Князь Давыд тотчас же вошел в спальню Басанова и сел около него. Дмитрий Андреевич, обещавший Сусанне Юрьевне никому ничего до завтра не сказывать, решил, однако, что любимцу Давыду можно все тотчас же сказать. И он передал ему новость и весь свой разговор с ней.

Тот, взволнованно выслушал, не говоря ни слова.

— Ты еще пуще меня удивился! — сказал Басанов.

Князь молчал, как пораженный громом.

— Чего же ты? Будто даже тревожишься?

Давыд покачал головой и выговорил:

— Простите, только бабы на этакое способны! Что же это такое? Ведь это, стало быть, если мы разыщем, кто в вас стрелял, так мы его сейчас управляющим коллегии сделаем, а то вот при вас он будет состоять: Михалис, я да он!.. Первым приятелем Вашим будет!.. Ведь так выходит!

— Да, правда твоя! Но, видишь ли, она иначе сказывает…

И Басанов передал Давыду все доводы, приведенные Сусанной Юрьевной.

Давыд встал со стула, начал ходить по спальне около сидящего Басанова, сильно волнуясь. Затем вдруг у него как бы вырвалось против воли:

— Никогда, никогда я бы этого не разрешил!..

Голос его, подавленный тревогой, подействовал на Басанова. Он тоже вдруг сильно смутился.

— Да скажи — почему?

— Как — почему! Хотел он когда-то зарезать вас, зная, что вы у Сусанны Юрьевны сидите. Вместо вас вышла на балкон она. Тогда он хватил ее, с тем, когда ухлопает, уложит и вас. Дело не выгорело, потому что в доме все поднялись от крика. Ему и тронуть вас не удалось. Но вот он взялся инако: пошел к Аниките Ильичу, погубил вас еще того хуже… Тут по воле Божией все перевернулось. Аникита Ильич скончался, а вы стали барином Высоксы. Но злоба его на то, что Сусанна Юрьевна из-за вас отдалила его, осталась старая. И вот он опять пробовал убить вас в лесу.

— Он ли? — воскликнул Басанов.

— А кто же другой? Я не хотел говорить прежде наверное. А теперь скажу. Он. Все мои розыски, что я вел и веду, прямо ему улики.

— Он в те дни сам еле жив лежал у Ешки-знахарки.

— Лжет, бестия. Лжет. Его накануне ввечеру видели близ охотного дома. И я знаю, кто видел, и вам…

Никаев запутался, боясь запутаться во лжи, неподготовленной и измышленной внезапно… Но хитрый план вдруг созрел в его голове.

— Да ведь и вы и все думали прежде на Гончего!

— Да, я думал, правда, но Сусанна Юрьевна меня разговорила!

— Ну, а меня она не разговорит! — злобно вскрикнул Давыд. — Я как прежде думал, что это он, так и остался при своем. Да еще и улики теперь имею…

— Так как же быть тогда? — развел руками Басанов. — Как же его в дом-то брать теперь?

— А вот об этом и подумайте!

Наступило молчание. Басанов глубоко задумался и затем произнес тихо:

— Озадачил ты меня! Что же теперь делать? Я ей разрешение дал. Назад слова брать не хочу. Да с ней и нельзя. Ты знаешь: она что хочет, то и творит. У нее есть на меня такое слово, что…

И Басанов махнул отчаянно рукой.

— Да. И творить через край даже! Все сказывают, что вы якобы младенец, на помочах у нее. Не вы — барин — владелец Высоксы, а она — барышня — настоящая владелица. Хоть раз-то бы вы уперлись.

И, помолчав мгновение, князь снова заговорил:

— В доме будучи, ведь он может ночью прокрасться вот сюда и хватить вас ножом среди сна. Он же в этом деле не новичок, — усмехнулся Давыд озлобленно. — Он знает, как орудовать, чтобы человечью кровь проливать. Только удивляться можно Сусанне Юрьевне! Диво дивное! Чем больше думаешь, то больше мысли путаются! И впрямь скажу опять — только бабу на этакое взять! Как же это?.. Вчера меня человек чуть не зарезал, а сегодня я с ним спать лягу. Да что же это? Разве кто, только совсем ума лишась, на этакое пойдет!

Басанов, уже совершенно смущенный, хотел что-то отвечать, но в эту минуту дверь отворилась, и Дарья Аникитична, ведя с собой за руки двух маленьких мальчиков и в сопровождении старухи Матвеевны, вошла в спальню.

Старший мальчик, Олимпий, сурово и косо оглянул всю комнату и уперся глазами в отца, твердо и упрямо. Младший, Аркадий, напротив, добродушно усмехался и губами, и большими светлыми материнскими глазами.

Дмитрий Андреевич оглядел обоих сыновей и в сотый, если не в тысячный, раз выговорил, кладя руку на старшего мальчугана и закидывая ему голову назад:

— Живой Аникита Ильич! Гляди, Давыд! Ну, разве не правда? Гляди! И глаза, и нос, и рот. А пуще всего глаза! Ишь как смотрит! Маленький Аникита Ильич! Вырастет, будет владельцем Высоксы, и тогда…

— Тогда, — перебил Давыд резко, — порядки будут иные, чем теперь! Тогда у него никто тут чудить не будет. И пойдет все по-старому, как было при Аниките Ильиче!

