Глава 12. Крепость тамплиеров, 1565 год
В Москву пришла весна. Везде все цвело и благоухало. Особенно красивы были сады позади боярских и купеческих теремов. Фернан Пинто сидел возле открытого окошка и каллиграфическим почерком записывал цены на московском торге. Сам он больше в Московию ни ногой, — это фидалго решил твердо.
Но подрастали сыновья, и ему хотелось, чтобы они стали купцами. А уж то, что в русском государстве за один приезд можно составить целое состояние, в этом Пинто теперь не сомневался. Цены русских товаров по сравнению с Европой были очень низкими, просто смешными. И наоборот — все европейское ценилось очень дорого.
«…Сухой и сырой кожаный товар стоит от 15 до 20 денег.
Меха большого зверя стоят в Москве 40 больших денег, каждая штука.
За фунт ртути платят ныне по 13 и даже 15 алтын.
Черный шелк-сырец стоит 45 алтын.
Пуд (40 фунтов) чернильных орешков стоит 8 талеров, но обыкновенно можно доставать по 6 талеров. Чтоб не портились, надо их держать всегда на холоду.
Ладан можно продать по 20 талеров, но бывает и подешевле; только требуется, чтоб был самый лучший.
Фунт золотой проволоки стоит 18 талеров; расход на нее порядочный, требуется, чтобы была тонкая и самой лучшей доброты.
Жемчуг в цене; лучшим считается тот, что покрупнее да побелее. Самый лучший стоит два рубля. Много нужно в Москве всяких пряностей, преимущественно перца. Его употребляется ужасно много. Гвоздики не столько, корицы мало, сахару — не так много, вареного инбирю мало, даже самого лучшего. Фунт перцу стоит 4 рубля, но теперь он дорог; в другое время можно доставить его и по 10–12 алтын.
Фунт гвоздики стоит 1 рубль, корицы фунт — тоже 1 рубль, фунт мускатных орехов — 10 алтын.
Фунт имбирю невареного идет по цене 8 алтын, обыкновенного бывает по 5 алтын. Пуд испанского изюму стоит полтора рубля.
Пуд незасахаренного миндаля идет по цене 110 алтын.
Пуд сала в Москве стоит 9 алтын.
Пуд воску — 40 алтын.
Фунт ниток бельевых стоит 4 московки.
Четырнадцать щегольских горностаев стоят 10 алтын и 2 московки.
Бурка из войлока стоит 12 алтын, а кусок войлока — 8 алтын и 2 московки.
Фунт алого шелка стоит 55 алтын.
Фунт черного шелку — 39 алтын.
Вес московский называется гривенка. В гривенке сорок восемь золотников; шесть золотников составляют одну унцию. На этот вес взвешивается жемчуг, золото, серебро, шелк, пряные коренья и разные мелочи. Крупные вещи взвешиваются на другой вес, называемый фунт. В каждом фунте по две гривенки.
В Нарве нет никакой таможни, но в Москве за ввоз товаров взимается пошлина: по дороге из Нарвы — 4 процента, из Польши — также 4 процента; по дороге же из Крыма — 8 процентов. За вывоз не платится ничего».
— А ты все пишешь? — раздался веселый голос Антонио де Фариа.
Он вошел очень тихо, даже дверь не скрипнула.
— Пишу… — буркнул Пинто.
Де Фариа уселся напротив, налил себе вина, выпил.
— Не пора ли нам отсюда съезжать? — спросил бывший пиратский капитан. — Товары свои мы уже распродали, то, что закупили на пути в Реваль, осталось нанести последний визит царю Иоанну Васильевичу, если он пожелает нас принять, и домой. Как раз успеем попасть на «Ла Маделену» до осенних штормов.
Обоз с московскими товарами они отправили, наняв для сопровождения вооруженную стражу из земщины. Свой отряд решили оставить в Москве, он здесь был нужней. И потом, даже если обоз разграбят, то невелика потеря, ведь товары закуплены на средства от продажи того, чем нагрузили «Ла Маделену» отцы-инквизиторы (скорее всего, как подозревал Фернан Пинто, груз принадлежал самому дону Фернандо Вальдесу). Главное, чтобы у них на руках была опись товаров с ценами.
Свои деньги идальго попридержали при себе. Во главе обоза они поставили Луиса, который был рад без памяти как можно быстрее уехать из Московии. Его угораздило нечаянно попасть на казнь изменников, и после этого он был в постоянном ужасе — боялся, что царские опричники и его могут за что-нибудь повязать и колесовать.
— Мы не выполнили главного — ради чего нас сюда послали! — несколько нервно ответил Фернан Пинто.
— А как это сделать? К нашим рыцарям даже не подступиться. Теперь они — власть и карающий меч в Московии, опричники. Попробуй только слово худое скажи, сразу голову с плеч долой или в клетку к медведям бросят, народу на потеху. Не посмотрят и на наш посольский сан. Да и царь о нас забыл, а может, — что гораздо хуже — обиду какую затаил.
— Не говори глупостей! — рассердился Пинто. — Просто у него и без нас других дел хватает. Спроворим то, что задумали, вот тогда и можно будет обращаться в Посольский приказ с просьбой о прощальной аудиенции у великого князя.
— Долго ответ придется ждать.
— Зачем? Выправим подорожную — и айда. Ведь посольские приличия будут соблюдены. И потом, мы все же не полномочные представители короля Испании. Хотя я не сомневаюсь, что Иоанн Васильевич обязательно напишет письмо королю Филиппу. Он сейчас очень нуждается в поддержке европейских государей — хоть кого-нибудь.
— А что королева Англии?
Фидалго неопределенно пожал плечами и ответил:
— Поговаривают, что царь будто бы имеет какие-то виды на военный союз с Англией, но ты же знаешь этих заносчивых и хитрых англосаксов. Им главное — беспошлинный ввоз и вывоз товаров и большая прибыль. А обещать Елизавета великому князю может все, что угодно. Даже свою девичью честь.
Антонио де Фариа расхохотался.
