие категории: это как-то помогало их смертным умам, не настроенным на магию, ее постигать. Может, их изощренная логика позволит разобраться и мне?

– Неведомую, гос… – Он спохватился. – Неведомую.

– Неведомую?

– Да, потому что в царстве смертных никогда не наблюдали подобного. По крайней мере, на протяжении письменной истории. Это подтверждают лучшие ученые «Литарии». Мы даже советовались с некоторыми из наиболее дружелюбных богорожденных, обитающих в городе; увы, они тоже не смогли ничего объяснить. Так что если уж и ты ничего не знаешь…

Он не просто замолчал, он в полном смысле захлопнул рот, причем откровенно разочарованный. Он явно надеялся, что уж у меня-то отыщет ответы.

Поняв это, я выпрямился и вздохнул:

– Я не хотел навредить им. То, что случилось… просто бессмыслица какая-то.

– Руки у детей были в крови, – ровным голосом заметил Шевир. – Обе у каждого. Одинаковые порезы, судя по глубине и углу – нанесенные взаимно. Некоторые мои сотрудники предположили, что дети пытались совершить некоторый ритуал…

Я нахмурился:

– Единственным ритуалом там был тот, которым испокон веку пользуются дети всего мира, когда хотят скрепить обещание. – Я повернул руки и посмотрел на собственные ладони – конечно же гладкие, без каких-либо шрамов. – Если предположить, что он и стал причиной всему, мы бы шагу ступить не могли, не натыкаясь на погибших детей!

Он вновь извиняющимся жестом развел руки:

– Ты должен понять, что мы отчаянно пытались найти хоть какое-то объяснение.

Раздумывая об этом, я уселся на перила, радуясь возможности наконец-то поболтать ногами. Почему-то это очень обеспокоило Шевира, возможно из-за того, что лететь вниз было не близко – достаточно, чтобы убить смертного. Тут я вспомнил, что сам постепенно становлюсь смертным, и с тяжелым вздохом спрыгнул обратно на пол.

– Короче, вы решили, что один из детей, а именно Дека, вызвал меня и чем-то обидел, а я, так сказать, дал сдачи и все тут к демонам разнес?

– Лично я никогда в такое не верил, – очень серьезно ответил Шевир. – Но нашлись силы, с которыми нельзя было не считаться, и в итоге Декарту отослали в «Литарию». Как объявила его матушка, учиться как следует управлять врожденными способностями.

– То есть отправили в ссылку, – тихо проговорил я. – В наказание за то, что пострадала Шахар.

– Да.

– Каким он стал теперь? Дека?

Шевир покачал головой:

– Никто здесь не видел его со дня отъезда, господь Сиэй. Он не приезжает домой ни по праздникам, ни на каникулы. Мне говорили, в «Литарии» он делает успехи: по иронии судьбы у него обнаружился настоящий талант к этому искусству. Но… как бы сказать… по слухам, они с госпожой Шахар теперь ненавидят друг дружку. – Я нахмурился, и Шевир пожал плечами. – Если честно, не могу его винить. Дети ведь все видят иначе, чем мы.

Я покосился на писца. Он явно пребывал в глубокой задумчивости и, произнося «мы», умудрился забыть, что говорит с богом детства. Тем не менее он был прав. Мягкосердечный, кроткий Дека, которого я когда-то знал, уж точно не понял бы, что его отсылают по причинам, имеющим очень мало общего с ранениями Шахар. Он, наверное, сделал собственные умозаключения по поводу того, каким образом простая клятва дружбы возымела неожиданные последствия и почему его разлучили с горячо любимой сестрой. И наверное, самообвинение оказалось лишь началом…

Но почему Ремат вообще сочла необходимым отослать сына? В прежние времена это семейство, нимало не задумываясь, просто убивало любого из своих, так или иначе нарушившего устои. Они глазом не моргнув расправились бы и с Декой. Особенно с Декой, так явно выбивавшимся из их среды, причем во многих отношениях.

Я тяжело вздохнул, выпрямился и отвернулся от балконных перил.

– Происходящее в Небе никогда не имело смысла. Я вообще не понимаю, почему снова и снова возвращаюсь сюда. Неужели мне недостаточно было многих столетий подневольного пребывания в здешнем аду?

Шевир пожал плечами:

– Не берусь судить о богах, но любой смертный, который проведет достаточно долгое время в этом дворце, как бы подстраивается. Понятие о том, что правильно и неправильно, начинает смещаться. Пусть даже во дворце полно всего скверного, но когда приходит время с ним расставаться, этого очень не хочется.

Услышав это, я нахмурился. От Шевира не укрылось выражение моего лица, и он улыбнулся:

– Я, к примеру, женат уже семнадцать лет. И притом счастливо.

– Вот как. – Эти слова каким-то извращенным образом напомнили мне о давешнем разговоре с Шахар. – Расскажи о ней поподробнее.

Говоря «о ней», я не стал уточнять, о ком именно, но Шевир, будучи писцом, блестяще умел разбирать языковые конструкции.

– Госпожа Шахар исключительно умна, ее считают очень взрослой для ее лет, и она необычайно ответственно относится к своим обязанностям. Как я слышал, большинство чистокровных родственников выражает уверенность, что она станет способной правительницей после того, как ее матушка…

– Нет-нет, – хмуро перебил я. – Этого мне не требуется. Я хочу знать… – И тут я замолчал, ощутив внезапную неуверенность. Зачем я вообще его об этом спрашивал? Но я должен был знать. – Я хочу больше знать о ней самой. С кем она дружит? Как она перенесла ссылку Деки? Что лично ты о ней думаешь?

Такой град вопросов заставил Шевира приподнять брови. Я же вдруг осознал две вещи, повергшие меня в ужас. Первое: что-то сильно я привязался к Шахар, и как бы эта привязанность не стала опасной. И второе: эту самую привязанность я прямо сейчас выдал Шевиру.

– Ну, как сказать… ее частная жизнь весьма сокровенна… – начал он неловко.

Я отмахнулся, пытаясь все сгладить, хотя и поздновато.

