30

Мы вскочили на ноги и в едином порыве развернулись. Среди деревьев едва выделялась темнейшая полоска ночи.

– Дедушка! – начала Ариба. – Я не имела в виду…

– Довольно! – каркнула тень. – Оправдываться незачем. Я слышал, что ты сказала. Я знаю, что ты имела в виду.

Я шагнул в сторону. Запястный нож уже покоился в левой руке. Правая изготовилась схватиться за рапиру или кинжал – смотря как он поступит.

– Какого черта тебе здесь понадобилось? – спросил я.

– Он шел за тобой, – сказала Ариба, не дав ответить деду. – За нами. Он не доверял мне твою защиту и не верил, что ты не сбежишь.

– Сбегу?

– Из Эль-Куаддиса, – пояснил старый убийца. – Хотя я не ожидал, что ты попытаешься захватить с собой Арибу. – Я услышал, как он отхаркнулся; ночным же зрением отследил блеснувший плевок. – Не думал, что и она так быстро отвернется от семьи.

– Никто никого и никуда не уводит… – взвилась Ариба.

– Молчи, девонька. За одну ночь ты уже достаточно осквернила память матери, не говоря о моей чести. Не продвигай клинок глубже.

Ариба словно съежилась – ушла в себя, и огонь, который я только что наблюдал, пригас. Она неуверенно отступила на полшага.

Я вернулся взглядом к темному пятну. Вот же старая гнида!

– Речь не о ней, – сказал я, сместившись влево так, что между нами оказался силуэт дерева. – Речь о тебе и твоем наследии. – Еще шажок. Рука на рапире. – О том, как ты используешь ее и мое ночное зрение, чтобы обессмертить свое имя.

– Да неужели, имперец? – Он приглушенно хохотнул. – По-твоему, я настолько тщеславен, что мне невыносима мысль о забвении? Что я рискну ее жизнью ради присмотра за тобой, чтобы обеспечить себе наследие? – Его голова повернулась в сторону, как я предположил, Арибы. – А ты? Тебе тоже так кажется?

– Я теперь не знаю, что и думать, – прошептала она.

– Ну и дура тогда. – Он развернулся ко мне лицом, решив ее игнорировать. – Я Черный Шнур, имперец, – на что мне слава? Слава притягивает внимание и смерть. Мое единственное желание – сохранить семью и оживить мой клан. Восстановить статус моей школы и нейяджинов. Обеспечить их силу.

– Благородно, – похвалил я, извлекая рапиру из ножен. Сталь звучно прошуршала в ночи о кожу и латунь. – Но согласись – прослыть ассасином, который за долгие годы открыл-таки тайну темного видения? Стать Черным Шнуром, собственноручно излившим блага на твою школу и племя? – Я покачал головой. – Окрыляющая перспектива.

– Не буду отрицать, что это имеет свою прелесть, но главное в другом.

– Это ты так говоришь.

Он начал двигаться, и я уловил сверкание стали, тронутой янтарем. Маленький меч, если не ошибся. Было что-то и в другой руке, но я не мог рассмотреть. Прекрасно. Я сбросил запястный клинок и вытащил кинжал, которым было удобнее отбиваться и пластать.

– Ты же знаешь, что ничего не выйдет, – заметил я. – Тебе же сказано: я понятия не имею, как его передать. Убей меня – и тайна умрет; схвати меня – и получишь лишь человека, который не может ответить на твой вопрос.

– Я тоже так думал, – отозвался старик, – но потом вспомнил: это же Эль-Куаддис, обитель пророков и ученых… и волхвов. Не все они боятся посещать тени, что и делают время от времени. Особенно если ставки высоки. А мне как Черному Шнуру хватит харизмы и денег, чтобы привлечь их внимание. – Теперь отступил он, скользнув в пятнистую лунную тень ствола. – В этом городе, имперец, найдутся просвещенные люди, способные обратиться не только к томам и архивам, но и к созданиям, которые намного мудрее нас в смысле магии. Эти создания обладают долгой памятью и горько обижены.

