Хотя вы и обязаны подчиняться авторитету наставника, если хотите чему-то научиться у него и как можно более эффективно перенять его силу, это не означает, что в процессе учения вам следует оставаться пассивным. В определенные решающие моменты вы можете сами устанавливать и определять динамику событий, подгонять ее под себя так, чтобы она максимально соответствовала вашим целям. Четыре стратегии, о которых речь пойдет ниже, помогут вам извлечь максимум пользы из этих отношений и превратить полученное знание в творческую энергию.

В 1888 году двадцатилетний Фрэнк Ллойд Райт служил учеником в конторе престижного чикагского архитектора Джозефа Лаймона Силсби. Проработав год и уже многому научившись, он не желал останавливаться на достигнутом. Мысленно Райт уже представлял, как скажет новое слово, разработает новый стиль и перевернет все привычные представления об архитектуре. К сожалению, пока ему еще не хватало опыта для того, чтобы начать работать самостоятельно.

Силсби был деловым человеком, практиком, он заработал состояние на постройке зданий в викторианском стиле и, понимая, что именно этот стиль популярен у его клиентов, ничего менять в работе не собирался.

Проекты, которые приходилось выполнять Райту, вызывали у него раздражение и досаду, принятые в конторе подходы к проектированию казались косными, давно отжившими свой век. Неожиданно он узнал, что великий чикагский архитектор Луис Салливан ищет чертежника для окончания проекта одного из зданий. Увольняться из конторы Силсби, едва проработав год, и сжигать за собой мосты было опасно, но перспектива работы у Салливана куда сильнее привлекала молодого человека, вдохновляла, казалась не в пример более многообещающей для его становления как архитектора. Фирма Салливана находилась на переднем крае современной архитектуры, там проектировали небоскребы, использовали новые строительные материалы и последние достижения в области технологий.

Райт решил идти в атаку, используя все свое обаяние, чтобы наверняка добиться успеха. Ему удалось договориться о том, чтобы собеседование с ним проводил сам Салливан, и показал ему самые интересные из проектов, которые сделал лично. Райт сумел втянуть Салливана в разговор об искусстве и философии, заранее поинтересовавшись эстетическими вкусами и воззрениями своего собеседника. Салливан сперва нанял юношу временно, а спустя несколько месяцев взял его на постоянную работу и сделал своим учеником. Райт много общался с учителем, охотно играя роль сына, которого у Салливана никогда не было. Благодаря своему таланту и поддержке Салливана он вскоре стал штатным архитектором фирмы, где выполнял большую часть проектов. Райт стал, как он сам говорил, «карандашом в руке Салливана». Но в 1893 году Салливан уволил его, узнав, что Райт подрабатывает на стороне. К этому времени Райт уже всему научился и был готов начать самостоятельную жизнь. За эти пять лет Салливан дал ему такое образование в области современной архитектуры, какого он нигде бы не получил.

В 1906 году Карл Юнг был молодым, чуть за тридцать, многообещающим психиатром, уже приобретшим известность своей научной работой в области экспериментальной психологии. Он работал в знаменитой психиатрической клинике Бургхёльцли в Цюрихе. Однако, несмотря на видимую успешность, Юнг не чувствовал уверенности. Свой интерес к оккультизму и необъяснимым психическим феноменам он считал слабостью, с которой необходимо бороться. В лечении больных далеко не всегда удавалось добиться успеха, и это приводило Юнга в отчаяние. Он беспокоился о том, что его работы остаются непризнанными, что ему самому недостает какой-то определенности, устойчивости. Молодой психиатр вступил в переписку с основателем психоанализа Зигмундом Фрейдом, которому в ту пору перевалило за пятьдесят.

Юнг испытывал к Фрейду двойственные чувства: с одной стороны, восхищался им, почти боготворил, как первооткрывателя психоанализа, с другой — не одобрял излишнего внимания к вопросам пола, которые Фрейд считал определяющим фактором в развитии неврозов. Возможно, неприятие именно этого аспекта объясняется его собственными предрассудками или же недостатком знаний? Юнг решил, что нужно преодолеть сомнения, обсудив эту тему с автором теории. Благодаря переписке между ними вскоре установились хорошие отношения, и Юнг почувствовал, что теперь может задать мастеру вопросы о тех сторонах психологии, которые ему не до конца понятны.

Год спустя они наконец встретились в Вене и без остановки проговорили тринадцать часов. Более молодой коллега очаровал Фрейда — обилием идей и творческим подходом тот выгодно отличался от других приверженцев психоанализа. Этот юноша был достоин стать его преемником. Для Юнга же Фрейд мог стать воплощением отца и наставником, в котором он так отчаянно нуждался и чье влияние помогло бы ему обрести почву под ногами. Вместе они совершили поездку в Соединенные Штаты, часто виделись и пребывали в постоянной переписке. Но через пять лет к Юнгу вновь вернулась двойственность в восприятии Фрейда. Старший товарищ казался ему излишне властным. Мысль о том, что он должен безоговорочно принимать догмы фрейдизма, претила Юнгу. Теперь он окончательно понимал, почему с самого начала не мог согласиться с трактовкой, при которой первопричиной всех невротических состояний объявлялись сексуальные проблемы.