— Когда ты королева, притом незамужняя, и у тебя куча фаворитов, сберечь невинность может разве что каменная статуя, — ответил он весело. — Один граф Лейчестер чего стоит. Задиристый петушок, даже свою жену-хохлатку готов со свету сжить, лишь бы приблизиться к заветному трону. Ходят слушки, что резвушка Елизавета совсем не похожа на хладный камень, скорее наоборот — бурлит, как вулкан. Так что Иоанна Васильевича ждет большое разочарование по всем направлениям.
— А ты откуда все это знаешь?
— Был у меня до тебя штурман-англичанин, из высокородных. Может, даже графский сын. Знавал самого Джона Хокинса, одного из лучших корсаров Елизаветы. Он прибился к Хокинсу на корабль после какой-то скверной истории, которая могла стоить ему головы. Вот он много чего рассказывал о порядках в английском королевском дворе. Нравы там, доложу я тебе, что в матросском борделе на Гоа…
Закончить свое увлекательное повествование Антонио де Фариа не успел. В дверь постучали, и не как слуги, — осторожно, тихо, словно с придыханием, — а сильно и дробно, будто ударили в бубен-тулумбас.
— Входи, Митка! — откликнулся де Фариа, недовольно поморщился — слишком много московит воли себе взял.
А то, что это стучал именно он, бывший пират мог побиться об заклад.
Он угадал — на пороге встал Митька Бобер, как всегда, запыхавшийся от быстрой ходьбы, с круглым румяным лицом в веснушках, уже успевшим загореть под весенним солнцем. На испанской службе он изрядно откормился, приоделся и даже раздался в плечах, поэтому трудно было узнать в нем недавнего корчемного забулдыгу в рваной одежонке. Поклонившись по русскому обычаю, — едва не достав рукой пола — он сказал:
— Желаю всем здравствовать!
— Садись, Митка, рассказывай! — нетерпеливо молвил Фернан Пинто. — Как там наши дела?
Привычка московитов бить земные поклоны была испанцам в диковинку. Иногда для большего подобострастия или показывая, как они умеет ценить оказанную милость, русские касались земли даже не одной, а обеими руками. Если же боярин оказывал милость или покровительство какому-нибудь дворянину более низкого звания, то последний становился на колени и с силой бил челом оземь. Поэтому у многих московитов на голове имелись мозоли.
— Брать можно вашего Степана, аки медведя в берлоге, — весело ответил Бобер.
— Нашел?! — в один голос воскликнули идальго.
— А то как же… — Митька, даже сидя, ухитрился гордо подбочениться. — Мы такие… Отыскал я евойную крепостцу. Трудное дело было, скажу вам откровенно… — Он жадно посмотрел на сулею зеленого стекла, которая стояла на полке.
— Где она? — быстро спросил де Фариа, прервав намечавшееся выступление Митьки, в котором хотел расписать свои тяжкие труды и все невзгоды, которые он преодолел с риском для жизни, а значит, заслужил денежного поощрения и чарку-другую хлебного вина.
Вино он получил немедля, но с деньгами прижимистый Антонио де Фарио расставаться не спешил. Митька выпил, неодобрительно крякнул, — понял, что ему ничего не светит на добрую гульбу в корчме, — и доложил:
— Забралси ён в самую што ни есть глухомань, в леса… — Митька ловко уклонился от точного ответа на вопрос бывшего пирата, утопив его в словесах. — Там такую фортецию отгрохал! У-у… Ее и царские пушки не разобьют. Стража, конешно, при деле — на стенах, все чин по чину, денно и нощно, ворота на засове, вокруг крепостцы ров с водой… Я бы туда не полез. Голову свернут, как кочету.
— Поживем — увидим, — ответил Фернан Пинто. — Твои люди на месте?
— Ну да. Сидят в засаде, высматривают. Ждут подкрепления.
— Завтра поведешь нас к этой крепости! — решительно сказал Пинто; он понял, что Митька не горит большим желанием указать, где находится логово тайных тамплиеров; на то у московита были свои причины, и фидалго мысленно согласился, что они вполне разумны. — Нам еще нужно придумать убедительный предлог для того, чтобы убраться на некоторое время из Москвы. Иначе приставят к нам подьячего Афанасия, пиши пропало.
— А чего ж не повести — поведу. Тока кады уговор наш сполните… — Митька широко улыбнулся, будто сказал что-то веселое.
Антонио де Фариа нахмурился и ответил:
— Тебе же сказано — как только разберемся с этим Степаном Демулиным, так все и получишь!
— Оно, конешно, мы не шибко грамотные, ваша светлость, но жизню знаем, — ответил Бобер, улыбаясь по-прежнему, но глаза его стали хищными, как у рыси. — А в ённой местов-то на усех не хватаеть. Многия крайними оказываются. Вот мне и не хоцца задних пасти и ждать колачей с небес до Страшного суда. Был уговор найти ентого Степку и крепостцу? Был. Я ево сыскал? А то как же. И место, где ён схоронился, знаю. А таперича получается, што надыть ишшо и крепостцу енту взять приступом. Не много ли?
Они разговаривали по-русски. Так решили испанцы, которым нужно было практиковаться в русском языке. Даже Антонио де Фариа не только понимал речь московитов, но уже начал объясняться с ними более-менее сносно.
— Возьмем — обижен не будешь! — Де Фариа даже покраснел от гнева — холоп, как посмел дерзить дворянину?!
— Дак мы тожа не лаптем щи хлебаем, ваша светлость, маненько кой в чем маракуем…
Митька Бобер вдруг сделался очень серьезным. Преображение разбитного недалекого малого, болтуна и любителя выпить в опасную личность свершилось на глазах. Митька смотрел на испанцев как бы свысока, словно игрался с ними, как кот с мышью. Антонио де Фариа очень хорошо был известен такой пустой и беспощадный взгляд. Именно такими глазами он наблюдал за тем, как пираты его флотилии топили в море матросов с захваченных кораблей.
Из-за этой предусмотрительности он, а вместе с ним и Фернан Пинто, до сих пор живы; власти их даже не преследовали — не знали кого. Ведь никто из жертв уже не мог опознать капитана и штурмана и сообщить куда нужно, что они пираты. А путь морских разбойников чаще всего заканчивался или гибелью в абордажной схватке, или виселицей.