– Забудь, – проговорил я, морщась. – Это все дела смертных, то есть не особенно важные. Тем более что сейчас мне следует сосредоточиться на том, как найти лекарство от… происходящего со мной.

– Верно. – Шевир явно обрадовался возможности переменить тему. – В этом смысле причина, подвигнувшая меня искать встречи с тобой, такова: не согласился бы ты предоставить нам какие-либо… образцы? Мои сотрудники-писцы – из тех, что работают во дворце, – подумали, что мы могли бы поделиться сведениями с превитами в Тени и в «Литарии»…

Эти слова заставили меня нахмуриться. Я сразу вспомнил других первых писцов, другие образцы и всякие исследования, имевшие место на протяжении столетий.

– Чтобы попытаться вычислить, какие изменения во мне происходят?

– Да. У нас сохранились сведения, происходящие из времен твоего… э-э-э… заключения, господин. – Он тряхнул головой и наконец-то решил отбросить излишнюю тактичность. – В смысле, когда ты был здесь рабом. Бессмертным, запертым в смертной плоти. Твое нынешнее состояние кажется мне весьма отличающимся от тогдашнего. Вот я и хотел бы сравнить одно и другое.

Я еще круче сдвинул брови.

– Зачем? Чтобы сообщить мне, что я умираю? Так это мне и так известно.

– Если мы определим, как идет процесс твоего превращения в смертного, это может подсказать, с чего все началось. – Он говорил уверенно и деловито, сразу видно – человек в своей стихии. – Поняв причину, мы, не исключено, сумеем догадаться и как обратить процесс. Я никогда не дерзнул бы утверждать, будто искусства смертных способны превзойти божественную власть, но любые крохи знания могут оказаться бесценными.

– Ну хорошо, – вздохнул я. – Вам, полагаю, понадобится моя кровь?

Смертные вечно охотились за божественной кровью.

– И все прочее, что ты пожелаешь нам предоставить, – ответил Шевир. – Волосы, обрезки ногтей, слюну, кусочек плоти. И еще я хотел бы обмерить тебя и записать результаты на сегодня. Рост, вес и так далее.

Я ощутил укол любопытства.

– А это каким боком может пригодиться?

– Ну, во-первых, внешне тебе не дашь более шестнадцати лет. То есть тот же возраст, в котором пребывают ныне госпожа Шахар и господин Декарта. Однако изначально, как я понимаю, ты выглядел значительно старше их. Лет на десять, тогда как им было по восемь. Если бы за истекшее время ты просто повзрослел на восемь лет…

Я затаил дыхание: до меня наконец-то дошло. Я и прежде «вырастал», причем многие сотни раз. И знал, каким способом мое тело это проделывало. Сейчас я должен был быть куда выше, тяжелее, мужественней и разговаривать более низким голосом. Восемнадцать лет – это вам не шестнадцать.

– Шахар и Декарта! – выдохнул я. – Мое взросление замедлилось, чтобы я смог подгадать к их возрасту!

Шевир кивнул, обрадованный моей догадливостью:

– Еще ты выглядишь весьма худощавым. Возможно, тебе недоставало питания, пока ты… отсутствовал, и это замедлило твой рост. Хотя более вероятно, что…

Я коротко, рассеянно кивнул, потому что он был прав.

И как такая важная деталь от меня ускользнула?

«Потому что такое заметил бы только смертный».

Я и прежде подозревал, что мое состояние некоторым образом связано с клятвой дружбы, которую мы заключили с Шахар и Декартой. Теперь я точно знал: это на меня повлияла их смертность. Прилипла, точно заразная хворь. Но какая болезнь замедлила бы свое течение, подстраиваясь под состояние других своих жертв? Тут, простите, уже попахивало умыслом…

Но чей это был умысел? И чего этот кто-то добивался?

– Что ж, писец Шевир, идем в твою лабораторию, – негромко проговорил я, пока мой разум лихорадочно делал выводы и тут же менял их в соответствии с новыми идеями. – Чего тянуть, дам-ка я тебе эти образцы прямо сейчас…

К тому времени, когда я покинул лабораторию Шевира – а дело было как раз на рассвете, – я почувствовал, что проголодался. Сосущее ощущение в животе еще не успело стать сильным, превратиться в мерзкую боль, которая запомнилась мне со времен рабства: тогда хозяева иной раз принимались морить меня голодом. Тем не менее я почувствовал нарастающее раздражение: ведь желание пищи было очередным свидетельством моего неотвратимого превращения в смертного. Я невольно задумался: умру ли я голодной смертью, если не стану обращать внимания на сигналы желудка? Поддержат ли мое существование игры и непослушание, как это было всегда? Меня даже взяло искушение проверить, что будет. Потом, однако, я потрогал руку возле плеча, где одежда скрывала повязку и исцеляющую надпись: оттуда Шевир взял толику плоти для своих опытов. Потерев больное место, я подумал, что в бессмысленных страданиях не было нужды. Будучи смертным, я и так натерплюсь в жизни достаточно боли. Еще и намеренно на нее нарываться?..

Впрочем, суета и громкие голоса довольно быстро отвлекли меня от мрачных раздумий. Мне пришлось проворно отскочить к стене коридора: мимо, сжимая оружие, промчались шестеро стражников. Один из них нес шар для сообщений, и, прислушавшись, я разобрал, как кто-то – вероятно, их капитан – негромко отдавал стремительные приказы. Что-то насчет необходимости «очистить северные коридоры на седьмом». Потом раздалось «передний двор» и – очень четко: «Скажите людям Морад, пусть принесут что-нибудь от вони!»

Противостоять такому искушению было не проще, чем требованиям Шахар. А может, и трудней. Я принялся напевать веселую песенку, сунул руки в карманы и вприпрыжку направился в другой коридор. Когда стража скрылась из виду, я отворил стену и помчался бегом.

Меня чуть не заставило сбиться с верного пути Древо, заполнившее, оказывается, один из наиболее полезных проходов в мертвых пространствах. Еще мне здорово мешало мое нынешнее тело, глупо-долговязое и неуклюжее. Я больше не мог, как прежде, протискиваться в узкие лазы. Я знал множество обходных путей, но все равно прибыл на передний двор позже, чем собирался, и притом здорово запыхавшись. (И это, кстати, тоже бесило. Надо будет поработать над этим смертным телом, чтобы оно стало сильней. А то как бы не подвело…)

Тем не менее представшее моим глазам зрелище определенно стоило всех неприятностей.