В 1913 году произошел окончательный разрыв, Юнг был навсегда исключен из круга близких Фрейду людей. Однако благодаря их дружбе Юнг получил возможность разрешить свои мучительные сомнения и отточить некоторые оригинальные идеи в области психологии. Противоборство с Фрейдом закалило его и укрепило веру в себя. Без такого наставника, каким оказался для него Фрейд, он никогда бы не обрел ясности мысли и едва ли сумел бы основать собственную, соперничающую с фрейдистской школу психоанализа.

В конце шестидесятых годов прошлого века Вилейанур Рамачандран, студент медицинского колледжа в Мадрасе, наткнулся на книжку, написанную известным нейропсихологом, доктором Ричардом Грегори, которая называлась «Глаз и мозг». (Более подробно о юности Рамачан- драна можно прочитать в первой главе.) Книга поразила его, ему понравилось все — и манера изложения, и удивительные примеры, которые приводил автор, и смелые эксперименты, о которых он рассказывал. Вдохновленный прочитанным, Рамачандран стал сам проводить опыты в области оптики и скоро понял, что его призвание не в медицине, а именно в этой области. В 1974 году он поступил в аспирантуру в Кембриджский университет, где занялся исследованиями физиологии зрительного восприятия.

В детстве Вилейанур зачитывался книгами о великих английских ученых XIX столетия, и наука представлялась ему романтичным поиском истины. Особенно нравилось ему то, какую существенную роль играли озарения и догадки в научных открытиях и создании великих теорий такими учеными, как Фарадей и Дарвин. Рамачан- драну представлялось, что нечто подобное будет происходить и с ним в Кембридже. Однако, к его удивлению и разочарованию, оказалось, что и студенты, и большинство преподавателей относятся к науке как к обыденности, работе — пять дней в неделю с девяти до пяти. Мало того, он попал в агрессивную, состязательную среду, где соперники были беспощадны друг к другу. Юноша пришел в уныние, он чувствовал себя одиноким в чужой и такой негостеприимной стране.

Но вот однажды сам Ричард Грегори, профессор Бристольского университета приехал в Кембридж, где должен был выступить с лекцией. Рамачандран был в полном восторге — его кумир будто сошел со страниц увлекательных книг о науке. Идеи, которыми Грегори делился со сцены с собравшимися, будили мысль, давали пищу для размышлений: лектор обладал незаурядным артистизмом и превосходным чувством юмора. Вот какой должна быть наука, думал Рамачандран.

После доклада он подошел к Грегори и представился. Взаимная симпатия возникла мгновенно. Юноша рассказал Грегори о задуманных им оптических экспериментах и сумел заинтересовать профессора. Тот пригласил Рамачандрана к себе домой, в Бристоль, предложив вместе опробовать его идеи на деле. Рамачандран приглашение принял. Едва попав в дом Грегори, юноша в ту же минуту понял, что обрел наставника, — он увидел нечто вроде кабинета Шерлока Холмса, с множеством каких-то странных инструментов Викторианской эпохи, окаменелостей и скелетов. Грегори оказался именно таким эксцентричным типом, каким Рамачандран и представлял его. В дальнейшем поездки в Бристоль для проведения совместных экспериментов стали регулярными. Молодой ученый нашел наставника и друга на всю жизнь, тот вдохновлял и направлял его, а с годами Рамачандран перенял и впитал многое из опыта Грегори, его образа мыслей и подходов к экспериментальной работе.

Йоки Мацуока росла в Японии конца семидесятых и чувствовала себя белой вороной. Как вы уже знаете, ей нравилось делать все по-своему, что в стране, где превыше всего ценятся традиции, социальная однородность и следование общепринятым стандартам, было необычным. Когда в одиннадцать лет Йоки решила всерьез заниматься теннисом, она приняла за образец известных игроков — Джона Макинроя и Андре Агасси, этих бунтарей от тенниса, виртуозов благородной спортивной игры. И позднее, переехав в Соединенные Штаты, где она обучалась в университете, Йоки ощущала все ту же потребность делать все по-своему. Перспектива взяться за разработку направления, которым никто еще не занимался, приводила ее в восторг. Следуя этому инстинктивному желанию, она обратилась к заумной и мало кому понятной тогда отрасли робототехники и была принята в аспирантуру знаменитого Массачусетского технологического института.

Там, впервые в жизни, Йоки встретила человека сходного с ней характера и темперамента — Родни Брукса, профессора робототехники в МТИ, пользовавшегося на кафедре репутацией enfant terrible. Он решительно ниспровергал признанные теории в области искусственного интеллекта, не боясь отстаивать свои взгляды перед руководством кафедры. Брукс разработал принципиально новый подход к робототехнике. Девушку восхищала смелость, с которой профессор отходил от устоявшихся представлений. Она старалась как можно больше бывать рядом с ним, впитывала его мысли и ход рассуждений и фактически стала его ученицей.

Брукс был не из тех наставников, которые дают четкие и конкретные задания, диктуют ученику, что тот должен делать. Он давал им свободу, позволял искать собственные решения, делать ошибки, но протягивал руку помощи, если в этом была необходимость. Такой стиль как нельзя лучше соответствовал независимой натуре Йоки. Лишь много позже она осознала, насколько глубоко восприняла за это время идеи своего наставника. Следуя его примеру незаметно для себя, она в конце концов смогла прийти к собственным, оригинальным идеям и стать пионером совершенно новой отрасли науки — нейроробототехники.