— Я с вами завязан до конца, — неторопливо, с расстановкой, продолжал Митька. — Ежели што, будем висеть на одной осине. Но золотые должны быть в моем кошельке! Енто мое последнее слово.
Испанцы переглянулись. Фернан Пинто понял своего бывшего капитана без слов — этот наглый московит загнал их в тупик. Значит, надо платить… Мысленно вспомнив ад и дьявола, он достал из шкафа кошелек, отсчитал двадцать золотых и пододвинул их к Бобру. Митька будто и не обрадовался; он неторопливо ссыпал золото в висевшую у пояса сумку для денег — калиту и сказал:
— Благодарствуем. Приказывайте. Все исполню.
— Останешься здесь! — резко сказал Антонио де Фариа. — Уедем из Москвы вместе.
По правде говоря, он был взбешен упрямством московита. Но привычка матерого морского волка держать свои нервы в узде помогла ему не наделать глупостей. Бобер в ответ ухмыльнулся и сказал:
— Как угодно, ваша милость! Тока неплохо бы чего перекусить. А то со вчерашнего дни не жрамши. Тока сухарик пожевал.
— Иди на поварню, там Мануэл тебя накормит, — приветливо сказал Фернан Пинто, чтобы немного сгладить резкий тон де Фариа. — Спать будешь вместе с Хосе. У него есть свободное место.
Митька изобразил поклон и легкой походкой осчастливленного человека буквально выпорхнул из комнаты. Он понимал, что его оставляют под надзором, но не обиделся такому недоверчивому отношению к своей персоне. Бобер и сам поступил бы точно так же. Митька бесцеремонно растолкал сонного Мануэла и вскоре уминал добрый кус вареного мяса, запивая квасом; увы, у повара легче было выпросить прошлогоднего снега, чем вина. Он и сам был не дурак хорошо выпить. Поэтому в его распоряжении спиртные напитки долго не задерживались. Ключник, еще тот сквалыга, при виде Мануэла, когда повар приходил к нему за продуктами, изображал из себя святого мученика и загораживал своим телом дверь в винный погреб.
Бобер ел и посмеивался. Ох уж эти господа! Нашли глупца. Как же, так он и побежит на дело с золотыми в калите. Чтобы потом гишпанцы треснули его по башке и золотишко свое вернули. Им и невдомек, что в терем миссии можно заходить не только через калитку в воротах или там сигать забор. На задах, впритык к огороже, находился «нужный» домик, а в нем выгребная яма, откуда по канаве все вытекало прямо в ручей. Так что лекарь Хосе подождет насельника, пока Митька не смотается в укромное место, чтобы припрятать заработанную деньгу, — через дырищу под забором может пролезть не только пес, но и человек.
Митька уже не раз прикидывал: а не сбежать ли ему от гишпанцев, пока не поздно? То, что они затевали, могло обернуться для него в лучшем случае виселицей или топором палача. А в худшем… лучше и не думать об этом.
Но крепость Степана Демулина таила в себе не только опасности. Бобер не знал, зачем гишпанцам понадобился и этот боярин, и его фортеция, но то, что там полно всякого добра, в этом он совершенно не сомневался. Судя по воинскому облачению, Демулин был очень богатым человеком. А значит, будет что пограбить. Так Митька Бобер и сказал своей шайке, которая дожидалась его в лесах. И, ясное дело, слова новоявленного атамана вдохновили их больше, чем серебро гишпанцев, которое он роздал им для затравки.
Поэтому Митька решил рискнуть. Двадцать золотых и немного серебра в мошне — тоже хорошо. Свое дело, можно сказать, уже в кармане. Но лишних денег не бывает, а дело обещалось быть очень даже прибыльным…
Едва за Митькой закрылась дверь, идальго переглянулись и, не сговариваясь, молча сделали жест римских патрициев на гладиаторском ристалище — большой палец вниз. При этом Антонио де Фариа злобно оскалился. Судьба Митьки Бобра была решена…
Остаток дня Фернан Пинто провел на ногах. Он обивал пороги Посольского приказа, чтобы им разрешили съездить в Тверь — якобы посмотреть товары, прицениться к ним, пообщаться с тамошними купцами. Дело для государства было нужное — все дьяки знали, что Иоанн Васильевич поощряет торговлю с иноземными гостями, но все упиралось в крючкотворство, пока фидалго не передал кому нужно увесистый кошелек с серебром. И проблема решилась как по мановению руки доброй феи. Выправив нужные документы, он вернулся домой, где Антонио де Фариа уже готовил солдат для боевого похода.
Вооружились так, будто предстояло сразиться с целым полком, хоть Митька доложил, что стража в крепостце небольшая, от силы двадцать человек. А хозяин фортеции и его наперсник Андрей Дубок постоянно в отъездах — вместе с опричной гоняет по городам и весям Московии, наводит новые порядки.
Иоанн Васильевич отбирал людей в свое опричное войско со строгостью, чтобы никто из опричников не был связан родовыми узами с земщиной. Что касается иностранных послов, то на вопросы об опричнине служивые Посольского приказа уверяли иноземцев, что ничего такого в их государстве нет, что все это мужицкие бредни, а речам черни нельзя доверять. Однако в опричниках служили и чужеземцы — авантюристы, искатели приключений, поэтому шило в мешке долго таить не удалось.
Но в опричнину записывались в основном русские дворяне — удалые, неродовитые и бедные. А как известно, жаднее богатых только бедные, поэтому вскоре начался самый настоящий грабеж земщины опричниками. Нередко подсылали к купцу слугу, который подбрасывал ему какую-нибудь краденую вещь или сам оставался с нею в лавке. Как только такое случалось, опричник объявлял: мой слуга обокрал меня и сбежал, а купец укрывает его и краденое имущество. За это «лиходейство» у купца забирали все его добро; а судили судьи «праведно», потому что выступить против опричников значило пойти супротив великого князя. Любой опричник мог обвинить любого земского в том, что тот ему должен. И земский обязан был платить немедля — иначе его били кнутом прилюдно на торговой площади, пока не заплатит.
