Ох и хреново же мне было, когда я очнулся…

Я лежал в постели, в одной из комнат нового дворца. Стояла ночь, стены мягко светились, только куда страннее, чем в Небе. Темные завитки внутри день-камня приглушали свет, лишь искорки белого действительно мерцали, точно крохотные звезды. Тускловато, зато красиво. Кто-то зажег светильники, подвешенные на настенных петлях (не иначе специально для этого созданных). Я чуть не рассмеялся, глядя на них. Похоже, впервые за две тысячи лет Арамери придется пользоваться свечками, как обычному люду!

Только посмеяться у меня не получилось, потому что в горле у меня что-то торчало. Приложив некоторое усилие, я ощупал лицо и обнаружил какую-то трубку, торчащую изо рта и удерживаемую повязкой. Я попытался вытащить ее и едва не задохнулся.

– Тихо ты! – Перед глазами возникла рука Деки и оттолкнула мою. – Лежи смирно, сейчас я ее вытащу.

Описывать вытаскивание трубки я лучше не буду. Довольно сказать, что, будь я по-прежнему богом, мои проклятия загнали бы Деку в три разные преисподние. Правда, это были бы далеко не самые скверные преисподние, ведь он хотел как лучше.

Потом, когда я уселся, пытаясь отдышаться и позабыть о боязни захлебнуться собственной рвотой, Дека подошел и присел на край постели. Он нежно и медленно потер мне спину. Я воспринял это как некое предупреждение.

– Тебе лучше?

– Ага, – прохрипел я.

Горло пересохло и отчаянно болело, но я знал, что это пройдет. Хуже было то, что во всех членах и суставах чувствовалась невероятная слабость. Я посмотрел на свою кисть и едва не ахнул. Сухая, обвисшая кожа, сетка морщин.

– Что за…

– Тебе нужно было питание, – очень устало пояснил Дека. – Твое тело начало пожирать само себя. Один из моих писцов предложил это средство. Думаю, оно спасло тебе жизнь.

– Спасло?..

И тут я вспомнил. Каль! Мой…

Мой разум прямо-таки шарахнулся и от этой мысли, и от предупреждения матери. Впрочем, и то и другое запоздало. Память вырвалась на свободу, и вред был уже нанесен.

– Дай зеркало, – хрипло прошептал я.

И зеркало тотчас возникло поблизости. Высотой в полный рост, на вертящейся деревянной подставке. Кто наколдовал его и каким образом? Но когда Дека развернул его ко мне, я и думать забыл о его таинственном появлении. Я долго-долго разглядывал свое отражение…

– Могло быть куда хуже, – сказал Дека. – Мы, то есть писцы, никак не могли понять, что с тобой произошло. Надписи привели нас к тебе. Потом господь Итемпас пришел в себя и объяснил, что следует предпринять. Мне удалось создать надпись отрицания и запустить ее в комбинации с циклическим прерыванием…

Он объяснял что-то еще, но я перестал слушать. Какой бы ни была эта заумь, она сработала, а остальное меня не интересовало.

– Мы остановили ускорение возраста. И начали править все, что возможно. У тебя были сломаны три ребра, треснула грудина, пробито одно легкое. Жестоко помято сердце, выбито плечо…

Он смолк, увидев, что я протянул руку к зеркалу и коснулся отражения.

Я был все еще хорош собой. Правда, черты окончательно лишились былой мальчишеской прелести, и произошло это не по моей воле. Мое тело росло теперь как хотело. Спасибо и на том, что я не превратился в лысого толстячка. Виски у меня теперь были совсем седые, да и по всей голове в волосах застряло порядочно инея. Кстати, волосы снова отросли и спутанными колтунами падали на простыни. Форма лица не особенно изменилась, лишь отчасти смягчилась. В этом смысле теманцев возраст не слишком обезображивал. Кожа сделалась суше и как бы толще, грубее. Она выглядела обветренной, хотя я проводил в помещении больше времени, чем снаружи. У губ залегли глубокие морщины, в уголках глаз наметились тонкие сеточки, и я стремился обрасти седоватой щетиной – хотя, к счастью, кто-то позаботился меня побрить. То есть, если держать рот на замке и следить за одеждой, я и за приличного человека могу сойти.

Опуская руку, я заметил, что каждое движение требует бо́льших усилий, чем раньше. Реакции стали медленней, мышцы – слабее. Я выглядел исхудавшим, хотя и не до такой степени, как после того, когда смертность постигла меня впервые. Трубка для питания поддерживала мое телесное здоровье. Другое дело, что само здоровье явно стало не то.

– Я теперь слишком стар для тебя, – еле слышно проговорил я.

Дека оттолкнул зеркало и ничего не сказал. Его молчание причинило мне боль, потому что тем самым он как бы соглашался со мной. Но не успел я подумать, что не могу осуждать его за это, как он улегся подле меня, притянул к себе и положил руку мне на грудь.

– Тебе надо отдохнуть, – сказал он.

Я закрыл глаза и попробовал отвернуться, но он мне не позволил, а я слишком устал, чтобы с ним бороться. Я удовольствовался тем, что перекатил голову по подушке.

