9
Когда мы выбрались из канализации, улица была безлюдна. От женщины и мужчины, беседу которых мы подслушали, не осталось следа. Полоска ночного неба чернела в соседстве с янтарно–медными крышами, какими их показывало ночное зрение. Стояла луна – значит, еще не поздно.
Деган сделал глубокий вдох:
— До чего свежий воздух в Десяти Путях – кто бы мог подумать!
Я не ответил. Случившееся в туннеле не укладывалось в голове.
Клятва. Если Деган сослался на Клятву, имея дело со мной, то там, внизу, что-то изменилось. Что-то, вытекавшее из подслушанной беседы, касавшееся меня, его и Десяти Путей. И он ничего не объяснил, потому что был Деганом, равно как и не мог сказать, что из-за этого менялось.
Знай я его хуже… Но я знал хорошо. Я не понимал, что изменилось, но был уверен: он скажет, если дело коснется моей жизни и смерти. Мне приходилось верить, иначе все теряло смысл. Нужно довериться жизнью хотя бы одному человеку, так как без этого жить незачем. Деган всегда оправдывал мое доверие, и я поступал с ним так же.
Про Клятву Деган сказал мне одно: даже если бы я захотел ее дать, он бы ее не принял. Меня это устроило, благо я и не хотел – только не над трупом Дилера и при засаде в Десяти Путях. Если уж испытывать дружбу, то ставки должны быть намного выше.
Я последовал примеру Дегана и глубоко вдохнул ночные запахи – весьма недурные.
— Ладно, – сказал я, вернувшись мыслями к подслушанной беседе. – Что скажешь о книге, которую они ищут? Или об этом тоже нельзя?
— Ничего – и можно, – отозвался Деган. – Что бы это ни была за книга, кому-то она нужна позарез. Достаточно, чтобы направить к Федиму десяток Резунов.
— Возможно, они боялись, что у него ее кто-нибудь отберет.
— Об этом я не подумал, – поджал губы Деган. – Ты думаешь, что убийца тоже пришел за книгой?
— Хочешь сказать, что этот кто-то прибыл, ничего не нашел и с досады мочканул Федима? Не исключено. Но так мы мало что выясним. С другой стороны, в Круге полно придурков, которые сначала режут, а потом думают. – Я покачал головой. – Я думал, что Федима показательно пришили те, кто на него наезжал. Теперь я в этом не уверен. Здесь сошлось много дорожек, и это напоминает мне вот о чем…
Я завел руку за спину и вытащил футляр, добытый из тайника Федима в шахте. Чуть длиннее моей руки и такой же ширины, прямоугольный, с плоским дном и скругленной крышкой.
— Что это?
— У Федима нашел.
— Думаешь, это и есть товар, за которым приходил Ларриос?
— По–моему, это то, на что Ларриос хотел обменять книгу.
— А у него было книга?
— У него что-то лежало в сумке, и он не горел желанием показывать, что там такое. Возможно, книга. А может, и нет. – Я помахал футляром. – В любом случае я уверен, что этим с ним хотели расплатиться.
Деган посмотрел на футляр, потом на меня.
— Ну и чего ты ждешь?
Я положил ладонь на застежку и поднес ящичек ближе к глазам. Деган подался, заглядывая через плечо. Футляр был в грязи и слизи, но я различил палисандровую обшивку по краям и инкрустацию слоновой костью на крышке.
— Нет, – вдруг сказал я и спрятал его обратно за пояс. – Нет, это подождет, пока не выберемся из Десяти Путей. Нас еще могут искать.
Деган выпрямился и смерил меня взглядом:
— Это из-за Клятвы? Мстишь?
Но я уже пошел дальше, чтобы он не заметил ухмылки.
— Ни в коем случае!
— Да–да. Лучше молись, чтобы мы еще дюжину Резунов не встретили.
