Сейчас в это трудно поверить, но наши древние предки, бродившие по травянистым равнинам Восточной Африки около шести миллионов лет назад, были существами удивительно слабыми и уязвимыми. Их рост не превышал полутора метров. Они ходили прямо и могли бегать на двух ногах, но бегали не в пример медленнее, чем их четвероногие преследователи — хищники. Они были худосочными, а рукам недоставало силы, чтобы защитить себя. Для обороны у них не было ни клыков, ни когтей, ни яда. Собирая фрукты, орехи, насекомых или падаль, они поневоле выбирались на открытые места, где становились легкой добычей для леопардов и гиен. Незащищенным и немногочисленным, им грозила реальная опасность вымирания.

Тем не менее за несколько миллионов лет (с точки зрения эволюции это относительно короткий промежуток времени) наши непрезентабельные и несильные предки превратились в самых могучих хищников на планете. Как могло осуществиться это фантастическое превращение? Кто-то предполагает, что причина в том, что они поднялись на ноги, освободив руки, получили возможность делать орудия и крепко удерживать их благодаря противопоставленному большому пальцу. Но это чисто физическое объяснение бьет мимо цели. Причина нашего владычества, нашей власти не в руках, а в мозге, в том, что разум мы сделали самым мощным орудием из всех известных в природе — с ним не идут в сравнение никакие когти. В основе этого ментального преобразования лежат две простые биологические особенности — визуальная и социальная, — которые первые люди превратили в преимущество.

Наши древние предки вели свой род от приматов, многие поколения которых миллионами лет населяли кроны деревьев и за это время в процессе эволюции стали обладателями великолепно развитого зрения. В самом деле, чтобы быстро и эффективно перемещаться в таких условиях, необходимы чрезвычайно сложный зрительный анализатор и тонкая мышечная координация — и они у наших предков появились. Постепенно в ходе эволюции глаза заняли на лице фронтальное положение и теперь стали смотреть вперед, обеспечивая бинокулярное, стереоскопическое зрение. Такое положение глаз предоставляет мозгу высокоточный трехмерный обзор со всеми деталями, хотя поле зрения при этом несколько сужено. Подобным зрительным восприятием — в противоположность тем, у кого глаза по бокам головы, — обладают, как правило, хищники, например кошки или совы: зрение позволяет им определять расстояние до добычи и наносить удар точно по цели. Древесным приматам объемное зрение служило для другой цели — чтобы не промахнуться, перепрыгивая с ветки на ветку, и разыскивать пищу — фрукты, ягоды и насекомых; вдобавок эволюция наделила их еще и совершенным цветным зрением.

Спустившись с деревьев и перебравшись на открытые травянистые равнины, наши предки освоили прямохождение. Со своим превосходным зрением они могли далеко видеть перед собой (жирафы и слоны, конечно, выше ростом, но глаза у них расположены с боков головы, так что зрение у них панорамное). Хищников можно было заметить еще на горизонте и различить их передвижения даже в сумерках. Таким образом, за несколько выигранных секунд или минут наши предки успевали укрыться в убежище. В то же время, фокусируя зрение на предметах, расположенных в непосредственной близости, они видели во всех подробностях следы и иные приметы проходивших хищников, цвет плодов (спелых или незрелых), форму камня, который удобно было взять в руку и, возможно, использовать как орудие.

Вверху, на деревьях, зрительная система затачивалась под скорость — для того чтобы увидеть и мгновенно отреагировать. Но на открытых равнинах все было иначе. Безопасность и поиски корма зависели от умения наблюдать, медленно и терпеливо разглядывать окрестности, от способности замечать детали и понимать их значение. Жизнь наших предков напрямую зависела от их внимательности. Чем дольше и усерднее они всматривались, тем четче различали и опасность, и выгодные обстоятельства. Просто окинув взором горизонт, можно увидеть намного больше, но мозг в этом случае был бы переполнен избытком информации — слишком много деталей при таком остром зрении. Человеческое зрение настроено не на общий обзор, как, скажем, у коровы, а на глубокую фокусировку.

Животные — вечные пленники настоящего. Они способны извлекать уроки из событий недавнего прошлого, но моментально отвлекаются, переключаясь на то, что сейчас у них перед глазами. Медленно, за невообразимо длинный отрезок времени, наши предки преодолели эту слабость. Достаточно долго задерживая внимание на одном предмете и не позволяя себе отвлечься — даже на несколько секунд! — они могли на время абстрагироваться от окружающего мира. Это позволяло отмечать закономерности, делать обобщения и просчитывать свои действия. Такая отстраненность, некоторая ментальная дистанция, давала возможность думать и рассуждать, пусть в минимальной степени.

