3
Плавая с угрями
Саудади, пятница, четыре часа утра. Двое агентов и проволочный жокей в подвальной камере старого управления Полиции Зоны на углу Юнимент и По трудились над клиентом.
Помещение было тесное и холодное, оборудованное сложной системой потолочных ламп, с ретробольничными потрескавшимися белыми кафельными плитками на полу. Клиент был привязан ремнями к столу из нержавеющей стали; трубки торчали из многих его естественных отверстий. Ему в мозг ввели проволоку, и при каждом новом ее перемещении клиент издавал щенячий визг или сучил конечностями. Никто не ожидал особых результатов. Шел период калибровки. Проволочный жокей то и дело, откинувшись на стуле, отводил глаза от зеленых окуляров и массировал копчик. Он устал и сам не понимал, чего ищет. Клиент, новочеловек с характерной ударной волной ярко-рыжих волос, принимал новые позы и выражения с очередным сдвигом проволоки.
Клиент был наг, дергался в слабых конвульсиях и выделял феромоны широкого спектра действия. Он, казалось, рад был угодить им. Он рассеянно смеялся и подмигивал. Закатывал глаза, словно желая заглянуть себе в голову, и произносил, подделываясь под актера из старых фильмов:
– Нынче вечером видок у меня неважнецкий.
– Надо оператора позвать, – предложил проволочный жокей. – Тогда мы узнаем все, что знает этот чужак.
Агенты переглянулись.
– Ну и организуй это, если хочешь, – сказал один.
Никому не хотелось. Вызвать оператора означало признать провал. Все трое бросали нервные взгляды на четвертого человека в камере.
У женщины был вид крутой и безжалостный, достижимый лишь основательной перекройкой. Светлые волосы коротко острижены. Она стояла неподвижно, как статуя, источая слабую ауру скучающей сексуальности, словно спустилась сюда лишь оттого, что ей нечем было больше заняться в этот час пятничной ночи, когда хозяин собаку на улицу не выгонит. Карьера ее началась года за два до этих событий, под начальством Ленса Эшманна, легендарного следователя Полиции Зоны, ныне покойного. Не продвинувшись дальше его ассистентки, женщина тем не менее задержалась в управлении даже после того, как Эшманн сгинул в Зоне Явления, окружавшей Саудади. Ходили слухи, что у нее связи с крупными шишками, но никто в точности не знал, какими именно; собственно, агенты не могли взять в толк, какого вообще хрена она тут делает. Они рады были бы поступить по ее совету, но им совсем не нравилось, как она смотрит на яркие лампы и грязный воздух над головой клиента, так что агенты вздохнули с облегчением, когда спустя час ассистентка ушла на линию.
– Пришлите мою машину ко входу в управление, – сказала она. И агентам: – Ребята, придется снова. Нет, я имею в виду именно это.
Она уже была на полпути к выходу из здания, когда клиент разорвал ремни и сел на столе. Одновременно все присутствовавшие в камере услышали, как тихий мягкий голос говорит:
– Меня зовут Перлант, я из будущего.
Тут ситуация принялась стремительно меняться. Выкройка ассистентки активировалась и перехватила контроль над окружением, тщательно заглушая любую электромагнитную активность, кроме собственной. Свет погас. Сигнальная проводка жокея вырубилась. Выкройка агентов тоже отключилась. Шесть с половиной тысяч резидентных нанокамер управления, паривших в воздухе, как рыбья икра, вспыхнули и сгорели. Что бы им удалось записать? Серебристые слизистые контуры рябили, соединяя разные участки камеры: при внимательном исследовании они оказались бы призрачными следами движения женщины на колоссальных скоростях. Каждый контакт замедлял ее на долю секунды, частично восстанавливая исходный образ, замораживая в любопытном полуобороте: вот она смотрит через плечо в угол у потолка, вот скашивает голову под нечеловеческим углом, вот лицо ее озаряется жизнерадостной улыбкой.
Через пятнадцать секунд после запуска процедуры выкройка ассистентки отключилась. Агенты валялись в противоположных углах камеры. Проволочный жокей сидел, прижавшись спиной к стене, блюя и тяжело дыша, скованно вытянув перед собой ноги. Один его глаз вывалился из глазницы и повис на ниточке, второй словно бы утонул в черепе. Тело новочеловека медленно скатилось со стола под ноги ассистентке. Она посмотрела на него пару мгновений, будто ожидая развития событий, затем развернулась и вышла. Нанокамеры активировались снова. В камере некоторое время было тихо, затем послышались негромкие булькающие звуки: это опорожнялся кишечник проволочного жокея.
