На гребне ледяной гряды, на которую они взошли возле горы Монумент, четверо полярников остановились, чтобы в последний раз увидеть внизу, справа от санного следа, гурий на могиле Эванса.

— …И ведь понятно, что унтер-офицер мертв, — произнес Бауэрс, когда настала пора двигаться дальше, к спуску в снежную долину, — а все равно чувствую себя так, словно оставляем его здесь на произвол судьбы.

— Полагаю, что у нас у всех такое же ощущение, — заметил Уилсон.

Они умолкли и ожидающе уставились на начальника экспедиции. «Интересно, что они ожидают услышать от меня такого, что способно их успокоить? — недовольно проворчал про себя Скотт. — Да, мы действительно находились на той последней грани человеческой морали, когда готовы были прибегнуть и к такому шагу. Причем всю вину за это решение мне довелось бы взять на себя. Впрочем, ничего брать не пришлось бы; так или иначе, а все равно её взвалили бы на меня».

— Не теряйте времени, джентльмены, уходим, — молвил Скотт. — А что касается ваших ощущений… Представьте себе на минутку, как бы мы все казнили себя, если бы действительно решились на такой шаг! — молвил Скотт.

— К тому же там, в Британии, многие попросту отказались бы понимать мотивы наших поступков, — поддержал его врач экспедиции.

Преодолев еще одну гряду, полярники вскоре оказались в огромной низине, но даже там время от времени оглядывались назад, словно никак не могли смириться с гибелью Эванса или ожидали, что на горизонте вот-вот появится его высокая сутулая фигура.

Пройдя до изгиба этой долины, полярные странники, к неописуемой радости своей, увидели флаг склада «Нижнего глетчерного». Разобравшись с продуктами, капитан велел врачу внимательно осмотреть группу и оказать первую медицинскую помощь, а лейтенанту приказал увеличить на ужин количество еды и выдать всем по небольшой порции коньяку, которым они не только подкрепились, но и помянули унтер-офицера Эванса.

— Избавляя унтер-офицера от дальнейший мучений, — произнес Скотт вместо тоста, — Господь в то же время даровал нашей группе реальный шанс на спасение. Мы получили возможность ускорить переходы от склада к складу, не прибегая к постоянным остановкам из-за проблем с Эвансом, да упокоится он с миром; увеличился наш рацион, и у нас появилось больше времени заниматься своими болезнями. То есть Создатель смилостивился над нами, и теперь от нас зависит, насколько мудро мы сумеем распорядиться Его милостью.

— Мы постараемся быть мудрыми и рассудительными, господин капитан, — заверил Уилсон начальника экспедиции. — Было бы грешно не воспользоваться дарованной нам возможностью выбраться из этой «мертвой страны мертвых».

— Как навигатор, — поддержал его Бауэрс, — хотел бы добавить, джентльмены, что на полпути к следующему складу мы проходим через нашу бывшую стоянку, которая занесена в моей карте под названием «Лагерь „Бойня“». Если помните, именно там мы забили нескольких наших лошадей. Уверен, что в этом естественном морозильнике мясо животных отлично сохранилось, и его столько, что значительной частью мы сможем пополнить запасы своей провизии, а значит, восстановить свои силы. Кстати, на этом складе нас ждут запасные сани, которыми нужно заменить эти, уже предельно изношенные и расшатанные.

Расщедрившись на пять часов отдыха для своей группы, капитан поднял ее и повел к появившемуся у них на пути невысокому горному хребту. Восхождение оказалось нелегким, однако полярники действовали настолько упорно и слаженно, что, казалось, взошли на ледяной перевал в едином порыве. Спуск оказался не менее трудным, поскольку нужно было постоянно сдерживать движение саней, самим удерживаясь при этом на ногах. Ни один из полярников не сумел сойти с этой вершины без падения, но в конечном итоге все они закончились более или менее благополучно.

