Глава 9
Сергеев отбросил в сторону окурок, захлопнул дверцу, завел двигатель. Поправил лежащий на соседнем сидении автомат. В бронежилете было жарко и неудобно, но с этим придется мириться.
Наверное, Лисницкий, который сейчас остался в доме Дедова, стоит и смотрит, как его начальник уезжает. А перед этим удивленно смотрел, как подполковник выносит какие-то сумки из гаража. Лисницкий – умница. Дурак, не разбирающийся в жизни, но умница. Неудачное ему досталось место службы.
Расстрелянную машину уже увезли, сейчас только стекла хрустнули под скатами. Он, подполковник Сергеев должен был лежать здесь… Значит – не судьба. Значит, выпало ему жить. Жить!
Гринчук… Что Гринчук? Урод и подонок. Записал все на диктофон? Чушь, откуда у него в сумке мог быть подготовленный диктофон? Или мог? Вряд ли… Он же искал свою жену и деньги… Они собирались сбежать через Приморск – зачем снаряженная сумка?
Врет подполковник, след путает, пытается выглядеть значимо… Сволочь. Он тоже боится… Тоже… Сергеев поймал себя на этом слове «тоже» и поморщился.
Да, боится. Боится подполковник Сергеев, пальцы дрожат. Стыдно и мерзко признаваться в этом, но все последние годы он боялся… Тут Гринчук тоже прав. Все силы, всё внимание только на одно – не подохнуть, успеть все выполнить правильно. Беспрекословно, точно и в срок. Он и выполнял. И кто такой, этот Гринчук, чтобы тыкать этим в лицо?
Сергеев погладил лежащий рядом автомат. Прикосновение к металлу успокаивало. А если, спросил автомат, Гринчука просто убить при встрече? Нажми на спуск, а уж я…
Сергеев отдернул руку от оружия. Нельзя. Гринчук должен остаться живым. Он действительно должен сообщить, что у него, у Сергеева, есть компромат на очень многих людей… Не трогали же они Приморск? Отцепятся и от Сергеева. Главное – показать всё Гринчуку и уйти. Он врать не будет… Не сможет он соврать, если его спросят по-настоящему…
Его спросят, он ответит, а потом… А потом его грохнут. Он слишком много знает… будет знать. Он знает, что в городе новый хозяин, он знает, что существует архив… и что существует Сергеев – со своим вариантом этого архива.
Зачем нужен Гринчук? Не нужен Гринчук.
Так что, можно спокойно отдать ему рубаху, часть бумаг и продемонстрировать остальное. И даже попрощаться при расставании, пожелать долгой жизни…
Шлагбаум был поднят. Перед блокпостом стоял мерседесовский микроавтобус. Возле него – сержант, в бронежилете, каске, с автоматом. Еще двое – у здания и слева от микроавтобуса.
Правильно, после такой стрельбы, после гибели сотрудников милиции, все дороги должны быть перекрыты. Утром велено ждать команду сверху… Ничего. Это уже всё без него. Его…
Сержант заметил машину начальника городского отделения милиции, что-то сказал водителю «мерса». Попросил уступить дорогу, видимо. Микроавтобус начал сдавать, выворачивая к площадке, перед блокпостом. Сержант махнул левой рукой, предлагая Сергееву проехать без очереди.
Тот, что стоял возле здания блокпоста, пошел к шлагбауму.
Сергеев тронул машину осторожно, бестолковый водитель «мерседеса» все никак не мог закончить маневр, елозил, пытаясь стать параллельно осевой линии.
Не зацепить бы, не хватало сейчас только разборки. Шлагбаум поднялся.
Кто там стоит сегодня, подумал Сергеев, присматриваясь. Непонятно… Каска отбрасывает тень на лицо. Краем глаза Сергеев заметил, что сержант от микроавтобуса движется к нему, к его машине… Что-то хочет сказать?
И снова непонятно – кто это? Кто? Сергеев нажал на педаль газа. Уходить! Нужно уходить, это чужие… И не важно, кто эти чужие, им нужен архив. Им нужен Сергеев.
Машина проскочила под открытый шлагбаум, попарно грохнули, взрываясь, скаты, машину развернуло и чуть не перевернуло на бок.
Сволочи, теперь на машине не уйдешь!
Сергеев схватил автомат, выпрыгнул на дорогу. От блокпоста никто не бежал, только каска отсвечивала в свете фонаря, выглядывая из-за бетонного забора. Дорога перед блокпостом освещалась хорошо, и Сергеев сейчас был, как на ладони.