Мы двинулись прочь из Десяти Путей, настороженно озираясь. Если нас и искали, то не нашли. Что до местных лихих людей, то мы выглядели и пахли, как Черпальщики, и с нами не связывались. Золотарей не трясут.
Вернувшись на территорию Никко, мы обнаружили, что нас чурались не только члены Круга, но и Светляки. И даже городская стража куда-то свалила, стоило нам появиться.
— Хороший способ отвадить Крушаков, – заметил я, кивнув на очередной убегавший патруль в красных кушаках.
— Не. По запаху в два счета найдут.
Деган рассеянно почесал ногу. Одежда подсохла, и под ней свербело.
— К Мориарти? – предложил он.
— А что нам остается?
Деган издал смешок.
— Встретимся на месте.
Мы расстались. Я пошел домой за сменой белья.
Долгий вечер у Мориарти манил меня, подобно нескромной фантазии, когда я свернул на Уступчатую улицу. Горячая ванна – чтобы смыть грязь; холодная купальня – чтобы встряхнуться и вернуться в сравнительно нормальное состояние; дальше – теплая, дабы снова почувствовать себя человеком. А после, может быть, дойдет и до девочек Мориарти…
Да. Самое то. Потом можно будет вернуться в Десять Путей золотить ручки и проламывать черепа. Успею и слухи собрать, и Круг потеребить – включая Ларриоса.
Но сейчас мне хотелось лишь вымыться.
В аптеке было темно и наверху, и внизу. Я постоял под аркой, за которой начиналась лестница, оглядел улицу и крыши. Никого. Отлично. Если уж я не видел людей, которым платил за то, чтобы присматривали за домом, то их никак не засечь обычным зрением.
Мое белье так и лежало у подножия лестницы. Козима оставила его как есть, верная слову. Я затолкал в корзину выбившийся рукав и крадучись двинулся вверх, перешагнув через три ступени, которые нарочно расшатал до скрипа.
В итоге именно корзина спасла мне жизнь.
Я был уже наверху, когда на меня бросился ассасин. Он скользнул вдоль перил и ударил быстро, не дав мне отреагировать. Хороший ход – я стоял неудачно, спиной к пустоте, и отступать было некуда, а руки заняты. Мне оставалось смотреть, как он вонзает стилет в мою грудь, то есть в корзину с бельем, которую я держал перед собой.
Прутья корзины треснули и подались. Я ощутил за ударом вес его тела, который направил сталь в корзину, корзину – в меня, меня – в пустоту. По бесстрастному лицу я опознал бывалого Клинка – ничего личного, никаких чувств, одно умерщвление.
Он показался мне смутно знакомым.
Я отпрянул, ища ногой опору, которой не было, и тут сквозь запах нечистот пробился сладкий и стойкий аромат… Духи. Я помнил эти духи!
И это лицо.
Сестрицын курьер.
— Тамас, – проговорил я.
Корзина с бельем подпрыгнула, а я опрокинулся.
И пока летел вниз, успел напитаться темной, холодной яростью. Кристиана! Опять! Потом я ударился о ступеньки, и гнев сменился болью.
Я наполовину скатился, наполовину соскользнул. Острые углы, гулкие удары, яркие вспышки. Как минимум раз я перекувырнулся через голову. Я помню, что орал и чувствовал вкус крови.
Полет завершился тем, что я остался лежать кулем. Тамас все еще стоял наверху. Белье разлетелось по лестнице.
Я увидел, как убийца сделал первый шаг вниз.
Пора уходить, Дрот. Надо убираться отсюда на улицу, в ночь, где он меня не найдет.
Я кое-как оторвался от пола. Мир накренился. Острая боль в затылке затмила прочую: башка, пока я летел, познакомилась со ступенькой.
Шатаясь, я вывалился наружу и устремился направо. Я знал, что мне туда, но зачем? Там что-то было… что-то важное…
Теперь из лавки Эппириса доносились голоса. Кто-то плакал, кто-то кричал. За ставнями вспыхнул свет. О нет, Эппирис, только не это, не выходи с лампой. Мне нужно видеть дорогу, черт побери!..