Передний двор здания по имени Небо был обязан своим существованием моей погибшей сестре Курруэ, которая поняла два главных элемента души смертных: они терпеть не могут, когда им напоминают об их незначительности, и в то же время инстинктивно желают, чтобы их предводители демонстрировали подавляющее величие. Поэтому посетители, оказавшиеся здесь посредством Вертикальных Врат, со всех сторон лицезрели немыслимое великолепие. К северу они видели сводчатый вход в Небо, похожий на вход в гигантскую пещеру: по высоте он превышал многие здания в городе внизу. К западу и востоку простирались двойные лепестки Сада Ста Тысяч: великолепная мозаика из клумб, каждую из которых венчало дерево редкой породы. Теперь в тылу одной из половинок сада красовалась ветвь Мирового Древа – многие мили диких зарослей, разбросавших в небесной синеве мириады листьев. Ясное дело, Курруэ не планировала появления Древа, но эта ветвь была лишним подтверждением ее мастерства – смотрелась она, словно так и было задумано. Ну а тех, кто отваживался повернуть голову к югу, ожидало величие особого рода. Там не было вообще ничего – лишь одинокий Пирс, тянущийся в пустоту, а за ним – ничем не нарушенный вид, простирающийся до очень-очень далекого горизонта…

Так вот, сейчас передний двор Неба был осквернен чем-то непотребным. Когда я выскочил из сада, воспользовавшись калиткой для слуг, никто на меня и внимания не обратил. Повсюду метались напуганные солдаты, и в их действиях не было никакого видимого порядка. У края мозаики Врат я увидел капитана стражи. Он кричал на кучера, приказывая ему убрать, убрать, убрать отсюда карету, убрать во имя Отца Небесного, доставить ее к наземной станции у грузовых ворот и никому не позволять к ней притрагиваться.

Не обращая на все это никакого внимания, я прошел вперед сквозь толчею, не сводя взгляда с двух куч на земле. У кого-то хватило ума разместить их на квадратном куске ткани, но они на нем едва помещались. Отдельные куски так и порывались раскатиться в стороны, и солдаты, топтавшиеся кругом, неудержимо блевали, пытаясь соскрести расползающиеся кучи обратно на ткань. Подобравшись достаточно близко, я сумел присмотреться. Это была плоть, некогда живая, а теперь полужидкая от разложения. Самым твердым в ней были кости, да и те источенные тлением.

В это время капитан повернулся и заметил меня. Он был воином, поэтому первым делом опустил руку к мечу, но у него хватило здравого смысла его не выхватывать, когда он сообразил, кто перед ним. Он кратко ругнулся, бросил быстрый взгляд на своих людей – не смотрит ли кто? – и отвесил поспешный поклон. Не самый утонченный мужик.

– Господин… – осторожно проговорил он, хотя я видел, что он предпочел бы сказать «господь». Он, кстати, не был итемпаном, хотя метка Арамери и украшала его лоб. Капитан вскинул руку, и я остановился в нескольких футах от края расплывавшейся дряни. – Прошу тебя, господин. Здесь опасно.

– А что, червяки и личинки могут наброситься?

Шутка не удалась, потому что личинок не было. Теперь я видел: то, что лежало на одеялах, было останками двух очень-очень мертвых смертных, но отсутствие трупоедов меня озадачило. А еще – от них неправильно пахло. Я подошел еще ближе и приоткрыл рот, чтобы разобраться, хотя запах и витавший в воздухе вкус вовсе не радовали. Мне никогда не нравилась падаль. Однако в этом запахе были только аммиак, сера и обычный вкус смерти. Что же не так?

Я опустился на корточки, чтобы как следует присмотреться, и спросил:

– Арамери, полагаю?

Я никак не мог опознать метки у них на лбах, да там, в общем-то, уже и лиц как таковых не было. Странно почерневшие головы были почти лишены черт. Они выглядели почти плоскими.

– Кто они были? Умерли они, похоже, достаточно давно, чтобы оказаться, хм, моими знакомцами.

Капитан напряженным тоном ответил:

– Это, как мы полагаем, господин Невра и госпожа Крисцина, троюродные брат и сестра правительницы Ремат. Оба чистокровные. И они умерли, как нам представляется… прошлой ночью.

– Что?!

Он не стал повторять, лишь дернул ногой, закидывая обратно на ткань бесформенный кусок Невры. А может, Крисцины. Солдаты как раз закончили собирать раскатившиеся куски и старательно обертывали их полотном, чтобы увезти. Я увидел пятна слизи, тянувшиеся от самых Вертикальных Врат к тому месту, где лежали кучи. Значит, тела переправили во дворец в карете, но до этого не потрудились как следует обернуть? Бессмыслица какая-то…

Остается только предположить: никто не догадывался о том, что чета внутри кареты мертва… пока не распахнули дверцы.

Я вернулся к капитану, который вновь вытянулся и замер при моем приближении. Я с некоторым удивлением отметил, что на лбу у него был простой прямоугольник низкого родства, правда с пустой серединой, по образцу всех сигил родства, доселе мною виденных, – кроме той, что носила Ремат. Люди низкого родства редко удостаивались высоких постов в Небе. Капитанство этого человека означало, что у него либо имелся могущественный покровитель – причем не отец и не мать, ведь они тоже были бы низкородными, – либо он успел проявить на службе отменные качества. Я понадеялся, что это как раз тот случай.

– Честно признаться, я весьма мало интересуюсь смертными после их кончины, – негромко проговорил я. – Трупы, знаешь ли, не забавны. Но мне всегда казалось, что обычно мертвецу требуется несколько месяцев, если не лет, чтобы дойти до подобного состояния.

– Обычно так оно и есть, – ответил он коротко.

– Тогда что вызвало подобное разложение?

У него на скулах выступили желваки.

– Прости, господин, но у меня приказ не разглашать подробности. Это дело семейное.