Сергеев выстрелил одиночным в фонарь – не попал, выпустил очередь. Снова мимо. Слева, в темноте за дорогой что-то шевельнулось. Очередь туда, две пули. И еще две… И еще…
Справа кто-то перебежал от дерева к дерева – очередь туда, сволочи!
– Сволочи! – выкрикнул Сергеев.
Что-то щелкнуло возле ноги об асфальт. Сергеев затравленно оглянулся – куда бежать, где его ждут? Выпустил длинную очередь, широким веером над дорогой.
Машина? Черт с ней, с машиной. Теперь – просто сбежать, уйти… Удар в спину бросил Сергеева вперед, на дорогу, но автомат удержать в руках удалось.
Перекатившись на спину, Сергеев выстрелил снова. По ногам бьют, пытаются взять…
Еще одна пуля ударила в бронежилет. Сергеев закричал.
Его убивали. Больше не пытались попасть в ноги, а просто стреляли в силуэт. По корпусу, по ростовой мишени… Он теперь не человек, а просто – ростовая мишень. Тогда почему он лежит?
Встать, мишень должна стоять. Сергеев встал на одно колено, поднял автомат к плечу… Где вы? Ну?
Пуля ударила в ногу, опрокинула на асфальт и ослепила болью… нет, суки… Сергеев выпустил еще одну очередь в темноту. Нет…
Несколько пуль одновременно ударили в Сергеева. Две – в голову. Автомат захлебнулся на полуслове…
Две тени появились на дороге, потом вслед за ними под свет фонарей вышли два человека в черном. Осторожно приблизились. Один, присмотревшись, махнул рукой.
Если бы Сергеев мог видеть… он бы, наверное, порадовался. Если бы мертвые могли видеть и могли радоваться…
Машина, на которой Сергеев пытался прорваться, вдруг взорвалась. Не сильно, хлопком, окна осветились оранжевым, потом пламя полыхнуло сильнее, вырываясь наружу…
Сергеев не видел этого, хоть пламя и отражалось в его глазах. И силуэты, бегущие к горящей машине, и бесполезные огнетушители…
Огонь добрался до бензобака, клубок огня вырвался наружу, разбрасывая ошметки металла, освещая деревья, кусты и отчаяние на лицах людей.
* * *
Гринчук, смотревший, не отрываясь, в сторону гор, увидел вспышку.
Вот и всё. Не получилось у группы, не повезло. А он предупреждал. Говорил, что нужно действовать осторожно, что Сергеев собирался все взорвать, если его попытаются остановить…
Был архив – и нет архива. Всё нормально. Они теперь могут искать долго и бессмысленно. Сгорел компромат, ушел с дымом… Убийства, изнасилования, глупость и жадность человеческая – всё ушло. И где-то там, далеко, в столице… в других городах, эта вспышка огня вызовет не один взрыв ярости и разочарования… Сколько их было – сытых и чистеньким, мечтающих только о том, чтобы получить в руки этот архив… Еще немного власти, еще чуточку силы, безопасности понюшку…
И нет ничего…
Гринчук сильно потер лицо. Набрал номер старшего группы:
– Можно поздравить?
– Пошел ты…
– Я ведь…
– Ты ведь, мы ведь… твою мать! Как он умудрился? Его же согнали с места, отсекли от машины…
– Что дальше? – спросил Гринчук.
– Мы уходим. Пусть они сами разбираются со своими покойниками… У меня приказ – уходить, исчезнуть и раствориться…
– Ну, счастливого растворения, – пожелал Гринчук, пряча телефон в карман.
У него осталось только одно дело здесь. И можно…
Гринчука качнуло, он сел прямо на траву.
* * *
– Здравствуй, – сказал Сергеев, – я подох, сказал Сергеев. Ты же знал… Ты же сидишь вот здесь, в скверике, а не возле щита, там, где назначал мне встречу…
– Я всё знал, – кивнул Гринчук.
– Ну, и чем ты лучше меня? И вон его? – Сергеев ткнул пальцем в сторону.
Там стоял Дедов, пытаясь вытереть кровь, сочащуюся из раны на голове.
Но кровь не останавливалась, стекала между пальцев, капала на землю… Крови было много, она собиралась в лужицу… лужу… заливала все вокруг… поднялась до колен… Нужно встать, понимал Гринчук, подняться, иначе кровь зальет и его… Встать… но кровь держала вязко, как смола… и поднималась по рукам, груди, все выше и выше, к горлу, к широко раскрытому рту… еще немного, и он захлебнется…
Гринчук рванулся, оттолкнулся от земли рукой, но рука скользнула, подламываясь…
* * *
Гринчук перевернулся на спину. Небо над головой было черным и холодным. С набережной доносилась музыка.