Я нащупал рапиру, извлек. Сталь сверкнула червонным золотом. Я упер кончик в землю – сойдет за тросточку.
Вкус крови, а во рту пересохло. Я попробовал сплюнуть. Не вышло.
Направо. Шагай направо.
Новые голоса. Удары в доме. Аптекарь, не выходи! Я открыл рот, чтобы остеречь его криком, но только пискнул.
— Ты не пришел на встречу, – донеслось с лестницы.
Тамас.
— Невежливо, Нос.
Я моргнул. Встреча? Ах да, письмо Кристианы. Я забыл о вечернем свидании. Только она не сказала, что позвала меня на мое же убийство.
— Откровенно говоря, я не думал, что ты предпочтешь баронессе навозную кучу, – сказал Тамас. – Впрочем, о вкусах не спорят.
Голос звучал близко. Значит, бежать бесполезно, да и какой это бег? Я развернулся и выпрямился, держась правой стороны. Я вспомнил, зачем туда шел. Еще не рядом, но и этого хватит.
Я выставил рапиру, целясь в глаза. Кончик дрожал сильнее, чем мне хотелось.
Тамас только что выступил из арки. Плавные движения, расслабленная походка. Нервный и робкий курьер исчез. Губы насмешливо кривились. В левой руке он держал широкий обоюдоострый клинок – наполовину длинный кинжал, наполовину короткий меч. В правой было четыре фута веревки. Она была равномерно усеяна узлами, в которых скрывались лоскутки и бумажки. Он описал ею ленивый круг.
Я попал в беду.
Он двинулся вперед, и я отступил, не отводя оружия. Я лучше видел в темноте, зато он не летел с лестницы. Силы были бы равны без заговоренных узлов, которыми он размахивал.
Я услышал, как отворилась дверь. На лестнице посветлело, и Эппирис окликнул меня.
— В дом! – заорал я. – И дверь запри!
Дверь захлопнулась, свет погас.
Тамас посмотрел на аптеку, потом на меня.
— Не беспокойся, – утешил он. – Мне заплатили только за тебя.
Я отступил еще на шаг и левой рукой вытащил поясной кинжал. Теперь подходи.
— Она тебя обсчитала, – сказал я.
Тамас улыбнулся, потом пожал плечами. Веревка прибавила прыти. Как и он.
Тамас мгновенно оказался рядом и сделал выпад мечом. Я опустил свой, описал рапирой дугу, отбивая его клинок вправо, и левой ногой шагнул в открывшуюся брешь. Мое тело блокировало его правую руку, рапира отвлекала левую, и я надеялся беспрепятственно выпустить ему кишки кинжалом.
План был хорош. Увы, Тамас не пошел мне навстречу. Как только я двинулся в наступление, он отступил назад и вправо, очутившись вне досягаемости кинжала. Одновременно он вытянул меня веревкой. Времени уворачиваться не было, и я попытался поймать ее на кинжал. Не вышло.
Веревка хлестнула по левой руке и захватила спину. Я услышал три легких хлопка, и сразу в трех местах меня пронзила боль.
Этого я и боялся, в узлы вплетены руны.
Я отскочил и ткнул рапирой ему в лицо, чтобы не двинулся следом. Он отбил финт и улыбнулся. Три узла на веревке дымились и горели янтарем.
Я понял, что только наполовину ошибся, когда при первом знакомстве решил, что он Рот. Дело оказалась серьезнее. Ему было незачем говорить, для колдовства хватало ударить.
Я встал в более традиционную стойку: правую руку вперед, корпус слегка назад, рапира на уровне пояса. Развернулся боком и завел левую руку за спину, чтобы при первом случае исподтишка метнуть кинжал.
