14

На участке к моему провалу отнеслись равнодушно. Для механизаторов, водителей, трактористов такие происшествия – обычное дело.

Только Юра сказал:

– Ну и дурак!

Имел в виду, что на таком вопросе мог провалиться только идиот. Возразить было нечего: на таком вопросе действительно мог провалиться только круглый болван.

Юра явился к нам в мастерскую на своем самосвале и, сообщив мне, что я дурак, обратился к механику Сидорову:

– Федор Федорович! Могилу перенесли. Воронов приказал везти штакетник и все прочее. – Он опять повернулся ко мне: – А тебе приказано явиться в контору.

Под навесом нашей мастерской лежали новый штакетник, четыре столбика, восемь узких тесин, маленький деревянный обелиск и красная металлическая звездочка с длинным острием на одном конце, изготовленные нами для новой могилы неизвестного солдата. Мы погрузили все это на Юрин самосвал и поехали.

Трясясь в кузове самосвала и придерживая рукой деревянный обелиск, чтобы его не расколотило о железные борта машины, я думал. Зачем меня вызывает Воронов, тем более в рабочее время? Поглумиться над моим провалом в ГАИ? Он может сделать это вечером, в столовой, не отрывая ни меня, ни себя от дела. Может быть, вспомнил о своем обещании помочь мне? Ни черта не помог, теперь его мучает совесть, и он хочет что-либо предпринять... Может быть, уже предпринял. Он имеет влияние в ГАИ – проезжие автоинспекторы заправляются у нас бензином. И вот теперь, когда Воронова замучила совесть, он все устроил. Скажем, договорился, что мне просто обменяют права, без экзамена. Или разрешат работать с любительскими правами, хотя бы временно, до будущего экзамена. Ведь водители требуются, не хватает водителей.

Новую могилу неизвестному солдату выкопали немного в стороне от трассы, на холмике, на довольно видном месте.

Останки солдата были перенесены, и могила уже закидана свежей землей. Возле нее, опираясь на лопаты, стояли Мария Лаврентьевна, наша красотка Ксения и еще две женщины.

Мы врыли столбики, приколотили тесины, набили на них штакетник, поставили обелиск, в его верхушку воткнули звезду.

В небе пронесся реактивный самолет, оставив за собой длинный голубой хвост. Кругом расстилались безмолвные, пожелтевшие поля. Вдали темнел лес. Было тихо, грустно, печально. День был не жаркий, солнечный, ясный, сентябрьский.

– В сорок третьем году, – сказал Сидоров, – мы освобождали эти места. Может, кто из наших ребят...

Мы помолчали.

Мария Лаврентьевна смахнула со щеки слезу. Ксения и обе женщины тоже вытерли слезы.

Сидоров снял кепку. Мы с Юрой тоже сняли свои береты.

– Прощай, безвестная душа солдатская, пусть земля тебе будет пухом, – сказал Сидоров.

Мы собрали лопаты, топоры, молотки, корзинку с гвоздями и пошли к машине.

...В служебном вагончике, кроме Воронова, были, как обычно, инженер Виктор Борисович и Люда.

– А, пришел! – так приветствовал меня Воронов и перебрал бумаги на столе. – Слушай, ты писал в военный архив?

Военный архив... Я совсем забыл о нем.

– Да, писал.

– На, читай.

На бумаге со штампом Центрального военного архива было написано, что бывший командир ПРБ-96 гражданин Стручков Ростислав Корнеевич проживает в Москве, служит в Министерстве строительства СССР.

– Прочитал? – спросил Воронов.

– Прочитал.

– Теперь скажи: зачем запрашивал?

– Выяснял.

Воронов повернулся к Виктору Борисовичу:

– Видали его! «Выяснял»! Нашелся, понимаете, Фенимор Купер. – Он повернулся ко мне: – А кто тебя уполномочивал?

– Сам себя уполномочил.

– Ты это брось! – повысил голос Воронов. – Мы свое дело сделали: могилу перенесли, документы сдали. Никто не забыт, ничто не забыто. Понял?

– Понял.

– Теперь розыском пусть занимаются те, кому это положено. А наше дело – строить дорогу. Еще не одну могилу встретим... Подпиши акт!

Я подписал акт о переносе могилы неизвестного солдата. Кроме моей, там стояло еще много подписей. Я их не разобрал.

– Вот так, – сказал Воронов, – а эту архивную бумагу снеси в школу. Ты вернул им фотографию?

– Вернул, – соврал я.

– И эту отдай. И кончай это дело.

Люда, улыбаясь, скосилась на меня:

– Он не может так просто все это кончить. У него там девушка.

– Никакие девушки меня не интересуют! – взорвался Воронов. – Тут могила, память о солдате, а они, видите ли, амуры разводят, секс!

Я остолбенел. Он даже не понимает значения этого слова. И Фенимор Купер! А еще имеет высшее техническое образование. Вот результат узкой специализации. Об экзаменах и о том, что обещал помочь, ни слова. Руководитель называется!

– Я не прошел квалифкомиссию, – объявил я.

Он сначала не сообразил, о чем я говорю, потом сообразил.

– Вот, пожалуйста, полюбуйтесь!

Опять он обращался к Виктору Борисовичу. Но тот мрачно молчал.

– Полюбуйтесь! – продолжал Воронов. – Ему создали условия, дали спальное место в общежитии, а он провалился. А ведь когда пришел, сколько было гонору: руль ему подавай! И немедленно!..

Я перебил его:

– Мне надо съездить в Москву.

Он уставился на меня:

– Зачем?

– За теплыми вещами. Становится довольно прохладно. Особенно когда нет условий для ремонта механизмов.

Он нахмурился, как всегда, когда ему вворачивали что-нибудь неприятное.

– Насчет условий ты мне не рассказывай! Условия у нас полевые. И ставки полевые. А не нравится – иди на шоколадную фабрику, там тепло и сладко и заработаешь на леденцы. У тебя отец-мать есть?

– Ну, допустим...

– Пусть вышлют почтой. А то один за носками поедет, другой за шарфиком.

– Я сам должен съездить за своими вещами, – твердо сказал я.

Последовало заключительное хамство:

– Соскакиваем? На ходу?! Желаю тебе крепкого здоровья, успехов в труде и счастья в личной жизни. Видали мы таких гастролеров.