– А вот для того, чтобы дуться, ты, похоже, не слишком стар, – заметил Дека.

Я не ответил, продолжая молча растравлять раны. До чего же все несправедливо! Я так хотел, чтобы он стал моим…

Дека вздохнул и потерся носом сзади о мою шею.

– Я слишком устал, чтобы взывать к твоему разуму, Сиэй. Короче, кончай глупить, лучше поспи. Тут столько всякого разного происходит, и мне очень пригодилась бы твоя помощь.

Теперь из нас двоих он стал более сильным. Юный, во всеоружии блистательного ума и безоблачного будущего. А я? Я стал пустым местом. Низверженным богом и никудышным отцом. (Даже думать об этом было больно. Такая вот головная боль, только глодающая все тело. Я прикусил губу и сосредоточился на жалости к себе и своем одиночестве. Так было легче.)

Усталость тем временем брала свое. Декина рука, лежавшая у меня на груди, внушала чувство безопасности. Иллюзия, конечно. Недолговременная, как и все смертное. Что ж! Буду наслаждаться ею, пока могу. Я закрыл глаза и снова заснул.

Когда я опять открыл глаза, было утро. Сквозь полупрозрачные стены вливался солнечный свет; спальню заполняли прозрачные зеленоватые тени. Деки нигде не было видно. Вместо него я увидел Ликую, сидевшую в просторном кресле подле кровати.

– Я знала, что доверять тебе было ошибкой, – сказала она.

Я теперь чувствовал себя куда крепче, и уж что-что, а мой нрав с возрастом не улучшился. Я зашевелился и сел. Все тело затекло, суставы скрипели. Я зло посмотрел на нее:

– И тебе тоже доброго утра.

Она выглядела такой же измотанной, как и Дека. Одежда, обычно безукоризненная, пребывала в некотором беспорядке, хотя по меркам обычных смертных и это сошло бы за превеликую аккуратность. Однако, когда дочь Итемпаса одевается в разномастное платье, а на ее рубашке расстегивается верхняя пуговка, начинаешь вспоминать нищенок из Деревни Предков. Окончательным свидетельством ее изнеможения стала для меня прическа: пышные волосы, напоминавшие грозовую тучу, не были уложены с обычной для Ликуи небрежной уверенностью. Вместо этого она просто связала их в пушистый пучок на затылке. Он ей совершенно не шел.

– От тебя всего-то и требовалось, что выкрикнуть имя Йейнэ, – процедила она. – Стояли сумерки, она бы тебя услышала. Они с Нахой тотчас явились бы и не оставили от Каля мокрого места. И все!

Меня передернуло, потому что она была права. То, о чем она говорила, наверняка пришло бы в голову смертному. А я вот не сообразил.

– А где, во имя всех преисподних, была ты? – слабо огрызнулся я. Может, она и сплоховала, но до меня ей было далеко.

– В отличие от тебя, я не богиня. И не знала, что на него напали. – Ликуя со вздохом потерла ладонями глаза. Ее бессильное разочарование было физически ощутимо: воздух и тот отдавал горечью. – Отец использовал свою сферу для сообщений, чтобы обратиться ко мне, да только Каль к тому времени давным-давно исчез. И после воскрешения его первая мысль была о тебе.

Будь я, как прежде, ребенком, то испытал бы мелочное удовлетворение от прозвучавшего в ее голосе намека на ревность. Однако мое тело успело стать слишком взрослым. А раз так, вести себя ребячески не годится. И я ощутил лишь печаль.

– Мне очень жаль, – пробормотал я.

Она безнадежно кивнула в ответ.

Поскольку у меня явно прибавилось сил, я сумел внимательнее присмотреться к окружающему. Мы находились в спальной комнате каких-то апартаментов. За дверной аркой виднелась еще одна комната, ярче освещенная, – там, наверное, имелись окна. Стены и полы никак не были отмечены личностью владельца покоев, хотя я заметил одежду в большой кладовке у дальней стены комнаты. Некоторые вещи были из тех, что Морад мне дала перед отъездом из Неба. Наверное, Дека сказал слугам, что я живу с ним.

Я откинул покрывало и встал с постели – медленно и осторожно, поскольку у меня болели колени. А еще я был нагишом. К сожалению, потому, что тело обильно покрылось волосами, причем в самых неожиданных местах. Что ж, решил я, придется Ликуе потерпеть. И направился в кладовку одеваться.

– Декарта объяснил тебе, что произошло? – спросила Ликуя. Она успела справиться с собой, голос звучал уверенно и деловито.

– Помимо того, что я предпринял еще один здоровенный прыжок по направлению к смерти? Нет, не объяснил.

Я нашел одежду, но она была рассчитана на человека куда моложе меня. Я выглядел бы в ней, мягко говоря, странно. Вздохнув, я достал самые скучные и невзрачные вещи. Вот бы еще удобные башмаки, чтобы не так ныли колени…

Что-то мелькнуло на краю зрения. Я недоуменно повернулся в ту сторону. И увидел пару башмаков. Я поднял один. Хорошая, плотная кожа у щиколоток и толстые, мягкие стельки…

Я повернулся к Ликуе и вопросительно приподнял башмак.