В переулке, отходящем от Туполев-авеню, под вертикальными струями ливня парило облаченное в темно-синюю куртку от Сэди Барнэм тело человека по имени Тони Рено, выполняя медленные, как у плывущей рыбы, движения футах в восьми над тротуаром. Тони был мертв. На сцене уже появились люди в униформе, возглавляемые худощавым полицейским по фамилии Эпштейн. Тони висел, отвернувшись от них и подставив спину дождю, выгнувшись и бескостно болтая конечностями. Вода стекала по его рукам и ногам, заливала копам глаза, а те стряхивали ее с лиц и кутались в дождевики, моргая, точно стайка вылезших на свет бесформенных зверей.
– Вот в таком положении вы его и нашли? – предположила ассистентка.
– Нет. Он находился ниже.
– Трудно начать с более низкой позиции, чем Тони.
Эпштейн проигнорировал реплику.
– Когда я здесь появился, – пояснил он, – тело лежало на земле, как обычный труп. Потом стало подниматься в воздух. Не так быстро, чтобы это замечалось глазом, но, если отвернуться на некоторое время, замечаешь, что он немного прибавил высоты. Минут за двадцать он переместился вот в такое положение. – Ассистентка бесстрастно взглянула на него. Эпштейн пожал плечами. – Ну, может быть, тридцать.
– Мне нужно войти в один из тех домов, – сказала ассистентка.
– Мертвые обычно не летают, – произнес Эпштейн.
Копы барабанили в дверь, пока им не открыли. Дом был четырехэтажный, без лифта, с выкрашенными ярко-коричневой краской коридорами, где воняло средством от тараканов. К западу от Туполев-авеню до самой Радиа-Марелли все дома были такими: крольчатники, оседающие в разветвленные туннели переулков, и затопленные подземелья. Тут бродили стайки туристов, вкушая прелести преступного мира, познавая экономику дешевых борделей, футурологических стыковок и в особенности бакоферм, где при желании можно было перевоплотиться хоть в растение с далекой планеты. Ассистентка поднялась на второй этаж, распахнула окно в коридоре и уставилась вниз на плавающий труп.
– Видите что-нибудь? – поинтересовалась она.
В воздухе над телом Тони Рено что-то мерцало: очень бледная синяя рябь, подобная всенощному сиянию неоновых реклам на соседней улице. Куртка от Сэди Барнэм распахнулась, обнажая грудную клетку и подчеркивая изогнутую наготу тела ниже диафрагмы. Что ни говори, а Тони при жизни держал себя в хорошей форме. Лицо его было восково-бледным, на нем застыло выражение крайнего изумления. Трудно было сказать, каким образом его так подвесили.
– Я вижу, как на тело падает дождь, – сказал Эпштейн, – но не достигает его.
Ассистентка коротко улыбнулась.
– Таковы были амбиции Тони при жизни, – констатировала она. – Пройти между струйками дождя. Вероятно, это даст нам ключ к разгадке типа преступления, с каким мы здесь столкнулись.
Словно продолжая размышлять об этом, она еще пару минут смотрела вниз на труп. Наконец приказала:
– Опустите его на землю, если можете. Если не сможете, оставьте тут кого-нибудь понаблюдать, что случится. Я сюда пошлю отряд Полиции Зоны. И может, оператора.
Эпштейн упал духом при мысли о совместной работе с оператором. Копы переглянулись, покивали с таким видом, словно только этого и ожидали. На полпути вниз ассистентка обернулась, точно вспомнив что-то важное.
– Вы идите себе, идите, – сказала она Эпштейну.
Дождавшись, пока копы покинут здание, ассистентка вошла в первую попавшуюся квартиру. Там какой-то двуногий чужак с головой совы, просверленной в нескольких местах для подключения проводков, лежал на матрасе, а вокруг парили его собственные перья. Несколько предметов покоились на ночном столике – в том числе пара костей для игры в антрефлекс, выпавших в комбинации «Облачная башня», дешевая голограмма Тракта Кефаучи да пара украшенных искусной гравировкой титановых игл. Ассистентка прикинула, что две-три недели назад кто-то взялся было экспериментировать с воздействием этих объектов на чужацкое восприятие, да потерял интерес. В комнате пахло плесенью и голубиными гнездами. Ассистентка сделала два-три звонка, поговорила с управлением, потом постояла немного с таким видом, как будто перед ней явилась пообщаться голографическая уловка. Ничего не случилось. Однако спустя некоторое время в углу у потолка возникла зыбкая форма.
– Это ты? – ободряюще уточнила ассистентка.
