Конечно, вся Высокса диву далась.

Покушение на барышню Сусанну Юрьевну было совершенно невероятным событием и, стало быть, совершенно загадочным.

От барина Аникиты Ильича и до последнего молодца-парня на заводах все одинаково, после первого чувства ужаса, вскоре исчезнувшего, когда узналось, что Сусанна ранена неопасно, пришли в недоумение и разводили руками.

Допустить мысль, что это был вор, который лез красть в барском доме, невозможно было уже и потому, что обе двери на обе террасы и лестницы, спускавшиеся в сад, не бывали никогда заперты… И всему населению это было известно. А если не вор решился на убийство, то кто же и почему? Неужели добрая, ласковая со всеми и щедрая барышня Сусанна Юрьевна могла нажить в Высоксе такого врага и ненавистника? И когда, чем и каким поступком?

Люди поумнее и посмелее говорили потихоньку промеж своих близких и верных приятелей, что уж если народился бы такой отчаянный ненавистник в Высоксе, который бы решился на оплату за месть, так он не на барышню неповинную пошел бы, а на…

Сказать даже страшно… на кого!

Более всех продолжал волноваться, конечно, сам Аникита Ильич…

— Кабы луна с неба на землю свалилась, — говорил он сурово, — то меня меньше бы удивила.

Умный старик, конечно, тайно, про себя, допускал ту же мысль, что и его рабы. Он допускал возможность мести какого-нибудь отчаянного по отношению к себе… За какое-либо жестокое наказание, ссылку, солдатство, наконец, за кого-либо «похеренного» Змглодом в Павлиньем павильоне… Но покушение на его племянницу Санну, чтобы косвенно отомстить ему, старому барину, было уж чересчур хитроумно… Стало быть, изверг мстил прямо и непосредственно самой Санне.

За что?

Долго размышлял и соображал Аникита Ильич и, как умный человек, не находя простого объяснения, стал искать объяснения непростого. Нет ли чего иного ему неведомого?.. Загадка для него и для всех — быть может, не загадка для самой Сусанны? Но она не хочет объясниться? Не хочет потому, что не может, боится… И чем более размышлял Басанов, тем более приходил к убеждению, что загадочное происшествие есть последствие чего-нибудь, чего он никогда не знал.

Между тем Сусанна будучи уверена, что она не в опасном положении, что смерть «шмыгнула» близко как выразился Аникита Ильич, но однако пощадила ее, теперь думала уже не о себе и не о ране, а о последствиях деяния проклятого Аньки.

«Что делать?» — думала и говорила она Анне Фавстовне.

И как она сама, так и ее наперсница, терялись в соображениях и выдумках. Ничего измыслить было нельзя. Назвать злодея по имени, значит, выдать себя, потому что пойманный Анька все расскажет, а его деяние будет служить как бы доказательством истинной правды. С чего пошел бы он на такое преступление, если бы ничего между ним и «барышней» не было? Молчать и не называть злодея было тоже опасно… Не преследуемый и не взятый, он мог скрываться до поры до времени, а затем явиться вновь и повторить покушение… Следовательно, вся сила была в том, где Анька и что намерен делать. Бежать с Высоксы куда-либо и сделаться навек бегуном, исчезнуть?.. Или решил он оставаться ради мести.

Угрюмова была того мнения, что Гончий бежал за тридевять земель, не зная даже, ранил или убил он барышню.

Сусанна напротив, зная нрав Аньки хорошо, судила иначе. Пылкий, упрямый, предприимчивый, смелый до безумия и вдобавок страстно влюбленный и ревнивый, молодой малый, по мнению Сусанны, не мог поступить так, как всякий иной поступил бы на его месте.

— Другой бы, — говорила она Угрюмо вой, — разумеется, теперь бежал бы. Отомстил и спасся, чтобы не отвечать… А этот не таков. Он теперь понимает, в каком я положении, и ждет… назову я его дядюшке или промолчу… Если назову, он или совсем скроется, зная, что именно его ищут, или дастся в руки, чтобы зарезать меня без ножа… Если он увидит, что я его не называю, он будет до времени скрываться поблизости и через месяц, хоть бы даже через полгода, нагрянет как снег на голову… И уж тогда наверное убьет.

И Санна в отчаянии восклицала иногда:

— Господи! Где у меня был разум, когда я этакого выбрала! Всякий другой смирился бы, если б не утешился просто… а этот Каин — сатанинской гордости и смелости!

И чем больше думала Сусанна, тем менее знала, на что она должна решиться.

— Как же однако порешите вы? — ежедневно повторяла Угрюмова, тревожась из любви к своей барышне и понимая, что если признание во всем барину опасно, то молчание или лучше, или стократ хуже. — Сусанна Юрьевна, — рассуждала она, — надумайте что… решите. Ин бывает отложить хорошо, ин бывает долгий ящик погибелью человеческою.

Но Сусанна окончательно не знала, на что решиться тотчас, не знала, на что и завтра или через неделю она решится.

И это колебание было нравственною пыткою, а оно в свою очередь действовало на ее физическое состояние, казалось, даже мешало выздоровлению.