– Мы в Эхе, – пояснила она. – Дворцовые стены нас слушают.

– Э-э… ясно, – отозвался я, хотя на самом деле никакой ясности у меня не было.

Мое недоумение даже ненадолго развеселило ее.

– Стоит о чем-нибудь попросить или даже просто напряженно подумать, как оно появляется. Еще дворец, похоже, сам себя очищает. И даже переставляет мебель и украшения. Почему так – никто не знает. Возможно, остаточное влияние могущества госпожи Йейнэ. А может, и постоянное свойство. – Она сделала паузу. – Если верно последнее, особой нужды в слугах не ожидается.

«А с ней и нужды в вековом разделении семьи Арамери на высокородных и низкорожденных», – мысленно добавил я и улыбнулся башмаку. Весьма в духе Йейнэ.

– Дека-то где? – спросил я.

– Уехал сегодня утром. Шахар ему присесть не давала со времени нападения Каля. Они с писцами с ног сбились, устраивая магическую защиту, всякие внутренние врата и даже письмена, способные двигать дворец по морю – правда, не особенно быстро. Так что все это время Дека либо ухаживал за тобой, либо работал.

Я как раз натягивал штаны, но эти слова заставили меня помедлить.

– И долго я… э-э-э… пластом провалялся?

Она ответила:

– Почти две недели.

Вот я и еще кусок жизни проспал. Я вздохнул и продолжил одеваться.

– Морад вовсю налаживает жизнь во дворце и готовит жилье для высокорожденных. А Рамина впряг в работу даже придворных. Ремат начала процесс передачи власти Шахар, что подразумевает составление бесконечных бумаг, встречи с военными, вельможами, деятелями ордена… – Она покачала головой и вздохнула. – А поскольку никому из них не разрешено показываться здесь, дворцовые ворота и сферы для сообщений работают без передышки. Шахар здесь удерживает лишь приказ Ремат. Не сомневаюсь, что, не будь Дека первым писцом и ключевой фигурой в подготовке дворца, она погнала бы его с визитами в полусотню тысяч королевств как своего полномочного представителя…

Я, хмурясь, подошел к зеркалу и посмотрелся в него, соображая, можно ли что-то сделать с моими отросшими патлами. Они были безобразно длинными, свисая почти до колен. Я и так подозревал, что их недавно кто-то подстриг.

Я-то знал, с какой скоростью они в таких случаях отрастают. Без стрижки, наверное, уже всю комнату заполнили бы. Я пожелал, чтобы на туалетном столике возникли ножницы, и они тотчас там появились. Почти совсем как когда-то, когда я был богом.

– А что за срочность? – спросил я у Ликуи. – Что-то случилось?

Я принялся неловко кромсать волосы, что, разумеется, немедленно ее возмутило. Раздраженно хмыкнув, она подошла ко мне и вынула ножницы у меня из руки.

– Это Ремат всех подгоняет, – ответила она, быстро щелкая ножницами. Пряди так и падали на пол. Она оставляла волосы слишком длинными, они ерзали по воротнику, но теперь я хоть не боялся на них наступить. – Кажется, она уверена, что передачу власти нужно завершить как можно скорее. Может, она и открыла Шахар причину спешки, но, если и так, Шахар с нами не поделилась.

И Ликуя пожала плечами.

Я повернулся к ней, услышав невысказанное.

– Ну и как тебе Шахар в роли королевы собственного маленького королевства?

– Как настоящая Арамери.

Такой ответ разом и обнадежил, и обеспокоил меня.

Покончив с волосами, Ликуя отряхнула мне спину и отложила ножницы. Я оглядел себя в зеркале и благодарно кивнул, потом взъерошил волосы пятерней. Ликуя отвернулась, неодобрительно поджав губы.

– Шахар велела сообщить, когда ты проснешься и встанешь, так что, как только ты зашевелился, я отправила к ней слугу. Жди, скоро она тебя призовет.

– Отлично. Я буду готов.

Следом за Ликуей я вышел в соседнюю комнату – просторную, разумно поделенную на части диванами и сервантами. Здесь витал запах Деки, но его присутствие не ощущалось. Хотя бы потому, что здесь совершенно не было книг. С одной стороны я увидел окно во всю стену, оно выходило на соединенные мостиками ярусы дворца и безмятежную океанскую даль. Безоблачное синее небо, солнечный полдень.

– И что теперь? – осведомился я, подходя к окну. – Что вы с Итемпасом собираетесь делать? Я так понимаю, Наха с Йейнэ разыскивают Каля?

– И не только они, но и Ахад с богорожденными собратьями. Однако дело в том, что никто его пока не нашел. До его нападения никто даже не знал, что у него есть какой-то способ скрываться от нас. Возможно, он попросту ускользает туда, куда его изначально поместила Энефа. Это неплохо срабатывало уже много тысячелетий.

– Дарр, – произнес я. – Маска находилась там.

