27

Рут Бернхардс смотрела то на Сигурда Оли, то на Элинборг и никак не могла взять в толк, что они из полиции. Сигурду Оли пришлось трижды повторить, пока она наконец не собралась с мыслями и не спросила, чего они хотят. Элинборг изложила суть дела. Было десять часов утра. Они стояли на лестничной площадке многоквартирного дома такого же типа, что и жилище Эрленда, разве что здесь было грязнее, ковер более вытертый и на этажах сильно пахло сыростью.

Удивление Рут удвоилось после того, как Элинборг объяснила, почему они пришли.

— Учеба в Лейпциге? — переспросила она. — Что же вас тут заинтересовало? Почему?

— Можем быть, зайдем внутрь ненадолго? — предложила Элинборг. — Мы не задержим вас.

Рут призадумалась, все еще пребывая в сомнениях, но потом открыла перед ними дверь. Они прошли в маленькую прихожую, а потом в гостиную. Спальни находились справа, а кухня за гостиной. Рут предложила им сесть и спросила, не желают ли они чая или чего-нибудь еще. Она извинилась и призналась, что ей еще не приходилось общаться с полицией. Женщина совершенно растерялась и застыла в дверях кухни. Элинборг решила, что приготовление чая поможет Рут собраться с мыслями, поэтому, к неудовольствию Сигурда Оли, приняла предложение. Он вовсе не собирался тут чаевничать и строил гримасы Элинборг. Она только улыбнулась в ответ.

Накануне Сигурду опять позвонил мужчина, потерявший жену и ребенка в результате аварии. Они с Бергторой только вернулись от врача, который сообщил им, что все складывается самым наилучшим образом, плод развивается хорошо, им не о чем беспокоиться. Однако слова врача не произвели должного эффекта. Он уже и раньше говорил им то же самое. Супруги сидели на кухне и обсуждали, не без некоторого трепета, будущее, и тут зазвонил телефон.

— Я не могу говорить с вами сейчас, — отрезал Сигурд Оли, поняв, кто его собеседник.

— Не хочу вас беспокоить, — извинился мужчина, всегда исключительно вежливый. Он держался ровно, тон его голоса никогда не менялся, спокойный, даже флегматичный. Сигурд Оли связывал это с действием успокоительных средств.

— Да уж, — согласился полицейский, — не беспокойте меня больше.

— Просто хочу поблагодарить вас, — сказал мужчина.

— Не стоит, я ничего не сделал, — возразил Сигурд Оли. — Вам не за что меня благодарить.

— Думаю, мне стало лучше.

— Хорошо, — прибавил Сигурд Оли.

На том конце провода молчали.

— Я ужасно по ним тоскую, — признался мужчина.

— Это понятно, — ответил Сигурд Оли, взглянув на Бергтору.

— Не хочу сдаваться. Ради них. Буду бороться за себя.

— Правильно.

— Простите за беспокойство. Не знаю, почему я вам все время звоню. Это было в последний раз.

— Ничего страшного.

— Я справлюсь.

Сигурд Оли уже собрался попрощаться со своим собеседником, как тот неожиданно бросил трубку.

— Как у него дела? — спросила Бергтора.

— Надеюсь, неплохо, — пожал плечами Сигурд Оли. — Впрочем, не знаю.

Сигурд Оли и Элинборг слышали, как Рут готовит чай на кухне. Потом она появилась с чашками и сахарницей и спросила, не нужно ли им молока. Элинборг повторила то, что уже сказала в дверях: они разыскивают студентов-исландцев, обучавшихся в Лейпциге. Еще она добавила, что, возможно, — это только предположение, повторила Элинборг, — кто-то из них связан с исчезновением человека в Рейкьявике в конце шестидесятых годов.

Рут слушала, не перебивая, пока в кухне не засвистел чайник. Она вышла и вернулась с чайником и печеньем на тарелке. Элинборг знала, что женщине, должно быть, около семидесяти лет, но она хорошо выглядела для своего возраста. Стройная, такого же роста, как сама Элинборг, волосы покрашены в каштановый цвет. Лицо вытянутое, взгляд серьезный, усиленный морщинами. Однако улыбка, которой она не часто баловала, была очень приятная.

