В 1718 году Бенджамина Франклина (1706-1790) отправили в Бостон, где он стал подмастерьем в типографии своего брата Джеймса. Мальчик мечтал стать настоящим писателем. В типографии он не только освоил работу на печатных станках, но и научился редактировать рукописи. В книгах и газетах не было недостатка, и он черпал оттуда образчики хорошего литературного стиля. О лучшем месте Бенджамин и мечтать не мог.

Ученичество продолжалось, Бенджамин, занимаясь самообразованием, набирался знаний из книг, отточил он и умение писать. И вот в 1722 году ему наконец представилась превосходная возможность заявить о себе как о литераторе — его сводный брат собрался выпускать газету, которая получила название «Новоанглийские куранты». Бенджамин забросал Джеймса идеями и сюжетами статей, которые готов был написать. Однако, к великому его разочарованию, брат заявил, что не намерен все это публиковать. «Куранты» — слишком солидное издание, писанина Бенджамина не годится для публикации, ей недостает зрелости.

Бенджамин понимал, что спорить с Джеймсом бессмысленно — тот отличался редким упрямством. Юноша размышлял об этой ситуации, и внезапно его осенило: что, если начать писать письма в «Куранты» от лица вымышленного персонажа? Если написать хорошо, Джеймс ни за что не догадается, что они от Бенджамина, и письма будут опубликованы. И мы еще посмотрим, кто посмеется последним!

Как следует все обдумав, он решил, что вымышленным персонажем станет молодая женщина по имени Сайленс Дугуд, имеющая свое мнение, часто весьма оригинальное, обо всем, что происходит в Бостоне. Желая придать образу достоверность, Бенджамин часами размышлял о Сайленс, во всех подробностях сочинял ей прошлое и так глубоко проник в выдуманный образ, что стал думать о нем как о живом человеке. Он словно погружался в мысли Сайленс, слышал ее голос, самобытный, реальный.

Отправив в «Куранты» первое, довольное длинное письмо, Бенджамин ждал результата. Он был радостно удивлен, увидев, что брат опубликовал его, снабдив комментарием от редакции, в котором призывал корреспондентку присылать еще письма. Похоже, Джеймс счел, что письмо написал кто-то из признанных в городе литераторов, воспользовавшись псевдонимом, настолько оно было легким, остроумным и саркастичным, — ему даже в голову не пришло, что автор — его брат Бенджамин. Джеймс продолжал публиковать письмо за письмом, и вскоре они стали самой популярной рубрикой «Курантов».

В типографии Бенджамину поручали все более ответственные задания, да и в газете он проявил себя способным редактором. Чувствуя гордость за свои достижения, юноша решился и в один прекрасный день признался Джеймсу, кто является истинным автором писем Дугуд. Бенджамин ожидал похвал и восторгов, потому реакция брата удивила его — Джеймс негодовал, чувствуя себя одураченным. Он так и не сменил гнев на милость, был с Бенджамином все более неприветлив, даже жесток. Работать с ним стало просто невозможно, и спустя несколько месяцев, осенью 1723 года, отчаявшийся Бенджамин решился бежать из Бостона, порвав с братом и всей семьей.

После долгих скитаний он добрался до Филадельфии и принял решение обосноваться там. Семнадцатилетний мальчишка, без денег и никого не знавший в городе, Бенджамин все же, непонятно почему, был полон радостных надежд. За пять лет службы у брата юноша многому научился и разбирался в типографском и издательском деле получше, чем люди вдвое старше его. Он умел работать, был амбициозен, собран и дисциплинирован. К тому же он оказался талантливым писателем. Ничто более не сковывало его свободу — Бенджамин решил, что непременно покорит Филадельфию.

В первые же дни, немного осмотревшись, юноша преисполнился даже большей уверенности. Две книгопечатни, имевшиеся на тот момент в городе, сильно уступали даже самой слабой бостонской типографии, а уровень материалов в местной прессе был ниже всякой критики. Для человека, готового исправить положение дел и настроенного решительно, это означало безграничные возможности.

