— Прошу прощения, доктор Уилсон, за любопытство, — молвил Мирз, когда с обедом на стоянке второго склада было покончено и капитан объявил, что через пятнадцать минут группа уходит дальше на юг, — но мне очень хотелось бы задать вам один вопрос, связанный с экспедицией на «Дискавери». Сразу же признаюсь, что натолкнул меня на это любопытство какой-то странный намек капитана Скотта.

— Никогда не поверю, что капитан способен говорить намеками. Полковник флота всегда открыт и прямолинеен, — настаивал на своем Уилсон. — Порой излишне.

— И все же, когда мы с капитаном оказались у памятного креста моряку Винсу, тому, что погиб во время прошлой экспедиции Скотта, он почему-то так и не объяснил мне, какая история скрывается за этой «меткой бытия». Точнее, мне непонятно, на какие воспоминания она наталкивает начальника нашей экспедиции.

— Мне известна судьба бедняги Винса, лейтенант, — проворчал Уилсон, очевидно, недовольный тем, что Мирз не позволяет ему побыть наедине. — Что вас заинтересовало в этой трагической истории?

— Памятный «крест Винсу» всего лишь послужил для Скотта толчком для воспоминаний.

— В присутствии полярников капитан обычно не любит предаваться воспоминаниям о путешествии на барке «Дискавери», считая, что все, что он способен был поведать о нем, он уже поведал в своей книге. Поэтому считайте, что вам неслыханно повезло.

— Так вот, во время этих скупых воспоминаний Скотт намекнул, что в своей первой антарктической экспедиции столкнулся с чем-то таинственным, которое не поддается простому и внятному объяснению. При этом капитан пообещал, что вернется к этому разговору в вашем присутствии, сэр.

— В моем присутствии? Почему… именно в моем? Странно, — пожал плечами доктор. — И что же он имел в виду?

— Этого я не знаю. Никакого ясного намека. После прибытия на базу я дважды пытался вернуться к этой теме, однако полковник флота всячески уходил от нее. Причем не уверен, что делал это из-за нехватки времени.

Уилсон потерял интерес к склону утеса и заинтригованно взглянул на Мирза. Интуитивно старый разведчик уловил, что доктор уже понял, что именно имел в виду Скотт, но почему-то не решается говорить откровенно.

— Полковник флота, как вы его называете, находится рядом. Почему бы вам не подойти и не спросить еще раз?

— Даже если мы сделаем это вместе с вами, все равно это будет выглядеть бестактно.

— Это правда, господин Мирз, что вы связаны с разведкой?

— Да, с британской разведкой, сэр. И ни с какой другой. И хотя я предостерегаю вас от разговоров на эту тему, тем не менее напомню, что мы с вами оба — офицеры армии Его Величества.

— То есть сведениями, которыми вы сейчас интересуетесь, на самом деле интересуется наша разведка?

— Можно выразиться и по-другому. Нашу разведку будет интересовать все, что способно заинтересовать во время экспедиции меня. В этом смысле командование вполне доверяет мне, полагаясь на мой профессиональный опыт. Я основательно ответил на все интересующие вас вопросы, доктор Уилсон?

— Настолько основательно, что других вопросов, связанных с вашей прямой профессиональной деятельностью, не последует, — предельно точно уловил доктор подтекст его вопроса.

Желая отрешиться от этой темы, офицеры демонстративно помолчали. Где-то неподалеку раздался треск льда, и они увидели, как на склоне ближайшей возвышенности, буквально на их глазах, начали проявляться очертания большого разлома. Не хотелось бы им оказаться сейчас рядом с ним — зрелище представало жутковатым.

— Известно, — первым нарушил молчание Мирз, — что, отправляясь в британско-норвежскую экспедицию, Карстен Борхгревинк, человек, который первым познал все прелести зимовки в Антарктиде, вооружил свою команду таким количеством оружия и боеприпасов, словно отправлялся не в Антарктику, а на Англо-бурскую войну. Правда, вспоминал он потом об этом неохотно, тем не менее факт остается фактом…

— Насколько мне помнится, Борхгревинк объяснял свою воинственность сведениями о том, что Антарктида не такая уж необитаемая, как это многим кажется.