– Там ее больше нет. Сразу отсюда Каль направился в Дарр и забрал маску. Точнее, заставил молодого дарре взять маску и забрал его вместе с ней. Все дарре в ярости. Когда в поисках Каля туда явилась Йейнэ, они все ей рассказали. – Ликуя скрестила руки, выражение лица у нее стало очень знакомое. – Каль более полувека назад явно искал подход к бабушке Узейн Дарр. Он показал им, как сочетать искусство изготовления масок, науку писцов и божественную кровь, и они приняли и развили это знание. В отплату Каль забрал их лучших мастеров туска и велел им сделать для него нечто особенное. А когда они завершили работу, Сиэй, он их убил. Дарре утверждают, что маска становится могущественней с каждой новой жизнью, которую в нее вкладывают, и Калю становится все труднее не то что браться за нее, а даже находиться вблизи.

Я понял, чем Каль теперь занимается. Вспомнил то чудовищное, необузданное истечение силы, которое я ощутил вблизи маски… Настоящая буря. И ведь Троих породило нечто похожее. Примерно так входят в мир новые боги…

Но убийство смертных с целью напитать маску могуществом? Вот чего я не мог уразуметь. Да, смертные были потомками Вихря. Мы все его потомки – кто более, кто менее отдаленный. Но если сравнивать силу, Трое были вулканами, а люди – слабенькими огоньками свечей. Такую ничтожность можно вовсе не принимать в расчет. Если Каль собирается переделать себя и стать богом, ему понадобится гораздо большая сила…

Я вздохнул, потирая глаза. У меня что, нет других поводов для беспокойства? Мало мне всего остального, чтобы еще и с делами смертных возиться?

«Просто теперь я сам смертный».

Ну конечно. То и дело порываюсь забыть.

Ликуя молчала, и я решил побаловаться, возмечтав о еде. Я в точности представил желаемое блюдо: миску супа и хлебцы к нему в виде фигурок хищных животных. Все это немедленно возникло на ближайшем столе.

«Ликуя была права – слуги больше не требуются», – размышлял я за едой. Оно, кстати, и лучше для безопасности семьи. Не придется никого нанимать со стороны. Конечно, люди для разного рода поручений всегда будут нужны. Должен же кто-то бегать с посылками. И потом, Арамери есть Арамери. Те, кто при власти, нуждаются в подчиненных, чтобы употреблять свою власть. А наивная Йейнэ возжелала такими простыми средствами избавить семейство от застарелого помешательства на общественном положении.

И все же эта ее наивность порадовала меня. Как все-таки славно, когда рядом действует новорожденное божество. Новенькие всегда стараются испробовать неизведанное. Такое, о чем мы, пресыщенные, даже не помышляем…

В дверь постучали, как раз когда я приканчивал суп.

– Входите!

Вошедший слуга поклонился нам:

– Господь Сиэй, госпожа Шахар велит тебе прийти, если ты вправду чувствуешь себя лучше.

Я посмотрел на Ликую, она кивнула. Этот кивок мог означать все, что угодно, от «поспеши» до «будем надеяться, что она тебя не прикончит». Я вздохнул, поднялся и вышел следом за слугой.

Шахар не сделала Храм своим залом для приемов. (Этот чертог навсегда получил такое имя в моем сердце, ибо то, что случилось в нем между мною и Декой, было свято.) Наш со слугой путь лежал не туда, а в отдаленное помещение глубоко в недрах дворца, непосредственно под верхней платформой, успевшей получить название Завиток. Пока мы шли, я успел убедиться, что Дека со своей командой писцов отнюдь не сидели без дела. Тут и там в коридорах виднелись сигилы перемещения, покрытые прозрачной смолой, чтобы не истирались. Работали они не совсем так, как подъемники в Небе, – не просто вверх-вниз, а в любое место внутри дворца, о котором подумал вставший на них человек. Несколько неудобно, если требовалось попасть куда-то, где ты еще не бывал. Когда я спросил об этом слугу, тот с улыбкой ответил:

– В первый раз мы повсюду ходим пешком. Так распорядилась управляющая Морад.

Мне подумалось, что именно такого подхода и следовало от нее ожидать. Разумная женщина понимала: слуг и так очень немного, и нельзя допустить, чтобы хотя бы один сгинул из-за своей невнимательности!

Поскольку слуга уже бывал в зале для приемов, я позволил ему управлять магией, и мы перенеслись в помещение, где господствовали прохлада и мерцающий свет. Стены в Эхо, как назвали новый дворец, в целом были прозрачней, чем в Небе, и вбирали больше цвета извне. Но я тотчас догадался, что мы находимся где-то ниже уровня моря, что и подтвердилось, когда мы прошли мимо ряда окон. За ними простиралась глубокая синева, пронизанная переливами солнца, и проплывали любопытные рыбы. Я не сдержал довольной улыбки: умница Шахар! Мало того что ее зал для приемов находился в большей безопасности, нежели остальная часть дворца, так еще и посетители – те немногие, кому дозволят воочию его увидеть, – будут немедленно потрясены чужеродной красотой за панорамными окнами. А еще в таком выборе места мне почудился некий символизм, ибо Арамери служили теперь Повелительнице Равновесия. Безопасность Шахар будет зависеть от крепости окон и стен и от равновесия, которое они смогут поддерживать под напором воды. Идеальный выбор.

