28

Сеновал был низкий, только в самой середине его, под коньком пологой крыши, можно было стоять на четвереньках. Задний торец был забит косо срезанными дощечками. Все добротное, крепкое, нигде ни щели; сено свежее, недавно убранное, хорошо высушенное, пахнущее осенью и сухим тополиным листом.

Через неприкрытые ворота были видны двор и кусок улицы. По ней проносились легковые машины, останавливались у домов, из чего Бокарев заключил, что на улице разместится штаб. Тогда жителей повыгоняют, а дома и строения прочешут.

Предположения его оправдались.

Появились квартирьеры, и вскоре из дома вышла хозяйка с дочкой – несли узел и корзину.

– Давай, матка, шнель! – торопил их квартирьер.

По улице шли женщины, старики, дети, тащили вещи на себе, везли на тележках, на колясках. Жителей выселяли.

Квартирьеры вошли во двор, осмотрели, открыли сарай, дали автоматную очередь и ушли, оставив ворота открытыми.

– Будто ногу задело, – прошептал Краюшкин.

– Ну и неловок ты, отец, – пробормотал Бокарев.

– Немец ловок, – морщась, ответил Краюшкин.

Бокарев стащил с Краюшкина сапог, осмотрел рану:

– Кость цела.

– Капельное дело, – согласился Краюшкин.

Пакет они израсходовали на Вакулина. От кальсон Краюшкина Бокарев оторвал кусок, перевязал рану, сделал жгут, перетянул повыше колена. Тряпка набухла кровью.

– Лежи, не двигайся, ночью уйдем.

Бокарев подполз к краю сеновала, чуть разгреб сено, вгляделся в улицу.

Легковые машины останавливались у домов; денщики таскали чемоданы, готовили жилье для офицеров, связисты тянули шнур – в школе разместился штаб.

Во двор въехал «оппель-капитан»; в дом прошел офицер; следом за ним шофер потащил чемоданы.

Потом шофер вернулся, поставил машину ближе к сараю, передом на выезд, и опять ушел в дом.

– Машину угнать... – прошептал Бокарев.

– Можно бы, – согласился Краюшкин.

– Ночью посмотрим, – сказал Бокарев.

– Стукнешь дверцей – они и услышат: днем посмотри, как обедать уйдут.

Бокарев не любил советов, но совет был правильный.

День тянулся томительно долго, но Бокарев не уходил со своего поста, высматривал улицу зорким глазом. Офицер ушел в штаб. Шофер, пожилой, сухопарый немец с мрачным лицом, то выходил во двор, то возвращался в дом; вынес матрац, перину, повесил их на веревки – приводил в порядок жилье. Аккуратно устраиваются.

Наконец денщик вышел из дома с судками, отправился в кухню за обедом.

Бокарев спустился с сеновала, заглянул в машину – в щитке торчал ключ зажигания.

Потом он подошел к забору, нашел щель между досками, но через нее ничего не было видно; он пошевелил доску – она не тронулась с места.

Он подошел к калитке, постоял, прислушался, тихонько открыл ее, стал сбоку, посмотрел на улицу. В конце ее уже был шлагбаум, возле него стоял часовой.

Он зашел с другой стороны калитки – на другом конце улицы тоже шлагбаум. У школы и у домов стояли легковые машины.

Бокарев прикрыл калитку, вернулся на сеновал.

– Не получится с машиной: шлагбаумы по обе стороны. – Он кивнул на ногу Краюшкина. – Дойдешь? Нам только до леса добраться.

– Не знаю, однако, – неуверенно ответил Краюшкин. – Может, тебе лучше одному уйти?

– В плен захотелось?!

– Зря говоришь, – возразил Краюшкин. – С этой ногой я буду тебе в тягость. Пережду. Долго ли они здесь будут?

– Не могу я тебя оставить, отвечаю за тебя! И так всех людей растерял.

– Ты молодой, здоровый, – сказал Краюшкин, – тебе есть надо, а у нас полбуханки, надолго ли хватит?

Бокарев швырнул ему хлеб:

– На, жри!

– Непонятливый ты, я не о себе, я о тебе.

– За меня не думай, – оборвал его Бокарев. – Я за тебя обязан думать. Вместе уйдем.