– Дедушка, нет! – Раскрашенные рунами кисти Арибы взметнулись ко рту, и щека ее сделалась крапчатой в моих глазах. – Не надо джиннов! Не говори, что ты советовался с ними!

– Если нам нужен секрет, которым владеет сей малый, нам придется ходить ранее заповеданными путями. Нас принудили к выбору.

– Что ты сделал? – Теперь ее голос был тонок, как у ребенка, потерявшегося в ночи.

– То, что был должен.

Я понял, что его голос сместился – смещался, – только когда он заговорил. Его уже не было там, где он стоял мгновением раньше.

Гадство!

Я машинально присел, воздев рапиру и опустив кинжал. Мигом позже до меня донесся короткий вкрадчивый свист. В дерево, что находилось позади и надо мной, вонзилось с глухим стуком что-то мелкое. Дротик? Нож? Метательный серп?

Да какая разница!

Я подобрал плечо и перекатился, понимая, что этим выдаю старику-ассасину свое направление и действия. Но оставаться на месте, пока он подкрадывался и летали ножи, не мог.

Поднявшись на ноги, я продолжил идти, хоронясь за деревьями и держась ближе к стволам, в надежде, что выпиравшие корни притормозят нейяджина.

Снова свист, опять удар, на сей раз прямо передо мной. Я отпрянул и сменил курс.

Нет, я не привык к таким поединкам во тьме.

Я обогнул очередное дерево, чтобы оно оказалось между мной и предполагаемым местом последней атаки. Постарался замедлить дыхание и убедить сердце не колотиться так, что громыхало в ушах, но тщетно.

Если дожидаться внятных шагов, то меня скрутят и забьют кляп раньше, чем я успею сообразить. Нет, мне следовало подобраться ближе, чтобы появился хотя бы призрачный шанс отследить нападение. А это означало заговорить человека, который мог отследить меня по звуку.

Колоссально.

– Ариба? – позвал я.

Молчание.

– Ариба!

– Не отвечай ему, – подал голос дед. – Он хочет отвлечь меня твоим откликом.

– Я знаю, что он делает! – парировала она.

– Тогда молчи.

Он говорил ближе – и правее. Я вперился в темноту, и мое ночное зрение окрасило тени деревьев в кровавый цвет на фоне янтарной травы.

– Не ради этого, – сказала Ариба. – Так нельзя.

– Проклятье, деточка!..

– Мы нейяджины! – перебила она чуть ли не криком. – Ты научил меня тому, что это значит. И мать научил. Внушил нам, что надо стоять в стороне, дабы нас боялись и мы были действенны. Сказал, что мы не вправе открываться тем, за кем охотимся. «Будучи тьмой, мы становимся страхом, который населяет тьму».

– Так и будет, – откликнулся он, снова придя в движение – все еще справа от меня. – Когда мы овладеем темным ви́дением, понятие «нейяджин» снова сравняется с понятиями правосудия и смерти.

Я напрягал глаза, пока их не начало жечь. Вон там. Что это было – задняя часть плеча? Или спина целиком?

– Волхвы и джинны затрепещут при звуке нашего имени, и мы вновь воссядем в тенях одесную деспота.

Покуда он разглагольствовал, я вынырнул из укрытия, двигаясь тихо и быстро. Листья шептались на ветерке, играя тенями и лунным светом в траве. Впереди я различил зыбкое, тронутое янтарем шевеление прямо с подветренной стороны ствола. Я стиснул рапиру, затем расслабил пальцы еще разок. Двойная перебежка, Дрот. Не сепети.

– Ты что-то сказал о выборе, – произнесла Ариба. Я глянул и заметил промельк открытой щеки и рта: она тоже пошла среди деревьев. – Что за выбор?

Мне захотелось велеть ей остановиться, заткнуться, убраться к чертям, но я ничего такого не сделал. Было слишком поздно. Теперь защитная ткань играла янтарным светом прямо передо мной; дед притаился в тени фисташкового дерева. Шесть шагов. Пять.

Я поднял рапиру, чуть вытянув руку.

Ариба, продолжай идти. Пусть слышит тебя, а не меня.