Бояр казнили по подозрению в «государевой измене» по государеву приговору. Отныне согласия Боярской думы на казнь боярина не требовалось, а митрополит был лишен права защиты приговоренного. (По старинной традиции, великие князья всегда выполняли просьбу митрополитов о помиловании осужденного.) Казни проводились в столице, на Лобном месте. Осужденный должен был пережить перед смертью страшные муки. На казни сгонялось все мужское население Москвы; женщинам и детям присутствовать на казни категорически запрещалось.
Фернан Пинто буквально кожей ощущал, как с каждым днем напряжение в Москве нарастает; он даже начал опасаться за свои товары на складах Гостиного двора, поэтому поторопился отправить обоз в Колывань-Реваль. Но пока опричники не трогали иноземных купцов, а что касается испанцев, и в частности, новоиспеченного Федора Данииловича, то в отношении к нему они даже проявляли некий пиетет. Ведь все знали, что этот гишпанский боярин в чести у государя.
Но фидалго не обманывался. Он точно знал, что Стефан де Мулен обязательно нанесет испанцам удар. Видимо, он пока готовил его со всем тщанием. Ведь за своевольство тайным тамплиерам, пусть и в обличье опричников, грозило суровое наказание — царь был безжалостен не только к врагам, но и к своим слугам.
Фернана Пинто занимал вопрос: откуда обрусевшим франкам стало известно о миссии испанцев? Может, Митька стал слугой двух господ? А что, на Бобра это похоже. Они сильно его недооценили. Сорвать куш с одной и другой стороны и благополучно скрыться на необъятных просторах Московии. А то и за рубеж податься — ведь Митька владел иностранными языками. Такой проходимец нигде не пропадет.
Хотя нет, вряд ли Бобер станет так глупо рисковать жизнью. Ведь он проник в тайну Стефана де Мулена (так вполне мог подумать франк), а значит, представлял для тамплиеров большую опасность. Поэтому его уже давно зарезали бы — как цыпленка-несмышленыша. Коим Митька конечно же не являлся.
Значит, не исключено, что у тайных тамплиеров есть свои осведомители в Испании. Возможно, даже приближенные к самому королю или к дону Фернандо Вальдесу. Времени, чтобы послать в Московию гонца, у них было. Вряд ли для кого являлось секретом, что многие иноземные купцы исполняли роль шпионов и по возвращении домой писали отчеты королевским дознавателям. Впрочем, не исключено, что Стефан де Мулен и сам догадался о миссии испанцев. Ведь Митька Бобер у многих интересовался, где расположена крепость обрусевших франков.
Мысли, мысли… Они не давали покоя Фернану Пинто. Он даже бросил писать дневник, надеясь на свою незаурядную память. Ведь его заметки могут прочесть прежде времени. В том же Посольском приказе, где большей частью служили весьма умные дьяки и подьячие, были знатоки многих языков, и тогда откровения «гишпанца» станут ему первой ступенькой на эшафот. Фидалго совершенно не сомневался, что Иоанн Васильевич не станет миндальничать даже с представителем чужого государства, тем более, что Испания для Московии пока не была ни важным торговым, ни тем более, военным партнером.
Тракт на Волок Ламский, откуда начиналась дорога на Тверь, полнился повозками, пешим и конным людом. У русских наступила пасхальная неделя, поэтому народ был одет нарядно, празднично.
В отличие от испанцев, обычно предпочитавших одежду темных цветов, московиты одевались пестро и ярко, особенно в теплую пору. Рубахи у простонародья были холщовые, у знатных и богатых — разноцветные шелковые. Простой народ любил красные рубахи и считал их нарядным бельем. Мужские рубахи делались широкие и короткие и подпоясывались узкой опояской. В холщовых рубахах под мышками делали треугольные вставки из другого полотна, расшитого пряжею или шелком, или же из цветной тафты. По подолу и по краям рукавов рубахи окаймлялись тесьмами, расшитыми золотом и шелками, шириною пальца в два; у знатных и богатых вышивали также рукава и грудь.
Портки шились без разрезов; у бедных — из холста, белого или крашеного, или из сермяги — грубой шерстяной ткани; у зажиточных — из сукон. Летом богатые надевали штаны из тафты или какой-нибудь другой легкой шелковой материи. Штаны были не длинные и достигали только до колен; они шились с карманами и были разных цветов: желтые, лазоревые, но чаще всего красные.
А уж обувка русских была куда как разнообразней, нежели у испанцев или португальцев. Простой народ носил лапти из древесной коры или башмаки, сплетенные из прутьев лозы. Обувь людей с достатком составляли сапоги, чеботы, сафьяновые чулки (ноговицы) и башмаки. Они делались из телячьей и конской кожи, из юфти, а у богатых — из персидского и турецкого сафьяна. При сапогах и чеботах носились чулки — шерстяные или шелковые, а зимой — подбитые мехом. Посадские жены носили большие сапоги до колен, но дворянки щеголяли только в башмаках и чеботах. Бедные крестьянки ходили в лаптях, как и их мужья. Сапоги, чеботы, башмаки и ноговицы всегда были цветные, чаще всего красные и желтые, иногда зеленые, голубые, лазоревые, белые, телесного цвета; они расшивались золотом, особенно в верхней части голенища.
Антонио де Фариа, сидя на своем жеребчике, лихо подкручивал усы, когда ловил на себе взгляд какой-нибудь миловидной крестьянки. А русские барышни были диво как хороши. Московиты во все глаза глядели на иностранцев, которых легко было узнать по одежде и оружию. Иногда по дороге лихим галопом куда-то скакал отряд одетых в черное опричников, и тогда начинало казаться, что яркое весеннее солнышко вдруг подернулось полупрозрачным темным флером, а путешествующий народ опускал головы и торопливо сбивался на обочины, чтобы не попасть под копыта коней государевых слуг.
Предводитель одного из отрядов, увидев вооруженных людей на конях, похоже, вообразил, что это земщина, и резко остановился — уж непонятно, с какими намерениями. Но тут кто-то из опричников узнал Фернана Пинто и шепнул ему на ухо пару слов. Предводитель отсалютовал испанцам поднятой вверх нагайкой, и опричники с лихим свистом вихрем помчались дальше. Фидалго перевел дух и мысленно поблагодарил своего небесного заступника.