Вот такие дела.
Гринчук встал. Холодно. Дует холодный ветер с холодного моря, пытается сдвинуть с места холодные горы… Такие дела.
Людям на набережной кажется, что ветер теплый и море теплое… Это иллюзия, им это только кажется. Вокруг – холод, сводит руки, зуб на зуб не попадает… А ведь осталось совсем немного…
Всего один разговор. Хотя можно просто… Нет. Нельзя. Нужно говорить, нужно попытаться понять… И – наказать?
Гринчук подошел к киоску, долго искал в карманах деньги. Взял бутылку ледяной, из холодильника, воды. Отошел в сторону и – вылил себе на голову.
– Во мужика тыркнуло! – засмеялся кто-то сбоку. – Пить нужно меньше!
– Меньше нужно пить, – сказал Гринчук.
– Сумку помочь нести? – спросил тот же голос и кто-то потянул сумку.
– Не нужно, – попросил Гринчук. – Не нужно, там…
– А мы посмотрим, ты не волнуйся… – кто-то схватил Гринчука за руки.
Кому-то казалось забавным отобрать у пьяного мужика его сумку. Напрасно это они.
Удар… У Гринчука хороший удар… справа закричали… не нужно, ребята… ах ты сволочь… удар… захват, поворот, хруст и вопль…
– Я же сказал! – Гринчук перехватил руку, рванул в сторону, подставив ногу. – Идет человек, никого не трогает… твою мать…
Их было человек пять, и им казалось, что это достаточно веский повод попинать пьяного.
Гринчук подобрал сумку, посмотрел на лежащих: двое были без сознания, остальные сквозь боль и ужас смотрели на него.
– Все живы? – удивился Гринчук. – И слава богу.
Посмотрел на свою руку – ссадил костяшки пальцев. Заживет.
Голова перестала кружиться, боль исчезла. Организм честно выполнял свои обязанности. Гринчук поставил ему задачу, задача еще не была выполнена.
Спокойно. Гринчук достал телефон, набрал номер.
– Я слушаю, – ответил Абрек.
– Это я.
– Я понял, Юрий Иванович. Вы скоро?
– Минут через пятнадцать. Как там он?
– Удивляется и возмущается.
– Если начнет кричать, с улицы услышат?
– Нет, у него тут классный подвал. Вход из кухни, сквозь шкаф. Мы нашли, когда дом обыскивали…
– Зафиксируйте его там и можете уходить. Не задерживайтесь. Просто сваливайте, как можно быстрее.
– Может, помочь?
– Вы уже помогли. Уходите. Я скоро буду…
– А если кто придет?..
Гринчук поморщился. Не хотел он встречаться с Абреком и пацанами, настроение было не то, но Абрек прав – лучше не рисковать. И так у Гринчука слишком много было всякого непредусмотренного…
– Хорошо, ждите.
Гринчук глубоко вдохнул воздух, пахнущий шашлычным дымком, цветами и морем. Выдохнул.
* * *
Через пятнадцать минут он подошел к дому. Тихая улица. Фонари не горят, только окна домов немного ее освещают.
Гринчук подергал калитку – закрыто. Гринчук постучал.
– Кто? – просили из-за калитки, кажется, Котик.
– Свои, открывай, – Гринчук подождал, пока калитка откроется, вошел во внутрь.
– Здравствуйте, – сказал Котик, улыбнулся даже.
– Оставайся здесь… Оружия, надеюсь, нет?
– Вы сказали – без.
– И правильно, и верно…
Из дома вышли Абрек и Синяк.
– Уходите, как договаривались, меня не ждать… – Гринчук проигнорировал руку Абрека, протянутую сгоряча. – Сейчас начнут всех шмонать – убили начальника городского отделения милиции. Вас зацепят – повесят всё, что смогут и захотят.
– Ладно, – сказал Абрек, – мы пошли.
– Стой, – Гринчук остановил его уже возле самой калитки. – Извини.
Гринчук подошел и подал руку, вначале Абреку, потом остальным.
– Спасибо!
Задвинул засов на калитке, вошел в дом, закрыл за собой дверь. Заглянул в комнаты – окна задернуты шторами. Дверь в подвал прикрыта. Изнутри в доме засова нет, только наружный замок. Ладно, поговорим при незапертых дверях.
Десять каменных ступенек, горит лампа, заливая весь подвал желтым светом. В углу – пустые ящики, деревянные стеллажи с банками. Консервация, запас на год.
Гринчук поймал себя на том, что старается не смотреть на сидящего в центре подвала человека.
