добраться до оврага оказалось не так уж и сложно. Курбанову даже не пришлось зажигать фонарик, хватило мерцания едва проклевывающейся луны. Труднее было с деревом, чья ветвь ложилась бы на старинную каменную ограду. Виктор уже решил было, что то ли водитель что-то напутал, то ли ветку давно срезали, но, преодолев мелкий, с размытыми склонами овраг, обнаружил, что все осталось, как было. Единственное, о чем Леха забыл предупредить его, так это о том, что старинный клен или дуб, — во мраке Курбанов так и не определил его породу, — находится по ту сторону препятствия, а ветка свисала через ограду.

Достав из спортивной сумки тренировочную веревку с двумя петельными ручками на концах, специально приспособленную для лазания по деревьям, майор перебросил ее через ствол и, подтянувшись, захватил ветку ногами. Еще одно усилие — и веревка уже не понадобилась. Докарабкавшись до стены, Виктор взобрался на ветку верхом и осмотрелся: луч прожектора лениво прополз над ним, выхватил из мрака высотный корпус санатория, водонапорную башню, крыши двухэтажных особняков… Оставшись вполне удовлетворенным осмотром, Курбанов, с помощью все той же веревки, мягко приземлился по ту сторону трехметровой ограды, а еще через минуту ступил на вымощенную тротуарными плитами дорожку.

«Добро пожаловать в “Интернациональ”, мистер Курбанов, — поприветствовал самого себя, поскольку никто из обслуживающего персонала сделать этого не удосужился. — Чувствуйте себя, как в отеле “Риц”. Или как в лагере заключенных. В зависимости от ситуации и настроения».

В общем-то, вся эта партизанщина была излишней. В кармане у Курбанова лежал пропуск, позволявший ему проходить в «Интернациональ», когда ему вздумается, и находиться там столько, сколько заблагорассудиться, не вдаваясь ни в какие объяснения по поводу своих визитов. Но он хорошо помнил слова полковника Бурова, по чьей воле — или прихоти — оказался здесь: «только так, коммандос: не мельтешить. Залечь в глубокую консервацию, чтобы все забыли о твоем существовании. Даже если вся наша контора погибнет в этой гражданской сутолоке, ты должны уцелеть».

— Ради чего?.. — наивно поинтересовался тогда Курбанов.

— Ради выполнения долга, — врубил побледневшим кулаком в стол полковник. Он терпеть не мог вопросов, звучащих из уст подчиненных. Буров тщательно готовился к каждой беседе и был убежден, что доносит свою мысль до подчиненного «четко, доходчиво и недвусмысленно». Для него это было принципиально — чтобы четко и недвусмысленно. — Да-да, долга. Или теперь, в эпоху этой, мать их, гласности, это понятие уже ни черта не значит?!

— Задача ясна, — пробубнил Курбанов. — Залечь. Отсидеться. Быть готовым.

— Можешь считать, что, задав этот свой «задушевный» вопрос, допустил большую и самую недопустимую бестактность по отношению к разведке и всем ее традициям.

— Не могу же я уйти на задание, понятия не имея о его характере.

— А мы тут еще и сами не знаем, «каков его характер», майор Курбанов. Вы что, не видите, что происходит в этой стране? — Майор уже был проинформирован, что сам Буров тоже срочно вылетает в Крым, чтобы принять пост начальника охраны президентской резиденции. Должность эта была прекрасна тем, что позволяла Бурову своеобразно легализоваться на полуострове, куда он постепенно перебрасывал подчиненный ему отряд «Киммериец», непосредственное, полевое, командование которым ложилось теперь на Курбанова. — И вообще что это вы, майор, так занервничали, что вас смущает?.. Или это не вы «душманили» в свое время в Афганистане?

— Душманил, было дело, — сдержанно процедил майор. Какое-то время ему действительно приходилось работать под душмана, и Буров оставался одним из немногих, кто еще помнил об этом.

— Но конечно же понятия не имеете о том, что происходило в Тбилиси или в Узбекистане?

— В Тбилиси и Узбекистане — тоже… — неопределенно как-то согласился Курбанов.