Не доезжая Волока Ламского, свернули не в сторону Твери, а на лесную дорогу. Митька выждал момент, когда тракт почти обезлюдел, и испанцы поторопились нырнуть в зеленый лесной разлив. Теперь нужно было вернуться немного назад, но уже потаенными тропами. Ехали с оружием наготове; как рассказал Митька, в этих местах иногда балуют людишки атамана Кудеяра. Ходили слухи, что разбойник будто бы к простым мужикам, добывавшим свой хлеб в поте лица, относился великодушно, но купцов и бояр не миловал. А еще говорили, что благородное поведение атамана объясняется не чем-нибудь, а его высоким происхождением. Некоторые даже утверждали, что Кудеяр — брат самого Иоанна Васильевича.
На эти речи Митька Бобер лишь едко посмеивался — уж он-то хорошо знал, кто уходил в разбойный промысел. Князья и бояре грабили простой народ более безопасным способом, облагая его непосильными налогами. Поэтому холопам было все равно: сложить голову во время нападения на купеческий обоз или умереть с голоду.
Голос откуда-то сверху заставил Фернана Пинто вздрогнуть:
— Бобер, енто ты?
— Нет, не я, а великий князь, — ответил Митька и рассмеялся. — Слазь с верхотуры, Осьмиглаз. Служба твоя закончена.
Затрещали ветки столетнего дуба, вниз посыпались листья, и на землю ловко спрыгнул жилистый мужик с лихим взглядом из-под косматых бровей. В руках он держал настороженный арбалет, а за поясом у него торчал боевой топор.
Видимо, не зря его прозвали Осьмиглазом (Пинто ни на мгновение не усомнился, что это не имя, а прозвище), потому что острый взгляд серых очей разбойника буквально пронзил фидалго, как шпагой. Под командой Фернана Пинто в его бытность пиратом были такие же дальнозоркие и востроглазые впередсмотрящие, которые видели дальше, чем «волшебная труба» итальянского мастера Джамбаттисты делла Порта. Труба представляла для моряков большую ценность, за нее платили немалые деньги. «Волшебную трубу» Пинто взял в честном бою один на один с турецким агой, который командовал галерой.
— Он на сто шагов букашку могеть узреть, — не без бахвальства подтвердил это предположение Митька. — Ну как там наши «куропатки», в гнезде? — спросил он Осьмиглаза.
— Сидят… — Осьмиглаз громко высморкался и вытер руку о кафтан. — Ужо мы их обложили так, што мышь не проскочит.
— Тогда веди к табору, — приказал Митька; он явно упивался своей ролью предводителя разбойничьей шайки.
Осьмиглаз кивнул, бросил любопытный взгляд на испанцев, которые едва помещались на узкой лесной дороге, больше напоминавшей тропу, и шагнул в заросли. За ним сначала последовал Митька Бобер, а потом и все остальные…
Шайка Бобра расположилась в самой чащобе, на небольшой поляне. Впрочем, леса в этих краях везде были дремучими, и тем необычней в этой глухомани казался людям самый настоящий рыцарский замок на возвышенности. В нем было все, что полагалось фортеции: ров, наполненный водой, сторожевые башни, толстые каменные стены, дубовые ворота, окованные железом, подъемный мост. Все это Фернан Пинто увидел собственными глазами, забравшись на высоченное дерево.
Митька Бобер оказался настоящим атаманом-воеводой. Он не только расставил посты наблюдателей на всех нужных позициях вокруг крепостцы, но еще и с умом выбрал место для табора. Здесь тоже был бугор, заросший лесом, и с дерева, на котором сидел фидалго, была видна даже красная черепичная крыша здания за стенами и часть двора с конюшней и коновязями. Судя по мирно жующим сено трем лошадкам, с виду тягловым, хозяин в крепостце отсутствовал. Но охранялась она крепко. Стража стояла и на стенах, и в башнях.
Сколько всего воинов находилось в фортеции, подсчитать не представлялось возможным, но, судя по количеству охранников на стенах, и впрямь, как докладывал Митька, не меньше двадцати-двадцати пяти. Опытный в таких делах фидалго знал, что во время приступа каждый защитник крепостцы будет стоить как минимум троих нападавших. А у испанцев под рукой людей было вполовину меньше.
Фернан Пинто слез с дерева в большой задумчивости. Как взять это укрепление? Он подошел к Антонио де Фариа, который в этот момент пробовал лезвие своей шпаги на остроту.
— Недурно… — с удовлетворением пробормотал бывший пиратский капитан, увидев, как из тончайшего пореза на пальце выступила капелька крови.
— Боюсь, с этим сбродом, — сказал Пинто по-испански, движением бровей указав на отдыхавших разбойников, — нам крепость штурмом не взять. Тут нужен сильный огневой бой, — как минимум человек сорок хорошо обученных пехотинцев с мушкетами, чтобы прикрыть ударный отряд, который должен заняться воротами. И потом еще ров… Надо делать мостки.
Людей Бобра и впрямь можно было назвать сбродом с полным на то основанием. Все в отрепье, большинство в лаптях, косматые, бородатые, как лешие. А во взглядах, которые они бросали на испанцев, не было ни капли почтительности к своим «работодателям». Скорее, разбойники смотрели оценивающе, будто собирались брать не крепостцу приступом, а богатых иноземцев на аркан. Некоторые из них были покалечены, видимо, руками палача: у кого ухо отрезано, у кого рваные ноздри, один был вообще безрукий, и Пинто с неудовольствием мысленно выругал Митьку — этот еще зачем?! Только деньги на него потратил, а толку никакого.