Стало быть, Ремат велела поменьше болтать, и капитан заговорит, только если я схвачу его за пятку и подвешу над пустотой с Пирса. А может, не заговорит и тогда: капитан выглядел на редкость упрямым.

Я закатил глаза:

– Ты не хуже моего знаешь, что учинить такую жуть способна только магия. Может, что-то не так пошло у писца. Или они чем-то обидели одного из моих родственников…

Хотя в последнем я сомневался. То есть сотворить подобное мог любой из нас, боженят, даже самый незлобивый. Но я не мог вообразить ни одного, кто вправду бы сделал такое. Мы убивали, да. Но мы не глумились. Мы с уважением относились к смерти. Иное обращение с мертвыми стало бы святотатством перед Энефой. А может быть, и перед Йейнэ.

– Ничего не могу сказать, господин.

Вот ведь упрямец!

– А почему ты сказал, что здесь опасно?

К моему удивлению, ответом мне был твердый взгляд. Он даже не рассердился, хотя я докучал ему и сам понимал это. А еще у него были глаза весьма примечательного цвета – серые. Такие были редкостью во дворце и почти не встречались у мароне, хотя цвет кожи у него был достаточно темный для принадлежности к этому племени. Если он действительно являлся Арамери, то амнийского в нем было всего чуть-чуть.

– Ты сам это объяснил, господин. – Он говорил негромко, но веско. – Это могла сделать лишь магия. А такая магия работает лишь при непосредственном соприкосновении.

И он ткнул подбородком в сторону лиц умерших – те были еще видны в завязываемых солдатами узлах. Я всмотрелся как следует, и тут до меня дошло: то, что я принял за каприз разложения, было кое-чем иным. Чернота их лиц объяснялась не тлением, а древесным углем. Это вообще были не лица; черты обоих мертвецов скрывали своего рода маски. И эти маски прогорели до такой степени, что слились с кожей, оставив от первоначального облика только глазницы да линию челюсти.

Солдаты наконец справились с упаковкой. Шестеро сразу медленным шагом двинулись прочь, унося тела. Как только они миновали вход во дворец, оттуда вывалилась целая толпа слуг со всем необходимым для уборки и ароматическими курильницами в придачу. Они быстро и тщательно уберут с парадного двора все следы загрязнения; ни один высокородный даже не догадается, что здесь случилось нечто ужасное.

– Я должен доложить правительнице Арамери, – поворачиваясь, сказал капитан.

– Как твое имя?

Капитан помедлил, явно встревожившись, и я понял: он кое-чего наслушался о моих прежних повадках. Я ухмыльнулся.

– Дразниться не буду, обещаю, – сказал я. – И каверзы подстраивать тоже. Ты ничем меня не обидел, так что и бояться тебе нечего.

Он ненадолго оттаял и представился:

– Меня зовут Гнев Арамери.

Действительно мароне, с таким-то именем.

– Что ж, капитан Гнев, раз уж ты собираешься доложить правительнице, что я тут побывал, можешь добавить, что я буду рад помочь с выяснением причины… всего этого.

И я показал на место, где недавно лежали тела.

Он опять свел брови:

– Зачем тебе?

Я пожал плечами:

– А просто со скуки. И еще потому, что, говорят, любопытство кота сгубило. Ну а я теперь слишком взрослый, чтобы в игрушки играть.

На его лице мелькнула тень растерянности, но потом он кивнул:

– Непременно передам твое послание, господин.

Он развернулся и ушел во дворец, лишь на миг задержавшись на ступенях, чтобы поклониться при виде стройной фигурки в белом, появившейся из-под арки. Это была Шахар.

Я пошел следом за капитаном, только медленнее и по дороге привычно кивал слугам (что, кажется, слегка их пугало). Я остановился у подножия широкой лестницы. Шахар была в простом утреннем одеянии из пушистого белого меха. И с довольно грозным выражением лица – что, опять же по привычке, заставило меня съежиться, изображая робость.

– Я проснулась, а тебя нигде нет, – сказала она. – А поскольку меня теперь судят по тому, насколько я удовлетворяю все твои нужды… – Умница, она подпустила в эти слова точно отмеренную порцию яда. – Я сочла своим первейшим долгом прежде разыскать тебя, нежели тратить время на прочие свои многочисленные обязанности. Я, однако, пребывала в полной растерянности, пока мне не сообщили о происшествии в переднем дворе. И поспешила сюда, понимая: если где-то что-то случилось, там наверняка и ты…

Я призвал на помощь свою самую чарующую улыбку, но она лишь добавила льда во взгляд. Наверное, всему виной мой возраст, и улыбка уже не срабатывает.

– Могла бы просто позвать меня. Так же, как двое суток назад.

Она моргнула, забыв рассердиться, и я понял, что не так уж она на меня и гневалась.

– А ты полагаешь, сработало бы?

Я пожал плечами, хотя не испытывал той беззаботности, какую изображал.

– Надо будет как-нибудь попробовать. Тогда и посмотрим.

– Да.

Она глубоко вздохнула. Потом ее взгляд обратился на слуг, которые усердно атаковали пятно скверны возле Вертикальных Врат. Один из них чистил даже сами Врата. Он действовал очень осторожно, используя прозрачный раствор и прилагая все усилия, чтобы не наступить ни на одну из черных плиток.

– Ты знала их? – спросил я. Негромко, на тот случай, если погибшие ей нравились.

– Конечно знала. Ни один из них мне не угрожал. – С учетом повадок ее семейства это было почти заявлением о дружбе. – Они представляли наши торговые интересы на Дальнем Севере и на островах. Они обладали большим здравым смыслом и толково вели дела. Брат и сестра, как… – «Мы с Декой», чуть не добавила Шахар. – Большая потеря для семьи. Снова.

По мрачности ее лица я внезапно догадался, что характер их смерти ее не удивил. Вот и еще зацепочка, следом за предупреждением Гнева.

– Есть хочу, – сказал я. – Отведи меня куда-нибудь, где кормят, и поешь вместе со мной.

Ее глаза снова вспыхнули.

– Это приказ?

