ГЛАВА 29

Томас остановился, лишь когда голос в его голове смолк. И только теперь осознал, что бежит уже почти целый час: отбрасываемые стенами тени вытянулись к востоку, солнце скоро закатится, и Двери закроются на ночь. Пора возвращаться. Потом последовало ещё одно открытие: оказывается, он определил направление и время бессознательно. Инстинкты сработали.

Ему необходимо вернуться.

Но хватит ли у него мужества, чтобы вновь встретиться с ней лицом к лицу? Этот голос в голове... И тревожащие, непонятные слова...

Выбора, однако, не оставалось. Если продолжать страусиную политику, ни к чему толковому не придёшь. К тому же, как ни странно и неприятно было вторжение в его мозг, уж лучше оно, чем очередная встреча с гриверами.

На пути к Приюту он многое узнал о себе самом. Оказывается, не сознавая и не задумываясь, он точно следовал собственному маршруту вглубь Лабиринта. Он ни разу не запнулся и не засомневался, куда ему сворачивать и какой проход избрать, в обратной последовательности повторяя путь, который прошёл, убегая от голоса. Он понял, что это значило.

Минхо был прав. Скоро Томас станет лучшим из Бегунов.

Второе, что он узнал о себе, — как будто ночь в Лабиринте и так не доказала это со всей очевидностью! — он был в превосходной физической форме. Всего лишь накануне, казалось, его полностью оставили последние силы, всё тело ныло и отказывалось подчиняться — и как он, однако, быстро оправился! И теперь уже почти два часа бежал легко, почти без напряжения. Не надо быть гением в математике, чтобы, приняв во внимание скорость и затраченное время, вычислить, что к моменту возвращения в Приют он пробежал примерно половину марафонской дистанции.

Раньше он как-то не задумывался об истинных масштабах Лабиринта, а теперь до него дошло: да ведь это же мили и мили запутанных переходов! К тому же стены-то ведь движутся каждую ночь; неудивительно, что разгадать загадку Лабиринта оказалось не так легко, как хотелось бы. Если до нынешнего вечера он ещё дивился несообразительности Бегунов, то теперь ему стала ясна вся масштабность и сложность их задачи.

Он всё бежал и бежал, направо, налево, прямо, вперёд и вперёд... К тому моменту, когда он пересёк порог Приюта, до закрытия Дверей оставались считанные минуты. Усталый, он направился прямиком к Жмурикам и углубился в лес. Там, в юго-западном углу, деревья образовывали густую чащу. Здесь он рассчитывал побыть в уединении — этого ему хотелось сейчас больше всего.

Вскоре будничные шумы Приюта: разговоры приютелей, мычание и блеяние скота на Живодёрне — превратились в неясный отдалённый гул, и Томас получил, что хотел. Он нашёл место, где две гигантские стены соединялись друг с другом, и рухнул на землю в углу между ними. Никто не пришёл и не побеспокоил его. Южная стена задвигалась, закрывая на ночь проход; он наклонился вперёд и переждал, пока она не остановилась. А ещё через несколько минут, удобно опершись спиной на соединение стен, покрытое густой зарослью плюща, он уснул.

Утром кто-то деликатно потряс его за плечо.

— Томас, вставай!

Чак. От этого парня, видимо, никуда не скроешься, везде достанет. Талант.

Застонав, Томас потянулся, разминая затёкшие спину и руки. Ночью его заботливо укрыли парой одеял. Видно, кому-то нравилось изображать из себя мамочку.

— Который час?

— Ещё немного — и останешься без завтрака. — Чак потянул его за руку. — Ну, вставай же! Пора тебе начать вести себя нормально, а то совсем свихнёшься.

Внезапно в сознании Томаса вспыхнуло воспоминание о том, что случилось накануне, и внутри всё болезненно сжалось. «Что они теперь со мной сделают? — задавался он вопросом. — А ещё она сказала что-то насчёт того, что в происходящем здесь виноваты мы с ней. Что бы это значило?»

И вдруг ему пришло в голову: а, может, он просто сошёл с ума? Вдруг пережитое в Лабиринте оказало такое влияние на его психику, что она не выдержала? Как бы там ни было, голос девушки звучал только в его голове, больше никто не слышал тех странных, не поддающихся пониманию слов, что произнесла Тереза, никто его ни в чём не обвинил. Никто даже не знает, что девушка сказала им своё имя. Ну, почти никто. Ньют знает.

Вот пусть так всё и остаётся. И без того дела из рук вон плохи, и он не собирается сделать их ещё хуже, рассказывая направо и налево, что ему мерещатся какие-то потусторонние голоса. Вот только как быть с Ньютом?.. Надо, наверно, попробовать убедить его, что Томаса накрыл стресс, и его ум временно помутился, но после крепкого ночного сна всё теперь в порядке. «Я не сумасшедший!» — уверял Томас самого себя. Конечно, нет, только этого ещё не хватало!

Чак смотрел на него, изогнув брови домиком.

— А, извини, — сказал Томас, вставая и стараясь вести себя как ни в чём не бывало. — Я задумался. Пошли поедим, умираю с голоду.

— Да нормалёк! — отвечал Чак, шлёпнув Томаса по спине ладошкой.

Пока они шли к Берлоге, рот у Чака не закрывался. Томас не жаловался: болтовня Чака создавала иллюзию вполне нормальной жизни. Надо привыкать к тому, что такая жизнь — не для Томаса.