Четыре. Я перенес центр тяжести вперед.

– На что ты согласился? – вопросила она.

Три.

Достаточно.

Я бросился вперед, выставив руки и вкладывая вес в рапиру, острие которой выискивало тень. Коснувшись правой ногой земли, я предоставил левой лететь и дальше, устремляя меня вперед, влача клинок в задрапированную тень и сквозь нее, а следом наступил черед кинжала, который вошел и вышел, вошел и вышел, упорно трудясь над превращением человека в труп.

Одна беда: кровь не пролилась и тело не рухнуло. Взамен я открыл, что кромсаю маскировочный нейяджинский балахон и столб дыма, который с хихиканьем утекал по ветру.

– Я согласился кое-что продать, – ответил из-за спины дед Арибы. – За небольшую помощь.

Я все еще разворачивался, все еще размахивал кинжалом, когда вокруг меня соткался огонь. Или не огонь, но так показалось. Я знал одно: оружие выпало из рук, голова запрокинулась, ноги оторвались от земли; и я завопил. Или попытался.

– Ну полно, воришка, – произнес голос, который как бы выжигался в моем мозгу. – Не делай так. Мы же не станем созывать мою свирепую родню?

Вопль замер у меня в горле, и вышло нечто вроде судороги. Но я все пыхтел и давился в агонии, пока боль не отступила самую малость, после чего мне удалось прерывисто вздохнуть. Это показалось блаженством.

– В-воришка? – Я хватил воздуха; голова осталась запрокинутой, глаза были крепко зажмурены. Я чувствовал жар, обволакивавший меня; ощущал языки пламени, почти щекотавшие мое тело. Нельзя, чтобы огонь перетек в глаза. – Я… ничего… у тебя… не украл.

Я бы запомнил такого умельца после того, как обчистил.

– Нет? – воспылал голос. – А как ты объяснишь вот это?

Мои глаза вдруг открылись: я смотрел на рощу с высоты, вдвое превышавшей мой рост. Все было залито ярким янтарно-золотистым светом, который превосходил всякий опыт ночного ви́дения. Был различим не только каждый лист, но каждая прожилка, каждый нарост коры и всякая былинка – они сияли под моим взором в таких подробностях, что я убоялся за свои глаза.

Внизу стоял дед Арибы, и его хищная улыбка взрезала покрывало, как бритва. Я ощутил, что мне будет трудно проникнуть взором сквозь его одеяния даже сейчас – тем более что он держал воздетым огненный канат. Пламя исходило из пузырька в руке; оно вздымалось и обвивало меня змеем, заключая в обручи боли с головы до пят. Пока я смотрел, от каната растекся дым, который сгустился в воздухе в легкое облачко, смутно напоминавшее человека. Был соблазн расценить это как случайность, когда бы не горящие глаза в абрисе головы. Глаза, задавшиеся целью сверлить меня.

– Ты видишь очами джинна, – изрекло облако словами, которые начертались в огне между мной и ассасином. Они, как и канат, не отразились на моем ночном зрении. – Очами, похищенными у подобного мне.

– Что… что? – пролепетал я сквозь боль.

Глаза, украденные у джинна? Себастьян, что за дьявольщину ты намутил?

– Я не…

– Твое темное ви́дение, – пояснил дед Арибы, прочитав угасавшие пламенные письмена. – С ним странная история, твой дар никогда не покидает тебя. Даже Львы лишаются своего ви́дения по истечении дня и ночи. И вот я занялся расспросами и поисками старых суфиев и мистиков, претендовавших на умение общаться с духами тьмы. – Он поднял пузырек, заставив канат качнуться, меня – сместиться, а джинна – заколыхаться. – Представь мое удивление, когда я узнал не только о существовании преданий о верховном джинне, которого обманом лишили зрения, но и о том, что дух продолжает жаждать отмщения.

– Но я не крал его зрения, – просипел я.

– Может, и нет, – отозвался старый убийца, – но джинны, насколько я понял, иначе смотрят на эти вещи. «Мы отобедаем твоей душой». Им нет особого дела до того, как ты относишься к владению этим даром.

