День выдался ветреным, а потому в восприятии полярников чудным. Подняв парус, полярные странники — сытые и хорошо отдохнувшие — прошли уже двенадцать миль и намеревались пройти еще столько же, когда вдруг на одном из косогоров, во время преодоления заструги, доктор Уилсон резко оступился и, как потом сам же и выяснил, растянул себе сухожилие правой ноги. Остальные семь миль, до очередного лагеря, он шел, сильно прихрамывая, с трудом сдерживая резкую боль.

Едва Скотт смирился с этим прибавлением в «команде инвалидов», как произошла беда с унтер-офицером. Еще вчера перед сном он жаловался доктору на то, что вновь разболелась раненая седьмого января, во время ремонта саней, рука, что она опухла и рана гноится. А сегодня вдруг каким-то странным, непостижимым образом умудрился сорвать два ногтя на правой руке. Причем тоже во время небольшого ремонта саней. Узнав об этом, капитан схватился за голову. Получалось, что у Эванса теперь ранены обе руки, у доктора Уилсона распухает одна нога и сильно мерзнет вторая, Отс обморозил все, что только можно было обморозить, и только его неугасимая ирония не позволяла ему окончательно сникнуть и сдаться. Впрочем, в их положении сдаться означало только одно — погибнуть.

Ночью Скотту не спалось. Он предчувствовал, что наступает развязка. Вроде бы у каждого из членов команды еще были шансы выкарабкаться, однако атмосфера в команде становилась все более напряженной. Начальник экспедиции понимал: как только выйдет из строя хотя бы один из пятерых полярных странников, это в какой-то степени парализует деятельность всех остальных. Проблема ведь не только в том, что уменьшится количество людей, способных тащить санки. Почти вдвое увеличится сам груз этих санок, и при любом раскладе двое из этих четверых тоже окажутся больными.

Единственное, чем он мог подбодрить команду, так это сообщить, что завтра они должны достичь очередного склада с провизией и призвать каждого из полярников быть предельно осторожным и заботиться о своем здоровье.

Полярные странники встретили его обращение угрюмым молчанием. Даже Отс — и тот почему-то молчал, словно в предыдущих словесных схватках растерял всю остроту своей иронии и всю язвительность сарказма, который еще недавно казался неистощимым. Стоило ли удивляться, что утром группа поднялась невыспавшейся и вообще неотдохнувшей. Однако Скотт жестко приказал всем идти к санкам, пообещав, что завтрак они себе устроят, только достигнув склада. Капитан прекрасно понимал, что спасать положение — если только его еще можно спасти! — следует ужесточением дисциплины. Поэтому, словно капитан тонущего парусника, он делал все возможное, чтобы погасить панику, а значит, заставить команду спасать и себя, и судно. Поэтому он велел врачу осмотреть руки Эванса, перевязать их, а самого унтер-офицера успокоить.

— Мы должны вспомнить, что все мы — военные, причем большинство — офицеры, — решительно молвил Скотт, когда его маленький отряд выстроился у санок, — в том числе и вы, доктор. А значит, взять себя в руки и действовать, как бою. Наша следующая цель — склад провианта в пяти милях отсюда. Там мы сделаем привал, основательно позавтракаем и пойдем дальше. Не расслабляться, не жаловаться, не впадать в панику. Это приказ, который должен быть выполнен.

— Что ж, Ватерлоо, так Ватерлоо, — прокомментировал его приказ ротмистр Отс.

— Вы не довольны моим приказом, капитан от кавалерии?

— Наоборот, начинаю чувствовать себя, как перед решающей битвой. Правда, не определился, в какой армии состою: Наполеона или Веллингтона.

— Все равно победа будет за той армией, в которой окажетесь вы, «трансваальский драгун». Поэтому не теряйте расположения духа, наш Веллингтон, — в том же ключе отреагировал Скотт.