Но вооружены разбойники были основательно. Сабли, ножи, дубины, окованные железом, рогатины, арбалеты и несколько пищалей. Некоторые имели даже кольчуги и шлемы; Пинто уже знал, что русские называют их мисюрками. Шлемы были круглыми, плоскими, с железной сеткой, закрывающей шею. Фидалго, конечно, не знал, чего стоят эти московиты в бою, но, судя по ухваткам разбойников и по тому, как они обращались с оружием, им уже приходилось воевать. Что Митька и подтвердил, когда подошел к испанцам посоветоваться:
— Вы не глядите, што людишки у меня с миру по нитке собраны. Народец собралси тут ухватистый, бывалый, без оружья зубами кого хошь порвет.
— А однорукий зачем? — не удержался и спросил Фернан Пинто.
Митька осклабился, хитро прищурился и ответил:
— Сами посмотрите, когда дойдет до дела.
На том и закончили обсуждение этой темы. Потому что впереди маячил главный вопрос: как крепость брать?
— Эка загадка… — Митька ухмыльнулся. — Енто у вас там все по науке — пушками бьют, подкопы роют, лестницы осадные мастерят, плоты строят, штоб через ров перебраться… А у нас все по-простому. Вжик, вжик — и готово.
— Что значит — вжик-вжик?! — негодующе спросил Антонио де Фариа; видимо, его обидело пренебрежение московита к западноевропейской военной науке.
— На стены полезем, — объяснил Митька.
— Как?! — в один голос воскликнули испанцы.
— Вот только ваши солдатики не испортили бы нам обедню…
— Каким образом? — несколько раздраженно спросил Пинто.
— Нужны меткие стрелки. Это ежели нас заметят раньше срока. Пищали у вас добрые, ничего не скажешь — аглицкие, а вот как стреляют ваши молодцы — енто вопрос.
— Ничего не понимаю… Объясни! — потребовал Антонио де Фариа.
— Мотрите и слушайте…
И Бобер начал раскладывать на траве сухие ветки, которые должны были изображать крепостные стены; вскоре к ним присоединились желуди — стража крепостцы, и шишки — испанские солдаты. Когда он закончил излагать свой план, Ферна Пинто сказал:
— Невероятно…
— Это невозможно! — поддержал его и бывший пират.
— Не можно тока девку через дверю пошшупать, — ответил Бобер. — Добрую кашу сварим, не беспокойтесь. Мостки, штоб через ров перекинуть, ужо готовы. Это я наказ такой дал — народ ить без дела не маялси.
— Когда начнем? — спросил Пинто, отдав тем самым бразды управления Митьке.
План московита, конечно, был чистым безумием, но фидалго немало походил по морям под пиратским флагом и знал, что иногда самое невероятное предприятие проходит без сучка-задоринки, а казалось бы, верное дело оборачивается неудачей и большими неприятностями.
— А седни и двинемся. Людишки устали ждать, ворчат. Это как варить мёд: передержал чуток, и уже не хмельное питие, а чисто тебе помои. Войдем в крепостцу на заре. Объясните своим, что и как, затем надыть перекусить, чем Бог послал, — и на боковую. К утру сила нужна…
Фернан Пинто смотрел во все глаза и удивлялся до изумления. Митька все предусмотрел: и то, что к утру стражу на стенах начнет одолевать сон, и то, что от речки поползет туман, способный утопить окрестности крепостцы в молочно-белом облаке, и, наконец, то, что однорукий обладает потрясающей способностью очень далеко и точно бросать аркан.
Дождавшись, пока туман подползет почти к зубцам крепостной стены, однорукий взял заранее приготовленный для него аркан, собранный в бухту, примерился, и «кошка» о четырех крюках с тихим свистом словно выпорхнула у него из руки. Она перелетела ров и зацепилась за стену. С силой подергав аркан несколько раз для надежности, однорукий передал свободный конец одному из разбойников — шустрому малому с проказливым выражением на рябом лице — и тот ловко словно белка начал карабкаться на вековую сосну. Она одиноко торчала почти над самым рвом, и ее вершина возвышалась даже над крепостной стеной.
Привязав конец аркана к сосне, рябой разбойник сбросил вниз веревочную лестницу, и десяток его товарищей — самых молодых и сильных — начали подниматься к вершине. Вскоре, зацепившись поясами за аркан, они начали перебираться на крепостную стену. Сделать это для сильного и ловкого человек было несложно, потому что свободный конец аркана находился чуть выше стены, и разбойники съезжали по этому «подвесному мосту», как с горки на салазках, лишь немного помогая себе руками.
Затаив дыхание, Пинто и де Фариа наблюдали за этим поистине цирковым трюком московитов. А когда они один за другим начали исчезать за зубцами крепостной стены, оба дружно перевели дух и последовал приказ: вперед!
Первыми шли разбойники. Они несли мостки, чтобы перебраться через ров, потому что купаться в холодной воде никому не хотелось. Испанские солдаты приготовили свои мушкеты, дабы немедля открыть огонь, если понадобится, а люди Бобра начали тихо и аккуратно опускать мостки, которые до этого поставили вертикально. Вскоре оба берега водной преграды были соединены, но перебираться на другую сторону никто не спешил. Все с напряженным вниманием смотрели на ворота.
Но вот за воротами послышался короткий вскрик — кому-то из стражников перерезали горло; этот звук и Пинто, и де Фариа был хорошо знаком, а затем вдруг ударил колокол, хотя колокольни в крепостце не наблюдалось. Наверное, он был предназначен именно для такого случая — чтобы поднять тревогу. И все же тревожный сигнал опоздал: заскрипели засовы, которые выползали из своих пазов, и ворота распахнулись.
— За мной, робяты! — вскричал Митька и первым ступил на мостки.
За ним сначала побежал Осьмиглаз, а затем и все остальные, в том числе и испанцы.
Когда все очутились во дворе крепостцы, там уже шла бешеная рубка. Пространство было крохотным, а стражников оказалось больше, чем посчитал Бобер и предположил Фернан Пинто. Но многих тревожный звон колокола вырвал из объятий Морфея, поэтому они никак не могли прийти в себя от неожиданности — ведь мало кто из них мог предположить, что кто-то попытается взять фортецию штурмом.