— И вы предполагаете, что пропавший человек учился в Лейпциге? — спросила она.

— У нас пока нет определенной версии, — вступил в разговор Сигурд Оли.

— О каком исчезновении вы говорите? — уточнила Рут. — Я не помню, чтобы в новостях… — У нее на лице изобразилось сосредоточенное выражение. — Кроме весеннего сообщения об озере Клейварватн. Вы пришли поговорить о скелете из озера, так?

— Точно, — улыбнулась Элинборг.

— Это связано с Лейпцигом?

— Мы не знаем, — ответил Сигурд Оли.

— Но все же вам что-то известно, раз вы пришли сюда, чтобы побеседовать с бывшей студенткой Лейпцигского университета, — твердым голосом проговорила Рут.

— У нас есть кое-какие зацепки, — призналась Элинборг. — Но их недостаточно, чтобы что-либо утверждать, поэтому мы надеемся, что вы поможете что-то прояснить.

— Как же это связано с Лейпцигом?

— Пропавший человек, может быть, вовсе и не связан с ним, — опять вступил в разговор Сигурд Оли, но тон его стал более резким. — Вы прервали свое обучение в ГДР через полтора года после начала. — Сигурд Оли попытался сменить тему разговора. — Вы не закончили учебу, не так ли?..

Не ответив на его вопрос, Рут разлила чай по чашкам, добавила в свою чашку молоко и принялась задумчиво размешивать сахар маленькой ложечкой.

— В озере нашли мужчину, так? Вы ведь сказали «мужчина», не правда ли?

— Да, — подтвердил Сигурд Оли.

— Если не ошибаюсь, вы работаете учителем? — спросила Элинборг.

— Я получила педагогическое образование после возвращения домой, — объяснила Рут. — Мой муж тоже был учителем. Учителя начальной школы. Мы недавно разошлись. Я больше не преподаю. Возраст. Никому больше не нужна. Когда человек выходит на пенсию, жизнь заканчивается.

Она отхлебнула чаю. Сигурд Оли и Элинборг последовали ее примеру.

— Квартира осталась у меня, — снова заговорила Рут.

— Всегда грустно, когда… — начала было Элинборг, но Рут прервала ее, точно ей не требовалось сочувствие незнакомой женщины, да еще находящейся при исполнении.

— Мы все были социалистами, — провозгласила Рут, посмотрев на Сигурда Оли. — Все, кто был в Лейпциге.

Она замолчала, мысленно обратив взгляд на годы своей молодости, когда вся жизнь была впереди.

— У нас были идеалы, — проговорила Рут, обращаясь к Элинборг. — Не знаю, исповедует ли их кто-нибудь теперь. Я имею в виду молодежь. Мы искренне верили в лучшую и более справедливую жизнь. Не думаю, что в наши дни кто-либо ломает голову над такими вопросами. Сейчас все озабочены только тем, чтобы больше заработать. Тогда никто и не помышлял о богатстве и собственности. В те времена еще не существовало общества потребления. У людей не было ничего, кроме красивых идеалов.

— Построенных на лжи, — присовокупил Сигурд Оли. — Разве не так? По большей части?

— Не знаю, не знаю, — проговорила Рут. — Построенных на лжи? Что есть ложь?

— Нет, — возразил Сигурд Оли на удивление резко. — Я хочу сказать, что коммунизм отвергнут повсюду в мире, за исключением тех мест, где права человека беспардонно нарушаются, как, например, на Кубе или в Китае. Теперь найдется мало таких людей, которые готовы признаться в том, что они были коммунистами. Это почти что оскорбление. Раньше, похоже, было не так?