Посреди подвала столб, к нему привязан человек. Человек сидит на табурете, глаза тоже завязаны. И рот.
Такие дела, в который раз повторил Гринчук. Такие дела. Пахнет специями, пылью. Сухой подвал, хороший.
Гринчук развязал связанному глаза, вынул изо рта кляп. Развязал веревки. Взял пустой ящик и поставил его на бок напротив табурета. Сел.
– Здравствуйте, Владимир Максимович, – сказал Гринчук. – Вас не слишком сильно помяли?
– Но сильно удивили. Они ведь ничего мне не сказали за все это время. Просто вошли, связали, заткнули рот и принесли вот сюда. Когда я попросился в туалет, предложили ходить под себя. И выпили трехлитровую банку вина…
– Ябедничать нехорошо, – сказал Гринчук. – В конце концов, они гости. Что вам, вина жалко?
– У Фадеева в «Разгороме» есть замечательная фраза – Для хорошего человека дерьма не жалко – Рубин потер руки, начал массировать колени. – Ноги затекли. Вы не возражаете, если…
– Возражаю, – Гринчук поставил перед собой на пол сумку. – Во-первых, по поводу дерьма и хороших людей. Это не из Фадеева, а из Шолохова, «Поднятая целина». У Фадеева тоже есть такое же сипатичное сочетание, но в другом порядке. Что-то типа, дерьма не жалко для хорошего человека. А, во-вторых, мы будем разговаривать…
– А если я…
– Я вас снова привяжу, сломаю, на всякий случай, ноги, и мы все равно будем разговаривать. Какой вариант предпочтем?
Рубин тяжело вздохну:
– Грубые настали времена. А ведь вроде – начитанный человек. Даже меня уличили…
– Вы обещали мне помочь.
– Да, как же, – засмеялся Рубин. – Только я попытался, как появились ваши головорезы…
– Не получилось… – без выражения сказал Гринчук. – То есть, ничего вы не узнали…
– Отчего же? Кое-что я узнал. Оказывается, ваша супруга заходила в газету к Леше Рябушкину. Хотела дать объявление, обещала зайти чуть попозже… Мне нужно в туалет, в конце концов.
– А вы отпускали своих учеников? – Гринчук рассматривал свои руки. – С урока. Идет урок, он отвечает и вдруг – можно я выйду? Отпустили бы?
– Я не ученик…
– Но отвечаете, – криво улыбнулся Гринчук. – Иногда наступает момент, когда нужно ответить. За всё.
– За что мне нужно отвечать? – уточнил вкрадчивым голосом Рубин. – За то, что я плохо ремонтирую обувь? Или за то, что подрабатываю иногда доносительством? За что?
Гринчук смотрел молча и улыбался.
– Что вы на меня уставились? Жадность моя… Я разве виноват, что…
– Вы когда собирались уехать из города? – спросил Гринчук. – Вот, собрать вещи, всё бросить и уехать. Когда?
– И не собирался я вовсе…
– Понимаю – менять город, в котором вы всех знаете, вас все знают, на нечто чужое… Кто вы там будете, в чужом городе?
– Прицепились… Я не собирался уезжать. Я не люблю уезжать отсюда…
– Это я понял, – кивнул Гринчук. – Понял. Долго думал, напряженно, а потом – понял. Почему, думал я, всё происходит в Приморске? Почему такая неосторожность? Все об этом думали, некоторые решили, что здесь есть засекреченная лаборатория по обработке людей, кто-то искренне полагал найти здесь служителей ада… Практически все рассчитывали на архив. Здоровенный архив, сотни и сотни листов компромата… Тайную организацию с гигантскими планами боялись встретить. Планы строили, гипотезы, блин… А всё… Всё лишь иллюзия.
– Людям вообще свойственно увлекаться иллюзиями, – тихо сказал Рубин. – Если им не подбросить очередную, они начнут строить сами. Реальный мир слишком пресен.
В углу подвала что-то зашуршало, Гринчук оглянулся.
– Не бойтесь, это всего-лишь крыса, – Рубин снова потер колени. – Никак не могу вывести крыс.
– У них нет иллюзий, – подсказал Гринчук.
– Представьте себе – нет. Просто жрут они свою пресную действительность…
– И получают удовольствие от процесса.
Рубин засмеялся.
– А вы запомнили. Молодец. Я всегда восхищался людьми с хорошей памятью. Вот у меня, например, очень хорошая память. Некоторые называют ее учительской… Я помню имена и фамилии, даты и адреса… Помню всех, кого учил… Не поверите – даже кому что, когда и за что поставил. Для меня есть люди, которые помнят, и… хлам, извините.