В самом скором времени Бенджамин нашел место в одной из двух типографий города, владельцем которой был некто Сэмюел Кеймер. В те времена Филадельфия еще была небольшой и довольно провинциальной, так что слух об одаренном новичке разлетелся стремительно.

Губернатор колонии Пенсильвания сэр Уильям Кейт лелеял честолюбивые мечты о превращении Филадельфии в культурный центр и считал, что двух типографий здесь явно недостаточно. Прослышав о Бенджамине Франклине и его литературном таланте, он встретился с ним. По- видимому, на губернатора произвел большое впечатление ум молодого человека, так как Франклину было предложено открыть собственную типографию при поддержке правительства. Кейт сообщил ему, что субсидирует закупку оборудования и материалов в Лондоне и предложил юноше отправиться в Англию, чтобы лично проследить за их приобретением. Он пообещал снабдить его деньгами и рекомендательными письмами.

Франклин не мог поверить в такое сказочное везение. Считаные месяцы назад он был жалким подмастерьем у сводного брата. Теперь же, благодаря щедрому и предприимчивому губернатору, вот-вот откроет собственное дело, начнет издавать газету, к его голосу будут прислушиваться в городе — а ведь ему нет еще и двадцати!

Сборы в Лондон шли, но задаток, который посулил Кейт, Франклин так и не получил. Правда, спустя некоторое время от губернатора пришел ответ, в котором объяснялось, что причин для тревоги нет — рекомендательные письма будут ожидать его уже в Англии. Итак, ничего не сообщив Кеймеру о своих намерениях, юноша уволился и отправился в путешествие через Атлантику.

Высадившись в Англии, Франклин обнаружил, что ни писем, ни денег нет. Решив, что это недоразумение, он бросился разыскивать представителя губернатора, которому можно было бы рассказать о договоренности и попросить помощи. Отчаявшись, он поделился горем с богатым филадельфийским купцом, и тот открыл ему глаза — губернатор Кейт был безответственным болтуном. Он постоянно что-нибудь кому-нибудь обещал, желая произвести впечатление своими полномочиями. Однако энтузиазма редко хватало больше, чем на неделю, Кейт выдыхался и терял интерес к очередному прожекту. Никаких денег у него и не было, а характер губернатора был столь же ненадежным, сколь и посулы, на которые он был горазд.

Поняв, что его обманули, Франклин обдумал свое положение. Больше всего огорчало не то, что он остался вдали от дома один и без денег, — в те времена не было, пожалуй, места более притягательного для молодого человека, чем Лондон, он сумеет освоиться и пробить себе дорогу. Печалило другое — то, что он так ошибся в Кейте, оказался наивным и легковерным простачком.

К счастью, в Лондоне книгопечатное дело было весьма развито, и уже через несколько недель Франклин нашел место в одной из крупных типографий. Чтобы поскорее забыть о Кейте и своем фиаско, Бенджамин с головой окунулся в работу, поражая своего нанимателя умелым обращением с разными станками и редакторским мастерством. С другими работниками юноша ладил, однако был удивлен странной британской традицией: пять раз в день его собратья печатники устраивали перерыв, чтобы пропустить по пинте пива. Это придавало им сил для работы, по крайней мере, так они говорили. Предполагалось, что Франклин, как и все рабочие в их цеху, будет еженедельно делать взнос в пивной фонд, но юноша платить отказался — он не был намерен присоединяться к возлияниям в рабочее время, а сама мысль о том, что он должен отдавать часть заработанных нелегким трудом денег на то, чтобы другие разрушали свое здоровье, вызвала у него искреннее негодование. Бенджамин честно заявил о своих принципах, и печатники, казалось, спокойно восприняли его отказ платить.