И, хотя я был богом, я и то остановился на пороге зала, завороженно оглядываясь.

Чертог был невелик, что вполне объяснимо: ведь здесь никогда не будут устраивать многолюдные приемы. Эху не понадобятся различные ухищрения, которые использовались в Небе, дабы впечатлить посетителей и внушить им робость. Ни тебе величественных сводов, ни гигантских размеров, благодаря которым просители загодя чувствовали свою незначительность у подножия огромного каменного трона. Небольшой зал по форме напоминал сам Эхо: нисходящая спираль с нишами вокруг углубленного центра. В нишах я заметил солдат из числа прибывших с нами: они несли стражу. Потом я заметил и другие фигуры – неподвижные, едва различимые в глубокой тени. Неуловимые убийцы на службе у Арамери.

Вот это мне уже меньше понравилось. Сразу становится ясно, что Шахар вынуждена обороняться от собственного семейства!

Кончив озираться, я увидел Деку, подоспевшего в зал прежде меня. Он преклонил колени в самой нижней, углубленной части чертога и не поднимал головы, хотя почти наверняка слышал мои шаги.

Сиденье, перед которым он находился, было удивительно скромным и напоминало не трон, а едва ли не скамеечку: широкую, изогнутую, с низкой спинкой и застланную подушечкой. Тем не менее само устройство зала обращало все взгляды именно туда. И даже мерцающий свет океанских глубин, вливавшийся в окна, как бы собирался именно здесь. Если бы на скамеечке сидела Шахар, она выглядела бы существом из иного мира. А сидя неподвижно, она казалась бы богиней.

Но вместо того, чтобы восседать на троне, она стояла у окна, заложив руки за спину. Прохладный свет скрадывал ее силуэт, складки светлого платья терялись в переливах голубого мерцания. Ее неподвижная поза сразу встревожила меня, но здесь и без того все было достаточно тревожно. Я ведь многие сотни лет провел в тронных залах, наблюдая за предводителями Арамери. Я был способен узнать опасность, когда видел ее.

Слуга поспешил к Шахар и шепотом доложил о нашем прибытии. Та кивнула и возвысила голос:

– Стража! Оставьте нас.

Они повиновались беспрекословно. Тайные убийцы выскользнули через дверцы, имевшиеся в каждой нише. Такой же дверцей воспользовался и слуга, которому Шахар тихо велела удалиться. Мы остались наедине: Шахар, Декарта и я.

Дека поднялся с колен. Он быстро взглянул на меня. Его лицо оставалось непроницаемым. Я кивнул ему, сунул руки в карманы и принялся ждать. Мы не виделись с Шахар после того момента в Храме, когда она узрела торжество нашей с Декой любви.

– Матушка снова ускорила процедуру, – сообщила Шахар, не оборачиваясь. – Я просила ее передумать или хотя бы прислать нам дополнительную помощь. С этим она согласилась, и завтра днем прибудут еще десять писцов из Неба.

Дека нахмурился.

– От них хлопот окажется больше, чем толку, – заметил он. – Новичкам придется все показывать, объяснять, присматривать за ними. Какое-то время они будут только путаться у моих писцов под ногами, а не помогать.

Шахар вздохнула. Я расслышал в ее голосе и усталость, и усилие, с каким она ее преодолевала.

– Это оказалась единственная уступка, которую мне удалось выторговать, Дека. Последнее время она напоминает мне еретика: такого рвения разумному человеку не понять.

В этих словах я уловил некоторый оттенок горечи. Уверен, она не стала его скрывать только потому, что мы все равно догадались бы. Что ее терзало? Неужели решение Ремат отойти от веры в Итемпаса? Это было бы достаточно странно, особенно если учесть все наши прочие беды.

– Почему?

– Кто знает? Будь у меня время плести против нее заговоры, я могла бы обвинить ее в безумии и поискать себе союзников среди родни, чтобы устроить переворот. Хотя… Возможно, поэтому она меня сюда и отослала – чтобы уменьшить угрозу.

Она коротко рассмеялась, потом обернулась к нам и замерла, уставившись на меня. Я вздохнул, наблюдая, как она пытается свыкнуться с моим новым обликом. Обликом мужчины средних лет.

Я несколько удивился, когда она улыбнулась. Никакого злорадства в этой улыбке не было, лишь сострадание и толика жалости.

– Тебе подобало бы выглядеть подобно моему отцу, – сказала она. – Но, судя по отвращению на твоем лице, похоже, ты по-прежнему тот здоровенький мальчишка, которого мы когда-то повстречали.

Я невольно улыбнулся.

– Я не очень-то и против, – сообщил я. – Хорошо, что хоть с юностью покончено. До чего же противный возраст! Кого ни встречу, так сразу охота либо убить, либо в постель затащить…

Ее улыбка померкла, и я вспомнил, как возлег с нею, пока мы были юнцами. Может, ей были дороги воспоминания о том, над чем я сейчас подшучивал? Похоже, погорячился…

Она вздохнула, повернулась и стала расхаживать.