Их взгляды встретились. Всякое упоминание об Узбекистане было крайне неприятно Курбанову: там ему пришлось выполнять одно из самых мерзких заданий.

— Не вы ли отслеживали ситуацию в Вильнюсе, когда там в очередной раз обмочились эти педерасты из кагэбистской «Альфы»?

— Не отрекаюсь, пришлось отслеживать.

— Кстати, вы откуда только что вернулись? — подколодно прищурился Буров. Всякую, пусть даже смертельно безнадежную, командировку за рубеж полковник преподносил с такой скопидомной щедростью, словно отправлял своих «волкодавов» не на шпионско-диверсионное задание, а на курорт.

— Из Ирака, естественно.

— Где тоже были законсервированы?

— Исходя из приказа, маз-зурка при свечах.

— Тогда какого дьявола?!

— Просто до сих пор мне еще не приходилось залегать в Союзе.

Полковник — коренастый, седовласый крепыш с ожоговыми шрамами на левой скуле, поднялся из-за стола, осмотрел рослого Курбанова, как карлик Гулливера, и, приподнимаясь на носках, прошипел:

— Так вот, здесь, в Союзе, если так пойдет и дальше, вам придется не только залечь, но и полечь. Потому как доигрались, мерзавцы забулдыжные. Но ты, Курбанов, именно ты, — в общении с ним полковник имел право переходить на «ты», в свое время майор начинал службу в армейской разведке под его командованием, — нам еще понадобишься. У тебя — опыт. У тебя аристократическая внешность. У тебя хватка. А главное — хладно-кро-вие. Понял?!

Хладнокровие любого из своих «бойцов» полковник истолковывал, как высшее проявление воинской доблести, а само определение «хладнокровный» звучало в его устах неоспоримой похвалой. Вот только тайной оставалось — какой именно смысл вкладывает полковник в это понятие в каждом конкретном случае.

— Так точно, понял. Командованию виднее, — безо всякого энтузиазма признал Курбанов.

— И потом, ты ведь у нас, кажется, детдомовский? — «Кажется» было явно излишним: полковник наверняка знал о нем все, вплоть до того, когда он впервые — тайком, в школьном туалете — пригубил окурок или потрогал за грудяшку свою одноклассницу. — А потому по рукам-ногам, как все многие-прочие, никакими сантиментами не связан. К тому же не женат, что делает тебя совершенно неоценимым.

— В каких-то пределах, — не стал скромничать майор.

Полковник закурил, предложил Курбанову, но, вспомнив, что, вдобавок ко всем его благостям, майор уже давно не курит, недовольно проворчал: «Ах, да… Ты из праведников». Курбанов помнил, что сам Буров непьющих-некурящих почему-то терпеть не мог. Хотя и не упускал случая пораспекать всякого, обнаруженного хотя бы слегка подвыпившим.

— Место я для тебя выбрал, — мечтательно повел подбородком Буров, — как для самого себя. Интерпартийный рай. Но помни: предательства не потерплю. Сомнений тоже. Понадобиться можешь в любое время суток. Выполнять будешь любые мои приказы. Мои — и ничьи больше. Разве что в самом ничтожном случае — человека, который назовет пароль.

— Намертво запоминаю.

— Запоминать будешь, вскрыв пакет, обнаруженный тобой уже непосредственно в «консервке». Там же будут инструкции. И помни: никто из людей, не знающих пароля, в обиталище твое проникнуть не должен.

— И что же это за рай? Отель, что ли?

— «Интернациональ». Дом отдыха, санаторий, пансионат, или что-то в этом роде, для всяких там забулдыжных мерзавцев, политэмигрантов. Причем расположен, обрати внимание, в Крыму.

— Значит, опять «за рубеж»?

Буров воинственно осклабился, очевидно, намереваясь разразиться по поводу Крыма как «зарубежья», но сумел удержаться и, нервно поиграв желваками, прорычал:

— А что, все может быть!.. И, если эти мерзавцы забулдыжные допустят до этого, придется тебе укореняться в Украине, как во всяком ином зарубежье.