Я закатил глаза:

– Поскольку я не принуждаю тебя к повиновению, стало быть, не приказ.

– Есть много способов принуждения, – сказала она, и глаза у нее стали как два камешка. – Например, пожаловаться моей матушке.

Я застонал:

– Нашла ябеду! Я просто проголодался! – Я шагнул к ней. – А еще я хотел бы поговорить об этом где-нибудь без посторонних ушей.

Шахар моргнула, затем покраснела. Оно и понятно: ей следовало бы уловить мои намеки. Она бы и уловила, не вмешайся ее гордость.

– Ну… – Она помедлила, оглядывая двор с таким видом, словно он был набит пялящимися на нас любопытными. В некотором роде так оно и было. – Встретимся у купола библиотеки через полчаса. Я распоряжусь, чтобы принесли поесть.

С этими словами она повернулась, взвихрив облако белоснежного меха, и ее башмачки дробно зацокали по день-камню.

Я провожал ее глазами – пока до меня не дошло, что мой взгляд задерживается на изящных изгибах ее бедер и подмечает, как их раскачивает ее надменная, чопорная походка. Это так подкосило меня, что я даже споткнулся, пятясь с лестницы. Хотя смотреть на меня здесь было некому, кроме слуг – а они старательно отводили глаза, вероятно по распоряжению Морад, – я быстренько выпрямился и юркнул в сад, притворившись, что завороженно разглядываю давно надоевшие мне цветы и деревья. Честно говоря, меня просто трясло.

И поделать с этим ничего было нельзя. Шевир оценил мой возраст примерно в шестнадцать лет, а я отлично знал, каковы в этом возрасте смертные мальчишки. Как скоро я буду лежать потным комком, исступленно занимаясь самоудовлетворением? К тому же теперь я знал, чье имя со стоном вырвется у меня, когда наслаждение достигнет предела.

Боги благие! Как же я ненавидел подростковый возраст!

«Ничего не поделаешь», – мысленно повторил я и отворил дырку в земле.

До библиотеки путь был недолог. Я появился в давно никем не посещавшемся углу, между двумя тяжеловесными старыми стеллажами. Потом долго шел между книжными шкафами, пока не увидел винтовую лестницу, неплохо укрытую от праздного взора. Курруэ выстроила библиотечный купол таким образом, что он становился наградой для тех жителей дворца, которые вправду отличались любовью к письменному слову. Такие люди подолгу рылись в шкафах, просматривали стеллажи и порой теряли счет времени, увлекшись книгой, свитком или табличкой. Я неизвестно почему даже возгордился тем, что Шахар его отыскала. Потом сам на себя рассердился за эту гордость. И наконец, рассердился за то, что рассердился.

Однако, одолев лестницу, я удивленно остановился. Местечко под куполом уже было занято, и заняла его вовсе не Шахар.

На одной из длинных, заваленных подушками скамей сидел мужчина. Крупный, светловолосый, одетый в полувоенного покроя камзол, который выглядел бы почти форменным, не будь он пошит из жемчужно-переливчатого шелка. Верх купола был сплошь застеклен, а стены изобиловали открытыми окнами, магически защищенными (как и весь дворец) от ветров, дождей и разреженного воздуха снаружи. Удачно падавший луч света превращал вьющиеся волосы мужчины в поток жидкого золота, зажигал самоцветы в пуговицах камзола и придавал скульптурную четкость чертам его лица. Мне даже не понадобилось присматриваться к сигиле у него на лбу: я и так с первого взгляда понял, что он происходил из Главной Семьи Арамери. Уж очень этот малый был красив и слишком уж по-хозяйски расположился.

Но когда он повернулся ко мне, я все-таки глянул на сигилу и невольно задержал взгляд, потому что она была заполнена до конца. Она содержала все письмена и надписи, которые я помнил. Тут было и заклятие, обязывавшее Энефадэ защищать прямых потомков той, первой Шахар и служить им, и повеление всем Арамери сохранять верность главе семейства, и так далее. Короче, все! Вот бы знать, почему из всей Главной Семьи лишь этот мужчина носит знак родства в его изначальной форме?

– Так-так… – выговорил он, окидывая меня внимательным взглядом и подвергая такому же быстрому анализу.

– Прошу прощения, – смущенно пробормотал я. – Я не знал, что тут кто-то есть. Пойду другое место поищу.

– Ты тот младший бог, – сказал он, и я удивленно остановился. Он тонко улыбнулся и продолжил: – Думаю, ты должен помнить, насколько трудно сохранять здесь тайну.

– Я в свое время как-то умудрялся.

– О да. И это было хорошо, иначе вы бы никогда не освободились от нас.

Я вскинул подбородок. Я рассердился и был настроен воинственно.

– Хорошо? И это говорит чистокровный?

– Да. – Он переменил позу, откладывая большую и красиво переплетенную книгу, которую держал на коленях. – Я как раз читал о тебе и твоих собратьях Энефадэ в честь твоего появления во дворце. Мои предки ухватили за хвост чудовище, согласен? Я считаю, мне необыкновенно повезло, что вас освободили до того, как мне пришлось иметь дело с тобой.

Я прищурился, силясь понять причину собственной настороженности:

– Почему ты мне не нравишься?

Мужчина удивленно моргнул, потом не без иронии улыбнулся:

– Наверное, потому, что, если бы ты все еще был рабом, а я хозяином, именно тебя я держал бы на самом коротком поводке.

Я не был уверен, что причина заключалась именно в этом, но легче не стало. Я никогда не доверял смертным, которые догадывались, насколько я опасен. Обычно это означало, что они и сами были ой как опасны.

– Кто ты такой?

– Рамина Арамери.

Я кивнул, приглядываясь к чертам его лица, к общему рисунку костей в теле.

– Брат Ремат?

Впрочем, я уже видел, что это не совсем верно.

– Сводный, – ответил Рамина. – Ее отец был прежним главой семьи, а мой – нет. – Он пренебрежительно пожал плечами. – А как ты понял?

– Ты выглядишь как один из Главной Семьи. И пахнешь, как Ремат. А веет от тебя… – я покосился на его лоб, – силой, посаженной на цепь.