– И что ты за это получишь? – спросил я, уже угадав ответ.

– Они откроют нам тайну темного ви́дения, разумеется, – улыбнулся старик.

– Нет! – выпалила Ариба, шагнув в свечение джиннского каната.

Нет, не шагнув – горделиво войдя с материнским кинжалом в руке и стиснутыми зубами. Под глазами проступили полоски кожи, так как слезы размыли краску.

Я в жизни не испытывал такой радости при виде ассасина.

– Нет, – повторила она. – Мы нейяджины. Мы не договариваемся с тварями, на которых охотимся. Мы не заключаем сделок с тварями, которых убиваем. Не принимаем вознаграждений от… – она показала на облако, – от них. Мы – нейяджины.

– Мы – тени! – гневно каркнул старик. – Тени того, чем привыкли быть, и бледные отражения того, чем могли бы стать. Подумай, Ариба. Подумай, что это будет значить для нашего клана, нашей школы. Для нас. Малюсенькая сделка, мелкое нарушение – и мы начнем восхождение к свету.

– Но ты же сам сказал, что нами владеют тени, а не свет.

– Ты знаешь, девонька, что я имею в виду, – нетерпеливо отмахнулся тот.

Ариба посмотрела на деда, на веревку и на облако с его горящими, веселыми глазами. Не взглянула она лишь на меня, но я вообще не входил в уравнение – не тот был случай. Она закусила губу.

– Это не в правилах нейяджинов, – молвила она наконец.

– Довольно! Ты забываешься. Я решаю, что в правилах нейяджинов, а что не в правилах и что служит школе и клану, – я, а не ты. Когда мы получим темное ви́дение и нас начнут бояться и уважать, как в стародавние времена, я разрешу тебе приступить ко мне и поспорить насчет того, что положено нейяджинам, но пока твое дело – повиноваться. И ты повинуешься.

Голова Арибы дернулась, как от удара. Она сделала вдох, расправила плечи и шагнула вперед.

В моей голове раздался жаркий хохот.

– Это не моя правда, – объявила Ариба.

– Что? – Дед уставился на нее сквозь ночь. – «Твоя правда»? Что это такое? Что ты знаешь о правде?

– Я знаю, что она исключает сотрудничество с джиннами. А также… – она дотронулась большим пальцем до материнского кольца, – повиновения тебе. Не в этот раз. И никогда больше.

– Ты мне перечишь? – Его брови взметнулись так высоко, что чуть не выперли из-под куфии на затылке. – Опять?

– Я… не соглашаюсь с тобой.

Я был почти уверен, что он ударит ее немедленно. Вместо этого он сжал свободную кисть в кулак и отвернулся.

– Уходи, – сказал он. – Оставь меня. Я отрекаюсь от тебя и всех твоих дел. Ты больше не нейяджинка.

Глаза Арибы расширились. Он подняла руку и сделала шаг в его сторону, после чего остановилась.

– Дедушка, – воззвала она, – выслушай меня. Пожалуйста. Эти существа, с которыми ты сходишься и от которых получаешь плату, – они те же самые духи, с которыми мы сражались многие поколения. Леопард не продает свободу лисе, и мы не щадим джиннов. Неужели тварь, которая убила твою дочь, предлагала ей выкупить ее жизнь? Что она спрашивала у моей матери: не хочет ли та договориться? Нет. Убила и пригвоздила ее…

Старик резко развернулся.

– Ты думаешь, мне это не известно? – вскричал он. – Что я не думал над этим? Что я не просиживал ночи, прикидывая и взвешивая? – Он вытер лицо тыльной стороной кисти, в которой держал меч. – Да, джинн забрал ее. Но этот предлагает нечто, благодаря чему нейяджины вновь обретут силу и гордость.

– Но какой ценой? Ее памяти? Ее чести?

– Она поняла бы!

Ариба вскинула голову и распрямлялась вся, пока не взглянула деду в глаза.

– Нет, – возразила она, – не поняла бы. Она сказала бы тебе, что ты ошибаешься.

