Нежданная поимка Гончего не просто удивила, а озадачила всю Высоксу.

— Зачем? Ведь восемь лет! Шутка ли? Да и вольный он. Что же с ним делать? — удивлялись и толковали все.

Через сутки после того, как Анька был схвачен, толки усилились, и всех охватило какое-то волнение. Денис Иванович и Анна Фавстовна подлили масла в огонь…

Змглод заявил, что Аньку властям не выдадут, а распорядятся с ним сами господа, вернее, барышня сама.

Угрюмова, охая и вздыхая, поведала кой-кому, что барышня уже надумала, как примерно наказать Аньку… А надумала она такое, что все ахнут. Даже наместничество ахнет. И как бы беды не было… Что с барышней приключилось, чтобы этакое надумать, — даже и уразуметь нельзя! Барышня умная и не ехидная!.. А теперь такое измыслила, что на всю округу набат будет. Одна надежда, что Дмитрий Андреевич не поддастся и своего согласия не даст. И давай-то Бог! А то беда бедовая…

Осуждение барышни самой Угрюмовой, не хотевшей однако разъяснить своих загадочных слов, конечно, подействовало сильно на всех. Вдобавок барин, узнавший о поимке Гончего от обер-рунта Ильева, только удивлялся… Все сделано было без его ведома… А Ильев доложил, что он ни при чем. Денис Иваныч все дело вел, и по его приказу рунты выследили и накрыли Гончего во время иллюминации.

— Что прикажете? — спросил обер-рунт.

— Да ничего… — нерешительно отозвался Басанов. — Переговори с Сусанной Юрьевной. Ведь она это… она…

И Басанов прибавил:

— Чудит! Да уж воистину чудит.

Когда среди дня Дмитрий Андреевич перед самым обедом спросил у Сусанны, она ли приказала схватить Гончего и что намерена предпринять, то получил в ответ:

— Понятно, я указала… А что с ним делать, я всем завтра скажу. Сегодня нельзя.

— Отчего же завтра? — удивился Басанов. — Будто и невесть что… тайна какая будто…

— Не тайна, но я еще за ночь поразмыслю, прежде чем делить: семь раз отмерь и один отрежь.

Наутро Сусанна явилась к Басанову говорить о деле… Подобные посещения бывали крайне редко, и лишь при особо важных обстоятельствах и случаях.

Когда она вошла к Басанову, он тотчас заметил, что она взволнована, а вместе с тем заметил и нечто, чего не любил в ней, даже отчасти как бы побаивался.

Сумрачный взгляд и сильно сдвинутые брови Сусанны предвещали всегда одно: неприятную стычку, вернее, нападение с ее стороны, так как Дмитрий Андреевич никогда от добродушной лени не нападал, а только уступал.

Сусанна Юрьевна объяснила, что пришла переговорить об Онисиме Гончем.

— Ну-с. Что же? — спросил он.

— Я ему надумала достойное по вине его наказание, но так как все от вас зависит, то я и пришла вас… вам объяснить…

И Сусанна объяснила прежде всего все, что слышала от Змглода, т. е. невозможность сдать Гончего властям, которые присудят его в Сибирь, а он вернется оттуда снова, чтобы отомстить сугубо и ей и ему, Басанову.

— Верно… Конечно, так, — отозвался Басанов. — И поэтому самое лучшее дело было бы ничего не затевать… оставить, бросить.

— Бросить! — рассмеялась Сусанна раздражительно. — Видно, не вас он хватил ножом, а то бы вы иначе рассуждали.

— Послушай, Сан на! — заговорил Басанов по-старому на «ты», что бывало теперь в редких случаях с глазу на глаз, и только когда он бывал взволнован. — Ты умница. Рассуди сама холодно, не кипятись. Что лучше: бросить дело, забыть, что было чуть не десять лет тому, или сызнова начинать и опять ему под нож попасть… через год, два… когда он из Сибири бежит? Что разумнее и толковее, осторожнее?.. Неужели же не можешь простить ему?.. Сама же ты сказывала мне не раз, что это он из-за большой любви к тебе на злодейство пошел. Прости и брось.