Или чтобы он так подумал. По правде говоря, левая рука уже онемела от рун. Я сомневался, что вообще удержу кинжал, – не то что бросить…
Веревка снова зазмеилась в руке Тамаса. Он скрестил со мной клинок один раз, потом другой, затем перешел к захвату и походя хлестнул веревкой, метя в пах.
Я попытался высвободить рапиру, подведя острие под его клинок и вернув в исходное положение. Мне нужно было обезвредить веревку. Я понятия не имел, справится ли сталь с глиммером, но пора было выяснить – момент был не хуже любого другого. Но вопрос быстро перешел в разряд академических. Я не поспел с рапирой и только выбросил левую кисть, как принял удар веревки на суставы.
Хлопок. Боль. Кинжал упал на землю.
Я снова отступил. Мне неплохо удалось расцепиться, благодаря чему я сумел скользнуть мимо его клинка и полоснуть по груди на выходе.
Тамас повел плечами, продолжая улыбаться.
Я сделал еще один шаг назад. Слева открылся проулок.
Кто-то вдали заорал, призывая Стражу. Звон стали взбудоражил округу. Но я прекрасно знал местных Крушаков: они прибудут как раз вовремя, чтобы чесать репу над пятнами крови на мостовой. В конце концов, Никко платил им именно за это.
Я провел финт Тамасу в голову, а когда хотел отразить удар, резко пригнулся и ткнул ему в пах. Веревка свистнула у меня над головой, а я на палец промахнулся мимо мошонки, и острие рапиры прошло между его ногами.
— Дерешься хорошо, убиваешь плохо, – сказал я, распрямляясь и возвращаясь в стойку.
Тамас презрительно выпятил губу:
— Тебе просто повезло.
Настала моя очередь пожать плечами. Я снова попятился.
— Намылился в проулок? – поинтересовался он, наступая.
Я не успел ответить, как Тамас хлестнул веревкой, целя в голову, и я шарахнулся вправо. Он шагнул туда же, очутившись между мной и проулком.
Тамас прицокнул.
— А ведь считаешься Тертым, – заметил он, с притворным сочувствием качая головой. – Не думал, что с тобой так легко справиться.
— Заканчивай, – ответил я.
Тамас раскрутил свою веревку.
— С удовольствием.
— Я не тебе, Клинок, – улыбнулся я.
Говорю же: он был проворен. Тамас почти успел развернуться, когда из проулка выступил один из моих Дубов и проткнул его мечом. Веревка все еще вилась в воздухе, когда он рухнул наземь.
Я опустил рапиру и попытался сжать пальцы левой руки в кулак. Но вся рука висела, налившись болью.
— Какого черта вы ждали? – гаркнул я.
Дуб – амбал с каменной рожей, по кличке Ссадина, – уперся ногой в труп и выдернул меч.
— Только поспел, – сказал он.
— Какого хрена, что значит – только поспел?
— С поста, чуть штаны не порвал, – невозмутимо сообщил он, указывая на крышу дома в паре кварталов от нас. – Через проулок быстрее, я отсюда и вышел.
— А здесь кто должен был стоять?
Ссадина сморщил нос и отступил на шаг.
— Рома.
— И где она?
Ссадина пожал плечами.
— Зови Птицеловку, – велел я.
— Да она уж, верно, идет.
— Зови, тебе сказано.
Ссадина протяжно и заливисто свистнул, а я опустился на колени у тела Тамаса. Выходное отверстие пузырилось кровью. Полузакрытые глаза уже остекленели. Он не ответит ни на какие вопросы.
Я быстренько ошмонал Клинка: пригоршня соколиков, еще два кинжала – и все. Ножи я бросил, монеты отдал Ссадине, а веревку свернул в бухту и положил, стараясь не касаться узлов. Теперь, когда возбуждение отступило, я ощутил последствия падения с лестницы.
— Избавься от тела, – приказал я, вставая и держа конец веревки между большим и указательным пальцами.