Трудно даже представить, насколько это важно — правильно выбрать наставника. Вы и не догадываетесь, в какой мере от этого зависит вся ваша будущая жизнь и какими серьезными негативными последствиями на пути к мастерству грозит ошибочный выбор. Прежде всего вы рискуете перенять ложные представления или неприемлемый стиль работы, что впоследствии вынудит вас тяжело и долго переучиваться. Если чрезмерно властный наставник помыкает учеником, не допуская возражений, тот навсегда останется подражателем, будет тенью своего учителя, вместо того чтобы самому расти, становясь мастером.

Часто люди делают типичную ошибку, подыскивая в наставники самого, как им кажется, знающего, обаятельного или авторитетного человека — все это поверхностные мотивы. Не следует бросаться за первым же потенциальным наставником, который встретится на вашем пути. Подойдите к этому выбору ответственно и не принимайте поспешных, необдуманных решений.

Наставник должен всему этому соответствовать. Тем, кто стремится двигаться новаторским, революционным путем, подойдет наставник открытый, прогрессивный, не склонный к проявлениям деспотизма. Если вы тяготеете к самобытному и неповторимому стилю, вам требуется наставник, который поддержит, поможет превратить особенности в мастерство, вместо того чтобы высмеивать и уничтожать вас. Если, подобно Юнгу, вы колеблетесь и сомневаетесь в правильности избранного направления, полезно пообщаться с кем-то способным внести в этот вопрос ясность, с авторитетным специалистом в данной области, пусть даже и с воззрениями, не вполне соответствующими вашим.

Бывает, что наставник демонстрирует нам нечто, чего мы сами хотели бы избежать или против чего активно восстаем. В таком случае лучше поначалу не искать эмоциональной близости и держаться на большем расстоянии, чем это обычно рекомендуется, особенно если для наставника характерны диктаторские замашки. Со временем вы разберетесь и решите, что принять, а что решительно отбросить.

Помните: энергетика наставника в чем-то повторяет энергетику родителя, отца. Родственников не выбирают, эта истина банальна, но с наставниками все иначе, вы имеете счастливую возможность менять их и выбирать, кого захотите. Как знать, возможно, благодаря этому сделав правильный выбор, вы получите от учителя то, чего недодали родители, — поддержку, доверие, простор для самостоятельности. Ищите наставников, способных дать вам все это, но старайтесь не впадать в другую крайность, подыскивая того, кто во всем похож на ваших родителей со всеми их чертами, в том числе и отрицательными. В таком случае вы рискуете попасть в ситуацию, которая будет сковывать вас, не давая развиваться.

Дзендзи Хакуин (1685-1769) родился в японской деревушке близ города Хара, отец его происходил из знаменитого рода воинов-самураев. Хакуин был энергичным и проворным ребенком, казалось, созданным для того, чтобы посвятить себя боевым искусствам. Однако, когда мальчику было лет одиннадцать, ему случилось услыхать рассказ проповедника об адских муках, которые постигнут на том свете людей беспечных и недобросовестных. С тех пор он затосковал, и ничто не могло отвлечь его от тягостных раздумий. Вся его кипучая энергия была отныне направлена на размышления о том, чего он стоит. К четырнадцати годам Хакуин принял решение: единственный способ справиться со страхами и обрести уверенность — оставить дом и сделаться монахом. Его особенно привлекал дзен-буддизм, рассказы о великих мастерах, японских и китайских, которые преодолевали бесчисленные испытания и страдали ради того, чтобы достичь просветления. Идея о том, чтобы пройти через страдание, казалась ему лучшим способом разрешить сомнения в собственных силах.

В восемнадцать лет юноша отправился в монастырь, где ему предстояло пройти обучение и подготовку к монашеской жизни. Метод подготовки, однако, разочаровал его. Он грезил о круглосуточных медитациях и прочих аскетических испытаниях. Вместо этого приходилось корпеть над бесконечными свитками китайских и японских книг. То, что он читал и слышал от своих учителей, ни в чем его не меняло. Это было знание для ума, оно не имело ничего общего с реальной жизнью. Тревога юноши не утихала, а лишь усиливалась. Покинув монастырь, он пустился в странствие в надежде обрести наставника, который мог бы направить его по верному пути.

Он менял одну школу за другой, обошел всю Японию и получил полное представление о том, как преподавали в то время учение дзен. Все сводилось к незамысловатым урокам: длительным медитациям, которые сопровождались краткими разъяснениями и продолжались, пока звуки гигантского колокола не оповещали монахов, что пора есть или спать. В свободное время ученики монотонно пели, вознося молитвы о всеобщем благе, мире и счастье. Дзен был превращен в усыпляющее средство, призванное убаюкать учеников, привести их в состояние безучастности, летаргического сна. Недопустимо было даже слегка подтолкнуть ученика в том или ином направлении, что-то подсказать — это считалось вторжением, чрезмерным насилием; искать собственный путь к просветлению каждому следовало самостоятельно. Естественно, при такой свободе действий ученики выбирали путь наименьшего сопротивления — они попросту не делали ничего. Подобная тенденция была распространена в Японии повсеместно, монахи убеждали себя, будто дзен — это нечто простое и легкодостижимое, что на этом пути верно все то, что кажется верным.