– Вы должны стать мне опорой. Оба. И еще больше, чем когда-либо. Сейчас происходит нечто поистине небывалое. Я ведь порылась в архивах семьи. И я честно не знаю, что у матушки на уме. – Остановившись, она прижала пальцы ко лбу так, словно ее донимала лютая головная боль. – Она возвеличивает меня, делая главой семьи!

Последовало молчание: мы соображали, что это могло означать. Дека отреагировал первым, потрясенно выдохнув:

– Как ты можешь возглавить семью… пока она жива?

– Вот именно. Такое никогда прежде не делалось. – Она вдруг повернулась к нам, и мы отпрянули при виде неприкрытого отчаяния на ее лице. – Дека… По-моему, она готовится к смерти.

Дека тотчас оказался подле нее. Любящий брат, всегда готовый поддержать. Она оперлась на его руку, излучая такое доверие, что я вдруг почувствовал себя виноватым. Что, если и в тот вечер она пришла к нам в поисках утешения, но увидела лишь, как мы с ним утешали друг дружку, не обращая на нее никакого внимания? Что она чувствовала, наблюдая, как мы занимались любовью, пока она стояла на пороге – одинокая, лишенная друзей, лишенная надежды?

На какой-то миг я вновь увидел ее возле окна: совершенно неподвижную, с заложенными за спину руками. А еще я увидел Итемпаса, смотрящего на горизонт: совершенно неподвижного и слишком гордого, чтобы как-то показать свое одиночество.

Я подошел к ним и потянулся к ней, усомнившись лишь в последний момент. Но любовь к ней еще жила во мне, и я положил руку ей на плечо. Она вздрогнула и подняла на меня глаза, блестевшие от непролитых слез. Она вглядывалась в мое лицо, ища… чего? Прощения? Я не был уверен, что готов ее простить. А вот сожаление – да, я сожалел.

И конечно же, я был бы не я, если бы в такой возвышенный момент обошелся без шуточки.

– А я-то думал, это у меня родители ненормальные, – выдал я.

Получилось не очень.

Тем не менее Шахар рассмеялась, быстро смаргивая слезы и пытаясь снова взять себя в руки.

– Иногда я тоскую о тех временах, когда мне хотелось убить ее, – сказала она.

Эта шутка вышла лучше – или вышла бы, содержи она хоть зернышко правды. Тем не менее я улыбнулся, хотя и несколько натянуто. Дека не улыбнулся ни моей шутке, ни ее. Ремат никогда им особо не интересовалась. И чего доброго, он-то и желал прикончить ее.

Похоже, мысль Деки двигалась в сходном направлении.

– Если она покидает трон ради тебя, – очень серьезно предположил он, – тебе придется отправить ее в ссылку.

Шахар вздрогнула и уставилась на него:

– Что?

Он вздохнул:

– Двухголовое животное нежизнеспособно. Два дворца Арамери, двое правителей… – Он покачал головой. – Если ты не видишь, какая тут кроется опасность, Шахар, ты не та сестра, которую я помню.

Нет, она была прежней. И она все видела. Я заметил, как окаменело ее лицо. Она вернулась к окошку и замерла перед ним, скрестив на груди руки.

– Удивляюсь, что ты намекнул всего лишь на ссылку. Я-то думала, братец, ты предложишь окончательное решение.

Он пожал плечами:

– Матушка, несомненно, ожидает чего-нибудь в таком духе. Она далеко не дура и хорошо тебя натаскала. – Дека помолчал. – Если бы ты ее не любила, я бы предложил такое. Но учитывая все обстоятельства…

У нее вырвался короткий и хриплый смешок.

– Да. Любовь. Как же с ней неудобно.

Она оглянулась и посмотрела на нас, и я непроизвольно напрягся, потому что этот взгляд был мне знаком. Я и сам так смотрел очень много раз, в самых разных обличьях, поэтому не мог не распознать его. И ничего хорошего этот взгляд не сулил.

Тем не менее, обратившись на меня, взор Шахар немного смягчился.

– Сиэй, так мы снова друзья?

«Ложь!» Мысль была до того мощной и яркой, что я на миг даже усомнился, моя ли она. Уж не Дека ли запускает свои мысли прямо мне в голову, как это делали боги? Впрочем, я отлично знал вкус собственных мыслей. Так вот, эта отдавала знакомо горькими подозрениями, корни которых тянулись в столетия, проведенные с ее чокнутой семейкой, и целые эпохи, прожитые с моей семейкой, еще более чокнутой. Шахар хотела знать правду, а правда причинит ей боль. И она была теперь слишком могущественной и опасной, чтобы я мог ранить ее безнаказанно.

Но во имя всего, что у нас с ней когда-то было, она заслуживала правды, даже какой угодно болезненной.

– Нет, – возразил я.

Я произнес это тихо, словно это могло смягчить удар. Она вздрогнула и замерла, а я вздохнул:

– Я больше не могу доверять тебе, Шахар. А я хочу доверять людям, которых называю друзьями. – Я помолчал. – Но я понимаю, почему ты предала меня. Может, на твоем месте я сделал бы такой же выбор. Не знаю. В любом случае я больше на тебя не сержусь. Не могу, если вспомнить, чем все кончилось.