– У меня был учитель, – Гринчук поднес к лицу разбитые костяшки, – он любил ставить задачи на время. Сложные – но на время. Пятерку получал тот, кто успевал первым. Делил нас на пары и давал задачу. Если ты смог собраться, сконцентрироваться на ней и найти решение – ты получал пятерку. А опоздавший – двойку. Он говорил, что процесс доставляет удовольствие только животному, человек должен стремиться к результату.
Рубин промолчал. По лицу было видно, он начинает волноваться.
– Да вы не волнуйтесь, – успокоил Гринчук. – Не нашли – и ладно. Будем искать. Меня интересует другое… Что вам все это давало? Ради чего это всё?
– Вы о чем?
– Вы прекрасно понимаете…
– Я не понимаю, – повысил голос Рубин. – Я не понимаю…
– Я думал – почему Приморск? Это ведь опасно. Рано или поздно… А потом вдруг как пробило. Кто-то сам выбирает жертву. Смотрит на предложенного кандидата, сам присматривает… Хозяйским взглядом. Это кто-то местный, и не с самого верха. Может быть даже…
– Даже сапожник? – глаз Рубина не было видно – свет падал сзади, только морщины и тень от складок кожи.
– Да, сапожник. Хотя конкретно об этом я и не думал. Ехал сюда… – Гринчук потер пальцами мочку уха. – Рассчитывал на экспромт… и на иллюзию. Только на нее, если честно.
Рубин скрестил на груди руки.
– Потом… потом понял, что это вы, уважаемый Владимир Максимович.
– Что вы говорите? И что же вас к этому подтолкнуло?
Крыса снова зашуршала за ящиками.
– Случайность. Я бы всё равно вышел на вас… Все равно бы вышел, я готовился именно к этому длительному пути, но потом произошла та самая случайность… Со мной захотят поговорить. Лично, так сказать. Это я так предположил… Пришел к такому выводу, если хотите… Отсюда мораль… – Гринчук потер лоб, снова возвращалось головокружение, в подвале нечем было дышать. – Мораль… Смотреть и искать странности и внимательно относиться к тому, кто захочет со мной переговорить лично… Очень простой метод.
– И скольких же вы заподозрили – примем ваше воспаленное воображение за реальность – скольких в нашем городе вы заподозрили?
– Один мой знакомый говорил иначе – будем логичны в рамках предложенного бреда…
– В рамках бреда, так в рамках бреда. Мне уже даже стало интересно. Скольких…
– А всех, кто полез ко мне с разговорами. Обоих. Вас и одного из ваших учеников… – скрипнула дверь, и Гринчук обернулся, прислушался.
Тишина. Только крыса хозяйничает за ящиками.
– Вас и капитана Стоянова. Димона. Потом – только вас.
– Но почему же не Диму? Он один из лучших моих учеников.
– Дерьмо этот ваш ученик. Бездарное дерьмо. Был готов сдавать всех, лишь бы самому уцелеть…
– Он и в школе был такой. Но ведь это не недостаток… Он умеет выживать. Если бы все героически встречали смерть лицом, кто бы продолжал род человеческий… Вот у вас дети есть? Нет? Некогда было размножаться? Или ваш больше интересовал процесс, признак, так сказать, животного?
Гринчук потер лоб, медленно покачал головой:
– Вы меня не разозлите. Некуда больше. И зачем это вам? Вы, рано или поздно, все равно бы встретились со мной… Я думал, что сегодня днем. Но вы подставили Черного Тамплиера…
– И как вам образ? – с гордостью спросил Рубин. – Какой типаж! И, представьте себе, никто даже не заподозрил… Не могли серьезные дела твориться в таком балагане…
– Они и не творились… Но зато, когда все начало всплывать, Щелкунов стал потрясающим кандидатом. Единственно возможным кандидатом. Вы знали, что его по телефону узнал Большой Олег? Голос опознал…
– Голос? Нет. А вот его людей, его самого при передаче Мастера, он должен был узнать. И узнал. Запсиховал, но виду не подал.
– Вы тогда уже готовились уходить?
– Нет, что вы, зачем мне уходить. Я готовил иллюзию, как вы правильно выразились. И справился с этим неплохо… Если бы не вы…
– Если бы не я…
– Хотя… Вы ведь понимаете, что ничего мне сделать не сможете, – голос Рубина был твердым, уверенным. Рубин верил в то, что говорил. – У меня есть архив… Но никто не сможет его у меня отобрать. Вы меня понимаете?
– Понимаю.