Они достигли качественно иного уровня, некоей реальности, недоступной другим животным. На той стадии развития мышление стало серьезным переломом в ходе эволюции, так как привело к появлению сознательной психической деятельности.

Второе биологическое преимущество не так бросается в глаза, но не менее внушительно по своим последствиям. Все приматы — исключительно социальные существа, но в глубокой древности, выйдя на открытые пространства, наши предки оказались чрезвычайно уязвимыми, поэтому сплоченная группа была для них особенно важна. Сообща было легче заметить опасность и найти пищу. В целом социальные взаимосвязи ранних человекообразных были куда сложнее, чем у прочих приматов. За сотни тысяч лет социальные навыки продолжали развиваться и усложняться, позволяя нашим предкам взаимодействовать на высоком уровне. Нам представляется, что, с учетом природной среды, особую важность для социальных навыков имели углубленное внимание и собранность. В тесно связанной группе неверно истолкованный знак мог оказаться весьма и весьма опасен.

Благодаря развитию этих двух особенностей — зрения и социальной структуры первобытных племен — наши примитивные предки еще два или три миллиона лет назад сумели разработать сложную систему охоты. Постепенно они становились все более изобретательными, оттачивая и усложняя мастерство, доводя его до уровня искусства. Став сезонными охотниками, они распространились по всей Евразии, приспосабливаясь без особого труда к самым разным климатическим условиям. В процессе эволюции их мозг быстро увеличивался и около двухсот тысяч лет назад почти сравнялся по размеру с мозгом современного человека.

В 1990-е годы группа итальянских нейробиологов обнаружила нечто, проливающее свет на то, почему наши ископаемые предки так преуспели в занятии охотой, и, отчасти, на природу мастерства, которого достигают наши современники. Изучая мозг обезьян, ученые отметили активность в некоторых двигательных нейронах не только в моменты, когда выполняется какое-то конкретное действие (например, обезьяна хватает банан или тянет рычаг, чтобы получить арахис). Такую же активность нервные клетки демонстрировали, когда обезьяны просто наблюдали, как подобные действия выполняют их соседки. Эти клетки получили название «зеркальные нейроны». Их активность означала, что приматы испытывают схожие ощущения, когда делают что-то сами и когда наблюдают за чужими действиями. Следовательно, они могут ставить себя на место другого и воспринимать его движения так, как если бы сами их производили. Это объясняет способность многих приматов к подражанию и доказанный факт, что шимпанзе умеют предвосхищать замыслы и действия своих соперников. Возможно, такие нервные клетки развились именно благодаря тому, что у большинства приматов имеется сложная социальная структура.

Недавние опыты подтвердили наличие подобных нейронов и у человека, причем у нас они устроены намного сложнее. Обезьяна, видя действие, может воспринимать его с точки зрения наблюдаемого и представлять его намерения, но мы, оказывается, способны пойти дальше.

Появление зеркальных нейронов позволило нашим предкам научиться понимать желания и намерения друг друга по тончайшим знакам, благодаря чему стали совершенствоваться навыки общения. Эти нервные клетки оказались принципиально важны и при изготовлении орудий — древний примат мог изготовить удачное орудие, следуя примеру своего соседа. Но важнее всего, кажется, было то, что нейроны дали возможность мысленно проникать в суть вещей, окружавших приматов. Годами наблюдая за животными, они умели отождествить себя с ними, «думать», как они, прогнозировать их поведение. Это позволяло преследовать и убивать добычу более эффективно.

Мысленное проникновение было применимо и к неживой природе. Изготавливая каменные орудия, искусные мастера ощущали свое единство с изделием. Кусок камня, из которого они высекали инструмент, становился как бы продолжением их руки. Они чувствовали его так, словно это была их собственная плоть, и это давало огромную власть над орудием и в момент изготовления и позже, когда инструмент применялся по назначению.

Достичь подобной мысленной мощи удавалось не сразу, она приходила с опытом, спустя годы упорного труда. Навыки — будь то выслеживание зверя или изготовление копья — становились привычными.