Время от времени до Хакуина доходили слухи, будто где-то возникла новая школа или некий монах показал себя превосходным учителем. Он немедленно отправлялся туда, чтобы убедиться во всем лично. В 1708 году Хакуин несколько недель добирался до храма в приморском городке, где объявился очередной заинтересовавший его наставник-монах. Но юноше достаточно было услышать всего несколько фраз из его уст, чтобы ощутить скуку и разочарование: надерганные из книг цитаты, притчи и мудрые истории не могли скрыть бесцветности, поверхностных толкований, вялости мысли. Хакуин уже опустил руки, решив, что истинного просветления не существует и пора отказаться от поисков. Однако в храме он разговорился с другим молодым монахом, также разочарованным толкованиями наставника. Они стали друзьями, и однажды монах упомянул, что ему довелось послушать наставника по имени Сёдзу-роси, совсем не похожего на прочих. Наставник жил в труднодоступной деревушке, занимался с горсткой учеников и отличался излишней требовательностью. Хакуину больше ничего не требовалось — он уговорил молодого монаха снова отправиться к Сёдзу и взять его с собой.

Встретив Мастера, Хакуин увидел в его глазах что-то такое, что отличало его от других проповедников и учителей. Сёдзу излучал мощь и спокойную, сдержанную энергию, на его лице читалось и страдание, через которое пришлось пройти, дабы достичь нынешнего состояния. Этот человек жил, он чувствовал боль.

Хакуин был рад услышать, что наставник согласен принять его в ученики, но скоро воодушевление сменил страх. Во время первой личной беседы Сёдзу задал ему вопрос: «Как ты понимаешь коан (парадоксальная притча, используемая в дзен-буддизме для научения) о собаке и природе Будды?» — «Не знаю, куда здесь девать руки и ноги», — ответил Хакуин, считая, что дал хороший и умный ответ. На это Сёдзу, внезапно протянув руку, крепко ухватил его за нос и что есть силы дернул, выкрикнув в лицо: «Вот куда их девать!» Он долго держал за нос ученика, который от неожиданности замер, не в силах шевельнуться.

В последующие несколько дней Сёдзу продолжал издеваться над учеником. Хакуин почувствовал, что все странствования и занятия ничему его не научили. Что бы он ни делал, что бы ни говорил, все было неверно, все невпопад. Его то и дело пинали и плевали в лицо. Каждую крупицу полученных прежде знаний он теперь подвергал сомнению, со страхом ожидая, что еще может сделать Сёдзу.

Сёдзу задавал ему такие сложные коаны, каких Хакуину нигде не доводилось слышать или обсуждать. Он не представлял, с какой стороны к ним подступиться. Отчаяние и безысходность достигли пика, но, зная, насколько важно неотступно двигаться вперед, Хакуин днем и ночью продолжал ломать над ними голову. Спустя какое-то время он засомневался и в самом Сёдзу, утешаясь мыслью, что в любой момент может покинуть его.

Однажды, пребывая в особенно подавленном состоянии, он с чашей для подаяний отправился в соседнюю деревню, продолжая размышлять над одним из самых неподступных коанов из тех, что задал ему Сёдзу. Погруженный глубоко в свои мысли, Хакуин забрел в частное владение. Увидев в саду монаха, хозяйка закричала, чтобы он убирался вон, но Хакуин не обратил на нее внимания. Приняв его за безумца или грабителя, женщина бросилась на него с палкой и стала осыпать ударами, так что он упал на землю без чувств. Придя в себя, Хакуин вдруг понял, что с ним что-то произошло, — он проник в суть коана Сёдзу! Коан стал понятен ему, пройден до конца! Все встало на свое место — Хакуин не сомневался, что пережил наконец просветление, ведь мир теперь виделся ему в совершенно новом свете. Он хлопал в ладоши и кричал от радости. Впервые тревоги оставили его, словно гора свалилась с плеч.

Бегом отправился он назад, к Сёдзу, и тот сразу же понял состояние ученика. На сей раз наставник был ласков с Хакуином и похлопал его веером по спине. Только сейчас он открыл ученику свои мысли: с первой же встречи он распознал, что у Хакуина имеются все необходимые предпосылки для научения истине — юноша напорист, настойчив и жаждет просветления. Проблема всех учеников, продолжал наставник, заключается в том, что рано или поздно они останавливаются. Достигнув немногого, они держатся за это, пока не умертвят мысль, и засыхают без движения вперед, хотя и тешат себя иллюзией того, что знают истину. Но истинный дзен не знает остановок, он требует постоянного и неотступного движения вперед. Вот почему все должны чувствовать, что их толкают к пропасти, начинать все сначала и ощущать полную свою никчемность как учеников. Ум, не знающий страдания и сомнений, скоро застрянет на легком решении, на привычных штампах, и действие прекратится до тех пор, пока следом не будет умерщвлен и дух. Даже одного просветления недостаточно. Нужно постоянно продолжать движение и подвергать себя все новым испытаниям.

Сёдзу верил, что Хакуин способен продолжить движение, так как видел его упорство. Дзен в Японии вырождался. Наставник выразил желание, чтобы Хакуин остался с ним, сделался его преемником. Он не сомневался, что в будущем именно этот молодой человек сумеет возродить их религию. Однако Хакуину так и не удалось обуздать свою непоседливость. Через восемь месяцев он покинул Сёдзу, уверенный, что вскоре вернется. Но шли годы, а он впадал во все новые сомнения, его снова одолевали тревоги. Хакуин скитался от храма к храму, переживая духовные взлеты и падения.