— Так, может, он действительно прав?

— Помня о вашей принадлежности к столь солидной организации, этот вопрос имел право задать я. Хотите сказать, что никакой полезной информации выудить у членов этой экспедиции разведке не удалось?

— Это вызвало большое разочарование. Все-таки речь идет о целом континенте — недоступном, неизведанном, и уже поэтому таинственном.

— После того, с чем нам пришлось столкнуться во время прошлой экспедиции, такой вариант развития событий не исключен. Хотя, замечу, что экспедиция на «Дискавери» состоялась спустя три года после зимовки здесь этого джентльмена. Поэтому руководствоваться нашими сведениями он не мог.

— Не испытывайте мое терпение, многоуважаемый доктор, — бесцеремонно взял Мирз под руку своего собеседника. Он произнес это с вежливой улыбкой, однако в его голосе прозвучала откровенная угроза. «Не хотите же вы, чтобы я получал от вас эти сведения под пытками?!» — вот что должно было послышаться Уилсону на фоне этой разведывательно-диверсионной вежливости.

— В ходе экспедиции на «Дискавери» мы открыли и под определенными названиями нанесли на карту более двухсот хребтов, отдельных гор, ледников, мысов, бухт, вулканов и всего прочего. Но там вы не найдете той таинственной, усеянной пещерами и чистыми озерцами долины, которую мы назвали «Антарктическим оазисом Скотта».

— Так-так, уже проясняется… Что он представляет собой, этот ледовый оазис?

Находившийся к ним ближе всех лейтенант Бауэрс, назначенный помощником командира группы, передал приказ Скотта трогаться в путь, однако доктор и лейтенант Мирз попросту проигнорировали его.

— В том-то и дело, что он не ледовый. Как-то, преодолевая один из хребтов массива Принца Альберта, мы со Скоттом сбились с пути и прошли несколько миль по горному плато в глубь континента. Каковым же было наше удивление, когда, стоя на краю обрыва, на котором едва удерживались под порывами штормового ветра, мы увидели в полумиле от себя обширную долину, совершенно свободную ото льда и снега. Мы конечно же приблизились к этому полярному Эдему, насколько это было возможно, однако сколь-нибудь приемлемого спуска не обнаружили. Хотя он, несомненно, должен существовать.

— То есть вы так и не побывали в нем? Никаких исследований в самом оазисе не проводили?

— Нет, до этого дело не дошло. Осматривая этот оазис в подзорную трубу, мы не заметили какой-либо растительности, но, судя по всему, там вполне можно выращивать, скажем, картофель. Зрелище было поразительное: пиала тепла и жизни — посреди безбрежного океана материковых льдов, толщина которых достигает порой сотни метров; океана вечной мерзлоты. В книге капитана Скотта и в других публикациях этот оазис только упоминается. Причем делается это вскользь, чтобы у читателей создавалось впечатление, будто речь идет об участке Антарктиды, оголяющемся в летнее время, а таких участков на побережье континента, как вы знаете, немало.

— Так, может быть, основные усилия вспомогательных партий нашей экспедиции, таких, как партии лейтенантов Кемпбелла и Эванса, следует нацеливать не на экскурсии по прибрежным ледникам, а на исследование «Оазиса Скотта»? Причем бросить туда нужно было бы всю научную группу экспедиции.

Уилсон как-то странновато оглянулся по сторонам, словно здесь их мог кто-то подслушать, и, уже направляясь к стоянке, обронил:

— Совсем недавно я пытался склонять к такому предназначению нашей экспедиции капитана Скотта. Но он то ли не понимает важности подобных исследований, то ли что-то останавливает его.

— Стремление во что бы то ни стало покорить полюс? Причем обязательно прийти первым?

— Этот «акт покорения» нужен не столько капитану Скотту, сколько самой Британии. Амбиции и лавры первооткрывателя роль свою, естественно, сыграли, но все же в данном случае интересы империи — превыше всего.

