Книга вторая
Две ноги в полдень
Я – муха на стене. Или паук на кусте. Разница в том, что паук – хищник, то есть куда лучше отвечает моей природе.
Я сижу в паутине, которая немедленно выдаст меня, если он ее увидит, потому что я сплел из унизанных росой нитей улыбающееся личико. Впрочем, ему никогда не было присуще свойство замечать мелкие подробности в окружающем, да и паутина наполовину скрыта в листве. Своими многочисленными глазами я наблюдаю за тем, как Итемпас, Свет Небесный, Носитель Дня, сидит на крыше из белой терракотовой черепицы, ожидая восхода. Меня удивляет, что он сидит там и наблюдает, но чему только я не удивлялся сегодня. Взять хоть то обстоятельство, что крыша – часть человеческого жилища, а внутри – женщина, которую он любит. И дитя. Смертное, но наполовину божественное, которое эта женщина ему родила.
А еще я знаю, что здесь что-то неправильно. Не так давно в царстве богов случился день больших перемен. Ураган по имени Нахадот встретился с землетрясением по имени Энефа, и они обрели затишье друг в друге. Оно было прекрасно и свято, это затишье: я знаю, я видел. Но в отдалении замерцала и пропала из виду увенчанная снегами гора по имени Итемпас. И с тех пор его не было с нами.
Десять лет по счету времени, принятому у смертных. Для нас – мгновение ока, и ему по-прежнему все внове. Он не хандрит. В основном он занимается тем, что отыскивает источники вселенского возмущения, нападает на них и уничтожает, если получается. А если не получается, то приводит в состояние относительного равновесия. Только на этот раз он не сделал ни того ни другого. Он предпочел бежать в это царство с его хрупкими обитателями и попытался среди них затеряться. Примерно так солнце могло бы прятаться среди огоньков спичек. Он, правда, не скрывается в полном смысле этого слова. Он просто… живет. Обычной жизнью. И не очень-то стремится домой.
Вот распахивается дверь на крышу, и появляется дитя. Странное такое создание, не слишком пропорциональное, большеголовое, с длинными ногами. (Неужели и я так выгляжу в своем смертном облике? Надо будет хоть голову, что ли, уменьшить.) Мальчик темнокожий и светловолосый, лицо у него в веснушках. Отсюда я хорошо вижу его глаза: они зеленые, как листва, в которой я прячусь. Ему сейчас лет восемь или девять. Хороший возраст, мой любимый. Ты уже достаточно повзрослел, чтобы начать постигать мир, но еще вполне юн, чтобы продолжать им наслаждаться. Я знаю, как зовут мальчика. «Шинда», – шептали другие дети, обитавшие в этой пыльной деревушке. Они побаивались его. Они-то успели понять то, что я увидел с первого взгляда: он, может, и смертный, но одним из них ему не стать никогда.
Он подходит к Итемпасу, обнимает его за плечи и прижимается щекой к туго вьющимся отцовским волосам. Итемпас не поворачивается к нему, но я вижу, как он поднимает руку и касается руки мальчика. Они вместе смотрят, как поднимается солнце, и оба молчат.
Когда день вступает в свои права, дверь на крышу открывается снова. Появляется женщина. По возрасту она как Ремат, волосы у нее такие же светлые, и она тоже очень красива. Через две тысячи лет я соединю руки с ее далекой праправнучкой и тезкой и сделаюсь смертным. Они очень похожи – та Шахар и эта Шахар, различаются только глаза. Эта Шахар смотрит на Итемпаса ровным немигающим взглядом. Я счел бы такой взгляд пугающим, если бы не видел его в глазах собственных верных. Сын расплетает объятия и идет приветствовать мать, но она на него не смотрит, лишь рассеянно касается его плеча и что-то ему говорит. Он уходит в дом, она же остается на крыше. Она взирает на своего возлюбленного с исступлением верховной жрицы. Но он не поворачивается к ней.
На этом я покидаю их и спешу, как было велено, к Нахадоту с Энефой. Когда родители в ссоре, они часто используют детей в роли соглядатаев и миротворцев. Я рассказываю им, что Итемпас не гневается. Он выглядит опечаленным и несколько одиноким. И да, им следовало бы отправиться за ним и вернуть домой, потому что он отсутствует слишком уж долго. И если я не нахожу нужным рассказывать им о его смертной женщине и смертном сыне, то что с того? Кому какое дело, если эта женщина его любит, нуждается в нем, с ума сойдет без него? Почему нас должно волновать, что его возвращение домой будет означать гибель этой семьи и того успокоения, которое он вроде бы с нею нашел? Мы – боги, а они – ничто. Пыль на ветру. Я, например, куда лучший сын, чем какой-то полукровка, мальчишка-демон. И я это ему покажу, пусть только вернется домой…