В возрасте сорока одного года он пережил глубочайшее просветление, удивительный взлет, позволивший ему обрести состояние ума, которое впоследствии удалось сохранять до конца жизни. В это мгновение все мысли и поучения Сёдзу всплыли в памяти с такой ясностью, точно он слышал их вчера. Хакуин понял: именно Сёдзу был его единственным истинным учителем и наставником. Он поспешил к нему, чтобы сказать об этом, но узнал, что Мастер уже лет пять как умер. Отблагодарить его за все Хакуин мог, только став учителем дзен, сохраняя и передавая учение своего наставника. Впоследствии именно Хакуин сохранил и возродил учение дзен, как это и предсказывал Сёдзу.

Время, в которое мы живем, не облегчает, а лишь усложняет эту задачу. Воспитание дисциплины через проблемные ситуации и, возможно, даже через страдание нынче не в чести — наша культура, наше общество провозглашают совсем иные ценности. Люди все больше остерегаются говорить друг другу правду — у нас не принято указывать на слабости, недостатки, ошибки в работе. Даже книги, призывающие к нравственному самосовершенствованию, обращаются к нам в мягкой, почти льстивой манере и говорят то, что мы сами хотим услышать, — что по природе все мы хороши и можем добиться всего, чего хотим, если следовать нескольким простым советам. Суровая, честная критика воспринимается как оскорбительная или разрушительная для самооценки, так же как и попытки поставить перед человеком задачи, которые показали бы, чего он стоит на сегодняшний день и сколько еще предстоит сделать для достижения цели. В действительности подобное потворство, боязнь задеть чьи-то чувства далеко не безобидны, а в перспективе куда более вредны. Людям, которым во всем потакают, трудно оценить свои результаты, а уж выработать самодисциплину почти невозможно. Они изнежены, не подготовлены должным образом к сложным испытаниям, которые ждут на пути к мастерству. Такой подход ослабляет в них волю.

Мастерами становятся те, кто претерпел страдания и невзгоды на пути к цели. Им приходится слышать критику и слова осуждения, они терзаются сомнениями, терпят неудачи и поражения. Они не понаслышке знают, через что приходится пройти, чтобы стать мастером, творцом. Только такие наставники способны оценить наши удачи и заметить слабости, понять, какие испытания требуются нам для успешного движения вперед. В наши дни особенно важно, чтобы вы получали от своего наставника максимально честную оценку, какой бы горькой ни казалась правда. Ищите ее и радуйтесь ей. Если есть возможность, остановите выбор на наставнике, любовь которого к ученикам выражается в честном и суровом отношении.

Настаивайте, чтобы он не играл с вами в поддавки, а давал такие задания (какими бы сложными они ни казались), которые выявляли бы все ваши сильные и слабые стороны и помогали точно и объективно оценивать себя. Приучайте себя к критике. Уверенность в себе важна, но, не основанная на реалистичной и трезвой самооценке, она рискует обернуться самонадеянностью и пустым бахвальством. Опираясь на реалистичные оценки вашего наставника, вы в конце концов обретете уверенность истинную, куда более значимую и ценную.

В 1943 году выдающийся пианист и преподаватель консерватории Альберто Герреро взял нового ученика. Одаренный одиннадцатилетний Гленн Гульд был совсем не похож ни на одного из учеников, с которыми ему прежде доводилось иметь дело. Гленн музицировал с четырех лет, играть на фортепьяно его учила мать, сама неплохая пианистка. Прошло несколько лет, и мальчик превзошел свою учительницу в технике, он начал спорить и исправлять ее, требовать более сложных заданий. Герреро был известен в Торонто, канадском городе, где жили Гульды, и зарекомендовал себя как очень терпеливый, хотя и требовательный педагог, именно за эти качества родители юного Гульда и выбрали его.

Уже на первом уроке Герреро поразили серьезность и глубина, необычные для ребенка такого возраста. Гульд ловил каждое слово учителя и воспроизводил стиль его игры с такой точностью, как не удавалось никому из учеников. Мальчик оказался прекрасным подражателем.

Вскоре, однако, Герреро стал отмечать у ученика некоторые странности. Как-то раз он решил расширить репертуар Гульда и познакомить его с музыкой Арнольда Шёнберга — великого композитора, атональной музыкой которого Герреро восхищался. Уверенный, что ученику понравится необычное звучание новой для него музыки, он был поражен, столкнувшись с резким неприятием. Гульд взял ноты домой, но явно ни разу даже не попытался сыграть эти пьесы. Герреро решил оставить все как есть и не акцентировать на этом внимание.

Прошло несколько недель, и Гленн показал учителю кое- что из собственных сочинений — интересные пьесы, явно навеянные произведениями Шёнберга. Спустя некоторое время мальчик принес ноты, пояснив, что эти произведения хотел бы разучить под руководством Герреро, — это была сплошь атональная музыка разных авторов, включая Шёнберга, но пьесы не те, которые изначально предложил ему учитель. Гленн явно подробнее познакомился с этой музыкой дома и пришел к выводу, что она ему нравится.