– Нет, вы не до конца всё поняли. Мы тут просто болтаем, треплемся по поводу вашего бреда. И ничего этого нет. Нет ничего. Слова вылетают из наших глоток и осыпаются увядшими цветами к нашим ногам. Мы их можем потом вымести, проводя в доме уборку. Не бери на понт, мусор! – Рубин засмеялся, похлопал в ладоши, аплодируя себе. – Вы будете рассказывать историю про сапожника? Вам кто-то поверит? Так вы могли ткнуть пальцем в первого встречного. Не нужно мне рассказывать о современных методах допроса или угрожать болью… Почему никто за эти пять лет не попытался меня найти? Именно поэтому. Они боятся найти. Они хотят себе всё забрать, но что последует после этого? Где я держу свои тайны? Не я, а тайная организация, или нечистая сила, о которой вы мне рассказывали…
Нужно будет взять меня, допросить… а в это время всплывет нечто… что-то просочится… А если это не я? Спугнуть настоящего?
Жадность и страх – лучший материал для иллюзий. Самый лучший на свете. Страх и жадность.
– Я могу сейчас просто взять грех на душу, я устал. Проломлю вам череп и уйду. И уеду. И никто меня не станет искать… Я ведь за этим, собственно, и пришел.
– Нет, – быстро ответил Рубин. – Не сможете. По двум причинам. Причина первая – вы не сможете, вы не такой. О вас многое рассказали Стоянову, который звонил в ваш город, и бандиты…
– Которые сегодня вас так неуважительно повязали… – закончил Гринчук. – Минимум один источник – паленый.
– Это были…
– Да, Абрек, Котик и Синяк. Они не разобраться со мной хотели, как думал и Мастер и вы, они прибыли по моей просьбе вот для такого, как сегодня, неожиданного случая.
– По просьбе… – протянул Рубин, задумавшись.
– Не теряйте время, у вас его нет… И вы не относитесь к людям, которых лимит времени только подстегивает, а не парализует и заставляет ошибаться. Двойка вам…
– Мне? Двойка? – Рубин зашипел, как змея. – Во-вторых… Вы забыли, что есть две причины… Я вам скажу, но вы держ`ите себя в руках… Не стоит бросаться меня душить, это все только ухудшит. Вы можете меня спокойно выслушать?
– Могу.
Рубин пошевелил губами, будто на что-то решаясь. Облизал губы. Как перед прыжком с большой высоты.
– Вы ведь хотите получить назад свою жену? Без меня у вас это не получится.
– Что вы говорите? – удивился Гринчук. – Это вы ее похитили?
– Мы… По моему приказу… Сергеев и Дедов… Они. Они не знали, зачем, но я уже ждал вас. Я все равно хотел на вас выйти… мне мои люди сообщили, что вы едете… ваша жена…
Рубин сбился и замолчал.
– Вы дух переведите, – посоветовал Гринчук. – Вот, сипеть начали. Подохнете, того гляди, а я не получу ответ на свой вопрос.
– Если я не появлюсь завтра утром в своем киоске…
– Ее убьют? Зажарят на костре из моих денег? Не будьте идиотом, Владимир Максимович. Вы до сих пор полагаете, что я бы подставил свою любимую женщину? Вот так вот, просто?
Рубин перестал дышать, потрясенно глядя на Гринчука.
– Никто ее не похищал, Владимир Максимович. Она спокойно приехала, поселилась в гостинице, погуляла по городу, наняла яхту, оставила на ней вещи и деньги… И уехала. Это очень просто, даже в вашем городе. Она дала мне повод устроить здесь шум, заставить всех суетиться, а вас – искать выход, решать, как отделаться от меня, как выяснить, откуда исходит угроза, кем пожертвовать или что пообещать… Вы пытались выиграть темп, но потеряли качество. В шахматы играли? Есть такая фигня – цугцванг. Любой ход ведет к ухудшению положения. И еще есть цейтнот, когда времени на раздумья не хватает. А я вам устроил цейтнот с цугцвангом. Понятно? Всего лишь одним действием – жена приехала явно, а уехала тайно… – Гринчук снова потер лоб. – Никто не пытался захватить власть в городе.
– Уехала… Никто…
– Думайте, быстрее думайте… Теперь вам в голову приходит вопрос… Кто, кто стрелял в Гринчука? Стоянов видел, сам чуть под очередь не попал… Чудом спаслись. И чудом снайпер влепил пулю не в лоб Гринчуку, а в выключатель!
– У меня есть друг, – Гринчук встал с ящика и прошелся по подвалу. – Миша.
Тошнило, и голова болела немилосердно.