– А, ты об этом. – Он коснулся лба и слегка самоуничижительно улыбнулся. – Все вполне очевидно. Как я понял, истинные сигилы в твои времена были нормой?

– Истинные сигилы? – нахмурился я. – Как же в таком случае вы называете урезанные?

– Они называются полусигилами. Не считая Ремат, на сегодня я единственный член семьи с истинной сигилой. – Рамина отвел взгляд, следя за далекой стаей птиц, что кружила возле одной из ветвей Древа. Вот они заскользили прочь, и он проводил глазами их равномерное, неторопливое движение. – Мне ее нанесли, когда сестра заняла место главы.

Вот теперь все стало понятно. Истинная сигила подавляет волю носителя, навязывая ему верность главе семьи. Теперь для Рамины пытаться действовать против сестры – все равно что приказывать солнцу садиться.

– О, демоны, – ругнулся я, неожиданно испытав жалость к нему. – А почему она тебя попросту не убила?

– Наверное, потому, что ненавидит. – Рамина все следил за птицами, и я не мог истолковать выражение его лица. – А может, наоборот, любит. Какая разница? Результат-то один…

Ответить я не успел: со стороны винтовой лестницы послышались шаги. Мы замолчали. Появились двое слуг; они приблизились к Рамине и, неуверенно поглядывая на меня, поставили деревянный поднос, а на него – большое блюдо с закусками, которые берут руками. Сделав это, они быстро ушли. Я тут же подошел к подносу и набил рот всякими вкусностями. Рамина приподнял бровь; я оскалился. Он фыркнул и отвернулся. Хорош, паршивец!

Я досыта наелся, набив рот всего раз, и очень этому обрадовался: лишнее доказательство, что я еще не до конца стал смертным. Поэтому я рыгнул и принялся облизывать пальцы, надеясь, что Рамина исполнится отвращения. Увы, он на меня даже не смотрел. Но через секунду вновь повернулся в сторону лестницы, по которой как раз поднималась Шахар. Она кивнула мне, потом заметила Рамину и прямо просияла:

– Дядя! Что ты тут делаешь?

– Заговоры плету с целью захватить мир, что же еще, – ответил он, широкой улыбнувшись. Шахар подошла и с неподдельной симпатией обняла его. Он ответил на ласку с такой же искренностью. – А еще веду приятнейшую беседу со своим новым другом, этим юношей. Ты пришла к нему?

Шахар присела рядом с ним, глядя то на него, то на меня.

– Да, – сказала она, – но твое присутствие очень кстати. Ты ведь знаешь, что произошло?

– Произошло?

Она стала очень серьезна.

– Невра и Крисцина. Они… Солдаты доставили тела сегодня утром.

Рамина поморщился и закрыл глаза.

– Как?

Она тряхнула головой:

– Снова маски. На сей раз… – Она скривилась. – Результат я не видела, но вот запах…

Я сел на скамью напротив них, куда падала тень купола, и стал наблюдать за обоими. Свет обволакивал их кудрявые головы золотыми ореолами. Их лица совершенно одинаково отображали горе. Да, все было настолько очевидно, что я удивился: с какой стати Ремат попыталась держать это в секрете?

Рамина встал и принялся расхаживать. Теперь его лицо дышало яростью.

– Тьма демонская! – вырвалось у него. – Все чистокровные с ума сойдут, и я их вполне понимаю. Станут винить Ремат за то, что она еще не поймала этих мерзавцев. – Он резко остановился и повернулся к Шахар, прищуриваясь. – Что же касается тебя, племянница… Раз нападающие до такой степени осмелели, тебе грозит нешуточная опасность. Я посоветовал бы тебе повременить с путешествиями.

Она слегка нахмурилась, но не удивилась. Со времени нашей встречи в переднем дворе она явно думала о том же.

– Сегодня вечером я должна отправиться в Серое, – сказала она. – У меня встреча с госпожой Хинно.

«Серое?» – мысленно удивился я.

– Перенеси, – велел Рамина.

– Не могу. Это я просила о встрече. Если я перенесу ее, она поймет, что у нас что-то не так, а матушка приказала, чтобы весть об этом убийстве никоим образом не распространились.

Рамина вновь перестал расхаживать и многозначительно посмотрел на меня. Я очаровательно улыбнулся в ответ.

Шахар раздраженно хмыкнула:

– Еще она распорядилась, чтобы я дала ему все, что он пожелает. – Она бросила на меня сердитый взгляд. – Он так и так видел тела.

– Видел, – подтвердил я. – Только я не отказался бы от кое-каких объяснений по поводу этих тел. Я так понял, случай уже не первый?

Такая прямота заставила Рамину слегка нахмуриться, но Шахар лишь ссутулилась, даже не пытаясь скрыть отчаяния.

– На чистокровных до сих пор не покушались. А вот другие действительно гибли.

– В смысле, другие Арамери?

– Да. И иногда еще те, кто нас поддерживает. Каждый раз используются маски, и каждый раз они убивают. А мы даже не можем понять, каким образом преступник заставляет жертвы их надеть! Последствия всякий раз разные, а маски сгорают, как ты сам видел.

Ну и дела. Прежде никто не осмелился бы убивать Арамери, ведь на убийцу тотчас напустили бы Энефадэ. Разыскать и наказать. Всего-то несколько поколений, и мир уже до такой степени перестал испытывать страх перед Арамери? Приспосабливаемость смертных, равно как их мстительность, никогда не переставала меня изумлять…

– Так кто, по-вашему, это проделывает? – спросил я. Оба с раздражением уставились на меня, и я приподнял брови. – Ясно, что не знаете, а то давно бы уже их поубивали. Но должны же вы кого-то подозревать?

– Нет, – ответил Рамина. Он сел, положил ногу на ногу и закинул длинную гриву волос за спинку сиденья. Он смотрел на меня довольно-таки презрительно. – Если бы мы кого-то лишь заподозрили, мы бы и с ними расправились.

Все это начало мне надоедать.

– Но маски-то у вас есть, пускай и здорово поврежденные. Неужели писцы напрочь забыли, как составляются отслеживающие заклятья?