Старый нейяджин сверлил ее взглядом долгим и холодным. Когда он заговорил, его слова были подобны льду посреди пустыни.

– Оставь ее кольцо и кинжал, оставь свои одежды и имя. Ты не заслуживаешь ни толики того, чем когда-то была. – Он снова повернулся к ней спиной. И почти неслышно добавил: – И ты не заслуживаешь быть ее дочерью.

Это он зря сказал.

Она нанесла удар без яростного вопля и дерзких слов: в нем был холодный и молчаливый расчет. Шаг, другой – и вот она в воздухе с поднятым кинжалом, кромка которого оставляла то ли дымный, то ли теневой, то ли пес его знает какой еще след.

Однако ее дедушка неспроста удостоился своего Черного Шнура. Он уже уклонялся, уже разворачивался и поднимал свой меч для контрвыпада, когда Ариба приземлилась там, где он стоял.

Но только не там, куда она метила. Вышло на добрых три фута мимо; она подобралась на дерне и снова взвилась с занесенным над головой кинжалом.

Как только она ударила сквозь пылавший канат, произошли сразу три вещи. Во-первых, взвыл джинн. Во-вторых, выругался ее дед. И в-третьих, я начал приходить в себя, но мне помешало падение.

К тому моменту, как я оправился от неуклюжей посадки и перекатился на спину, огонь исчез, а облако, бывшее джинном, уже рассеивалось. Мне показалось, что я уловил на ветру последние отголоски дымного бормотания, но точно судить не мог, ибо роща наполнилась звуками поединка. Я встал на колени, затем сел на корточки и только тогда вспомнил, что мои рапира и кинжал валяются где-то в траве.

Я всмотрелся во тьму, благодаря Ангелов за то, что мое ночное зрение как будто восстановилось. Ни стало ни гладкого золота, ни блеска рубинов – только чернота, кровь и грязноватая медь. Это меня вполне устраивало.

Единственная проблема заключалась в том, что двое, которых я высматривал, были невидимы для меня. Шум приблизительно выдавал их местонахождение, да толку! Всего-то и было что промельк обнаженного подбородка, маслянистый след багряных одежд да тускло-золотистый блеск стали. Никак не четкая панорама битвы, не говоря о самих противниках, но я хотя бы лучше понимал, где и что.

И как мне, черт побери, поступить?

Я вытянул из сапога длинный нож. Затем тронулся с места, выслушивая добычу не меньше, чем высматривая.

Хрипы и шум борьбы. Глухой топот ног по траве, соударение плоти. Они вышли за пределы фехтования в область кулачного боя, захватов и подножек. На самом деле ничего удивительного: гнева и ярости было столько, что вряд ли хватило бы стали. Дело дошло до вещей бесхитростных – кровь и кости, губы и пот.

Любовь слетела с лезвия ножа, оставив нетронутым клинок, остро заточенный ненавистью.

Затем я увидел их за десять шагов от меня. Сгусток наполовину зримых теней, которые размыкались и сходились, попеременно недосягаемые и доступные моему зрению. Кто-то на ком-то, один вцепился, другой сопротивлялся.

Я бросился вперед. Старик был либо сверху, и мне открывалась его спина, либо на земле, и у меня было время выбрать позицию для смертельного удара. Мне оставалось надеяться, что я успею разобраться, кто был кем, пока вопрос не станет академическим.

Я находился шагах в пяти от них, когда фигура сверху отпрянула. Она впечатала то, что я почел за кисть, в обнаженное, не тронутое краской и зримое горло противника и отвалилась во мрак. Это наглядно показало мне, кто был кем. Догадка подтвердилась, когда обнаружил Арибу лежавшей на земле в полуотключке и задыхавшейся.

– Спокойно, – шепнул я, садясь рядом на корточки. – Я думаю… умм!

Старик был проворен. Я полагал, что он отошел перегруппироваться или создавал дистанцию между собой и двумя противниками, однако он сделал круг и подкрался ко мне со спины – все за несколько вдохов и выдохов. И вот он потуже затянул на моей шее гарроту.