Элинборг посмотрела на него с укором. Она просто ушам своим не верила. Сигурд Оли принялся учить эту женщину! Хотя Элинборг всегда ожидала чего-нибудь подобного с его стороны. Ей было известно, что Сигурд голосовал за консерваторов. Иногда он разглагольствовал об исландских социалистах в таком духе, что им следовало бы хорошенько вычистить свой порог, ведь они защищали общественную систему, заранее зная о ее непригодности, систему, которая не предлагала ничего другого, кроме диктатуры и угнетения там, где она продержалась дольше всего. Точно коммунисты не выплатили свой долг перед прошлым, ведь они прекрасно понимали, куда ведут народ, поэтому должны понести ответственность за ложь. Возможно, Рут показалась Сигурду Оли более удобной мишенью, чем другие. А может быть, у него просто закончилось терпение.

— Вы были вынуждены прервать обучение, — вклинилась в разговор Элинборг, чтобы сменить тему.

— В наших представлениях не было ничего постыдного, — продолжала Рут, впившись взглядом в Сигурда Оли. — И они не изменились. Социализм, в который мы верили и верим, — это та самая идеология, что позволила поставить на ноги рабочее движение, гарантировать подобающий уровень жизни, бесплатное медицинское обслуживание, если с вами или членами вашей семьи случится беда. Благодаря социалистическим идеям вы смогли получить образование, чтобы работать в полиции, пользоваться системой всеобщего страхования и социальных гарантий. Но все это даже не идет в сравнение с социалистическими принципами, по которым мы все — и вы, и я, и она — в той или иной степени живем, если упростить дело. Речь идет о социализме, который делает нас всех человечными. Так что, юноша, не стоит насмехаться надо мной!

— Вы так уверены, что всем этим мы и в самом деле обязаны социализму? — не сдавался Сигурд Оли. — Если не ошибаюсь, систему всеобщего страхования ввели консерваторы.

— Пустословие, — возразила Рут.

— А Советский Союз? — не унимался Сигурд Оли. — Как быть с тотальной ложью там?

Рут помолчала, а потом спросила:

— Почему вы решили отыграться на мне?

— Я вовсе не отыгрываюсь на вас, — отмахнулся Сигурд Оли.

— Иногда люди считают необходимым занять твердую позицию, — заговорила Рут. — Возможно, это было нужно только в те времена. Но вы не вправе судить. Потом наступает другая эпоха, меняется менталитет, меняются сами люди. Неизменного не существует. Я не понимаю вашу злость. Откуда она происходит?

Рут пристально посмотрела на Сигурда Оли и повторила:

— Откуда такая злость?

— Я не хотел ссориться, — ответил Сигурд Оли. — Это вовсе не входило в мои задачи.

— Скажите, вы не помните человека по имени Лотар, который тоже был в Лейпциге? — спросила Элинборг, чувствуя себя страшно неловко. Она надеялась, что Сигурд Оли извинится и уйдет в машину, но он, не дрогнув, продолжал сидеть рядом с ней на диване и глазеть на Рут. Тогда она добавила: — Его звали Лотар Вайзер.

— Лотар? — повторила Рут. — Да. Он еще говорил по-исландски.

— Точно! — обрадовалась Элинборг. — Вы помните его?

— Плохо, — ответила Рут. — Он иногда ужинал с нами в студенческом общежитии. Но я была с ним едва знакома. Я страшно тосковала по дому и… Условия оказались не очень хорошими, плохое жилье и… я… Все это было не для меня.

— Безусловно, после войны не приходилось рассчитывать на многое, — поддержала ее Элинборг.

— Просто ужасно, — добавила Рут. — Восстановление Западной Германии происходило в десять раз быстрее, к тому же им помогали другие западные державы. В Восточной Германии все шло очень медленно, если вообще шло.

— По нашим сведениям, Лотар преследовал цель привлечь студентов к сотрудничеству с органами, заставить молодых людей участвовать в доносительстве, — вмешался Сигурд Оли. — Вас это как-то коснулось?

— Мы находились под колпаком, — ответила Рут. — Нам это было известно и ни для кого не оставалось секретом. Немцы даже придумали специальный термин — «гражданская бдительность», эвфемизм для контроля над личностью. Люди должны были добровольно сообщать о случаях отклонения от социалистического мировоззрения. Мы, естественно, так не поступали. Никто из нас. Я никогда не замечала, чтобы Лотар как-то особенно пытался завербовать исландцев. Ко всем иностранным студентам были приставлены так называемые опекуны, к которым можно было обратиться за помощью и которые следили за нами. Лотар считался как раз таким «опекуном».