– Не все так просто, – сказала Шахар. Она подалась вперед, взгляд сделался пристальным. – Маски сделаны не писцами, и те не могут взять в толк, как работает эта… поддельная магия. И вообще… – Она помедлила, покосилась на Рамину и вздохнула. – Они не могут ее остановить. Мы беззащитны против таких нападений.

Тут я зевнул. Я не подгадывал зевок и не собирался им демонстрировать, насколько мало меня трогают их дела, но они нахмурились. Я закрыл рот и ответил им таким же злым взглядом:

– И что вы хотите от меня услышать? Что мне очень жаль? Ну, так мне нисколько не жаль, и вы это прекрасно знаете. Всему миру приходилось жить с этим ужасом: бессмысленные убийства безо всякой связи или причины, магия, бьющая без предупреждения, и всякое такое. И это – столетиями! Причем благодаря конкретно вам, Арамери. – Я пожал плечами. – Если какой-то смертный вычислил способ подпустить вам такого же страха, я лично не берусь его за это судить. Во имя всех преисподних, скажите спасибо уже за то, что я ему не аплодирую!

Рамина смотрел на меня безо всякого выражения. Арамери любят напускать на себя такой вид, который они считают непроницаемым, хотя на самом деле он лишь означает, что их уделали, но они пытаются это не показать. А вот у Шахар хватило честности разозлиться на меня по-настоящему.

– Если ты настолько нас ненавидишь, что тебя останавливает? – резко спросила она. – Тебе же всех нас поубивать – раз плюнуть! Или… – Тут она выпятила губу и добавила в голос яда: – Если сил не хватает, попроси Нахадота или Йейнэ, они наверняка справятся!

– Ну-ка, повтори!

Я вскочил, ощущая в себе достаточно могущества, чтобы истребить всю семью Арамери лишь из-за того, что Шахар оказалась такой врединой. Будь она мальчишкой, я бы так ей врезал! Мальчишки могут драться и пускать в ход кулаки и при этом оставаться друзьями. Между мальчишками и девчонками все почему-то сложнее.

– Дети, – произнес Рамина.

Он сказал это очень мягким тоном, но устремленный на меня взгляд был пристальным, а за безмятежностью на лице угадывалось нешуточное напряжение. Он догадался воззвать к моей природе, и я это оценил. Во всяком случае, сразу успокоился. Возможно, на это он и рассчитывал.

Шахар еще дулась, но, кажется, не собиралась упорствовать в обиде. Я чуть помедлил и сел на скамью, хотя внутри по-прежнему все так и кипело.

– К твоему сведению, – бросил я, кладя ногу на ногу и не дуясь, если вы вдруг так подумали. – То, что ты описала, – это не поддельная магия. Это просто лучшая магия!

– Лишь божественная магия превосходит магию писцов, – сказала Шахар.

Я видел, как она силилась напустить на себя этакое ледяное достоинство, и мне тотчас захотелось вывести ее из себя какими-нибудь подначками.

– Нет, – возразил я.

Чтобы как-то справиться с порывом немедленно наговорить ей гадостей, я улегся на скамью и задрал ноги, уперев их в одну из хрупких с виду колонн, поддерживающих свод. Какая жалость, что ноги у меня не грязные! Впрочем, это лишь добавило бы слугам работы.

– Искусство писцов, – продолжил я, – это всего-навсего высшее достижение, которому вы, смертные – прости, вы, амнийцы, – сподобились за время вашего существования. Так что, если вы ни до чего лучшего не додумались, это вовсе не значит, что ничего лучшего и быть не может!

– Верно, – с тяжелым вздохом подтвердил Рамина. – Шевир это нам уже объяснил. Искусство писцов лишь следует за божественным могуществом, пытаясь ему подражать и приближаться к нему, показывая достаточно жалкие успехи. Оно выхватывает идеи, передаваемые начертанными словами. Изустная магия работает лучше. Если работает.

– Единственная причина, по которой она не работает, – смертные не в состоянии правильно выговорить нужные слова, – пояснил я.

Скамья, на которой я растянулся, оказалась на удивление удобной. Надо будет как-нибудь устроиться здесь на ночь – на свежем воздухе, под убывающей луной. Наверное, спать будет столь же приятно, как у Нахадота на руках.

– Бывает, вы добиваетесь верного выговора и без ошибки приставляете одно слово к другому, но упорно не учитываете обстоятельства, – продолжил я. – То, что должно произноситься исключительно днем, вы произносите среди ночи. Вы даже не соображаете, по какую сторону солнца находитесь, хотя, казалось бы, что может быть проще, чем учитывать времена года! Вы говорите «геввирх», хотя подразумеваете «дас-анкалаэ», и выдираете «бревиранаэнокет» из… – Я покосился на своих слушателей и понял, что они не улавливали сути. – Короче, вы все неправильно говорите.

– Нет способа говорить лучше, – сказала Шахар. – Смертный ум не может постигнуть все… обстоятельства. И ты сам это знаешь.

– Правильно, вы не можете говорить так, как говорим мы. Но есть способы передать все, что хочешь, и помимо речи, устной и письменной. Знаки рукой, язык тела. – Они переглянулись, и я наставил на них палец. – Многозначительные взгляды, наконец! Магия – она что такое, по-вашему? Связь! Передача смыслов! Мы, боги, взываем к реальности, и она нам отвечает. Отчасти потому, что мы ее создали, она нам все равно что руки и ноги, вещественное излияние наших душ. Мы едины со всем сущим, но прочие…

Тут я окончательно понял, что не могу достучаться до них. До чего же тупые, ограниченные создания! С мозгами, запертыми на замок! То есть ума у них хватало, чтобы понимать: Энефа в свое время позаботилась об этом. Они просто невероятно упрямы. Уж такими рождались. Я сдался и вздохнул. Попытки пробиться к ним утомили меня. Вот бы кто-нибудь из родичей заглянул меня навестить… Нет, нельзя. Нечего кому попало знать о моем состоянии. Как верно заметил Нахадот, врагов у меня хватает.

– Не согласишься ли ты поработать с Шевиром, господь Сиэй? – спросил Рамина. – Помочь ему вычислить, что это за новая магия?