Герреро никогда не мог предугадать, как отреагирует Гульд на те или иные его предложения и идеи. Например, он рекомендовал своим ученикам сначала разбирать и запоминать пьесу, читая ноты и даже не начиная ее играть. Это помогало вначале воспринять музыку мысленно, оживить в душе и оценить ее как целостное произведение, а не набор отдельных звуков и аккордов. Гульд прилежно последовал этой рекомендации, разбирая одно из сочинений Баха, но при обсуждении структуры произведения и лежащей в его основе идеи молодой человек выступал с собственными суждениями, довольно странными и не совпадавшими с точкой зрения самого Герреро, — Гульду такое несовпадение представлялось забавным и романтичным. В другой раз Герреро поделился мыслью о том, как полезно представить, будто исполняешь произведение Баха на клавесине. Гульду идея показалась заманчивой, но спустя несколько месяцев он сообщил: ему больше понравилось мысленно играть Баха на других инструментах.

Герреро делал основной акцент на технических аспектах игры на фортепьяно. Много лет он посвятил изучению анатомии и физиологии человека, особенно всего, связанного со строением кисти и пальцев рук. Он ставил перед собой задачу научить своих студентов играть в спокойной и в то же время мощной манере, так чтобы клавиатура была покорна стремительным, будто молния, пальцам. Часами он разговаривал с Гульдом, убеждая в своих мыслях и обращая особое внимание на посадку и постановку рук, которую считал единственно правильной: когда пианист низко нависает над клавиатурой, так что работают лишь поясничный отдел спины и кисти, а плечи и предплечья совершенно неподвижны. Герреро многократно демонстрировал своему ученику эту манеру. Он задавал Гульду бесчисленные необычные упражнения для достижения беглости и силы пальцев. Казалось, Гульд выполняет их с интересом, но педагога не оставляло чувство, что, как только занятие заканчивается, тот забывает обо всем, чему его учат, и делает все по-своему.

Становясь старше, Гульд все чаще спорил с учителем. Отношение Герреро к музыке и манере исполнения он называл «чересчур латиноамериканским» и погрязшим в прошлом.

Когда Гульду исполнилось девятнадцать, он объявил, что дальше намерен двигаться самостоятельно. Наставник ему более не требуется, сказал он, и Герреро благосклонно с этим согласился. В самом деле, было очевидно, что молодому человеку необходимо разобраться с собственными идеями относительно музыки и исполнительского мастерства.

Однако с годами, когда Гульд, постепенно развивая свое мастерство, приобрел заслуженную славу одного из величайших пианистов мира, Герреро стал осознавать, насколько глубоко усвоил бывший ученик все его уроки. Он прочел рецензию на выступления Гульда, в которой критик отмечал, что музыкант играет Баха так, что чудится, будто звучит клавесин. Вскоре об этом заговорили и другие. Характерная низкая посадка за инструментом заставляла вспомнить Герреро в его молодые годы. Своей феноменальной техники, и в частности четкого туше — неповторимой манеры удара по клавишам, — Гульд добился благодаря упражнениям, которым обучал его Герреро. В своих интервью Гульд нередко говорил о том, как важно разбирать и разучивать музыкальную пьесу, читая ноты, прежде чем начать играть, но подавал все это как свои собственные мысли. Особенно удивительным оказалось то, что Гульд часто выбирал для исполнения именно те пьесы, которые Герреро мог бы предложить ему. В своем воображении Герреро ясно видел, как их играет бывший ученик, вот только на деле все звучало совершенно иначе, воображаемое и реальное исполнение никогда не совпадали. Бывший подопечный перенял у учителя самое главное, впитал самую суть его стиля и сумел преобразить этот стиль, подняв на более высокий уровень.

Уже в раннем возрасте внутреннее чутье помогло Гленну Гульду понять, в чем сложность его положения. Наделенный удивительным музыкальным слухом, он не только улавливал тончайшие нюансы в исполнении других пианистов, но и мог воспроизвести их даже после одного прослушивания. В то же время сам он с детства был человеком необычным, с весьма определенными и специфическими пристрастиями, и отдавал себе в этом отчет. Амбициозному подростку хотелось стать классным исполнителем. Однако, беспрекословно слушаясь учителей и подражая другим музыкантам, перенимая их стиль и отношение к музыке, он рисковал лишиться своей неповторимой индивидуальности. Между тем руководство и научение ему были необходимы. Особенно остро встал этот вопрос с Альберто Герреро, наставником талантливым, вдохновенным и обаятельным. Как часто обучение под началом таких вот блестящих и высокообразованных людей становится для их подопечных настоящим проклятием — мы теряем уверенность в собственных силах и вынуждены, забыв о себе, следовать их великим идеям. Многие музыканты терялись в тени своих прославленных педагогов, так никогда и не покорив собственных высот.

Амбиции помогли Гульду нащупать единственно верный путь в этой ситуации. Он прислушивался ко всем рекомендациям Герреро в области музыки и тщательно опробывал, испытывал их. Однако не следовал им слепо, а незаметно и тонко менял таким образом, чтобы они максимально соответствовали его собственным задаткам. Тем самым юный музыкант избавился от ощущения, что его творческая личность подавлена. С возрастом его голос звучал все громче, а противоречия с наставником становились более выраженными. Редкостная восприимчивость позволила Гульду усвоить все важнейшие уроки, преподанные ему наставником, а благодаря активности и включенности в процесс обучения он сумел преломить их по-своему, избегая копирования. Таким образом ему удалось подпитывать свой творческий дух, который и позволил ему, расставшись с Герреро, стать ярчайшей индивидуальностью, намного превосходящей других исполнителей.