– Я ему верю, как себе. Этот друг сопровождал Ингу в Приморск, обеспечил ее отход и остался здесь, в городе. Вы должны были запсиховать, узнав, что кто-то так нагло действует на вашей территории. Я вас злил, угрожал, но убить меня вы не могли, нельзя было привлекать внимание…
Рубин тихо стонал, раскачиваясь на табурете.
– Вы тоже начали бояться… Вы хотели понять, кто украл мою жену и деньги, кто пытался меня убить, подставив ваших людей… Найти угрозу, найти средства ее отвести… – Гринчук ногой отшвырнул ящик в сторону. – Не было никого… Был только я, со своими рассказами, и Миша… Он отслеживал мои перемещения, а я старался не нарушать предварительных договоренностей с ним. План есть план. При любом раскладе я должен был попытаться найти того водителя, мы договорились об этом заранее… Миша просто дождался меня там, в рощице, я вышел, оговорил с ним детали… Про номер и снайпера в гостинице можно не объяснять?
Рубин опустил голову, качал ею время от времени, словно спорил с кем-то.
– Вы сами себя пугали до смерти… И вы, умный и непогрешимый… Иллюзия… Из страха и жадности. Продолжать? Рассказать то, что вы еще не знаете?
– Не повезло, – прошептал Рубин.
– Вам – нет. Началась разборка между Дедовым и Сергеевым, подполковник пытался связаться с хозяином, но тот не отвечал… он сидел связанный в подвале своего дома. Страх… Потом на мой волшебный телефон позвонил Михаил… От имени похитителей… Нужно было видеть лица ваших бывших учеников… – Гринчук зажмурился, оперся рукой о стену, борясь с головокружением. – Они решили спасать свои бумаги и кассеты… Свои куски архива, копии того, что они передавали вам. Я уехал, а Миша следил за домом… Миша умеет это делать очень хорошо… И видел, как Сергеев прятал сумки, готовился сбежать. Ему нужно было спасать семью и бежать. Убедить меня, что его не стоит трогать… и бежать.
– Вы захватили эти бумажки? – в голосе Рубина вдруг зазвучало удовлетворение, почти гордость. – Захватили?
– В город прислали группу, которая вышла на Сергеева…
– Значит, все не напрасно… – удовлетворенно прошептал Рубин. – Не напрасно… Они забрали хотя бы это… Теперь начнется… Что уставились? Вы хотели узнать, ради чего это все? Хотели выяснить, что мне давало это? Я скажу… Скажу… Вы когда-нибудь были на мясокомбинате? Видели, как убивают свиней?
Вначале их привозят и выгружают в загон – обычный загон, каких много. Свиньи не понимают, что с ними происходит… Им кажется, что их просто куда-то перевезли, в новое место, где снова будут кормить. Но их гонят дальше, в следующий загон, уже в цеху. И моют горячей водой. Отмывают почти добела… Никогда в жизни свиньи не были такими чистыми… Они не знают, что это делается для того, чтобы, да, отмыть, но и для того, чтобы щетина стала податливой. Щетина тоже нужна в хозяйстве. Свиней отмывают и гонят дальше… дальше… Загон становится совсем узким, больше одной свиньи пройти там не могут… они идут одна за одной, до тех пор, пока передняя не увидит, куда именно их гонят, что происходит дальше…
Свинья хочет остановиться, но от нее уже это не зависит. Ее толкают идущие сзади, толкают к человеку с электродом в руках. Удар – свинья падает, но она еще не мертва. Она еще живет, когда цепью обматывают ее ногу и подвешивают на крюк…
Подходит второй человек, с ножом, перерезает ей горло и конвейер тащит уже мертвую свинью наверх, над бетонным пандусом с небольшим бассейном внизу… Течет кровь… Кровь стекает вниз, ее потом тоже используют… все используют…
Иногда ток действует не сразу. Удар, другой, но свинья визжит и пытается вырваться… Тогда человек достает обрезок чугунной трубы и бьет свинью по голове. Звук похож на удар по камню. И все… Наверное, свинья опять-таки не умерла, но это уже не важно. Даже если свинья приходит в себя на крюке – ерунда. Ее зарежут и сделают колбасой, или тушей, или консервами – как захочет заказчик…
Один резчик мне сказал, что ему все равно кого резать, человека или свинью… Все равно…
– А я… – Рубин ударил кулаком по колену. – Я сидел и видел, как по улицам мимо моего киоска идут толпы свиней… Помытые, подрумяненные на солнце… Им все равно, куда идти… Море там, в конце аллеи, или человек с обрезком трубы… Я задумался… А если бы свиньи имели выбор – идти под нож, или отдать вместо себя другую хрюшку? У меня хорошая память. Абсолютная. Я не могу читать книги, которые помню наизусть. И не могу читать нынешних…
– Я помню, вас не устраивает язык.
