Банкирская семья Ротшильдов происходила от бедняков из еврейского гетто во Франкфурте. Жестокий закон германского города запрещал евреям появляться за пределами гетто, но евреи повернули это иначе: закон придавал им уверенность в себе и в их рьяной заботе о сохранении своей культуры любой ценой.

Мейер Амшель был первым из Ротшильдов, кто в конце XVIII века накопил состояние, давая деньги в рост. Прежде всего Мейер Амшель сблизился с семейством могущественных князей Турна и Таксиса. Вместо того чтобы оказывать услуги разным клиентам, он добился того, что стал первым банкиром этих князей. Во-вторых, он не допускал в свой бизнес чужих — только своих детей и близких родственников. Чем более сплоченной и единой становилась семья, тем большее могущество она приобретала. Вскоре бизнес повели пять сыновей Мейера Амшеля. На смертном одре, в 1812 году, Мейер Амшель отказался назвать основным наследником одного из них. Вместо этого он передал дело всем пятерым, завещав им хранить семейные традиции, держаться вместе, не поддаваться опасности расточительства и не допускать вторжения чужаков.

Заменив Мейера Амшеля в управлении делом, сыновья решили, что можно значительно увеличить состояние, если надежно закрепиться в финансовых делах Европы в целом, а не связывать себя с одной страной или княжеским домом. Один из пяти братьев, Натан, уже открыл магазин в Лондоне. В 1813 году Джеймс переехал в Париж. Амшель остался во Франкфурте, Соломон устроился в Вене, а младший, Карл, поехал в Неаполь. Связав воедино все сферы влияния, они смогли укрепить свои позиции на европейских финансовых рынках.

Такая расширенная сеть, разумеется, сделала Ротшильдов уязвимыми для той самой опасности, от которой предостерегал их отец: расточительство, рассеяние, разделение. Они избежали этой опасности и утвердились как мощнейшая сила в европейских финансах и политике, еще раз применив стратегию гетто — не принимать чужаков, концентрировать свои силы. Ротшильды разработали самую быструю систему курьерской почты в Европе, позволившую им узнавать новости о событиях раньше всех конкурентов. Они фактически стали обладателями монополии на информацию, а их переписка велась на франкфуртском диалекте идиш, закодированном так, что расшифровать его могли только сами братья. Перехватывать их корреспонденцию не имело смысла — никто не мог ее понять. «Даже самые видные банкиры не могут найти путь в лабиринте Ротшильдов», — признал финансист, попытавшийся проникнуть в клан.

В 1824 году Джеймс Ротшильд решил, что настало время жениться. Он обсудил этот вопрос с семьей, ведь речь шла о том, что в клан Ротшильдов войдет чужой человек, который может выдать их секреты. Поэтому Джеймс решил найти себе жену внутри семьи и выбрал дочь своего старшего брата Соломона. Братья были в восторге — они считали, что это блестящее решение вопроса о женитьбе. Выбор Джеймса теперь стал линией поведения и для других членов семьи. Два года спустя Натан выдал свою дочь замуж за сына Соломона. В последующие годы пять братьев заключили восемнадцать браков между своими детьми, из них шестнадцать — между двоюродными братьями и сестрами.

«Мы — как часовой механизм: каждая деталь необходима», — говаривал один из братьев, Соломон. Как в часах, каждый раздел бизнеса развивался в гармонии со всеми остальными, а внутренняя работа была не видна миру, который лишь наблюдал за движением стрелок. В то время как другие богатые и могущественные семьи страдали от тяжелых финансовых потрясений бурной первой половины XIX века, сплоченным Ротшильдам удалось не только выстоять, но и увеличить свое невероятное состояние.

Гусак и конь

Гусак, щипля траву на выгоне, посчитал оскорбительным для себя соседство с конем, что пасся поодаль. Злобно шипя, он обратился к тому: «Я конечно же более благородное и совершенное животное, чем ты, ибо все твои возможности и способности сводятся к одной-единственной. Я же могу ходить по земле, как и ты, однако у меня есть еще и крылья, на которых я поднимаюсь в небо.

Если же я захочу, то могу и плавать в прудах и озерах, освежаясь в прохладной воде. Я наделен свойствами птицы, рыбы и четвероногого».

Конь, презрительно фыркнув, отвечал: «Верно, что ты освоил три стихии, однако не выглядишь достойно ни в одной из них. Ты летаешь, это правда, но твой полет так тяжел и неуверен, что не дает тебе права равняться с жаворонком или ласточкой. Ты можешь плавать по глади вод, но не способен жить в воде, подобно рыбам. Ты не можешь ни кормиться в этой стихии, ни скользить в глубинах. А когда ты ходишь, а лучше сказать, ковыляешь по земле на своих кривых коротких лапках, вытянув длинную шею, шипя на всех встречных, то вызываешь лишь смех у всех, кто тебя видит. Признаю, я действительно создан только для передвижения по земле, но как изящно мое сложение! Как соразмерны все члены! Как гармонично все мое тело! Как велика моя сила! Как поразительна моя скорость! Уж лучше быть предназначенным для одной стихии и быть в ней великолепным, чем быть гусаком повсюду!»

Из «Басен» Джона Айкина,

1747–1822