Все мы, становясь учениками, встаем перед подобной проблемой. Чтобы научиться чему-то у своих наставников, мы должны открыться и как можно полнее впитать их знания, идеи и представления. Мы непременно должны подпасть под их обаяние. Но нельзя заходить в этом слишком далеко, иначе индивидуальность учителей так глубоко запечатлится в нас, что не останется внутреннего пространства, где бы развивался наш собственный голос. В этом случае есть риск всю жизнь проходить под чужими знаменами, отстаивая чужие идеи, нам не принадлежащие. Решить это, как показал Гульд, можно весьма тонким способом:

Мало-помалу мы начнем применять усвоенные уроки к собственным обстоятельствам и особенностям, подгоняя их под себя и свою индивидуальность. Со временем, продвигаясь вперед, мы станем смелее, начнем даже обращать внимание на некие просчеты или слабые места в системе воззрений наших наставников. Постепенно мы переплавляем их знание и отливаем заново в своих формах. По мере того как наша уверенность возрастает и мы становимся все независимее, возможна даже ситуация соперничества с наставником, которого мы некогда боготворили. Как говорил Леонардо да Винчи: «Плох тот ученик, который не превзошел своего учителя».

В 1978 году Фредди Роуч, перспективный боксер- легковес, направлялся с отцом в Лас-Вегас, где они надеялись найти тренера, способного подтянуть Фредди и помочь подняться на следующий уровень. Как уже рассказывалось в первой главе, искали они недолго и вскоре вышли на Эдди Фатча, легендарного тренера, одного из лучших специалистов в этом виде спорта.

У Фатча была превосходная репутация. В молодости он встречался со знаменитыми спортсменами, например проводил спарринги с самим Джо Луисом. Дорога на профессиональный ринг была перед ним закрыта из-за болезни сердца, но он не сдался и решил стать профессиональным тренером. Так и вышло, впоследствии Фатч тренировал прославленных тяжеловесов, например Джо Фрейзера. Это был спокойный, терпеливый учитель, он давал подопечным точные и полезные указания, добиваясь того, что они заметно улучшали технику боя. Под его руководством Роуч быстро двигался вперед и без труда одержал победы в первых десяти поединках.

Вскоре, однако, возникла проблема: во время тренировки молодой боксер внимательно выслушивал объяснения и довольно легко воспроизводил все это на практике. Но в настоящих, не тренировочных боях, обмениваясь сериями ударов с соперником, внезапно забывал все приемы, которым учил его тренер, и дрался на чистых эмоциях. Иногда это срабатывало, сходило ему с рук, однако все чаще он пропускал удары. Так продолжалось несколько лет, и Роуча поражало то, что тренер не видит в этой ситуации ни капли своей вины. Уж очень много боксеров у него тренировалось, и он не вдавался в подробности их индивидуальных судеб, ни с кем не сближаясь и никому не уделяя персонального внимания.

В 1986 году Роуч оставил ринг. Жил он по-прежнему в Лас-Вегасе, менял одну неудачную работу на другую, а в свободное время заглядывал в зал, где тренировались боксеры и прежде занимался он сам. Скоро он стал помогать боксерам, давать советы. Хотя никто ему за это не платил, Роуч фактически стал помощником Фатча, а с некоторыми спортсменами вообще занимался сам. Он не понаслышке знал систему Фатча, глубоко усвоил его приемы и методику преподавания. В то же время Роуч вносил в работу и кое-что свое. Например, работу на «лапах» (особых плоских перчатках с уплотнителем на ладони, которые служат для отработки различных ударов и комбинаций в паре со спортсменом) Роуч поднял на новый уровень, используя «лапы» для более длительных и разнообразных учебных поединков. Это к тому же позволяло ему активнее участвовать в тренировке — он всерьез скучал по рингу. Через несколько лет Роуч понял, что его призвание именно в тренерской работе, и распрощался с Фатчем, чтобы открыть собственный зал.

Роуч видел, что спорт меняется. Боксеры работали все быстрее, но такие тренеры, как Фатч, по-прежнему использовали старые, статичные методы тренировок, словно не замечая этих перемен. Постепенно Роуч стал менять динамику тренировки. Работу с «лапами» он превратил в нечто большее, в имитацию поединка, которая могла длиться несколько раундов. Это позволяло ему работать в более тесном контакте с подопечными, буквально ощутить на себе весь арсенал их ударов и приемов, видеть, как они передвигаются по рингу. Роуч начал изучать пленки с записями боев соперников, выискивая бреши в их обороне и прочие слабые черты. Выявив уязвимые места, он разрабатывал стратегию боя и отрабатывал ее со своими учениками в поединке на «лапах». Такое тесное взаимодействие на ринге помогло Роучу развить совершенно новый тип общения со спортсменами, нежели практиковал Фатч, — связь стала более тесной, более личной. Но ни с одним из боксеров этот контакт все же не был стабильным, он то укреплялся, то ослабевал. Совершенствуясь и добиваясь успехов, боксеры начинали отдаляться от тренера, игнорировать его советы, чувствуя, что уже знают достаточно. Самомнение росло, и они переставали учиться.

И вот в 2001 году двери спортивного зала Роуча в Голливуде распахнул боксер совершенно нового типа. Мэн- ни Пакьяо — так его звали, — боксер-левша весом 55 килограммов, успешно выступал у себя на Филиппинах, но приехал в Штаты в поисках тренера, который помог бы ему подняться на более высокий уровень. Пакьяо уже успел переговорить с несколькими наставниками, которые наблюдали его в бою и на тренировках и расхваливали на все лады. Однако никого из них не привлекал боксер наилегчайшей весовой категории — все они сомневались, что сумеют сделать на нем деньги.