И тогда я сделал превеликую глупость. Я посмотрел на Деку и позволил своему взгляду озариться любовью. Он удивленно заморгал, и я увенчал обиду оскорблением: улыбнулся. Мне больно будет его оставлять, но старикашка в качестве возлюбленного – это уж слишком. Для смертных такие вещи имеют значение. Я должен вести себя по-взрослому, то есть сохранить достоинство и сделать шаг прочь, пока в наши отношения не проникла неловкость.

Я всегда был придурком, думавшим лишь о себе. Вот и в тот момент я заботился только о себе, вместо того чтобы его защитить.

Лицо Шахар стало непроницаемым. В нее точно нож воткнули – и вырезали самую душу, оставив каменное изваяние, неумолимое и пустое. И пустоту мгновенно заполнил гнев.

– Понятно, – проговорила она. – Что ж, хорошо. Раз ты не находишь возможным мне доверять, значит и я не могу себе позволить оказывать тебе доверие. Так ведь? – И она обратила ледяной взгляд на Деку. – Я в некотором затруднении, братец…

Дека нахмурился, озадаченный переменой настроения Шахар. В отличие от него, я не удивился. То, что она собиралась сделать с братом, разгневавшись на меня, было ясно как день.

– Не надо, – прошептал я.

– Декарта, – сказала она, не обращая на меня внимания. – Мне очень больно об этом говорить, но я должна просить тебя принять полную сигилу.

Дека замер. Она же улыбнулась, и я возненавидел ее за это.

– Я, конечно, никогда не осмелилась бы диктовать тебе выбор возлюбленного, – продолжила она, – но, учитывая историю Сиэя и несметное число Арамери, которых он загубил своим плутовством…

– Я в это не верю! – перебил Дека.

Он дрожал, на его лице боролись потрясение и ярость. Но не простая ярость – присутствовало еще что-то, причем намного худшее. И тоже знакомое мне. Ощущение предательства. Он ведь ей доверял, а она только что разбила ему сердце. Так же как мне.

– Шахар… – Я сжал кулаки. – Не делай этого! Мало ли что ты испытываешь ко мне. Ведь Дека – твой брат.

– И я проявляю великодушие, даруя ему жизнь, – отрезала она. Отошла от нас и опустилась на тронную скамейку. Она сидела там, прямая, неподвижная и неумолимая, и холодный свет глубин омывал стройную фигурку. – Он сейчас намекнул, не следует ли мне убить главу нашей семьи. Это ли не свидетельство, что лишь узы истинной сигилы удержат его от дальнейшей измены!

– И конечно же, то мелкое обстоятельство, что я трахал твоего братишку, а не тебя, тут решительно ни при чем!

Я еще крепче стиснул кулаки. Я шагнул вперед, собираясь… Благие боги, даже не знаю, что я хотел сотворить. Схватить ее за плечо и трясти, пока она не прислушается к голосу разума? Заорать ей в лицо? Когда я приблизился, она напряглась, и сигила у нее на лбу сверкнула белым светом. Я знал, что это означало: в прошлом магический кнут хлестал меня не раз и не два, но это было давно, целый смертный век тому назад. И когда магический выброс отшвырнул меня на другой конец комнаты, я оказался не готов.

Удар не убил меня. Даже боли особой не вызвал, особенно если сравнивать с той мукой, которую причинило откровение Каля. Меня швырнуло прочь и распластало вверх ногами на оконном стекле. Проплывавший мимо кальмар живо заинтересовался завязками моих башмаков. Но даже наполовину оглушенного, меня позабавила мысль, что сигила Шахар восприняла меня как угрозу лишь теперь, в смертном облике, бесполезном и безобидном. Пока я был богом, Шахар никогда меня по-настоящему не боялась.

Дека помог мне встать:

– Скажи, что с тобой все хорошо…

– Лучше не бывает, – пробормотал я несколько заплетающимся языком.

Коленки ныли хуже прежнего, а спина так и вовсе меня убивала, но показывать это я не желал. Моргнув, я попытался сосредоточить взгляд на Шахар. Она начала было вставать с трона, но не завершила движения. Глаза у нее были круглые, в них плескалась боль, и мне чуть полегчало. Она не хотела…

А вот Дека хотел, и, когда он выпустил меня и поднялся, я ощутил темное биение его магии, тяжкое, как у бога, а когда он повернулся к сестре, я вроде даже расслышал гулкое шипение воздуха.

– Дека… – начала было она.

Он произнес слово, вспоровшее воздух, и вслед ему грянул гром. Шахар вскрикнула, выгнулась назад и прижала руки ко лбу. Она едва не свалилась с тронной скамьи, а когда все-таки выпрямилась, по ее рукам и лицу текла кровь. Она отняла ото лба дрожащую ладонь, и на месте ее полусигилы стала видна обожженная рана.