И, нагнувшись к мальчику, он прибавил шутя, хотя голос его продолжал быть суров:

— Так, что ли, Олимпий Дмитриевич? Ты не дашь в Высоксе разным бабам чудить?

Олимпий удивленно, упорным взглядом, поглядел в глаза князя Давыда, ничего, конечно, не понимая, но что-то думал свое и, как всегда, тайное. Никакими допросами нельзя было заставить мальчугана сказать, о чем он думает.

Дарья Аникитична, понявшая по голосу Давыда, что есть что-то новое, тотчас вообразила, что эта новость есть, конечно, последствие разговора наедине между мужем и Сусанной Юрьевной.

— Кабы знали вы, Дарья Аникитична, — обернулся к ней Давыд, — какие в Высоксе чудеса в решете окажутся не ныне-завтра! На ночь запирайтесь. Все двери запирайте, и свою тоже и детскую тоже.

Дарья Аникитична превратилась совершенно в прежнюю наивную Дарьюшку. Она широко раскрыла рот, а в больших да еще вытаращенных глазах появилась тревога… неведомо о чем — от бессмысленного перепуга, или от чего иного, ей ведомого. А князь не удивился этой тревоге.

Дмитрий Андреевич переводил глаза с жены на Никаева, с его лица снова на лицо жены. И в их взглядах, которыми они обменялись, показалось ему внезапно что-то особенное, чего он прежде никогда не замечал. Она будто уже знает, о чем дело идет. Он будто своими глазами ей сказал все… Они будто друг дружку понимают, ничего не произнеся и не объяснив.

«Что же это такое? — подумал он. — Ведь он же ничего не знал, я же ему сейчас про Сусанну и ее затею поведал, а он Дарьюшке еще ничего не рассказал. А они смотрят, и в глазах у них будто видно, что они знали дело. Или будто читают друг у дружки мысли… Удивительно!..»

— Чего ты перепугалась? — спросил он жену.

Дарья Аникитична смутилась сильнее от вопроса и снова глянула на князя Давыда с мольбой во взгляде.

— Чего же на него глядеть? Ответствуй сама мне, — сказал Басанов. — Он про двери заговорил, чтобы запирать на ночь, а ты насмерть перепугалась.

— Про двери, — залепетала она, но запнулась. Князь выручил ее, заговорив и объясняя, что он шутит.

— Теперь осень, свежо… Надо двери от стужи запирать, — добавил он.

Но Дарья Аникитична продолжала глядеть тревожно. Глаза ее сказали князю, что она знает, что он лжет, а Басанов тоже подметил этот взгляд и тоже понял его смысл.

«Должно быть, — подумал он, — она всегда так смотрит, что всякий может у нее по глазам все мысли читать… Да, вот за восемь лет не видал я и не знавал за нею такого…».

Басанов посадил к себе на колени обоих мальчиков и стал их расспрашивать про их «лошадок», только что привезенных из Москвы из лучшего игрушечного магазина».

Аркадий заговорил громко, весело, крикливо, совсем детским голоском… Олимпий отвечал лишь на вопросы отца, кратко, глухо и странным голосом, будто сурово недовольным. Иногда он отмалчивался, и старуха Матвеевна, стоявшая около барина и детей, понукала его.

— Отвечай же папаше… Что же молчишь…

В те же минуты князь Давыд отошел к окну и упорно, пристально глядел на Дарью Аникитичну. Когда она случайно глянула на него, он едва заметно кивнул головой, как бы подзывая. Она тихо и, видимо, робея, двинулась к нему.

— Глядите-ка, Дарья Аникитична, — сказал он громко, — какой чудной дым повалил из доменной печи…

Они стали глядеть в окно, стоя спиной к Басанову. Князь Давыд заговорил тихо:

— Онисим Гончий завтра прощен будет…

— Жив?! — изумилась она.

— Завтра прощен будет им… и в канцелярию определен по-старому… Жди я беды какой новой… Ну, эта горше всех жданных…

— Отчего?..

— Проныра, каких нет.

— Что же с того?

— Хитрее Змглода… Этого не испугаешь ничем. Этот и Аникиты Ильича гуляющего не струсит!.. — прошептал Никаев и прибавил громко: —Вона! Вона! Дым-то еще чуднее повалил…

Он хотел снова заговорить, но в это же мгновение один из мальчиков взвыл. Олимпий, сидя у отца на одном колене, все-таки ухитрился подраться с братом, сидящим напротив.

— Ну, опять за драку! — воскликнул Басанов и, спустив с колен обоих мальчиков, он позвал жену. Она приблизилась.

— Не знаю, что из него будет. Не видал я этакого драчуна, — сердито сказал он. — Хоть бы ты что придумала против его задора.

— Что же я могу?! — беспомощно отозвалась Дарья Аникитична.

— Уж очень балуешь.

— Я ничего не могу. Только одну Матвеевну он больше еще других слушается. Таков нрав.

— Аникита Ильич. Второй! — пошутил князь. — Охотник драться. Гусаром будет, как и вы. Тогда держи все ухо востро. Да, тогда посмотрите, чего натворит.