Ссадина поднял меч Тамаса, сунул за пояс трупа и поволок все это прочь.
Я пошел обратно в аптеку. Эппирис ждал меня в дверях своей комнаты в свете свечи. Мое ночное зрение полыхнуло, на глаза навернулись слезы. Мне хотелось отвести взор и смотреть в прохладную подножную тень, но я вскинул голову и стиснул зубы.
Эппирис стоял и молча глядел на меня, пока я шел. Он был из тех людей, которые кажутся выше, чем на самом деле: статный, широкоплечий, с мощной челюстью и высоким лбом. На самом деле он был всего на три ладони выше меня, но крепок телом, духом силен, а потому не выглядел коротышкой.
Из комнаты доносился голос Козимы, она успокаивала девочек.
— Обезболивающего, – бросил я. Каждый шаг отзывался мучением, каждый следующий – хромотой. – Побольше.
Он кивнул.
— Все в аптеке. Там и поговорим.
Прежде чем я успел ответить, он захлопнул дверь у меня перед носом.
Вечерок наметился замечательный.
Я поморгал в полутьме, дожидаясь, пока глаза оправятся от ожогов, причиненных свечой Эппириса. Я знал, что, если сосредоточусь, выздоровление пойдет быстрее, но мне не хватало воли. Вместо этого я просто пошел к лестнице.
Белье валялось повсюду. Я нагнулся, подобрал корзину и осмотрел застрявший нож.
Сзади кашлянули. Я обернулся и увидел Птицеловку Джесс, стоявшую под сводом выхода.
— Начну с того, – заявила она, – что я не знаю, как он проник внутрь.
— Через порог, где ты стоишь, – ответил я, ставя на пол корзину. – Забавно то, что за дверью кто-то наблюдал.
Дубовая Госпожа заложила руки за спину и зыркнула из-под светлых бровей. Ее грива, такого же роскошного цвета, сейчас была собрана в пучок и спрятана под широкополой зеленой шляпой. Шляпа была велика, отчего тонкое лицо и узкие плечики казались миниатюрнее обычного. Из-под зеленого дублета выбивалось грязное кружево. Юбка была темно–коричневая, но я знал, что под ней скрывались зеленые чулки. Ей было не больше девятнадцати, и я, не будь в такой ярости, немедленно поволок бы ее наверх.
— Мы его не видели, – сказала она.
— «Мы»?
— Ладно, я. Но я обходила посты, так что не уверена. За входом наблюдал Силос. Я выясню, в чем дело.
— Дело в том, – повысил я голос, – что меня чуть не кончили в моей же прихожей! Меня спустили с лестницы, выгнали на улицу, а твои наблюдали! Не замани я Клинка в проулок, Ссадина так и ловил бы вшей, а я был бы мертв.
— Я была на подходе.
— Откуда, когда?
— Дрот, чтобы спуститься с крыши, нужно время.
— А Рома?
— А что с ней? – Птицеловка склонила голову набок и нахмурилась.
— По словам Ссадины, ей велели стоять в проулке, откуда он выскочил, но ее там не было.
Птицеловка обернулась и посмотрела в сторону проулка.
— Проверь людей, Птицеловка, – посоветовал я. – Может выясниться, что кого-то перекупили у тебя под носом.
Она резко повернула голову.
— Мои люди не продаются, – отрезала она. – Я не шакалю, и они тоже. Поэтому ты нанял меня, а я – их. Я поговорю с Ромой и выясню, что стряслось, но я ее знаю. Она бы не подвела.
— Советую не ограничиваться разговорами, – возразил я, – иначе подключатся люди, которым это не понравится.
Птицеловка уперла руки в боки:
— Послушай, Дрот, я накосячила. Ты чуть не погиб, а я отвечаю за твою жизнь, и это мой косяк. Ты вправе злиться, но злись на меня. Ссадина, Рома, Силос и остальные – моя забота. Я с ними разберусь. Не надо угрожать наездами на моих ребят – я наеду сама.