— Но вы дали понять, что существует еще нечто такое, что способно останавливать Скотта на пути к покорению оазиса. Что, по-вашему, это может быть? — вкрадчиво поинтересовался разведчик, хотя и понимал, что сам доктор Уилсон считает разговор законченным.

— Например, нежелание преждевременно раскрывать местонахождение и возможности этого антарктического оазиса. Ведь он доступнее полюса, а значит, сами понимаете… Тем более что правовой и административный статус Антарктиды международными организациями пока что не определен.

— Согласен: статус этого континента пока что не определен, — задумчиво согласился Мирз. — Что же касается «Оазиса Скотта»… Вы назвали серьезные аргументы.

— Достаточно серьезные для того, чтобы вспомнить, что пора трогаться в путь, — признал доктор.

Бесконечная снежная пустыня притупляла бдительность и доводила людей до нервного исступления. Усталость, мороз, обжигающий ветер и снежная слепота сплетались в единый клубок ощущений, вызывая тупую боль в голове и особенно в глазах, и порождая самоубийственное безразличие ко всему, что окружало полярного странника, что он делал и к чему ранее стремился. Неудивительно, что, когда средние пары лаек из упряжки Скотта вдруг стали одна за другой проваливаться куда-то под лед, словно в бездну, в течение нескольких минут полярники очумело наблюдали за этим гибельным процессом. Они видели, что каждая ездовая пара старалась зацепиться когтями за ледовые края трещины, чтобы устоять, как это удалось сделать самому сильному из псов, вожаку Осману, но как им помочь, не знали.

Сам Осман успел проскочить снежный мост, скрывавший трещину от глаз и животных и полярников, и теперь изо всех сил пытался устоять на месте, чтобы не уйти в провал вслед за остальными собратьями. Своим мужеством и упорством он словно бы призывал людей опомниться, напрячь свои умственные и физические усилия.

Осознав, что только чудо спасло их от падения в трещину вместе с санками, полярники бурно суетились, пытаясь вытащить собак, спасти от падения сани и ослабить постромки, в которых задыхался Осман. Первым сознание прояснилось у Скотта. Он приказал быстро сбрасывать все с санок и приготовить запасную альпинистскую веревку. Срезав ремни с одного из спальных мешков, капитан с помощью Мирза подвел их под туго натянутую веревку, приподнял и, освободив таким образом Османа, сумел разрезать на нем хомут. Затем, прикрепив альпинистскую веревку к главному постромку, полярникам удалось вытащить и освободить одного пса, но при этом веревка так глубоко врезалась в ледовый склон, что тащить ее дальше люди уже были не в состоянии. Тогда Мирз предложил перебросить освобожденные сани через трещину, чтобы проводить дальнейшую спасательную операцию, находясь по обе стороны трещины.

Обвязав себя страховочной веревкой, Мирз спустился почти на два фута ниже и, находясь на одной из полок, прикрепил альпинистскую веревку к главному постромку. Только после этого спасение пошло активнее.

Но когда уже Мирз поднялся наверх, оказалось, что они спасли только одиннадцать собак из тринадцати. Выяснилось, что паре собак удалось вырваться из хомутов, но при этом они оказались значительно ниже остальных животных и сидели теперь на узеньком карнизике, тесно прижимаясь друг к другу.

Логика подсказывала, что их следовало обречь на гибель, к этому полярные странники и склонялись, однако Скотт решительно обвязал себя веревкой и потребовал спустить его к животным. Все попытки Уилсона и Бауэрса отговорить командира от этой опасной авантюры, при которой следовало спускаться почти на семьдесят футов вниз, ни к чему не привели. Там он снял с себя веревку, и одну за другой собак подняли наверх. Однако спасенные животные неосторожно подошли к соседней упряжке, и там началась такая ожесточенная грызня, что, увлекшись усмирением собак, полярники на какое-то время совершенно забыли о командире, который ждал своей очереди на узенькой полочке, нависавшей на краю настоящей бездны.

— Согласен, джентльмены: это были не самые приятные минуты в моей жизни, — признался потом капитан, когда с помощью товарищей выбрался из ледовой западни. — Но каждый из нас должен запомнить все детали этой операции, чтобы в будущем действовать более осознанно и профессионально.