Однако по прошествии нескольких недель стали происходить непонятные вещи: что ни день Бенджамина отчитывали за какой-нибудь недочет; в текстах, кропотливо им выверенных, откуда ни возьмись появлялись опечатки. Ему стало казаться, что он сходит с ума. Продлись это еще какое-то время, и увольнение было бы неизбежным. Очевидно, кто-то вставлял ему палки в колеса, но, когда он пожаловался коллегам, те списали все на нечистую силу, объяснив, что у них в цеху время от времени появляется злокозненный призрак. Наконец, смекнув что к чему, Франклин согласился вносить деньги в пивной фонд, после чего опечатки внезапно испарились вместе с призраком.

После этого происшествия и множества других ошибок, совершенных им во время жизни в Лондоне, Франклин всерьез задумался о себе. Он был безнадежно наивен, совершенно не разбирался в людях, не понимал их намерений и поступков. Размышляя об этом, Бенджамин был озадачен явным парадоксом: когда дело касалось работы, не было человека рассудительнее и понятливее его — он трезво и практично смотрел на вещи и постоянно стремился к самосовершенствованию, например, он ясно видел слабые места в своих литературных работах и усердно трудился над их исправлением. Но в общении с людьми все обстояло иначе: юношу неизбежно захлестывали эмоции, так что он терял почву под ногами, утрачивал контакт с реальностью. Рассказывая брату о своем авторстве, он желал удивить того своими литературными способностями, не предполагая, что может вызвать зависть и недоброжелательство. Слушая губернатора, Бенджамин воспарил в мечтах и не обратил внимания на очевидные признаки того, что Кейт — пустозвон, в случае же с печатниками, ослепленный гневом, он не заметил, что оскорбил товарищей своим решением. Хуже всего было то, что Бенджамин ничего не мог поделать с этой своей эгоцентричностью.

Твердо решив положить этому конец и изменить себя, он нашел единственное решение: впредь, общаясь с людьми, он будет заставлять себя сдерживаться, как бы отступать на шаг назад и обуздывать свои эмоции. С такой отстраненной позиции он сумеет полностью сосредоточиться на людях, с которыми имеет дело, «исключив из уравнения» собственные неуверенность, тревоги и желания. Упражняясь в этом постоянно, он сумеет превратить это в привычку.

Воображая, как это будет работать, Бенджамин испытал странное чувство. Он вспомнил, как вживался в образ Сайленс Дугуд, работая над ее письмами, — обдумывал характер выдуманного персонажа, проникал в его внутренний мир, пока Дугуд не зажила в его фантазии. В сущности, ему нужно использовать этот литературный прием в повседневной жизни. Проникая во внутренний мир окружающих, он поймет, как смягчить их души, ослабить сопротивление или нарушить злокозненные планы.

Чтобы действовать наверняка, Бенджамин решил радикально изменить отношение к жизни: отныне он целиком и полностью принимает человеческую природу, как она есть. Все люди обладают сложившимися характерами и укоренившимися привычками. Одни из них легкомысленны, как Кейт, другие мстительны, как Джеймс, третьи упрямы и несговорчивы, как печатники. Подобные им есть повсюду, так сложилось издавна, с самой зари цивилизации. Обижаться или пытаться изменить их бессмысленно — они только почувствуют себя оскорбленными или даже озлобятся. Разумнее принимать таких людей, как принимаем мы колючки на розе. Лучше наблюдать и умножать знание человеческой природы, как умножают люди знания в разных науках. Если бы ему дано было начать жизненный путь сначала, думал Бенджамин, он избавился бы от своей ужасающей наивности и был бы разумнее в отношениях с людьми.

Проработав в Лондоне более полутора лет, Бенджамин собрал наконец денег на обратный путь в колонии и в 1727 году снова оказался в Филадельфии. Занявшись поисками работы, он был несказанно удивлен, когда прежний хозяин, Сэмюел Кеймер, сделал ему выгодное предложение — стать управляющим в типографии и взять на себя обучение работников, нанимаемых в связи с расширением дела. Кеймер положил ему отличное жалованье. Франклин согласился, однако с самого начала почувствовал какой-то подвох. Но, как и обещал себе, он не стал предпринимать опрометчивых шагов, а сдержался и спокойно проанализировал факты.