Я положил здоровую руку ей на плечо ближе к шее. Она вздрогнула, но не отпрянула.
— Слушай внимательно, – сказал я. – Если кто-то оголяет мой тыл, я сильно огорчаюсь. И воспринимаю это как личное. Поговори с Оленями, которых ты называешь Дубами, и уладь это дело. А заодно передай, что в следующий раз я разберусь с ними сам.
Птицеловка сжала зубы и выпятила нижнюю губу. Тот, кто ее не знал, мог решить, что она дуется, а вовсе не сдерживает желание меня придушить.
— Мои люди, Дрот, – повторила она, – это моя забота.
— Моя шкура важнее твоих людей, – отрезал я. – Имей это в виду.
Птицеловка стиснула зубы чуть сильнее.
— Лучше бы ты… Да, к черту! – Она зажала нос и отступила на два шага, отмахиваясь. – Я не могу с тобой спорить, от тебя жутко воняет. Клинок напал на тебя с ночным горшком?
Я подавил желание взглянуть на свою одежду.
— Это длинная история.
— Тогда расскажешь мне ее после ванны. А я пойду выясню, что случилось с моими людьми, пока не сблевала обед. Еще поорешь или можно идти?
— Не буду, – махнул я рукой. Адреналин иссяк, и я ощутил усталость. – Хотя постой.
Птицеловка остановилась за самым порогом и обернулась. Заходящая луна посеребрила волосы на холке.
— Чего тебе?
— Пошли кого-нибудь разыскать Джелема Хитрого. Сейчас он либо на Латунной улице, либо в Казарменном кордоне.
Птицеловка кивнула.
— Это займет какое-то время. – Она неопределенно помахала в сторону улицы. – Сначала здесь.
— Найдешь меня.
— Да уж наверное, – отозвалась она.
Затем пошла прочь – решительно и стиснув зубы. Я не завидовал ее людям, сейчас их поджарят на медленном огне.
Я присел на ступеньку. Меня ждал Эппирис, но на него не осталось сил. Пять минут покоя. Пять, и не больше.
Я откинулся назад и поморщился: что-то сдвинулось и впилось в поясницу. Ах да.
Я завел руку и вытащил футляр – вернее, то, что от него осталось. Крышка не пережила полета с лестницы и развалилась надвое, а изящные петли и застежка были изуродованы.
Нечистоты подсохли и кое–где отвалились. Теперь я лучше видел инкрустацию: в слоновой кости посверкивали золотые нити и даже блеснуло нечто похожее на драгоценные камни. Да, за такую штуковину можно…
— Сукин сын! – сказал я, осторожно приподнимая разбитую крышку.
Внутри изуродованного футляра на бархатной подушке, надушенной миррой, покоилась узкая стеклянная трубочка. Ее обвивала золотая филигрань; цветочный узор и затейливые символы почти скрывали стекло. Но мне не нужно было заглядывать в оконце, оставленное меж золотых узоров, ибо я и так знал, что там. Но все равно заглянул и увидел старое, поблекшее, грязноватое перо, с конца почти лысое.
Я знал его; точнее, я знал про него. Им пользовался император Теодуа при написании Второй Апологии в попытке примириться с прочими инкарнациями почти два века назад. По всем статьям он оставался самым здравомыслящим, но это не помешало ему в дальнейших воплощениях направить другим своим «я» гораздо более резкие эпистолы.
Я подавил желание трижды поклониться перу, затем еще трижды, а потом снова. Через мои руки прошло столько реликвий, что я был проклят чуть больше, чем навсегда, и не мог надеяться заслужить милость Ангелов таким благочестием.
— Сукин сын! – повторил я, разглядывая золоченую трубочку. – Зачем тебе понадобилась моя реликвия, Федим?