— Вы поддерживаете отношения с вашими бывшими товарищами по Лейпцигу? — поинтересовалась Элинборг.

— Нет, — ответила Рут. — У меня уже давно нет никаких известий от них. Мы потеряли связь, во всяком случае, я. После возвращения из Германии я вышла из партии. Точнее, не вышла, но просто мой энтузиазм несколько утих. Можно сказать, я ушла в тень.

— Мы составили список студентов, которые находились в Лейпциге одновременно с вами: Карл, Храбнхильд, Эмиль, Томас, Ханнес…

— Ханнеса выгнали из университета, — прервала Рут Сигурда Оли. — Если не ошибаюсь, он прекратил посещать лекции по политинформации, не ходил на демонстрации по случаю Дня независимости и в целом выпал из компании. Мы должны были участвовать во всех политических мероприятиях. К тому же летом требовалось работать на благо социализма в деревне и в угольных шахтах. По-моему, Ханнес был не согласен с тем, что видел и слышал. Ему хотелось поскорее закончить учебу, но не вышло. Вам, возможно, стоит поговорить с ним. Если он еще жив. Я этого не знаю.

Рут перевела взгляд с Сигурда Оли на Элинборг.

— Может быть, вы нашли как раз его в озере? — предположила она.

— Нет, — уверила ее Элинборг. — Это не Ханнес. По нашим сведениям, он живет в Сельфоссе и управляет отелем.

— Мне помнится, что, вернувшись на родину, он написал о своем лейпцигском опыте, и старые партийцы осудили его за это. Нацепили на него ярлыки предателя и лжеца. Зато консерваторы приветствовали точно блудного сына и чуть ли не на руках носили. Я даже вообразить не могу, чтобы это имело для него какое-нибудь значение. По-моему, Ханнес просто хотел рассказать правду, какой она ему представлялась, но и за это, естественно, нужно было заплатить. Я встретила его однажды спустя много лет. Он находился в страшно подавленном состоянии, стал замкнутым. Возможно, Ханнес думал, что я все еще состою в партии, хотя это было не так. Поговорите с ним. Он был лучше знаком с Лотаром. Я ведь провела мало времени в Лейпциге.

Когда полицейские уселись в машину, Элинборг набросилась с упреками на Сигурда Оли за то, что тот позволил себе смешать политические взгляды с уголовным расследованием. Нужно сдерживать себя и не набрасываться на людей, особенно на уважаемую и одинокую женщину.

— Что на тебя, собственно, нашло? — возмущалась Элинборг, когда они отъехали от дома. — Никогда не слышала такую чушь! О чем ты думал? Я тоже хочу знать, как и Рут: откуда такая злость?

— Э-э-э… не знаю, — отмахнулся Сигурд Оли. — Мой отец был таким коммунистом, каких свет не видывал, — добавил он, и Элинборг впервые услышала, чтобы ее коллега говорил о своем отце.

Едва Эрленд вошел в свою квартиру, как тут же зазвонил телефон. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, кто такой Бенедикт Йоунссон на том конце провода. В конце концов инспектор вспомнил, что это тот человек, который в свое время принял на работу Леопольда.

— Надеюсь, я вас не побеспокоил? — вежливо осведомился Бенедикт, представившись.

— Нет, — ответил Эрленд. — Что-то…

— Я по поводу этого человека…

— Человека? — переспросил Эрленд.

— Из посольства ГДР или торгового представительства, ну, как его там… — запутался Бенедикт. — Тот, который просил меня принять Леопольда на работу. Он еще угрожал мне тем, что производитель в Германии может принять меры против нас, если я откажусь.

— А, — сообразил Эрленд. — Толстяк? Так что?

— Мне кажется, — сообщил Бенедикт, — что он немного говорил по-исландски. Даже, думаю, очень хорошо говорил на нашем языке.