Стоянка «Бойня» встретила их двумя гуриями, один из которых был дорожной меткой, а второй указывал на низину, в которой под слоем снега покоились разделанные туши маньчжурских пони. Мясо их сохранилось прекрасно, поэтому Бауэрс тут же принялся за приготовление бульона и рагу, а трое остальных полярников заполняли походные ящики и продовольственные мешки большими кусками конины, создавая запас на будущее. Однако операция эта завершена не была. Понимая, что люди устали, Скотт решил перенести ее окончание, так же, как и замену саней на «свежие», которые ждали их на складе «Бойня», — на утро.

После первого за последние недели полярной одиссеи по-настоящему сытного, калорийного ужина, капитан решил быть последовательным в своем намерении оздоровить группу и объявил о ее праве на восьмичасовый сон, что было встречено одобрительными возгласами.

Спутники капитана уже спали, когда, сделав лаконичную, но преисполненную надежд запись в дневнике, он вновь вышел из палатки. В том направлении, в котором им нужно было идти, от горизонта до горизонта пролегала гористая местность, которая значилась на картах Антарктиды под названием «Прибрежный Барьер». Скотт знал, что, как только группа взойдет на него, она вновь окажется в очень суровых условиях: крайне низкие температуры, туманы, ветры, а главное, огромное количество трещин и ледовых гряд. Снег там всегда напоминал Роберту песок, по которому тащить сани очень трудно, и вся надежда на парус, который утром еще только следует поднять на новой мачте, и на попутный ветер, если только он будет. Да еще — на сильный попутный ветер.

Едва освещенные солнцем отроги Барьера создавали своеобразную снежно-ледовую гамму, которой впервые оказавшийся в этих краях полярный скиталец мог бы бесконечно долго любоваться. Однако Скотт чувствовал, что глаза его давным-давно устали от белизны и ледового блеска местных пейзажей и что подсознательно ему хочется увидеть хотя бы одну лужайку, один покрытый травой или кустарником склон; хоть что-нибудь такое, что напоминало бы о старой доброй Британии, о любом уголке Европы или Новой Зеландии. Как моряк, он не так уж сильно был подвержен чувству ностальгии, но здесь, в Антарктиде, в сознании любого человека зарождался тот, особый вид тоски по родине, который связан был с тоской по всему тому, что свойственно обычной «живой природе».

Вернувшись в палатку, он слегка подергал за плечо Отса, который оглашал не только их «хижину», но и все окрестности настоящим кавалерийским храпом. Подождав, пока ротмистр подарит ему в своем «храп-концерте» небольшую паузу, капитан забрался в спальный мешок и закрыл глаза, но вместо эфемерных сновидений ему явилось вполне реалистичное видение Кетлин с маленьким Питером на руках. И послышались ее слова: «Неужели даже теперь, когда у тебя появилась верная жена и прекрасный сынишка, ты все еще намерен тратить годы своей жизни на блуждания по безжизненным ледовым пустыням?»

«Разве Кетлин когда-либо произносила эти слова?! — усомнился Роберт, но, сколько ни вспоминал, так и не мог вспомнить, были ли они на самом деле произнесены. — По-моему, она поддерживала твои планы. Кто знает, что чувствовала и предчувствовала при этом ее женская душа, но ведь поддерживала же! Правда, в какие-то моменты в словах ее проскальзывали грусть и даже разочарование, связанные с будущим расставанием, но ведь это естественно. А вот произносила ли она когда-либо те слова явного упрека, которые тебе только что послышались?!

…В любом случае, дай себе клятвенное слово, что никогда больше не вернешься в эту „мертвую страну мертвых“, — мысленно молвил Скотт, чтобы как-то погасить не только ностальгию, но и вину перед женой и сынишкой. Немного поразмыслив, въедливо посоветовал себе: — Ты лучше позаботься о том, как бы из этой погибельной страны хоть когда-нибудь выбраться!»