Скотт посмотрел вдаль, на горизонт, в котором горы сливались с поднебесьем. Подсознательно ему вновь хотелось увидеть где-то там, вдали, журавлиную стаю, пусть даже призрачную. Остановившийся возле него Отс перехватил взгляд капитана и посмотрел в том же направлении.

«Наверное, решил, что у меня вновь галлюцинации, — подумалось капитану, признательному за то, что ротмистр не рассказал остальным членам группы о недавней слабости командира. — Но вряд ли понимает, как мне хочется возродить их».

Чем в более сложной ситуации они оказывались, тем тщательнее полковник флота следил за тем, чтобы не уронить авторитет, сохранить свою физическую и моральную форму, хоть в каком-либо проявлении не предстать перед полярными скитальцами слабым, растерянным или неумелым.

— Склад! — вдруг донесся из вершины небольшой возвышенности голос Бауэрса. Воспользовавшись небольшим привалом, он надел лыжи Уилсона и отправился в разведку. Группа оказалась на большом ледяном поле, старый след на котором определить было почти невозможно, и лейтенант-навигатор опасался, что они вновь собьются с курса. — Там действительно склад! Я вижу флаг!

Услышав это, Уилсон и Отс подняли руки и победно потрясли кулаками. Из-за сильной пурги они почти сутки вынуждены были проваляться в палатке, ожидая возможности вновь тронуться в путь. Чтобы сэкономить провизию, полярные странники отказались от второго завтрака и уменьшили порции за обедом. Ситуация была катастрофической, и сегодня в течение всего дня они шли молча. Лишь однажды основательно осунувшийся богатырь Эванс, который, похоже, больше всех страдал от голода, попытался затеять разговор о еде, но Скотт жестко пресек его, напомнив о суровом уговоре: если провизия на исходе, о еде — ни слова.

Раньше, правда, этот уговор касался еще и женщин, однако теперь все они пребывали в таком состоянии, что сугубо мужское требование «О еде и женщинах — ни слова» во второй своей части уже теряло свою актуальность.

Не дожидаясь возвращения лейтенанта, четверо оставшихся полярников налегли на сани — двое тащили, двое подталкивали, — и вскоре, поднявшись на небольшое плато, действительно увидели шест, воткнутый в довольно высокий гурий.

— Кажется, мы опять спасены, капитан? — проговорил Уилсон, занимая свое привычное место в санной «упряжи» рядом со Скоттом.

— А значит, духи Антарктиды нас все еще хранят, — ответил тот, осматривая гурий в подзорную трубу. Это только глазастый Бауэр мог с такого расстояния увидеть на шесте флаг, а Скотту пришлось прибегнуть к «дьявольскому глазу», как когда-то называли этот инструмент пираты.

Из-за частых снежных туманов капитан пользовался трубой очень редко, поскольку она оказывалась бесполезной, а в какое-то время совершенно забыл о ней, спрятанной в том же ящике, в котором хранились резервные медикаменты и бинты доктора. Однако на прошлой стоянке доктор напомнил об этой «штукенции», и теперь Скотт нес ее в своем рюкзаке.

До склада оставалось еще около полумили, но полярные скитальцы подняли на санях парус и с попутным ветром, который буквально сгонял их с возвышенности, начали спускаться с такой скоростью, словно соревновались с кем-то на бегах.

Перегрузив провизию на санки, они быстро поставили палатку и устроили себе «пиршество скелетов», как мрачно пошутил Эванс, намекая на то, насколько все они отощали. После более или менее сытного обеда самое время было отдохнуть, однако капитан первым вышел из палатки и стал у лямки саней, молчаливо давая пример остальным.

— Мы потеряли почти сутки. Пока держится погода, нужно идти, — объяснил он, когда Эванс и Бауэрс окончательно зачехлили и укрепили на санках их отяжелевшую от провизии поклажу. — Сколько до следующего склада, лейтенант?

— Я сверялся по своим записям. Восемьдесят девять миль, сэр. Склад именуется «Трехградусным».

— Восемьдесят девять миль?! — в ужасе переспросил Отс. — Неужели мы когда-нибудь доберемся до него?

— Возможно, не все, — болезненно сморщился Эванс, — но доберемся. Впереди нас ждут или склад, или небо.

— Не паниковать, унтер-офицер, — усовестил его полковник флота, — только не паниковать. Держитесь, как перед решающим боем.

Бауэрс хотел было вернуть лыжи Уилсону, однако тот заявил, что у лейтенанта лыжня получается ровнее и после установки паруса шел рядом с санками, время от времени помогая своим спутникам преодолеть сугробы и заструги.

Когда накануне Нового года обнаружилось, что они потеряли лыжи Бауэрса, все жалели лейтенанта и, считая, что для него это может закончиться трагически, старались на какое-то время делиться с ним своими. Если бы это был сугубо лыжный поход, без тяжелых санок, «безлыжный» лейтенант в самом деле оказался бы в очень трудном положении и стал бы обузой для всей группы. Однако движение в саночной упряжи уравновешивало его возможности с возможностями остальных полярных скитальцев.