– Да, – прошептал чужак на матрасе. Коротко дернулся, подняв облако перьев. – Это я. Я здесь.
У ассистентки имелся личный кабинет на пятом этаже управления, что на перекрестке Юнимент и По. Ей выделили штат, финансирование и мятно-голубой «кадиллак-родстер», ретро 1952 года, с парковочным гаражом; никто понятия не имел, как ассистентка этого добилась. «Кадиллак» часто можно было заметить рядом с баром «Кошачье танго», где ассистентка любила зависать вечерами; дважды-трижды в неделю она парковала машину у высококлассной бакофермы «Кедровая гора» на Си-стрит, где для нее разработали несколько персонализированных артистических сценариев, основанных на сюжете о жизни вымышленной домохозяйки XX столетия по имени Джоан. В роли Джоан ассистентка готовила, убирала, пользуясь «средствами для чистки», и обслуживала своего мужа так, как было принято в 1956-м: сводилось это главным образом к тому, что он, основательно поворчав, кончал ей на ногу (она почему-то находила этот экзотический аспект особенно успокаивающим). Сегодня, однако, она погрузилась в другую свою любимую сценку с «Кедровой горы»: пятизвездочный номер 121, скопированный с одноименной диорамы Сандры Шэн, где стала женщиной – безымянной, но явно жительницей того же XX века – в отеле.
Там всегда была ночь. Ассистентка нежилась в тропической жаре одноместного номера. Она стояла у окна: высокая, синеглазая, трудноопределимого возраста, одетая в черный костюм с немного подбитыми плечами и полосатую черно-серую блузку из какого-то словно бы оглазуренного материала: одежда эта с трудом скрывала ее сексуальность. Она мало чем занималась в номере. Пила ром, глядела в окно, размышляя о том, что в городе, куда бы тебя ни закинула судьба, всегда видны бледно мерцающие огни, хотя бы и за крышей соседнего здания. Радио играло кавер популярной мелодии «Рапсодия в стиле блюз». Все было так, как и должно. Сцена подводила ее к моменту, когда руки ее безразлично скользнут под нижнее белье: ассистентка не столько самоудовлетворялась, сколько занималась сексом с номером, песней и гостиницей, с каждым объектом этого изменчивого, как жидкость, мира.
На сей раз номер 121 оказался темен и расхристан. Мимо окон шмыгали миллионы серебристых угрей. В пыльных углах звучали шепотки. Она почувствовала, как распадается вокруг мир бака, разлагаясь на темные пиксельные потоки, а в следующий миг очутилась на парковочной орбите рядом с проржавевшим чужацким артефактом величиной не меньше коричневого карлика. Здесь все требовало усилий. Она плавала с угрями, снижаясь к искореженной, издырявленной поверхности. Где-то в недрах фрактального лабиринта далеко внизу женщина, похожая на ассистентку, лежала на палубе из аллотропного углерода, и белая паста сочилась из уголка ее рта. Ее с трудом можно было причислить к людям. Она была ни в сознании, ни без сознания, ни жива ни мертва. Скулы у нее были какие-то неправильные. Она выжидала. Она явилась из прошлого, она пришла из будущего; она намеревалась заговорить.
Ассистентка дернулась. Потерявшись в космосе, стараясь разместиться на равном удалении от всего во Вселенной, она услышала свой собственный слабый вопль во мраке и двинулась на этот звук. Ее рот заполнила желтоватая маслянистая жидкость. Потом она стала устало слушать, как латает ее твинк-бак. Бак сообщил, что ассистентка в панике наглоталась протеомной смеси. Оборвала главный кабель. Потеряла немного спинномозговой жидкости; до конца дня у нее из нейротипичных энерготочек будет истекать свет, но это не так уж плохо.
– Там что-то произошло, – произнесла она.
– Погрузившись, вы не должны ни двигаться, ни пытаться кричать, – упрекнул ее бак голосом заботливой мамочки.
– Я не ожидала испытать ничего подобного.
Тем временем на другом конце города Эпштейн и его бойцы все еще пытались возвратить Тони Рено на землю. Тони реагировал на удивление кокетливо для мертвеца. Стоило кому-то из отряда уцепиться за его тело, как труп аккуратно отплывал в сторонку, проделывая в воздухе любопытные плавные движения, и выгибал спину идеально ровной дугой, держа в ее фокусе некую невидимую центральную точку, а копы продолжали скакать и досадливо махать руками в двенадцати футах внизу. Поведение трупа озадачивало. Его даже можно было назвать элегантным. На Туполев-авеню зарождались утренние пробки; деловой центр стоял глухо.