Приблизительно в 1920-е годы немецкий писатель Бертольд Брехт обратился к идеям коммунизма. С тех пор его пьесы, эссе и стихи отражали его революционный пыл, причем идеологические положения он старался излагать предельно четко и ясно. Когда к власти пришел Гитлер, Брехт и его коллеги-коммунисты были взяты на заметку. У писателя было много друзей в Соединенных Штатах — американцев, которые симпатизировали его взглядам, а также немецких интеллигентов, ускользнувших от Гитлера. В 1941 году Брехт эмигрировал в США и поселился в Лос-Анджелесе, где надеялся зарабатывать на жизнь, занимаясь кино.

В последующие несколько лет Брехт писал киносценарии с выраженной антикапиталистической направленностью. В Голливуде ему не очень везло, поэтому в 1947 году он решил возвратиться в Европу. Но в тот же год Комиссия Конгресса США по расследованию антиамериканской деятельности начала следствие по поводу предполагаемого проникновения коммунистического влияния в Голливуде. Комиссия начала собирать материалы на Брехта, который не скрывал, что исповедовал марксизм, и 19 сентября 1947 года, буквально за месяц до его запланированного отъезда из Америки, писатель получил повестку, предписывающую ему предстать перед Комиссией. Кроме Брехта повестки получили и другие сценаристы, режиссеры и продюсеры; эта группа стала известна как Девятнадцать из Голливуда.

Прежде чем отправиться в Вашингтон, Девятнадцать из Голливуда собрались, чтобы обсудить план действий. Они решили идти на столкновение. Вместо того чтобы отвечать на вопросы об их принадлежности к коммунистической партии, они решили огласить подготовленные заранее заявления, которые поставят под сомнение авторитет Комиссии и будут оспаривать обвинения в антиконституционной деятельности. Даже если это приведет к тюремному заключению, решили они, таким образом удастся добиться гласности.

Брехт не согласился. Что хорошего, спрашивал он, в том, чтобы изображать мучеников, при этом мало у кого в обществе вызывая симпатию, если в процессе на много лет лишишься возможности ставить свои пьесы и продавать сценарии? Он был уверен в том, что по уму они превосходят членов Комиссии. Так к чему опускаться до уровня их оппонентов, вступая с ними в дискуссии? Почему бы не перехитрить Комиссию, притворившись, что они готовы сдаться, а на самом деле тонко посмеяться над ней? Девятнадцать вежливо выслушали доводы, но решили следовать намеченному плану, предоставив Брехту действовать по своему усмотрению.

Комиссия вызвала Брехта на 30 октября. От него ожидали того же поведения, что и от Девятнадцати, которые предстали перед Комиссией раньше. Ожидалось, что он будет спорить, откажется отвечать на вопросы, будет оспаривать право Комиссии на проведение слушания, возможно, даже выкрикивать оскорбления. К их глубочайшему удивлению, однако, Брехт демонстрировал лояльность. Он надел костюм (чего почти никогда не делал), курил сигару (он прознал, что председатель Комиссии был заядлым курильщиком сигар), вежливо и уважительно отвечал на вопросы.

В отличие от других свидетелей, Брехт ответил на вопрос о принадлежности его к коммунистической партии: он не является ее членом, сказал он, — и надо же, это оказалось правдой. Один из членов Комиссии спросил: «Правда ли, что вы написали несколько революционных пьес?» Брехт написал много пьес с открыто коммунистическими лозунгами, но он ответил: «Я написал много антигитлеровских песен, стихов и пьес, и, разумеется, их можно счесть революционными, потому что конечно же я выступал за свержение фашистского режима». Это заявление приняли без возражений.

Брехт говорил по-английски очень неплохо, но для дачи показаний воспользовался услугами переводчика, и такая тактика позволила ему вести тонкую лингвистическую игру. Когда члены Комиссии находили высказывания коммунистической направленности в английских переводах его стихов, он повторял строки по-немецки для переводчика, который заново переводил их; в результате они каким-то образом приобретали вполне невинное звучание. В какой-то момент член Комиссии продекламировал революционное стихотворение по-английски и спросил Брехта, он ли это написал. «Нет, — ответил тот.— Я написал стихи по-немецки, и они очень отличались от этих». Уклончивые ответы писателя беспокоили членов Комиссии, но из-за его вежливого тона и признания их авторитета было просто невозможно на него сердиться.

После короткого — не более часа — опроса члены Комиссии решили, что этого достаточно. «Большое спасибо, — сказал председатель, — вы образцовый свидетель». Его не только освободили, но и обещали поддержку в случае недоразумений с иммиграционными властями. На другой день Брехт покинул Соединенные Штаты, чтобы никогда не возвращаться.

Вольтер жил в изгнании в Лондоне как раз в то время, когда антифранцузские настроения достигли самой высокой точки. Однажды, прогуливаясь по улицам, он был окружен озлобленной толпой. «Вздернем его, вздернем француза!» — кричали в толпе. Вольтер спокойно обратился к сборищу со следующими словами: «Англичане! Вы хотите убить меня за то, что я француз. Разве я уже недостаточно наказан тем, что не рожден англичанином?» В ответ на эти слова толпа разразилась приветственными криками и, не тронув, проводила его до самого дома.

Клифтон Фадиман.

«Коричневая книжечка анекдотов», 1985