После того как они опустошили склад, капитан поинтересовался у доктора состоянием его ноги и разрешил идти рядом с санками, лишь время от времени помогая остальным полярникам перетаскивать их через сугробы и заструги. К счастью доктора, помощь его понадобилась только дважды, поэтому вечером, в палатке, он открыл для себя, что воспаление уменьшается, и нога постепенно заживает.

Но еще перед тем, как разбить лагерь на месте старой стоянки, Бауэрс обнаружил в одном из застругов торчащую лыжу.

Поспешив туда, он, к величайшей своей радости, нашел и вторую лыжу, и, таким образом, 31 января вернулся себе то, что умудрился потерять еще… 31 декабря. Уже само сравнение этих дат позволяло полярникам увидеть в нем нечто символическое. Именно с верой в этот и прочие знаки небес они и прошли весь маршрут следующего дня. Восстанавливая его подробности в дневнике, Скотт был скупым на слова и осторожным в оценках: «Почти целый день пришлось тянуть, налегая грудью на лямки. Прошли восемь миль за четыре с тремя четвертями часа. После полудня дело сначала пошло оживленно, тем более что мы спускались с крутого склона; затем поверхность испортилась: сыпучие снежные сугробы — тянуть очень трудно.

Работали мы до восьми часов вечера, пока не добрались до гурия, поставленного 29 декабря. До следующего склада („Верхнего глетчерного“) нам вполне должно хватить недели; у нас на руках еды на восемь дней полными рационами. Мы увеличили их на одну седьмую часть; это дает нам существенную разницу. Ноге Уилсона значительно лучше, однако руки Эванса в ужасном состоянии: слазят два ногтя, полопались волдыри».

Следующий день тоже обещал быть успешным, поскольку ветер дул попутный и парус придавал санкам такую скорость, что полярникам уже приходилось не столько тащить их, сколько направлять движение. И все было бы хорошо, но на первом же крутом спуске удержать санки не удалось и они завалились набок, сбив с ног и протащив за собой всех полярных странников.

— Но даже это падение не должно выбить нас из седла, — первым опомнился Отс, осматривая своих спутников, которых санки разбросали по склону. И, с трудом поднявшись, принялся помогать другим. Оказалось, что все они получили ушибы, причем особенно жестоко прошелся этот «взбесившийся транспорт» по Эвансу. Сильнее всего он ушиб голову, и даже после того, как Отс и Бауэрс помогли ему подняться, унтер-офицер еще с минуту стоял, плохо соображая, что с ним произошло и что следует делать дальше.

Скотт понимал, что самое время дать возможность людям отдохнуть, однако слишком уж хорошим выдался этот день, чтобы можно было терять время. Поэтому он приказал снять лыжи, и еще до завтрака они прошли почти девять миль. Сам же завтрак устроили себе под крутым склоном возвышенности, на которую им еще только предстояло взобраться.

— Пока что мы все еще идем по возвышенности, — попытался подбодрить своих товарищей Скотт, — но дня через четыре мы спустимся с этих вершин и пойдем по низменной равнине. Там и температура значительно выше, и, если помните, крутых подъемов и спусков значительно меньше.

— Хочется надеяться, что когда-нибудь мы действительно выберемся отсюда, — почти всхлипывая, произнес Эванс. — Хотя я уже в это не верю.

— Вначале нам надо взобраться на это плато, — добавил Уилсон, — причем сделать это следует как можно быстрее, пока температура не понизилась до ночной. А склон, как я вижу, заледенелый, скользкий, как бы чего не произошло.

Его слова капитан Скотт вспомнил уже минут через двадцать. Достигая первой седловины, он неожиданно поскользнулся и, сорвавшись с небольшого уступа, с такой силой ушиб плечо, что поначалу показалось, будто совершенно разбил его. Уилсон и Бауэрс тут же спустились к нему в расщелину, помогли встать на ноги, и врач попытался выяснить, нет ли перелома или вывиха. Диагноз: «Ничего страшного, обычный ушиб, хотя и очень сильный», немного утешил и самого Скотта, и остальных полярных странников, однако боль от этого не притупилась. До конца дня и ночью чувствовал он себя скверно.