Такое мысленное проникновение было древней, еще до появления речи, версией интеллекта третьего уровня — примитивным эквивалентом интуитивно безошибочного знания анатомии и перспективы, которым владел Леонардо да Винчи, или удивительных прозрений Майкла Фарадея, касавшихся природы электромагнитных явлений. Мастерство для наших древних предков означало умение быстро принимать действенные решения и целостное восприятие среды, и в частности добычи. Не сформируйся у них такая способность, разуму древних приматов грозила бы перегрузка от массы информации, необходимой для успешной охоты. Мощная интуиция развилась у них за сотни тысяч лет до появления членораздельной речи, вот почему мы воспринимаем это состояние как некую могучую силу, превосходящую нашу способность описать ее словами.

Важно понимать: этот длительный период времени сыграл важную, основополагающую роль в становлении нашего интеллекта. Он коренным образом изменил наше отношение к времени. Для животных время — величайший враг. Если они выступают в роли потенциальной добычи, промедление может стоить жизни. Для хищников, напротив, слишком долгое ожидание дает шанс жертве, позволяя ей скрыться. Время, кроме того, олицетворяет для них физический распад. Наши древние предки в каком-то смысле повернули этот процесс вспять. Чем дольше они наблюдали какое-то явление, тем глубже его понимали, тем крепче оказывалась их связь с реальностью. Набираясь опыта, они охотились все более искусно, постоянно практикуясь в изготовлении орудий, достигали все лучших результатов, тело могло стариться и разрушаться, зато разум по-прежнему продолжал учиться и адаптироваться. В такой ситуации время работает на человека, и это — необходимая составляющая мастерства.

Можно сказать, что революционная перемена в отношении к времени коренным образом изменила сам человеческий разум и придала ему некое новое качество, некое своеобразие. Если мы не жалеем времени и внимания, постигаем предмет во всех деталях и верим, что спустя месяцы и годы труда достигнем мастерства, значит, мы используем именно это уникальное качество разума, этот изумительный инструмент, развивавшийся на протяжении миллионов лет. Мы неуклонно продвигаемся к все более и более высоким уровням интеллекта. Наше восприятие мира становится все более глубоким, осмысленным и реалистичным. Мы достигаем совершенства в своем предмете. Мы учимся мыслить самостоятельно. Сложные и запутанные проблемы мы разрешаем спокойно, не впадая в панику. Следуя этим путем, мы становимся Homo Magister, человеком-мастером.

При этом мы движемся вспять, становясь рабами времени — оно бежит, а мы теряем силы, наши способности слабеют, а жизненные перспективы превращаются в тупик. Мы начинаем зависеть от мнений окружающих, подвержены их страхам. Мы не ощущаем тесной связи с реальностью — напротив, пребываем в отрыве от нее, запертые в тесной каморке собственных мыслей и представлений. Иными словами, человек, жизнь которого зависела от умения внимательно изучать среду, превращается в существо, неспособное сосредоточиться, тщательно обдумывать и анализировать, но при этом и разучившееся руководствоваться животными инстинктами.

Было бы верхом легкомыслия, если не сказать глупости, считать, что на протяжении короткой нашей жизни, каких-то жалких нескольких десятилетий, с помощью технологий и беспочвенных мечтаний можно настолько успешно перестроить конфигурацию своего мозга, чтобы превзойти результат шести миллионов лет развития. Идя против своей природы, человек может добиться кратковременной вспышки, но время безжалостно обнажает наши слабости и нетерпеливость.

Спасение от подобного исхода заключается в том, что дарованный нам природой инструмент чрезвычайно гибок и пластичен.

Нашим предкам, древним охотникам-собирателям, за долгое время удалось усовершенствовать мозг до его нынешнего состояния, научившись учиться, меняться и адаптироваться к условиям среды. Теперь они уже не были заложниками немыслимо медленного хода естественной эволюции. У нас, современных людей, мозг так же силен и пластичен. Мы вольны изменить отношение к времени и обратиться к своему особому качеству, о существовании и силе которого теперь знаем. Когда время работает на нас, нам под силу справиться с любыми вредными привычками, одолеть пассивность и двигаться вверх, развивая свой интеллект.

Подумайте об этом изменении пути как о возвращении к глубинным корням человечества, о возможности воссоединения великой преемственности, связывающей нас, современных людей, с древними предками, охотниками- собирателями. Пусть мы живем в совершенно иных условиях, наш мозг остался тем же, а его способность учиться, адаптироваться и подчинять себе время универсальна.