— Нет! Нет, не могу! — замотала головой Сусанна. — Хоть убейте, не могу.

— Что же вы хотите делать с ним? — холодно спросил Басанов.

— Я ему надумала простое наказание — самое легкое, но для него худшее, чем смерть: при его гордости, оно хуже наказания плетьми или каторгой.

— Что же такое? — тревожно спросил он.

Сусанна Юрьевна объяснила, что надумала сделать нечто, о чем слышала в молодости, будучи еще девочкой. Сосед ее дяди таковое надумал и зачастую так наказывал.

— Поставить столб и конурку… Вот здесь в саду хоть перед окнами… И посадить его на цепь, как собаку! — твердо и решительно выговорила Сусанна.

Басанов понял наполовину и переспросил.

— Приковать к цепи за ногу или за руку к столбу… И пусть ходит кругом столба, как собака… А народ будет глазеть на него. А это ему нож острый — хуже плетей и Сибири.

— Надолго ли? — коротко вымолвив Дмитрий Андреевич…

— Не знаю. Там видно будет.

— И зима подойдет, — он все сидеть на цепи будет?

— Увидим. Зимой перевести можно в горницу в тот же рунтовой дом.

Дмитрий Андреевич закачал головой.

— Совсем по-бабьи затеяно, — выговорил он. — Да, по-бабьи. А вместе с тем таково ехидно, что если он с цепи сорвется, скажем, как собака… то уже будет бешеный пес… и вас первую отправит на тот свет.

— И пускай…

— Бабье, злое, но не разумное рассуждение, а то просто младенческое рассуждение. Сказывают дитяти: ушибешься! А он отвечает озорно: «И пускай!». Вот мой балованный Олимпий так-то матери отвечает.

— Все это к делу не идет!.. Я пришла вам объяснить, что я хочу… и просить ваше согласие.

— Не могу… не могу я на этакое… — заволновался Басанов. — И не из сердоболия… а из-за срама. Стыдно… да… бабьи затеи исполнять. Стыдно людей. Сажать человека на цепь, как собаку, и потешаться! Все осудят. Вся Высокса ахнет и осудит. Да наконец и противу закона! Наместник вступится и прикажет прекратить изуверскую, глупую и недостойную дворянина потеху.

— Так вы этого разрешения мне не дадите? — выговорила Сусанна Юрьевна запальчиво и как бы грозясь.

— Санна! Дорогая… Ну, рассуди…

— Нечего мне рассуждать. Я давно рассудила. И последний раз спрашиваю: дадите разрешение все по-моему приказать сделать или нет?.. Если нет, то я… я оповещу всю Высоксу, как вы стали ее владельцем…

— Я не знаю, как я им стал… — глухо заговорил Басанов, меняясь в лице. — Я ничего худого не сделал. Вы мне после содеянного все пояснили. Я не виноват ни в чем… Кто затеял и кто совершил — не мое дело… но оглашать таковое — все-таки… отчаянное безумие!

— Так дайте ваше согласие казнить Аньку, как я надумала.

Басанов молчал.

— Ну-с. Что же? Хотите пораздумать, с Михалисом посовещаться. Что ж, я подожду хоть до завтра, — усмехнулась Сусанна насмешливо.

— Как знаете! — махнул рукой Басанов. — Срамите и себя, и меня. Всю Высоксу срамите. Впрочем, как в губернии узнают, сейчас отрядят сюда приказных…

— Откупимся. А Анька все-таки на цепи останется!..

Сусанна поднялась и спросила как бы официально:

— Извольте разрешить, Дмитрий Андреевич, ставить столб в саду, на кругу, где качели?

— Как знаете. Говорю: срамите… Я всем буду сказывать, что это не я, не моя затея…

— Я все на себя беру.

И Сусанна Юрьевна, довольная, чуть не радостная, пришла к себе наверх. Вызвав Пастухова и обер-рунта Ильева, она приказала им тотчас же распорядиться.

И вся Высокса действительно ахнула, а равно вся без исключения осудила барышню-затейницу и барина-«потакателя».

Через сутки вблизи от дома, на кругу, был врыт большой столб. На нем был железный обруч с цепью довольно длинной, но не тяжелой, на конце которой был наручник…