Фредди Роуч был тренером другого сорта — он сразу предложил Пакьяо поработать с «лапами» и с первых ударов понял, что в этом парне что-то есть: напористый, взрывной, стремительный, он не был похож на прочих его подопечных. У других тренеров не было возможности почувствовать то, что чувствовал он. Проведя один раунд, Роуч понял, что нашел спортсмена, которого всегда мечтал тренировать, — того, кто поможет ему развить новый стиль боксирования, который Фредди давно хотел продвигать. Тренер, в свою очередь, тоже произвел наилучшее впечатление на Пакьяо.

По мнению Роуча, Мэнни обладал всеми необходимыми качествами для того, чтобы стать непобедимым боксером, хотя играл он несколько однообразно: превосходно действовал левой рукой и в основном пользовался этим преимуществом. Фредди задался задачей сделать из Пакьяо многопланового, непредсказуемого бойца, настоящего монстра ринга. Начал он с интенсивной работы с «лапами», пытаясь развивать правую руку и отработать скорость передвижения по рингу. Его поразило, с каким напряженным вниманием Пакьяо слушает его наставления, как моментально все схватывает. Парень был способнейший, обучаемый, он продвигался вперед семимильными шагами — такого подопечного у Роуча еще не было. Создавалось впечатление, что усталость Пакьяо неведома, он мог тренироваться без конца и не боялся перетрудиться.

Роуч ждал, когда наступит неизбежный момент охлаждения, когда его подопечный начнет игнорировать своего тренера, но этого так и не произошло. С таким спортсменом можно было работать, набирая обороты.

Вскоре Пакьяо научился наносить сокрушительные удары и правой рукой, а ноги его стали двигаться проворнее, не уступая рукам. В яркой, впечатляющей манере филиппинец одерживал одну победу за другой.

С годами отношения тренера и подопечного развивались. Работая с «лапами», Пакьяо теперь подправлял или предвосхищал маневры, которые Роуч готовил для очередной схватки. Он вносил творческие дополнения в стратегические разработки Роуча. Однажды Роуч увидел, как Мэнни, находясь в безысходной ситуации, сымпровизировал маневр, резко нагнувшись и атаковав противника под углом, вместо того чтобы нанести лобовой удар. Роучу это показалось перспективным. Он решил разработать это направление, и в результате на свет появился принципиально новый стиль ведения боя. Теперь тренер и сам с удовольствием учился у Пакьяо. Прежние отношения наставника и подопечного приобрели новые качества — основанные на взаимодействии, они стали более живыми, полезными для обоих. Для Роуча это означало, что они с Мэнни сумели преодолеть препятствие, с которым до сих пор рано или поздно сталкивались все его подопечные. Дойдя до определенного уровня, они стопорились в своем развитии, что позволяло противникам использовать их слабые стороны.

Так, благодаря совместным усилиям, Роуч сумел превратить этого спортсмена, малоизвестного и довольно однобокого, в одного из самых сильных, а может быть, самого сильного боксера своего времени.

Теоретически ничто не может нам помешать научиться абсолютно всему у своих наставников, обладающих богатым опытом. Но на практике это далеко не всегда удается. Причин тому немало. Например, в какой-то момент отношения могут попросту выдохнуться, ведь очень нелегко постоянно поддерживать тот же высокий градус, тот же уровень заинтересованности, что и вначале. Мы даже можем отчасти разочароваться в своем учителе, особенно когда сами уже что-то умеем и разница между нами слегка сократилась. Кроме того, мы со своими наставниками принадлежим к разным поколениям, по-разному смотрим на вещи. Приходит время, и принципы, которыми так дорожат наши учителя, кажутся нам не столь уж важными, мы и сами не замечаем, как перестаем обращать на них внимание. Единственный выход из этой ситуации — поддерживать более интерактивное, в режиме постоянного диалога, общение с наставником. Если же он способен прислушаться к вам и воспринять кое-что из ваших идей, ваши отношения станут куда более динамичными. Вы чувствуете растущую открытость и доверие с его стороны и уже не досадуете и не возмущаетесь. Вы радостно делитесь своими переживаниями и плодами размышлений, а это, возможно, помогает наставнику раскрепоститься, перестать воспринимать собственные принципы как застывшую догму.

Подобный стиль взаимоотношений больше соответствует нашему демократичному времени и может служить своего рода идеалом. Но он не имеет ничего общего с бунтарскими настроениями или неуважением к наставнику. Уважение к учителю, как было показано в этой главе, остается неизменным. Подражайте Пакьяо, который буквально преклонялся перед авторитетом своего тренера, — ловите каждое слово своих учителей. Будьте полностью открыты их советам. Вам необходимо завоевать их уважение, показав себя понятливыми и способными учениками, — пусть и они подпадут под ваше обаяние, как это случилось с Роучем, встретившим Мэнни Пакьяо. Усердие и собранность помогут вам развиваться, набираясь умения и сил, а это, в свою очередь, позволит более успешно привлекать внимание к себе и к своим потребностям.

Тем, кому удастся наладить подобное взаимодействие / диалог, дальнейшие отношения с наставником сулят безграничные возможности для научения и совершенствования.