Немец-доктор, посещавший Сусанну по два и по три раза в день, был слишком умен, чтобы не заметить нравственного состояния своей пациентки. Она была задумчива и тревожна, а между тем она не могла, по мнению Вениуса, бояться за себя, так как видела, что ее главная рана быстро заживает, а первая, нанесенная злодеем, уже на пути полного заживания.

«Что же ее смущает?» — думал доктор.

И он отвечал себе на это слухами.

А слухи в Высоксе уже стали ходить, конечно, «по шепоту и опасливо».

Исчезновение Аньки внезапное и беспричинное… Злодеяние в барском доме невероятное, небывалое и почти бессмысленное… дружба Гончего и Анны Фавстовны… Эти три обстоятельства сопоставлялись.

— Уж не ошибся ли Анька? И, желая хватить Угрюмову, хватил барышню… — говорили простодушные люди.

— Уж не у барышни ли бывал Анька? — говорили более дальновидные.

Но главный вопрос был:

— Зачем он пропал с Высоксы еще прежде злодеяния?.. Чтобы на него не подумали? Да что же ему до этого, раз он в бегуны себя произвел?

Как ни мудрствовали обитатели Высоксы, но не могли уразуметь и объяснить неслыханное и невиданное происшествие… Однако, исчезновение молодца и любимого канцеляриста барина с загадочным покушением на барышню упорно напрашивалось само собой на сопоставление и вело к догадкам, которые были правдой, но правдою отгаданною и недоказанною.

Разумеется, случилось нечто простое… Смутный слух достиг и коснулся смущенного и подозревающего Аникиты Ильича, который в некотором смысле хватался даже за соломинку, чтобы объяснить себе загадочное происшествие в его Высоксе.

— Да. В моей Высоксе?! — повторял старик то, что его наиболее поразило.

Случись такое преступление у кого-либо из помещиков самых важных и богатых на Руси, Аникита Ильич не удивлялся бы. Он помнил Пугачевщину и видел ее близко… Давно ли она была, лет двадцать пять тому назад! А сколько было за это время «откликов» Пугачевщины или маленьких вторичных вспышек в плохо затушенных местах главного пожарища!.. Наконец, даже повсюду на Руси могло случиться такое происшествие… но не у Басман-Басанова, не в Высоксе!

— У меня и во дни властвования Емельяна Иваныча, — говорил старик Дмитрию, — было все смирно так, что смирнее, чем в самой Москве. А почему? Потому что с самого начала бунта, когда мне доложили, что ночью в кабаке около плотины прохожий человек объясняет моим заводским, что явился великий государь Петр Федорович, то я наутро уже распорядился… Народ мой, проснувшись, нашел на двух деревах, по бокам кабака, двух затянувшихся на бечеве — прохожего вещуна и самого Антипа-кабатчика. Они оба якобы сами в петлю полезли и з страха моего наказания. Но, понятное дело, мои-то все поняли. И затем, когда пол-России было объято пламенем, у меня было тихо и смирно… И вот вдруг в Высоксе моей — да этакое… Что же я? Даром всю жизнь устроял свои поместья, зря гордился и похвалялся сим устроением, зря в своей гордости ослеплен был?..

И Аникита Ильич повторял:

— Да. Обида! В моей Высоксе?! Обида!

Всякое утро старик говорил Змглоду, являвшемуся с докладом:

— Что же, Турка ты прямая… Обер-щенок слепой, а не обер-рунт! Так мы при этом и останемся. Что же нам к гадалке какой или к колдуну идти для расследования?

Змглод угрюмо отмалчивался и ждал повидать самое барышню, узнать от нее, как она прикажет поступить.

Всякое же утро Аникита Ильич говорил и Масеичу:

— Ну, что же?.. На кофейной гуще в чашечке нам злодея разыскать…

Масеич или ухмылялся, или по привычке сопел. Наконец, однажды он не выдержал и, подавая барину пилу «голландку» для утренней работы, выговорил:

— Диковинно, Аникита Ильич, что приключилось оно за раз… и Гончий сбежал, и злодей проявился.

Басман-Басанов превратился в истукана! Это соображение ни разу не явилось в его голову. И теперь слова Масеича поразили его, как громом.

Но через несколько мгновений он рассудил так же, как и многие в Высоксе.

Зачем же Анька сначала бежал или пропал?.. Неужто затем, чтобы на него не подумали… Что если и Анька, то все же… За что? Почему?

— А зачем, скажи, — обратился он к камердинеру, — зачем Гончему Сусанну Юрьевну умерщвлять?

— А кто их знает, — ответил Масеич.

— Их? Кого — их? Дурак…

— Я это так сказываю…

— Так?

— Да-с… Так это…

— Дурацкое слово российское, за кое бы вешать следовало, — рассердился Аникита Ильич. — Так?.. Спросят человека, почему он не весел… Так, мол. Отчего иной помер вдруг?.. Так? За что другой убил?.. Да так!.. Тьфу!

И Аникита Ильич сердито плюнул, а затем принялся пилить кружки.