— Будем надеяться, что это ненадолго, — молвил Скотт, ощущая, как лямка буквально обжигает огнем его предплечье и лопатку.

— Не кажется ли вам, сэр, что мы попали в какую-то роковую полосу неудач, полосу травм и всех прочих неприятностей? — спросил Эванс, обращаясь к нему уже как к товарищу по несчастью.

— Не кажется, унтер-офицер, — довольно холодно произнес «полковник флота». — Никакой роковой полосы нет. Просто сказывается усталость, при которой мы теряем бдительность и осторожность. Причем теряем все, в том числе, как видите, и я, ваш капитан Скотт.

— Нет, сэр, — упорно покачал головой Эванс, — просто все мы пока еще не поняли, насколько здесь, — обвел он взглядом пространство перед собой, — все серьезно.

«А ведь отныне одним инвалидом в палатке может стать больше, — с горечью подумалось Роберту. — Правда, у Уилсона с ногой чуть лучше, но даже у него вскоре все может ухудшиться так же, как у Эванса с руками, особенно с пальцами. И мы окажемся счастливчиками, если сумеем выбраться из этого „ледового безумия“ без особых трагедий».

Помня о недавней аварии на спуске, по склону полярники теперь спускались с максимальной осторожностью, следя за санками и всячески подстраховывая друг друга. Скотту даже показалось, что после его увечья полярные странники стали более внимательно, даже трогательно, относиться друг к другу. Очевидно, потому, что каждый вдруг понял, что следующей жертвой в этой череде падений и ушибов вновь может оказаться он сам.

— Мы опять потеряли след, сэр, — вывел его из раздумий навигатор. После спуска с плато Скотт стал настолько полагаться на бдительность Бауэрса, что почти перестал следить за старой колеей, которая то возникала в очередном гребне, то вдруг вновь исчезала на очередной ледовой поляне. — Впереди высокие заструги, но я не уверен, что мы сумеем быстро отыскать след наших санок. К тому же заструг этих — как волн в океане.

— Что вы предлагаете, лейтенант?

— Судя по всему, мне следует отправиться на поиски следа. Иначе нам придется плутать всем экипажем, вместе с санками.

— След мы, может, и найдем, но потеряем время. И потом, я боюсь за вас, Бауэрс, — проговорил капитан, пытаясь массажировать предплечье, которое время от времени простреливала странная острая боль, словно его пронизывала пущенная кем-то стрела.

— За меня? Почему? Со мной все в порядке, сэр. Пока что ни ушибов, ни обморожений.

После этих слов капитану вдруг захотелось обнять этого парня, как только что нашедшегося родного сына.

— Именно потому и боюсь за вас, что вы — последний из нас, кто пока что по-настоящему держится, что вы — последняя наша надежда.

Бауэрс оглянулся на стоявших позади него спутников и почувствовал себя неловко. Как-то слишком уж трогательно это прозвучало в устах начальника экспедиции.

— Тем более вам стоит использовать меня при самых сложных ситуациях, сэр, — негромко, почти доверительно произнес он.

— Вы сами сказали: «при самых сложных», которые еще ждут нас впереди. А пока что ведите нас строго на север, лейтенант-навигатор. И давайте условимся: как только мы теряем след — движемся строго на север, до самого глетчера — только строго на север. Мы уже несколько раз петляли в поисках старого следа и всякий раз только случайно находили его. Причем только потому и находили, что придерживались курса на север. Все, поднять паруса!

И тактика Скотта вскоре оправдала себя. Пройдя около полумили, группа вдруг наткнулась на колею, которая оказалась следом команды лейтенанта Эдварда Эванса, что вполне устраивало полярных странников.

Как бы там ни было, а перед приказом полковника флота разбить лагерь Бауэрс доложил ему: после последнего привала они прошли еще семнадцать миль.

— Почти невероятно, — признался Скотт, объявляя всей команде благодарность за усердие и преданную службу королю.