Этим воспользовались испанские солдаты и те разбойники, которые имели пищали. Небо уже изрядно посветлело, и они видели свои цели совершенно ясно. Грохнул недружный залп, однако от этого он оказался не менее убийственным, нежели стрельба шла бы по команде. Пули, выпущенные почти в упор, буквально выкосили половину защитников крепости. Но выстрелы словно разбудили оставшихся в живых, и они яростно набросились на испанцев и разбойников.
При ближайшем рассмотрении оказалось, что у защитников крепости появился и предводитель. Им оказался мощный воин, закованный в броню. Однако самым интересным было то, что его белый плащ нес на себе вышитое изображение красного креста тамплиеров. Наверное, воин решил, что это его последний бой, и он хотел умереть, как подобает рыцарю Храма, — в бою и облачении храмовника.
Так вышло, что с рыцарем схватился Фернан Пинто. Антонио де Фариа, увидев такого достойного противника, начал было прорываться к храмовнику, но тут на него навалились двое, и бывшему капитану пиратов пришлось воспользоваться всем своим боевым опытом, чтобы не отправиться преждевременно к святому Петру… или прямиком в ад, минуя все промежуточные инстанции.
Рыцарь дрался хорошо. Но видно было, что ему уже много лет, потому что его дыхание быстро сбилось, и он начал под натиском Пинто отступать в глубь двора, где виднелась дверь в погреб. Уж не там ли Стефан де Мулен держит сокровища Храма? — мелькнула мысль в голове Пинто. И он еще с большим напором обрушился на старого храмовника.
А что же Бобер? Он и Осьмиглаз, старый приятель Митьки, первыми пробились к входной двери здания, но помогать своим товарищам, которые продолжали драться во дворе, они не поспешили. Воровато переглянувшись, Митька и Осьмиглаз забежали в здание и начали шарить по комнатам.
Первым делом они поднялись на второй этаж и, наверное, по наитию, сразу же наткнулись на кабинет хозяина крепости. Там они обнаружили запертый сундук, но для топора Осьмиглаза его замки оказались легкой преградой. В сундуке находились деньги — золото и серебро. Монет было немного, но значительно больше, чем двадцать золотых, полученных Митькой от испанцев. Бобер хищно ухмыльнулся — что ж, он все рассчитал правильно…
Быстро пересыпав находку в свои кошельки, они двинулись дальше. В одной из комнат разбойники наткнулись на служанку — это была первая женщина, которую они увидели в крепости. Блеснул нож Осьмиглаза, и почтенная матрона с тихим всхлипом опустилась на пол, застеленный старинным мавританским ковром. А затем Бобер открыл дверь в комнату, оказавшуюся кладовой. Там на полках стояли золотые и серебряные кубки, тарелки и прочая необходимость пышных пиров и застолий.
Складывать это добро в мешки оказалось делом весьма приятным и быстрым. Спустя небольшой промежуток времени Бобер и Осьмиглаз уже спускались со стены крепости по веревке, предусмотрительно захваченной Митькой. Лошади испанцев стояли там, где их оставили. Животных никто не охранял, так как солдаты пошли на штурм крепостцы.
Осьмиглаз хотел увести с собой всех коней, чтобы за ними не бросились в погоню, но Митька разрешил взять только троих: две лошади под седло и одну, чтобы везти добычу. Все же в душе он сохранил к приютившим и обогревшим его иноземцам теплое чувство, поэтому счел такое наглое воровство просто неприличным. Пусть испанцы получат в фортеции то, за чем пришли, а ему вполне хватит тех денежек, что звенят в кошельке, и мешка с драгоценной посудой, за которую можно купить и усадьбу, и дело купеческое развернуть, да не абы как, а широко, с размахом.
Хитроумный Бобер лишь отвязал несколько лошадей — пущай гишпанцы думают, что животные испугались хищных зверей, сорвались с привязи и разбежались; чего-чего, а волков и медведей в этих лесах хватало. Конечно же гишпанцы не досчитаются нескольких коней, но подумают, что те просто далеко убежали. Вскочив в седла, разбойники отыскали в лесу тайную тропу, о которой не знали даже их товарищи, и вскоре уже были далеко от места событий…
Бой затихал. Уже почти все стражники были перебиты, лишь несколько человек, хорошо владевших холодным оружием, продолжали сражаться бок о бок со своим предводителем. Постепенно рыцарь приблизился к двери в подвал и с отчаянием огляделся. Поняв, что сражение проиграно и помощи ждать неоткуда, он одним мощным движением разрубил засов и открыл дверь, откуда пахнуло холодом подземелья. Обратившись к воинам, храмовник что крикнул по-французски и исчез в черном зеве погреба. За ним тут же последовал кто-то из разбойников — наверное, надеялся на богатую добычу. А что еще могло храниться в подземелье, как не казна хозяина крепости?
Фернан Пинто лишь коварно ухмыльнулся, вспомнив любимую поговорку Митьки Бобра: есть квас, но не для вас. После того, как они найдут сокровища тамплиеров, все разбойники, в том числе и Бобер, будут перебиты. Об этом он предупредил солдат заранее.
Вскоре все было кончено. Двор был завален трупами стражи и разбойников, от которых отвернулась удача, а под ногами хлюпали лужи крови. Антонио де Фариа устало опустился на камень, а Фернан Пинто прислонился к стене, чтобы перевести дух. Дело сделано. Осталось порыться в закромах Стефана де Мулена и найти то, что так нужно дону Фернандо Вальдесу — золото сбежавших в Московию рыцарей Тампля.
Неожиданно раздался крик, и из подвала выскочил разбойник с ошалевшими от ужаса глазами.
— Там, там!.. — кричал он, указывая пальцем на погреб.
А затем бросился вон со двора.
Его перехватил и придержал кто-то из своих. Чтобы получить связный ответ, пришлось съездить ему по мордам. И лишь тогда бледный как полотно разбойник заорал:
— Бягите, братцы! Тама бочки с порохом! Евонный гад хочет усё взорвать!
Пинто и де Фариа с обалдевшим видом переглянулись, а затем бросились к воротам с такой прытью, что обогнали почти всех. Не зря фидалго усиленно тренировался среди скал на околице Прагала — он даже не запыхался, когда оказался в лесу, под сенью вековых сосен. Ну а бывший пиратский капитан всегда отличался отменным здоровьем, несмотря на любовь к горячительным напиткам.