— Ясно. Насколько я понял, «Интернациональ» — объект Управления делами КПСС, причем охрана его пока что наша, а не суверенной Украины.

— Однако все может случиться. Даже если полуостров окажется в руках новых украинских властей, ты должен оставаться там, причем оставаться нашим.

— Так точно.

— В любом случае, объект этот, думаю, еще долго будет числиться российским, поскольку делить крымское имущество окажется ох как трудновато. Как и все прочее в Украине. Пребывая очень недолгое и суровое время в руководстве крымского отделения разведки, я сам имел возможность немного познать, что такое Киммерия. Но главное, в чем я убедился, — нужно уходить в бизнес, так же, как уходит туда верхушка партии.

— В бизнес?! — напрягся майор. — То есть нужно подавать в отставку и уходить в бизнес?

— Что тебя пугает? Не ты первый. И не обязательно подавать в отставку. Впрочем, возможно, в отставку тебе и придется подать, но позже. Кстати, политика станет давить на тебя лишь постольку-поскольку. Что же касается «Интернационаля», именуемого с недавних пор «Лазурным берегом», то он нам еще может пригодиться. Не исключено, что когда-нибудь мне самому придется какое-то время пересидеть в этом пансионате, в секретном бункере. Но это так… — поморщился Буров, заметив удивление на лице майора. Он и сам остался недоволен собственными откровениями. Потомственный офицер разведки, привыкший жить полулегальной жизнью не только за рубежом, но и у себя на родине, он болезненно переживал всякую необходимость раскрывать хоть какой-либо секрет, хоть чуточку приподнимать завесу. — … Имея в виду самый крайний случай. Самый крайний, понял, майор?

— Все в пределах.

— Главное, чтобы ты осознал: мы тебе доверяем. Именно тебе. Как никому, Курбанов, как никому. Так что трое суток тебе на московские сборы и прощания, и — «на юга». Я же вылетаю сегодня вечером.

— Понятно, товарищ полковник.

— И еще… Относительно тебя у нас особые планы. Независимо от того, в чьих руках окажутся в скором будущем армия и госбезопасность. Независимо, понял?

Курбанов искренне пытался проникнуть в подтекст его слов, однако удавалось ему это с трудом. Он многое пытался понять в эти дни, но, чем глубже вникал в суть происходящего, тем меньше истин открывалось. Однако в отношениях с начальством он предпочитал придерживаться святого правила мелкого служивого люда: «Если, несмотря на все объяснения начальства, чего-то в упор не понимаешь, лучше промолчи. Для полной ясности».

— Независимо от ситуации, мне приказано выполнять только ваши приказы, товарищ полковник, — подтвердил свою диспозицию майор. Однако обратил внимание: «армия и госбезопасность». Уже легче: по крайней мере не бросают в мордобойку между соперничающими конторами.

Буров снова оценивающе прошелся взглядом по могучей, просто-таки гигантской фигуре Курбанова, и, умиротворенно хмыкнув, вернулся за заваленный папками стол. Судя по беспорядку на его огромном «бумагодроме», каковым представал перед всяк входящим сюда этот стол, хозяин его канцеляристом был никудышным. тем не менее в «Аквариуме» давно бродили слухи о том, что Бурова вот-вот должны осчастливить лампасами. Полковник знал о них, нервничал, а потому заметно переигрывал в своем рвении сохранить «единую и неделимую».

— Ничего больше рассказывать тебе не стану, майор. Но, исключительно из любви к тебе, дам наколку. Полковника Истомина, начинавшего в Первом главном управлении КГБ, знаешь?

— Фиксировал.

— Долгое время он работал в различных посольствах и в зарубежных экономических миссиях.

— Что многое объясняет.

— Представление о том, чем он теперь занимается, имеешь?

Курбанов напряг память, перелопатил всю заложенную в его мозговой эвээмке информацию и в конце концов все же вспомнил: около года назад Истомин был переведен в Управление делами ЦК, где вскоре возглавил экспертно-аналитическую группу. Ничего удивительного: его давно считали крупнейшим специалистом по налаживанию экономической деятельности зарубежных компартий, благодаря которому даже подпольные компартии стали добывать средства из легального бизнеса. Правда, опирались они, как правило, на мощный нелегальный фундамент, покоящийся на наркотиках, оружии и всем прочем, но это уже не суть важно.