Будучи застигнут врасплох, я булькнул горлом и выронил засапожный нож. Тогда я хватался за удавку, руки убийцы, землю – только бы уцепиться за окружающий мир. Все, чего я добился, – грязи под ногтями.

Он отшатнулся, натягивая гарроту и оттаскивая меня от Арибы. Я проковылял пару шагов и упал на колени. Все это время он был вплотную ко мне.

– Не тревожься, – прошипел он на ухо. – Ты все еще нужен мне живым, имперец. Поспишь немного, и все. – Затянул сильнее. – Твое вмешательство в семейные дела недопустимо.

Я мог бы сравнить ощущения с огненной чертой, перечеркнувшей горло, но убедился на собственном опыте, что все было иначе. Незамутненная боль и паника – чувство, как будто что-то застряло в трахее, и если исторгнуть помеху, я снова смогу дышать. Отчаянная потребность не устранить боль, но просто наполнить легкие воздухом.

Гаррота затянулась слишком туго, чтобы подсунуть не то что ладонь – палец. Я завел руку назад и нащупал его одежду, кожу и щетину. Провел ногтями, словно граблями, остался с его куфией, отшвырнул ее, попробовал снова. Старик отвел голову, удерживая меня на расстоянии вытянутой руки, и уперся мне в поясницу коленом.

Я заполошно глянул на Арибу. Лунный свет, пробивавшийся сквозь листву, окрашивал ее янтарем, который сверкал на ее лице и одновременно растягивал под нею кроваво-красную тень. Сейчас она лежала на боку, держась за горло и дыша отчаянно и прерывисто.

Наши глаза встретились, и мы оба поняли: ей не поспеть. Нечего и пытаться. Дед задушит меня до потери чувств, после чего, возможно, убьет ее и доставит меня в какой-нибудь подвал, наиболее подходящий для возобновления переговоров с джинном.

И все-таки Ариба стронулась с места. Она поползла, впиваясь пальцами в грязь, обшаривая ее в поисках чего-то. Благо я усмотрел, как она подняла искомое и швырнула в мою сторону: клинок с теневой кромкой.

Я не поймал его, нечего и мечтать, но ухитрился накрениться достаточно, чтобы рухнуть мертвым грузом, утянув за собой старого ассасина. Я выпростал руку, пытаясь нащупать невидимое.

На периферии зрения образовалось черное кольцо, которое ширилось. Я видел только траву передо мной и древесные корни, горбившиеся над земной поверхностью. Я моргнул, но круг лишь разросся. Вспыхнули искры. Казалось, что голова вот-вот отвалится. Легкие горели огнем, изнемогая.

Я не помню, как нашел клинок, хотя и ощутил его в руке – секундой раньше пусто, а в следующую моя быстро слабевшая кисть сжимала твердый и гладкий предмет. Он был тяжел настолько, что я усомнился в своих силах оторвать его от земли.

Я не полоснул. Даже в таком состоянии я был не дурак, чтобы лезть вперед, и понимал, что угол неудачен, что мне не хватит запала сделать что-либо осмысленное. Вместо этого я рубанул по земле – по кляксе кровавой тьмы, которой была наша общая тень в лунном свете, и взмолился, чтобы случившееся в подвале – то, что сделала с тенью волхва Ариба материнским клинком, – теперь повторилось с ее дедом. Чтобы Ангелы, Семейство, или кто там следил за нами, дозволили мне рассечь его тень. Чтобы я убил его, или себя, или нас обоих. Потому что будь я проклят, если умру так, как хотелось ему.

Клинок поразил цель. Ассасин издал вопль. Я тоже, если на то пошло.

– Вставай!

– Что… – Я отвлекся на кашель, потер шею. – Что такое?

Ариба с силой дернула меня за руку и заставила сесть.

– Ты должен уходить, – сказала она. – Мы должны уходить. Мы наделали слишком много шума. Кто-нибудь явится.

Ее голос охрип и огрубел, и я заметил, что она сглатывала после каждой фразы. Из раны около уха струилась кровь, а левая половина рта уже начала распухать. Тюрбан исчез, и под ним оказалось тугое гнездо волос, черных как смоль и заколотых латунными шпильками. Я прикинул, не оснащены ли те стальными наконечниками, но решил, что сейчас это не играет роли.