В обучении у него находились пять человек, но работа с ними почти не оставляла Бенджамину времени на прочие дела. Сам Кеймер вел себя странно — вкрадчиво, намного более приветливо, чем когда-либо. Столь дружеские манеры были несвойственны этому раздражительному и нервозному джентльмену. Взглянув на ситуацию с точки зрения Кеймера, Франклин почувствовал, что тот до сих пор не простил ему скоропалительный отъезд в Лондон, считая это предательством. Должно быть, он, Бенджамин, представляется хозяину ничтожеством, самонадеянным юнцом, заслуживающим возмездия. Кеймер был не из тех, кто станет обсуждать это с другими, но он мог, кипя от негодования, решить проучить молокососа. Теперь намерения Кеймера становились более понятными: скорее всего, он вынудит Франклина передать свои обширные знания другим работникам, после чего уволит его. Так он задумал отомстить.

Уверенный, что все понял правильно, Бенджамин решил незаметно повернуть ситуацию в свою пользу. Пользуясь положением управляющего, он заводил связи среди поставщиков и клиентов. Он экспериментировал с новыми методами производства, с которыми познакомился в Англии. Выбирая моменты, когда Кеймера не было поблизости, Франклин осваивал то, чего еще не знал, — работу с печатными клише и производство красок. Он внимательно и серьезно работал со своими учениками и постепенно готовил одного из них себе в ассистенты. И вот, почувствовав, что Кеймер собирается его уволить, Бенджамин уволился сам и открыл собственную типографию — при надежной финансовой поддержке, вооруженный углубленным знанием дела, имея солидных клиентов, заинтересованных именно в его услугах, а также первоклассного ассистента, которого сам же подготовил и обучил. Осуществляя свой план, Франклин заметил, что им движет вовсе не гнев и не горькая обида на Кеймера. Он словно передвигал фигуры на шахматной доске, стараясь предугадать ходы Кеймера, прочитать его мысли, и, преуспев в этом, хладнокровно и рассудительно сыграл блестящую партию.

В дальнейшем издательское дело Франклина процветало. Он успешно издавал газеты, писал книги, становившиеся бестселлерами. Франклин занимался и наукой, приобрел известность своими экспериментами с электричеством, изобрел экономичную малогабаритную печь для домов, получившую название «печь Франклина» (а в зрелые годы еще изобрел бифокальные очки, разработал проекты кресла-качалки, молниеотвода и др.). Он приобретал все большую известность и авторитет в Филадельфии и в 1736 году решил, что пришло время сделать следующий шаг и заняться политикой. Франклин стал делегатом в законодательном собрании Пенсильвании и через несколько месяцев после этого был единогласно избран на весьма почетный и важный пост секретаря Пенсильванской ассамблеи. Однако, когда подошло время возобновить назначение, Исаак Норрис, новоиспеченный член законодательного органа, внезапно выразил свое категорическое несогласие и поддержал другого кандидата. После жарких дебатов Франклин все же был избран, но, оценивая положение, ясно видел опасность, маячащую на горизонте.

Норрис был деловым человеком, хорошо образованным и богатым. Обаятельный и неглупый, но чрезмерно амбициозный, он явно намеревался сделать головокружительную карьеру. Начни Франклин с ним конфликтовать — чего, собственно, все и ожидали после битвы, разыгравшейся вокруг секретарской должности, — это привело бы лишь к тому, что Норрис, утвердившись в своем предубеждении, окончательно стал бы ему непримиримым врагом. С другой стороны, если Норриса игнорировать, тот сочтет Франклина заносчивым и, вероятно, еще сильнее возненавидит. Может, кто-то предложил бы идти в атаку и дать отпор — это поступок сильного мужчины, готового показать всякому, что не даст себя в обиду. Но разве не будет неизмеримо более мощным шагом опровергнуть ожидания Норриса и сделать его своим преданным союзником?