Рвануло так, что заложило уши. Запыхавшиеся разбойники и солдаты увидели, как над крепостью вспух огромный огненный пузырь, во все стороны полетели камни и осколки черепицы, а затем страшную картину разрушений затянуло пороховым дымом. Когда спустя какое-то время он рассеялся, взорам ошеломленных наблюдателей предстал лысый холм, на вершине которого торчали, как гнилые зубы старца, остатки крепостных сооружений…
Месяц спустя после этих событий Фернан Пинто стоял на невысоком холме и с каким-то ностальгическим чувством смотрел на дорогу, которая упиралась в рогатки русского таможенного поста, а дальше растворялась в лугах и перелесках — он находился уже за границей Московии. Неподалеку, на травке, расположился на отдых Антонио де Фариа и остатки испанской миссии — при штурме крепости погибли четверо солдат. Пришлось врать московитам, что по дороге на Тверь на них напали разбойники. Впрочем, им поверили безоговорочно — подобные безобразия случались сплошь и рядом. Обездоленный русский люд не желал идти на паперть, чтобы просить Христа ради, а брался за кистени и ножи.
Трудно сказать, какие чувства испытал Стефан де Мулен, когда увидел свое гнездо разоренным. Но Фернан Пинто был уверен, что в этот момент тайный тамплиер мог бы разметать все «воинство» Митьки Бобра в одиночестве. Неизвестно, подозревал он испанцев в нападении на крепость или нет; скорее вряд ли — солдаты перебили разбойников, оставшихся в живых, и разложили их возле разрушенных крепостных стен, будто они погибли во время штурма. А своих похоронили возле Волока Ламского.
Но даже если и были у тайных тамплиеров какие-то подозрения насчет истинных виновников разора, то испанцам здорово повезло — и де Мулена и Андрэ дю Бука государь отправил на войну с Литвой.
Дольше оставаться в Москве не было смысла. Немного поразмыслив и повздыхав в отчаянии (какие большие расходы!), Фернан Пинто пустил в ход испытанное «оружие» при общении с вельможами московитов — мзду. И спустя неделю испанцы предстали перед очами царя Иоанна Васильевича в последний раз. (Это было просто потрясающе! Обычно подобной аудиенции иноземные послы иногда дожидались месяцами.) Большие деньги сделали свое дело; потом Пинто мысленно похвалил себя за то, что не поскупился.
Великий князь был чем-то сильно озабочен, поэтому приветствовал испанцев сухо, уделил им совсем мало времени и не пригласил отобедать. Он лишь передал весьма скромные дары испанскому королю и грамотку — свое личное послание. С тем испанцы и откланялись. Спустя два дня, получив подорожную, небольшой отряд во главе с Фернаном Пинто и Антонио де Фариа покинул Москву и на рысях попылил по скверному тракту в западном направлении.
К большому сожалению испанцев, они так и не смогли «попрощаться» с Митькой Бобром (особенно сокрушался Антонио де Фариа; он прямо горел желанием наказать этого холопа за его наглость и под конец службы напрочь испарившееся чинопочитание). Бобер словно в воду канул. Вошел в крепость впереди всех — и пропал. Сгинул, будто его нечистый прибрал. Притом, не сам, а с Осьмиглазом. Фернан Пинто успокаивал и себя и де Фариа тем, что Митька, видимо, погиб при взрыве. Ведь от тел стражи и павших во время штурма разбойников остались одни ошметки. А мертвые хорошо хранят тайны.
И все же где-то в глубине души у Фернана Пинто копошился червь сомнения — Митьку среди мертвых он не заметил. Зная этого проныру, можно было предполагать все, что угодно. Тем более, что пропали три лошади. Не исключено, что они, как и еще несколько коней (остальных удалось найти), испугались лесного зверья, оборвали поводья, сбежали в лесную чащобу и попали волкам на обед. Но больно уж подозрительно все выглядело…
Фернан Пинто смотрел и думал, что он сожжет свой русский дневник и никогда не напишет в воспоминаниях о путешествии в Московию, а в особенности о том, как благодаря урокам своего наставника, святого отца Франциска Ксаверия, научившего фидалго находить подход к любому человеку, он исполнил наказ генерала Общества Иисуса. Опричники, взявшие за пример отцов-доминиканцев, безжалостно выпалывали сорную траву в своем огороде вместе с полезными растениями. Но все это были схизматики, их не жалко.
А еще Иоанну Васильевичу будет не до союзнических отношений с врагами Испании (в том числе и с Англией), что тоже немаловажно. Бояре и земщина уже начали бурлить из-за той неправды и того разора, который творили опричники. Так недолго и до бунта, который сильно ослабит государство московитов. Это как раз и был второй наказ генерала ордена иезуитов Диего Лайнеса.
К сожалению, верховному инквизитору дону Фернандо Вальдесу ничего утешительного (кроме приличной суммы денег за товары) они привезти не смогут. Сокровища тамплиеров, скорее всего, были погребены под завалами крепости Стефана де Мулена. Но этот вопрос не сильно волновал Пинто. И он, и Антонио де Фариа приедут домой богатыми людьми благодаря нечаянной миссии в Московию. Дело оставалось за малым: добраться до Реваля, сесть на «Ла Маделену» и чтобы паруса каравеллы были тугими до самого дома.
Фернан Пинто зябко поежился — неожиданно подул холодный ветер. Погода в Московии была такой же изменчивой, как и характер московитов. Фидалго посмотрел на небо над горизонтом — и едва не вскрикнул. Тучи нарисовали на голубом небесном фоне уродливую темно-серую образину, в которой Фернану Пинто почудился блаженный Томас Торквемада. Он был одноруким и держал меч, направленный острием вниз.
Наваждение длилось несколько мгновений. Когда Пинто протер глаза, ветер уже разметал скопление туч у горизонта, и они превратились в милых кудрявых барашков, пасущихся на бескрайнем лугу. Несколько смущенный Фернан Пинто покачал головой, удивляясь такой метаморфозе, и начал спускаться с холма. Его ждала дальняя дорога.