– Наша мать – дура, – заявил Дека. Его голос был холоден и порождал эхо. – Я люблю тебя, и она думает, будто с моей стороны тебе ничто не грозит. Но лучше я сам тебя убью, чем стану наблюдать, как ты превращаешься в очередное чудовище, которых регулярно производит эта семья…

Он вытянул правую руку. Она была прямой, как палка, лишь кисть висела свободно и пальцы ласкали воздух, точно кожу возлюбленного. Я вспомнил, что за пометки он носил на этой руке, и поверил, что он действительно собрался расправиться с Шахар.

– Дека… – Она затрясла головой, силясь проморгаться от крови. Вид у нее был как у жертвы несчастного случая, хотя этот случай только собирался произойти. – Я не… Сиэй… Все ли с ним хо… Я не вижу…

Я коснулся другой руки Деки. Его мышцы были напряжены, напоминая узловатые тросы. Даже сквозь рубашку его сила защипала мне пальцы.

– Дека, – взмолился я. – Не надо!

– Ты сделал бы то же самое, если бы мог! – отрезал он.

Я задумался. Он так хорошо меня знал…

– Верно, – согласился я. – Но если ты это сделаешь, так будет неправильно.

Такие слова заставили его резко повернуть ко мне голову.

– Что-что?..

Я вздохнул и встал прямо перед ним, хотя клубившаяся вокруг него сила угрожающе ткнулась мне в грудь. Писцы все же не боги. Правда, Дека не был обычным писцом. И я поступил с ним как с собратом-богорожденным: взял вытянутую руку и бережно, но решительно опустил, заставив ее выпрямиться вдоль тела. Жесты – тоже форма общения, и мой жест сказал: «Послушай меня». Его сила отступила поразмыслить о моем предложении, и я увидел, как у Деки округлились глаза: до него дошло, что именно я только что сделал.

– Она твоя сестра. Ты силен, Дека. Ты очень силен, и они, дураки, умудрились забыть, что ты – тоже Арамери. Убийство у тебя в крови. Но я тебя знаю, и я говорю: если ты ее убьешь, это уничтожит тебя. И я не могу этого допустить.

Он смотрел на меня и дрожал, раздираемый противоречивыми позывами. Я в жизни не видал такой смертоносной ярости, смешанной с любовью и грустью. Нечто подобное, должно быть, испытывал Итемпас, когда убивал Энефу. Некое сумасшествие, излечить которое могут лишь время и размышления… Правда, исцеление обычно наступает поздно.

Все же он послушал меня, и его магия рассеялась.

Я повернулся к Шахар, наконец-то протеревшей глаза. Судя по выражению ее лица, до нее только-только начало доходить, насколько близко пронеслась смерть.

– Мы уходим, – сказал я. – Я ухожу в любом случае. И буду просить Деку уйти вместе со мной. Если ты решила считать нас врагами, мы не можем здесь оставаться. Если у тебя есть мудрость, ты оставишь нас в покое. – Я вздохнул. – Сегодня с мудростью у тебя было не очень, но я надеюсь, что это было единовременное помрачение ума. Я знаю, рано или поздно ты придешь в чувство. Мне просто как-то неохота дожидаться, пока это произойдет.

Потом я взял Деку за руку и посмотрел на него. У него на лице была безнадежная тоска: он понимал, что я прав. Однако я не собирался давить на него. Как-никак он потратил десять лет на то, чтобы вернуться к сестре, а она все разрушила за десять минут. Смертному непросто выдержать подобное. И богу, кстати, тоже.

Ладонь Деки стиснула мою, он кивнул. Мы повернулись к выходу из чертога. Шахар позади нас встала.

– Погодите… – начала она, но мы не стали слушать ее.

Я открыл дверь.

И сразу все изменилось.

Я услышал множество голосов – сердитых и возбужденных. В дальнем конце главного коридора промелькнули солдаты. Прямо перед нами стояла Морад с пунцовым от гнева лицом. Она кричала на стражников, скрестивших перед ней пики: те не пропускали ее в тронный зал. Когда дверь открылась, стражники невольно обернулись, и Морад тут же перехватила одну из пик, едва не вырвав ее у стража из рук. Тот выругался и крепче стиснул оружие.

– Где Шахар? – требовательно вопросила управляющая. – Я должна ее видеть!

Шахар уже стояла позади нас. Морад была так взволнована, что даже не моргнула при виде залитого кровью лица престолонаследницы.

– Что случилось, Морад? – спокойно осведомилась Шахар, но я чувствовал, что внешнее спокойствие давалось ей нелегко.

– Маскеры напали на Тень, – сказала Морад.

Мы ошеломленно замерли и смолкли. Из-за угла выскочила группа солдат. Они бежали в нашу сторону, а следом с видом полководца, готовящегося к войне, шагал Гнев. Повсюду слышался глухой гул: это ожила защитная магия, которой Декины писцы щедро оснастили дворец. Запечатывались ворота, воздвигались незримые стены для отражения чужеродной магии, и шут его знает что еще.

– Сколько их? – спросила Шахар. Коротко и очень по-деловому.

Я буду помнить это мгновение даже тогда, когда минует наихудшее. Наигранное спокойствие на лице Морад, искреннюю боль в ее голосе и свою жалость. Служанка и королева были так же обречены, как смертная и богиня. Иногда просто нельзя ничем помочь.

– Все, сколько есть, – ответила Морад.