– Вместе так вместе, – согласился Краюшкин, но, как понял Бокарев, для формы согласился.

Краюшкин кивнул на улицу.

– Лошадей не видать?

– Зачем тебе лошади?

– За сеном сюда полезут.

– Нет там лошадей. Танковая часть.

– Тогда порядок, – удовлетворенно сказал Краюшкин.

Вернулся шофер с судками, потом явился и офицер; пробыл дома с час, пообедал и снова ушел в штаб.

Шофер вышел во двор с помойным ведром, открыл крышку мусорного ящика, опорожнил ведро, потом с двумя чистыми ведрами отправился на улицу к колонке. Аккуратный, видно, немец, хозяйственный. Отнес чистую воду в дом, опять вернулся, ополоснул помойное ведро и тоже отнес его в дом.

А день тянулся и тянулся, не было, казалось, ему конца.

Они съели по кусочку хлеба.

– Ночью воду достанем, – сказал Бокарев.

– Ночью лежать надо и не двигаться, – возразил Краюшкин.

– Не учи! – коротко ответил Бокарев.

Ночь выдалась светлая. Полная луна освещала спящие дома, машины у домов, часовых, расхаживающих у штаба и у шлагбаумов.

Бокарев перелез через забор на соседнюю улицу. Она не была огорожена шлагбаумами, но у домов тоже стояли машины, легковые и грузовые, немцы и здесь разместились.

Прижавшись к забору, Бокарев внимательно осмотрел улицу. По его расчетам, именно на ней они оставили Вакулина.

В глубине ее мелькнула фигура часового, в другом конце тоже. Улица охранялась, но шлагбаума не было; упирается, наверно, в пустыри, не проедешь, не проскочишь – окраина. Если переползти вон до того проулка, то можно уйти в поле, а там и в лес. И Вакулин на этой улице, только в каком конце? Пришли они с запада, значит, там, но вроде не похоже. Ладно, днем разберемся.

Он ухватился за верх забора, подтянулся, заглянул в соседний двор, увидел бочку с водой между яблонь, перелез через забор, подполз к бочке, отвел ладонью листья, наклонился, напился. Вода была хорошая, хоть и чуть застоявшаяся, припахивала бочкой и прелым листом. На заднем крыльце стояли грязные солдатские сапоги, лежала сумка. Бокарев открыл ее, увидел сверток с красным крестом – индивидуальный пакет.

На садовом, сколоченном из досок столе валялись пустые консервные банки. Бокарев понюхал одну – она пахла колбасой. Вернулся к бочке, зачерпнул воды, отпил – ничего, сойдет.

Он услышал шорох в доме и присел у бочки.

Из дома вышел солдат в нательном темноватом белье, помочился с крыльца и вернулся в дом.

Опять все стихло.

С пакетом в кармане и банкой воды в руке Бокарев подошел к забору, провел ладонью по его верху – верх был узкий, а опорные столбы заострены. Он нашел место между столбом и досками, втиснул туда банку и, не спуская с нее глаз, подтянулся кверху, позабыв о часовом, думая только о том, чтобы удержалась банка.

Все сошло благополучно. Он лег животом на забор, достал банку, осторожно притянул к себе, спустился на землю, прокрался к своему забору, перебрался через него и вернулся на сеновал.

– На, пей!

Краюшкин жадно припал к банке.

Перевязывая ногу Краюшкину, Бокарев удовлетворенно сказал.

– Затянет в два дня.

– Рисковый ты парень, – заметил Краюшкин, – хватятся, пакет будут искать.

– Не беспокойся, – уверенно ответил Бокарев. – Думаешь, немец дурак? Сам доложит, что потерял пакет? Сопрет где-нибудь. А будут искать – есть чем отстреливаться. – Он кивнул на автоматы. – А дойдет до крайности – выйдем на улицу и закидаем их гранатами.

Краюшкин молчал.

– Чего молчишь? – спросил Бокарев.

– Зачем говорить – услышат.

– Боишься?

– Чего бояться, – ответил Краюшкин. – Верти не верти, а придется померти.

– Все прибаутничаешь, – сказал Бокарев, – а нужно задачу решать: как уйти отсюда.