Она выглядела примерно такой же ослабленной, каким я ощущал себя. Но глаза были суровы, а хватка крепка, и я не стал спорить. Мне было отлично известно, как важно сохранять тишину, не говоря о памяти, которая оставалась, если это не выгорало.

Я шевельнулся, чтобы подобрать под себя ноги, и ощутил помеху. Взглянув, обнаружил, что ее дед навалился на мою правую ступню. Его заботы о сохранении тишины остались в прошлом.

– Да, – прошипел Ариба. – Он мертв. Идем же. Плоха же я буду, если уволоку его прочь и оставлю тебя лежать, пока не наткнется охрана. Поднимайся!

Я подчинился и скривился от боли, пронзившей правый бицепс. Взглянув, заметил аккуратный разрез, прошедший через материю и кожу.

Я поморщился. Только я мог умудриться порезать ножом ту самую руку, в которой его держал. Гребаные тени!

Затем я встал во весь рост и чуть не повалился опять, задохнувшись от взрывной боли в башке.

– Возьми. – Ариба вложила мне в руку пузырек и шагнула во тьму. – Выпей.

Я сделал, как было велено, едва не поперхнувшись от горечи, которая растеклась по языку и устремилась дальше мимо места, которое казалось мне бороздой, навеки впечатанной в горло.

– Ангелы, да что это такое? – выдохнул я, когда Ариба вернулась с моими рапирой, кинжалом и засапожным ножом.

– Травы, отвар ахрами, специи и немного каффы – мы пользуемся ею для бодрости и приглушения боли.

Отплевываясь, я обменял пустой пузырек на мое оружие. Привкус был неистребим. Однако буря в голове уже начинала ослабевать.

Ариба заключила мое лицо в ладони и осмотрела меня при свете луны, поворачивая голову так и сяк, – шлепнула раз-другой, потом запрокинула.

– Сколько ты видишь лун?

– Две? – предположил я. – Полторы?

– Сойдет. – Она отпустила меня и нагнулась. Когда выпрямилась, в руке у нее была дедова куфия, а на поясе – материнский нож. – Дойдешь, куда хотел? – спросила она, обернув и повязав голову тканью.

Я шагнул в сторону и прикинул расстояние до соседнего холма. Оно показалось больше, чем раньше, но оставалось безлюдным. До поры.

– Да, если не будет сюрпризов. – Поворотившись, я обнаружил, что от нее остался только шепот.

– Хорошо. Тогда действуй. – Я моргнул, опознав ее в тени перед собой. Ариба уже преклонила колени подле деда, спеленывая его одеждой и ее собственным тюрбаном. – Если потороплюсь, я сумею пронести дедушку мимо стражников.

– Уверена? – Я изучил сперва ее, потом труп.

– Другого выхода нет.

– Я мог бы…

– Нет, – возразила она голосом надтреснутым и одновременно резким. – Ты не можешь. Не в этом деле. Это моя ноша. Я должна быть одна.

Ее тон исключал пререкания, и я не настаивал, сочтя за лучшее прошагать к месту исходной беседы и поискать запястный нож. Когда я нашел его и оглянулся, Ариба уже усадила труп и пристраивала себе на плечи. Крякнув, она распрямилась, пошатнулась, затем обрела равновесие. Я различил в темноте только ее глаза.

– Я… сожалею, – проговорил я, не в силах с ходу подыскать другие слова.

– Не больше меня. – Повлажневшие глаза мигнули раз-другой. – Удачи с отысканием твоей правды, имперец.

И она пошла прочь. Я провожал ее взглядом, но мигом позже от нее остался только намек на движение. Еще два шага, и она исчезла.

Я постоял, созерцая тьму. Размышляя.

Глаза джинна?

Будь ты проклят! Будь ты дважды проклят за то, что мертв, Себастьян!

Я повернулся и начал спускаться по склону. Хочешь не хочешь, а дел еще хватало.