— Так, в общих чертах, — признался майор.

— Не морщься, не морщься. Да, его перевели туда. Но по просьбе руководства партии, которое, трезво оценивая ситуацию, — «Это в ЦК КПСС трезво оценивают ситуацию?! — изумился Курбанов. — С каких пор?!» — готово вкладывать деньги в легальный бизнес не только за рубежом, но и в нашей стране, то есть теперь уже в суверенных, бурно капитализирующихся республиках. Чтобы, когда все эти мерзавцы забулдыжные… Словом, ты понимаешь.

— Но я — и бизнес?..

— А перед собой ты видишь кого: президента нефтяного картеля?! Кур-ба-нов, — с отвращением покачал головой полковник, помахивая указательным пальцем перед его лицом, — ты — офицер особого отряда спецназа ГРУ. А всякий, кто хоть на минуту забывает об этом, тут же перестает быть тем, кем ему предписано быть. После чего неожиданно испаряется.

— Эт-то уж как принято, — подтвердил Виктор.

Решив, что разговор закончен, полковник достал из стола розоватый пакет и, взвешивая в руке, долго, бездумно смотрел на него.

— Здесь все, что необходимо: деньги, — он ухмыльнулся и озорно посмотрел на майора, — нигде не зарегистрированное оружие, а также инструкции по поводу первой недели пребывания в «консервке», ну и конечно же схема расположения объекта. Что ты молчишь?

— А что я должен говорить?

Несколько мгновений полковник смотрел на него, как на казарменного придурка, на неблагодарную тварь, не способную оценить ни степень снисхождения к себе начальства, ни своей собственной выгоды, затем, неожиданно побагровев, прямо в лицо майора сивушно прорычал:

— Мычать! Преисполняясь рвением и благодарностью, бессловесно мычать! Ибо не всегда и не каждому такое вот выпадает… — положил он пакет перед майором. — Усекать надо!

«… А ведь на солдафона он не похож, — молвил про себя Курбанов. — Некоторые и до маршальских жезлов дослуживаются, оставаясь беспросветными солдафонами. Даже здесь, в спецназе, в элите военной… элиты! Но это не о Бурове», — не хотелось ему разочаровываться в полковнике.

— Интересуюсь знать, как говорят в Одессе: что последует после этой, первой, недели?

— Связной сам выйдет на тебя. Ты слышал, что я сказал: «связной», а?! Это в своей-то стране! Впрочем, уже в соседней. — Еще более сокрушенно покачал головой полковник и, зло выматерившись сквозь стиснутые зубы, жестом римского трибуна выпроваживая Курбанова из кабинета. — Да, еще вот что… — остановил его уже в проеме двери. — На объекте появиться как можно незаметнее. Глаза охране и персоналу не мозолить. В конфликты не вступать. По одному из документов ты будешь проходить, как нелегал из Ирака.

— Нелегал из Ирака? Нет проблем! — Выяснять, почему именно из Ирака и что из этого следует, было бы непростительным идиотизмом.

Присмотревшись к восточному типу лица Курбанова, полковник вдруг поймал себя на том, что майор слегка напоминает президента Саддама Хусейна. В крайнем случае одного из его не совсем удачных двойников: только ростом повыше, в плечах пошире да брови потоньше, хотя и смолистые.

— Арабский, насколько мне помнится, ты вроде бы знаешь.

— С этим проблем тоже не будет.

— И еще с каким у тебя нет проблем?

— С английским, турецким.

— Ну-ну, в «Аквариуме» случаются умники покруче тебя: с пятью «родными» языками сразу. Так вот, охрана будет знать, что в «логове» живет нелегал из Ирака, которого пришлось на время припрятать от суровой десницы Хусейна.

— Жестокий случай, маз-зурка при свечах.

— А ведь сколько усилий пришлось приложить, чтобы добиться от каждого из вас такой вот, исклю-чи-тель-ной разговорчивости, — самодовольно осклабился полковник.