– Нет.

Шахар хмыкнула – резко, раздраженно.

– Ну, конечно же нет. Мы всего лишь даем тебе крышу над головой, пищу и…

– Вообще-то, ничего ты мне не давала, – перебил я и зло уставился на нее. – Если ты забыла, напомню: эту крышу выстроил я. И если уж подсчитывать, кто кому должен и сколько, то как насчет того, чтобы твоя матушка выплатила мне жалованье за две тысячи лет? Кстати, согласен на возмещение долга приношениями, если ей так удобнее, но в любом случае до конца этой смертной жизни голодная смерть мне точно не грозит. – Она обиженно приоткрыла рот, но возразить было нечего. – Нет? Ну так и заткнись!

Шахар вскочила так стремительно, что, окажись этот мир немного меньше, она взвилась бы в небеса.

– Я не обязана это выслушивать!

И она сбежала по винтовой лестнице гневным маленьким вихрем белого меха. Ее башмачки процокали внизу по полу библиотеки, и все стало тихо.

Мне понравилось, как я ее достал. Я сложил руки под головой, устраиваясь поудобнее.

– А ты получил удовольствие, – заметил Рамина.

Я рассмеялся:

– Откуда такое впечатление?

Он вздохнул – без раздражения, скорее, со скукой:

– Может, перепалки с ней и забавляют тебя. Точнее, не может, а явно забавляют, но ты понятия не имеешь, под каким давлением она живет, господь Сиэй. С того времени, как ты едва не убил ее и стал причиной ссылки ее брата, моя сестра была к ней не слишком добра.

Я мысленно сжался. Он напомнил, что за мной должок перед Шахар. И наверняка сделал это намеренно. Скамья сразу перестала быть удобной. Я опустил ноги с колонны и перевернулся на живот, опершись на локти.

– Могу понять, почему Ремат отослала мальчишку. Удивляюсь только, что она поступила именно так. В прежние времена, когда возможных наследников было более одного, семья их попросту стравливала.

– В данном случае это было невозможно, – пояснил Рамина. Он вновь смотрел вдаль, туда, где открытое пространство расстилалось до горизонта. Я множество раз созерцал этот вид, но все-таки посмотрел туда же. Лоскутное одеяло крестьянских полей и сверкающая клякса местного озера, называвшегося Светлокно. – У Декарты нет шансов унаследовать власть. Если честно, то чем дальше от Неба, тем для него безопасней.

– Это из-за того, что он не вполне амниец? – Я откровенно уставился на него. – И как же так вышло, скажи на милость, дядюшка Рамина?

Он резко повернулся ко мне, сузив глаза, но лишь вздохнул:

– Срань демонская…

Я усмехнулся:

– Ты действительно переспал с сестрой или писцу пришлось повозиться с флакончиками и спринцовками?

Взгляд Рамины стал злым.

– Ты бестактен от природы или намеренно хочешь меня оскорбить?

– Намеренно. Позволь лишь напомнить, что и боги не всегда чураются кровосмешения.

Он положил ногу на ногу. Не то защитная поза, не то безразличие.

– Решение было политическим. Ей требовался тот, кому она могла доверять. И потом, мы с ней лишь сводные брат и сестра, отцы у нас разные, не забывай. – Он пожал плечами и посмотрел на меня. – Шахар и Декарта ничего не знают.

– Да, Шахар твоя дочь. А кто отец Декарты?

– Я. – Когда я расхохотался, он стиснул челюсти. – Писцы все проверили самым тщательным образом, господь Сиэй. Так что можешь поверить на слово. Шахар и Декарта – родные брат и сестра. И такие же амнийцы, как и я сам.

– Невозможно. Или ты сам не настолько амниец, как привык думать.

Он ощетинился, этак изящно:

– Я могу проследить свою родословную, без каких-либо перерывов, до первой Шахар, и нигде, господь Сиэй, не замечено ни малейших следов низших народов. Так что если уж кто и провинился, так это Ремат. Ее дед наполовину происходил из племени кен. – Рамина демонстративно содрогнулся: дескать, вот ужас-то. – Полагаю, нам еще повезло, что дети не родились рыжеволосыми или какими-то еще. Но это было не единственной проблемой.

– Его душа, – тихо проговорил я, вспоминая улыбку Деки. Она так и осталась застенчивой, даже после того, как я пригрозил убить его. – Он дитя земли и пятнистых теней, резкий свет дня – не для него.

Рамина странновато посмотрел на меня, но я уже устал приспосабливаться к ограниченности смертных.

– Если ты имеешь в виду, что Дека слишком кроток… Так и Шахар, по сути, такая же. Но она хотя бы научилась блюсти лицо.

– Когда ему позволят вернуться?

– Теоретически – по завершении обучения, то есть еще через два года. На деле же… – Рамина пожал плечами. – Возможно, вообще никогда.

Эти слова заставили меня нахмуриться. Я сплел пальцы и положил на них подбородок. Рамина тяжело вздохнул и поднялся. Я обрадовался, решив, что он надумал уйти. Мне жутко надоело подстраиваться под смертных, под их убогие мозги и запутанные расчеты родства. Он, однако, помедлил возле лестницы, оглянулся и наградил меня долгим взглядом.

– Раз уж ты не желаешь помочь писцам отыскать нападающих, – сказал он, – быть может, ты хотя бы согласишься защитить Шахар? Я совершенно уверен, что скоро она станет мишенью для наших врагов. Или тех из числа нашей родни, кто под прикрытием этих нападений надумает достичь собственных целей.

Я вздохнул, закрывая глаза:

– Она мой друг, глупец.

Он вроде обиделся на меня – возможно, за то, что я обозвал его глупцом.

– Но разве это… – Он умолк, не договорив, и снова вздохнул. – Нет, я должен поблагодарить тебя. Нам, Арамери, всегда недоставало одной важной вещи – дружбы богов. Если Шахар умудрилась завоевать твою дружбу… Что ж, быть может, у нее больше шансов выжить и унаследовать трон, чем мне казалось вначале.

С этими словами Рамина удалился.

Он мне по-прежнему не нравился.