Впрочем, дело не только в этом. Доктор Уилсон вдруг обнаружил, что Бауэрс — единственный, кто до сих пор ни разу не обморозил свои ноги, а потому пришел к удивившему его выводу: остальные обмораживались потому, что шли на лыжах, к тому же медленно. В то время как при ходьбе пешком ноги согревались значительно быстрее. Другое дело, что низкорослому коротконогому лейтенанту приходилось при этом идти в быстром темпе, особенно когда спускались с плато или с возвышенности, а значит, и затрачивать больше энергии…

— Вы еще забыли учесть, доктор, что он самый молодой из нас в этой группе, — напомнил Скотт, когда Уилсон решил поделиться с ним своими наблюдениями.

— Разница между ним и Отсом всего четыре года, — возразил врач. — Так что на первый взгляд это не существенно. Хотя, кто знает…

— Я заметил, док, что в последнее время это свое глубоко научное «кто знает…» вы произносите все чаще.

— Наверное, потому, что постулаты европейской медицины предрасположены к тем климатическим условиям, в которых живут европейцы, а не к тем, в которых обитают королевские пингвины.

— Так, может быть, стоит основать отдельное направление в медицине — полярное, арктическое? Почему бы где-нибудь в Англии или в Шотландии не основать такой институт — с госпиталем при нем, в котором бы изучался опыт полярных экспедиций северного и южного направлений? И где проводились бы исследования, касающиеся не только заболеваний, но и составления рациона, медицинского отбора кандидатов, подбора одежды и оснащения. Скажем, обуви, палаток, всевозможных предметов гигиены.

Пораженный этим предложением, Уилсон непроизвольно остановился и чуть было не оказался под санками, которые надвигались на него с пригорка под силой паруса.

— А ведь вы подали прекрасную идею, господин капитан!

— Я рад, что все еще способен воодушевлять вас, доктор, — искренне произнес Скотт, наблюдая за тем, как преображается лицо Уилсона и как оживают его полуослепшие было глаза.

— После экспедиций Шеклтона, Амундсена и нашей, вряд ли кто-либо усомнится в том, что такое — арктическое или полярное — направление в медицине обязательно должно появиться. И такой лечебно-исследовательский институт. Скажем, Институт арктических, полярных или что-то в этом роде исследований. Вернувшись в Британию, я сразу же попытаюсь связаться со всеми медиками, которые когда-либо принимали участие в полярных экспедициях, ознакомлюсь с мемуарами полярников и с медициной северных племен.

— Именно такой подход к проблеме выживания в полярных условиях я и имел в виду, доктор, именно такой.

— Удивительная идея, сэр.

— Похлеще идеи миссионерства в трущобах лондонского пригорода Баттерси, не правда ли, док? — попытался вклиниться в их разговор Отс. — Которое не принесло вам ничего, кроме туберкулеза?

Однако Уилсон коротко парировал:

— Баттерси — это тоже опыт. Не менее важный, нежели опыт Англо-бурской войны, который также дался вам вместе с серьезным ранением. — И тут же вновь обратился к начальнику экспедиции: — Как только прибудем в основной лагерь, нужно будет сразу же поговорить с врачом экспедиции Аткинсоном и тоже увлечь его этим замыслом.

— Думаю, он не станет возражать, — благодушно заверил его Скотт. — И даже охотно поделится с вами своими наблюдениями. Тем временем советую возобновить ведение своего дневника.

— Я веду его, правда, нерегулярно.

— Что-то в последние дни я не вижу, чтобы вы усердствовали над ним, доктор. А следовало бы. Всех остальных это тоже касается, — повелительно повысил голос начальник экспедиции. — Не забывайте, что прежде всего мы — научная экспедиция. Впрочем, пишите не только о том, что вы пережили, но и о своих мечтах. Сочиняйте письма родным и близким, наконец.

— С надеждой, что адресатов своих они найдут уже после вашей гибели, — не мог отказать себе в удовольствии поворчать Отс.

— Хотя бы и так, — спокойно отреагировал Бауэрс. — Если уж моряки решаются бросать бутылки с записками где-то посреди Атлантического океана, то нам сам Бог велел.

— Так, может, и нам стоит бросить бутылку в одну из расщелин Антарктики? — ухмыльнулся ротмистр. — Когда через тысячу лет эти льды растают, благодарные потомки найдут, прочтут и посочувствуют.

Ему никто не ответил. Несколько минут полярники молча преодолевали заснеженную возвышенность и даже очередной гурий, эту, оставленную когда-то ими по пути к полюсу «метку бытия», появлению которой обычно радовались так, словно добрались до аварийной полярной хижины, на сей раз встретили угрюмым молчанием. И прошли мимо, не пожелав организовывать возле нее привал.

«Какими же осторожными должны быть мы сейчас в словах и в эмоциях своих! — подумалось капитану. — Как легко мы поддаемся теперь тоске и унынию, а возможно, кое-кто и страху».