И Франклин взялся за дело: внимательно присматривался к Норрису в законодательном собрании, собирал информацию из надежных источников и старался как можно глубже проникнуть в его мысли. Он пришел к выводу, что Норрис — горделивый, вспыльчивый юноша, страдающий от многочисленных комплексов. Казалось, он страдает от нехватки внимания, мечтает о любви и восхищении окружающих, возможно, завидует популярности Франклина, его успехам. Через верных людей Франклин узнал, что у Норриса имеется необычная страсть — огромная библиотека с весьма редкими книгами. Один экземпляр был особенно ценным, и Норрис ценил эту книгу больше других. Книги, по-видимому, были для него воплощением благородства, утонченности и помогали почувствовать свою исключительность.

Узнав об этом, Франклин решил действовать следующим образом: он написал Норрису подчеркнуто любезное письмо, в котором выразил восхищение его коллекцией. Он и сам страстный библиофил и так много слышал о редких книгах Норриса, особенно об одной, что почел бы за неслыханное счастье с ней познакомиться. Вот если бы мистер Норрис великодушно одолжил ему этот раритет на несколько дней... он обещает обращаться с книгой бережно и вернуть ее точно в срок!

Норрис, явно польщенный таким вниманием, немедленно прислал книгу, и Франклин возвратил ее, как обещал, сопроводив еще одним письмом, где рассыпался в благодарностях. При следующей встрече в законодательном собрании Норрис подошел к Франклину и завел с ним дружескую беседу — такого прежде никогда не случалось. Как и рассчитывал Франклин, ему удалось заронить в душу Норриса сомнение. Его подозрения насчет Франклина не подтвердились, наоборот, он обнаружил, что перед ним настоящий джентльмен, разделяющий его интерес к редким изданиям и твердо держащий слово. Мог ли он ли по-прежнему подогревать в душе дурные чувства, не противореча самому себе, после того, как отправил книгу? Сыграв на природной эмоциональности Норриса, Франклин сумел повлиять на его чувства к себе и изменить неприятие на симпатию. Они сошлись, стали близкими друзьями и оставались политическими союзниками до конца пути. (Впоследствии Франклин применял этот же прием по отношению к многим политическим противникам.)

В Филадельфии Бенджамина Франклина считали солидным коммерсантом и образцом добропорядочного гражданина. Он скромно одевался, ничем не выделяясь среди прочих горожан, трудился больше, чем кто-либо еще, не был завсегдатаем питейных и игорных заведений, держался просто, даже застенчиво. Он пользовался всеобщей симпатией. Кое-кто, однако, счел, что в конце своей карьеры общественного деятеля Франклин заметно изменился, утратив свойственные ему прежде простоту и скромность.

В 1776 году, через год после того как разразилась Война за независимость, Бенджамина Франклина — к тому времени известного политического деятеля — направили во Францию для переговоров, целью которых было добыть вооружение, заручиться политической и финансовой поддержкой. Вскоре колоний достигли слухи о фривольном поведении Франклина, его интрижках с французскими дамами, участии в пирах и приемах, и во многом эти слухи были правдивы. Некоторые видные деятели, как, например, Джон Адамс*,

обвиняли Франклина в том, что тот подкуплен французами. Его популярность среди американцев резко упала. Но критиканы и общественность не понимали, что в основе такого поведения лежит простая логика: Франклин перенял облик, манеры и основные черты поведения в чужом обществе, потому что так легче находить общий язык с людьми. Хорошо зная французов и чувствуя, что иначе невозможно склонить их на свою сторону и убедить поддержать борьбу за независимость Америки, он изменил себя, став таким, каким они хотели бы видеть его, — американской версией французского духа и образа жизни. Он решил обратиться к ставшему притчей во языцех национальному самодовольству французов.

Уловка увенчалась полной победой — во Франции Франклина полюбили, он пользовался влиянием в правительственных кругах. В конечном счете он сумел добиться заключения важного военного союза и получить у скуповатого короля Франции внушительное финансовое подкрепление — никому другому это было бы не под силу. Заключительное его деяние на политической арене было не изменой себе и проявлением легкомыслия, но вершиной здравомыслия и умения разбираться в людях.