В жёлтой Африке, которую омывают синие моря и голубые океаны, под раскалённым солнцем сидел на песке весёлый Ки-ку — маленький Кролик с голубыми усами. На голове у него была соломенная шляпа, потому что в Африке большинство кроликов летом ходят в шляпах — такое там жаркое солнце.

Ки-Ку сидел на песке и рисовал палочкой домик с окошком.

Высоко над ним сухо шелестели пальмы, а в соседнем болотце громко чавкал гиппопотам.

«Вот, — думал Ки-ку, — сейчас я нарисую домик с окошками, а внизу — швейцара, точно такого, как я видел в городе Капатуки, когда ходил смотреть на дедушкин памятник. На голове у швейцара должна быть фуражка с золотым шитьём, на груди — блестящие пуговицы и по всему костюму — обязательно много полосок. Здесь надо нарисовать усы… А здесь — скамейку, чтобы он мог посидеть и отдохнуть…»

— А меня? — вдруг спросил кто-то сверху.

— Что — тебя? — не отрываясь от рисунка, переспросил Ки-ку.

— Нарисуй меня!

Кролик Ки-ку обернулся и увидел ноги. Потом посмотрел повыше — и снова увидел ноги. Тогда он задрал голову так, что чуть не свалилась шляпа, и увидел на высокой шее маленькую головку и аккуратненькие рожки.

— Кто вы? — спросил Ки-ку.

— Я — Жираф.

«Ха-ха!» — чуть не закричал Кролик. Ему только прошлой ночью приснилось, что он познакомился с Жирафом.

— Здравствуйте, Жираф! — сказал он. — Я — Кролик Ки-ку. Я обязательно нарисую, только с одним условием…

Жираф нагнул шею и поднял ухо.

— Я забыл, какие занавески на окнах в городе Капатуки, — сказал ему Ки-ку. — Мне бы очень хотелось посмотреть, какого они цвета.

— А когда ты узнаешь, ты меня нарисуешь?

— Конечно! — сказал Кролик. — Места много! — и показал лапой на пустыню.

Жираф вытянул шею и долго что-то разглядывал вдали. Потом сказал:

— Они — в клеточку!

— А какого они цвета?

— Жёлтые!

— Очень хорошо, — сказал Кролик. — Но мне бы самому тоже хотелось взглянуть…

Жираф пригнул к земле голову, Ки-ку уселся ему на шею, ухватился лапами за маленькие рожки и взлетел высоко в небо — выше кокосовой пальмы.

Весь город Капатуки был виден как на ладони.

Кролик сразу разглядел и дом с окошками, и красивого швейцара внизу, и занавески на окнах в жёлтую клеточку, но спускаться ему не хотелось, и он сказал:

— Жираф, а вы не могли бы ещё немножко вытянуть шею? Я не вижу центральной площади!

— А зачем тебе центральная площадь?

— На центральной площади — памятник моему деду. Он был великий художник!..

И Жираф встал на цыпочки.

— А теперь? — спросил он.

— Очень хорошо видно! — сказал Кролик. — Постойте так ещё немножечко!

Целый час Жираф стоял на цыпочках, а Ки-ку разглядывал памятник своему великому деду…

Потом Жираф вышел на середину пустыни, и Кролик попросил его лечь на песок.

— Ты лежи, а я тебя обведу палочкой, — сказал он. — А когда встанешь — получится твой портрет.

Так они и сделали.

— Вы меня очень хорошо нарисовали. Я здесь как живой! — сказал Жираф, подымаясь. — И кто вас так хорошо научил рисовать?

— Я могу тебя рисовать каждый день, — сказал Ки-ку. — Мне не трудно! А ты мне будешь показывать разные города.

— Конечно! Конечно! — сказал Жираф.

И на следующее утро, чуть свет, явился на очередной сеанс — то есть попросту пришёл и плюхнулся посреди пустыни. А Кролик Ки-ку быстро обежал его с палочкой, а потом целых два часа любовался городом Тапергу, в котором тоже был памятник его великому деду.

Ветер в то лето дул высоко, песок лежал неподвижно, и к осени Ки-ку зарисовал жирафами всю пустыню. И если кто-нибудь пролетал над Африкой на самолёте, обязательно удивлялся, потому что из окошка были видны одни Жирафы.