— …И поскольку идея основания полярного института принята вами, доктор, благосклонно, — попытался он вернуть себе инициативу, — уже сейчас постарайтесь отразить в записях наши медицинские беды и свои рассуждения по этому поводу. Пусть это станет основой вашей будущей книги, эдаких «Записок полярного врача». — А чтобы поднять настроение всем своим спутникам, объявил: — Ужин сегодня будет слегка усилен, и поднимаемся завтра на полчаса позже. С условием, что сейчас мы немного прибавим в скорости.

— О книге я уже думал, — признался Уилсон. — Правда, считал, что в основе ее должно быть исследование жизни одной из популяций королевских пингвинов, проведенное на мысе Крозье, а также проведенные моей научной группой исследования по программе геологических, магнитных и метеорологических особенностей той части Антарктиды, что примыкает к заливу Мак-Мёрдо и к шельфовому леднику Росса. Кстати, наша экспедиция к мысу Крозье была тяжелейшей из всех, какие только можно себе представить.

— Я тоже был в этой экспедиции, сэр, — напомнил ему Бауэрс. — Не забывайте, что она проходила в условиях полярной ночи, то есть в полнейшей темноте, при самых лютых морозах и ураганах. Доктор прав: более ужасных условий даже трудно себе представить. Вот уж где я действительно потерял всякую надежду на спасение. Вопрос заключался лишь в том, каким образом мы все трое погибнем. Может, только поэтому трудности нынешней нашей экспедиции к полюсу я воспринимаю без особого трагизма.

— Да вы у нас, оказывается, самый закаленный из полярников. Любопытно было бы прочесть ваши записки в одном из научных изданий.

«Опять этот Отс пытается затеять кабацкую драчку, — проворчал правда про себя капитан. — Хотя, не будь с нами этого „трансваальского драгуна“, мы бы, наверное, точно взвыли от тоски. Нет, если бы мне предложили сейчас исключить его из полярной команды, я бы с этим не согласился».

— Не исключено, господин ротмистр, — парировал тем временем Бауэрс реплику драгуна, — что когда-нибудь такие записки действительно появятся.

— Это-то меня и настораживает, — все еще скалил большие, крепкие, хотя и основательно пожелтевшие зубы Отс.

— Напрасно настораживает. Уверяю, сэр, что о вашей персоне в них будут самые лестные отзывы.

И лишь поддавшись логике своих размышлений, Скотт вдруг сказал:

— И в моих путевых записках — тоже.

Вечером, после ужина, Скотт сразу же взялся за дневник, который действительно вел с удивительным упорством и постоянством. Но прежде проследил за тем, чтобы остальные полярные странники тоже добыли из вещевых мешков свои тетради. И дело не в том, что в подобных занятиях своих спутников капитан видел какой-то особый научный смысл. Он надеялся, что работа над дневниковыми записями будет отвлекать их от грустных размышлений, от ностальгии и в какой-то степени даже от боли.

«…В течение всего дня дул легкий холодный ветер с юга, при сравнительно высокой (к вечеру термометр показывал минус 26 градусов) температуре. Воздух — вновь сухой, поэтому палатки и все прочие вещи постепенно выходят из состояния обледенелости, до которого они дошли на прошлой неделе из-за метели.

Спальные мешки сохнут медленно, и боюсь, что понадобится немало подобной погоды, чтобы довести их до надлежащего состояния. Впрочем, всем нам спится в них неплохо. Мы постепенно становимся все более голодными; неплохо было бы иметь больше еды, особенно на второй завтрак. Если через несколько переходов доберемся до следующего склада (до него всего лишь шестьдесят миль, а у нас провизии на целую неделю), можно будет немного позволить себе вольность в еде, однако хорошо наесться нельзя будет, пока не дойдем до того склада, где у нас лежит запас конины… Но туда еще далеко, а работа неимоверная».

— Как вы считаете, капитан, — вполголоса спросил Эванс, — если мы все же не дойдем до основной базы экспедиции, нас станут искать?

— Конечно, станут.

— На самом деле я хотел спросить: поисковый отряд будет состоять из людей доктора Аткинсона, то есть из нашей экспедиции, или же они уйдут, не отыскав нас? А придут другие, через несколько лет?

Скотт осуждающе вздохнул, поскольку унтер-офицер нарушил его недавний приказ: «Никаких панических разговоров о гибели! Никакого нытья! Заботиться следует не о том, как умереть, а о том, как бы побыстрее, и без потерь, дойти до станции». Он снова вздохнул, поморщился… Однако понял, что просто так отмахнуться от этого вопроса Эдгара не получится.

— Уверен, что барк «Терра Нова» не уйдет из полярных вод, пока люди Аткинсона и лейтенанта Эванса не выяснят, где мы и что с нами произошло. Причем искать будут до тех пор, пока не наткнутся на наш последний лагерь. Такой ответ вас, унтер-офицер, устроит?

— Просто я подумал, что следовало бы оставить после себя хоть какое-то письмо, сэр, — столь же добродушно объяснил Эванс.