— Вчера вечером Ньют нашёл тебя и сказал всем, чтобы не будили. А ещё он рассказал нам, что было решено на Совете — что ты отсидишь один день, а потом начнёшь тренироваться на Бегуна. А шенки — ну, кто-то ворчал, кто-то радовался, а остальные сделали вид, что им вообще до фонаря. А я вот считаю, что это просто здóрово! — Чак приостановился, чтобы перевести дух, потом продолжал: — Помнишь, в ту первую ночь, ну, когда ты нёс плюк про то, что станешь Бегуном, чёрт возьми, я про себя хохотал так, что кишки чуть не свернул. Я тогда думал: да, этому бедолаге придётся засунуть свои мечты в одно очень неприятное место. И вот пожалуйста — ты оказался прав, а я в плюке!

Томасу как-то не очень хотелось распространяться на этот счёт.

— Я сделал то же, что на моём месте сделал бы каждый. Я не виноват, что Минхо и Ньют выдвинули меня в Бегуны.

— Ну да, ну да. Скромный ты наш.

Его статус Бегуна занимал в мыслях Томаса последнее место. А на первом была Тереза, голос в голове и то, что этот голос произнёс.

— Нет, я, конечно, рад, скорей бы начать... — выдавил улыбку Томас. На самом деле его совсем не грела мысль о том, что прежде чем начать карьеру Бегуна, ему придётся провести целый день в одиночном заключении.

— Посмотрим, как ты будешь радоваться, когда от беготни у тебя будут ноги отваливаться. Но во всяком случае знай: старый добрый Чаки гордится тобой!

Энтузиазм друга был заразителен, и Томас улыбнулся по-настоящему.

— Если бы ты был моей мамой, — пробормотал он, — это была бы не жизнь, а малина.

«Мама...» — подумалось ему, и мир вокруг на мгновение померк. Он ведь даже не помнил своей матери. Он затолкал мысль о ней подальше, не то тьма поглотила бы его с головой.

Они пришли на кухню. За длинным столом было два свободных места, которые они и заняли. Каждый, кто входил или выходил, казалось, считал своим долгом уставиться на Томаса. Некоторые даже подходили и поздравляли. Кроме немногих неприязненных, брошенных искоса взглядов, большинство приютелей, похоже, было на его стороне. Потом ему на ум пришёл Гэлли.

— Эй, Чак, — расправляясь с яйцом, сказал он и при этом постарался придать своему тону небрежность, — Гэлли нашли?

— Не-а. Как раз хотел тебе сказать: его видели, когда он выскочил со Сбора. Умчался прямо в Лабиринт. И всё — как в воду канул.

Томас уронил вилку. Он и сам не знал, чего ожидал и на что надеялся. Во всяком случае, новость его огорошила.

— Что? Не шутишь? Он убежал в Лабиринт?

— Ну да. Все знают, что у него крыша съехала. А один шенк сказал, что когда ты вчера выбежал из Приюта, то наверняка затем, чтобы прикончить Гэлли.

— Не могу поверить... — Томас уставился в свою тарелку, прилагая немалые усилия, чтобы понять, почему Гэлли так поступил.

— Да не волнуйся ты об этом, чувак. Он всё равно никому не нравился, за исключением пары-тройки его дружков. Это они и обвиняют тебя во всяких глупостях.

Томасу казалось невероятным, что Чак рассуждает о столь чудовищных вещах так буднично.

— Знаешь, скорее всего, парень мёртв. А ты говоришь так, будто он на каникулы отправился.

Чак задумчиво посмотрел на него:

— Не думаю, что он мёртв.

— А? Тогда где он? Ведь только мы с Минхо — единственные, кто пережил ночь в Лабиринте и вернулся живым, разве не так?

— Вот и я то же самое говорю. Уверен, что его дружки прячут шенка где-то в Приюте. Гэлли, конечно, идиот, но не настолько же он глуп, чтобы попробовать переночевать в Лабиринте. Не тебе чета.

Томас помотал головой.

— Может, как раз поэтому он и остался там! Хотел доказать, что и он тоже не лыком шит, раз я смог, то сможет и он. Он же меня ненавидит. — И поправился: — Ненавидел.

— А, ну и что? — Чак передёрнул плечами, словно они спорили, что лучше есть на завтрак. — Если он мёртв, то вы, ребята, в конце концов наверняка его найдёте. Если нет — проголодается и припрётся пожрать. Он мне по барабану.

Томас подхватил свою тарелку и понёс в мойку.

— Ну хоть бы один нормальный денёк! Отдохнуть, расслабиться...

— Тогда считай — твоё грёбаное желание исполнится! — послышался голос из-за спины, от двери кухни.

Томас обернулся и увидел улыбающегося Ньюта. И от этой улыбки юноше стало так уютно, что окружающий мир снова показался вполне приятным местечком.

— Ну что, пошли, арестант несчастный! — сказал Ньют. — В Кутузке расслабишься. Давай, топай. Чаки притащит тебе ланч.

Томас кивнул и вслед за Ньютом вышел из кухни. День в тюряге вдруг показался ему отличной идеей. Сиди себе, отдыхай и ничего не делай, куда уж лучше-то!

Вот только что-то подсказывало ему, что скорее Гэлли одарит его букетом цветов, чем в Приюте пройдёт хотя бы один день без происшествий.