– Да. Хочешь прочитать хорошую книгу – напиши ее сам. Какие коллизии я видел, какие драмы… Куда там Шекспиру! И ни разу… ни разу я не столкнулся с самопожертвованием. Страх и жадность и ни капли гордости. Жаль, по-видимому, я не смогу насладиться этим… Дракой, визгом, суетой – свиньи будут рвать друг друга… Вам просто повезло, а мне нет… Вы случайно заподозрили…
– Вам очень хочется, чтобы это была случайность? Одна из тех, что встают на пути великих людей? Случайно оправдались мои подозрения? Да не случайно, уважаемый господин Рубин, не случайно! Вы себя выдали… Вы сами… Я вам свой телефон не показывал? Как только мне позвонил Черный, я сразу понял, что вы хозяин Приморска… Там четыре карточки, в аппарате, действуют одновременно. Трое – Дедов, Сергеев, Олег, Стоянов, Аркаша – все знали один номер. Абрек – другой. А вы, уважаемый гений шантажа, знали третий. Все – на один аппарат, но на разные номера… Вы дали мой номер Черному. Вам и в голову не могло прийти, что Сергеев и остальные имеют другой номер, у вас не было времени и желания допрашивать их подробно, готовиться тщательно… Еще бы, они были только свиньями на бойне, свиньями, которые догадались привести вместо себя других…
– Зачем вы приехали? – спросил Рубин. – Ведь не для того, чтобы просто сбежать через Приморск…
– Конечно, нет, – Гринчук скрипнул зубами.
Дурацкий, никому не нужный разговор. Всё понятно… Он узнал то, что хотел узнать… Ради чего же он теперь продолжает эту болтовню, продираясь сквозь пустые слова, головную боль и отвращение к самому себе… Узнать, что стояло в самом начале, какой камешек обрушил эту лавину на людей? Он это узнал… Что дальше? Он ведь не только за этим шел. Найти виновника и наказать… Наказать…
– Вы хотели забрать себе архив? – Рубин уже не спрашивал – утверждал и обвинял. – Вам всем нужен только он… Не получите вы его… не получите… Все вы… свиньи… мнящие себя сильными и властными… а я вас всех… всех!
– Никто не имеет права делать такое с людьми, пусть даже такими, как Мастер, Олег, Сергеев… Никто не смеет так уродовать людей…
– Они не люди!.. Я видел их с… с первого класса. Дети… Все привыкли к благоглупости, что дети чисты, что из них может получиться кто угодно, нужно только приложить немного усилий… Чушь! Чушь! В них уже все заложено с самого рожденья… Вся жизнь читается в их глазах… Это было смешно, все – семья и школа – борются за формирование его души, а мне достаточно только пошевелить пальцем, чтобы его сущность…
Гринчук шагнул к старику, левая рука сжала горло…
– Давай, – прохрипел Рубин. – Видишь? Достаточно одного слова, одной фразы, и ты уже готов убивать… безоружного старика. Я ведь еще тогда, во время первой беседы понял, что ты – убийца. Хочешь остаться…
Гринчук почувствовал, как под рукой дернулся кадык Рубина, понял, что еще секунда, и пальцы сомнут горло, как кусок пластилина… Гринчук попытался разжать руку… приказал себе – разжать…
Рубин закашлялся. И нельзя было понять – кашель это или смех.
Гринчук вытер руку о брюки.
– Ты… их всех убил… ты знал, что убьешь их… ради чего? Ради идеи? Справедливости ради, правосудия для?.. Так и я отправлял на смерть ради идеи… подтверждения своей правоты… – Рубин выдавливал из себя слова с хрипом, с надрывом, будто встали они ему поперек горла, не давали дышать, и он говорил, чтобы получить возможность дышать… Очистить легкие и глотку… – Ты хотел правосудия?
– Я просто хотел наказать… тебя… Я не знал, кто ты, не знал, кто стоит за всем этим, но я наказать…
– Убить…
– Наказать… убить… не знаю…
– Так какое право ты имеешь меня судить? Я такой же преступник, как и ты… Ты – как я… Ты же любишь натравливать людей друг на друга, убить их руками друг друга… Они виновны? Потому, что ты так считаешь? Потому, что ты так решил? Но ведь и я… Не было среди них жертв… Не было! Они делали это с удовольствием и наслаждением… И ты сейчас вершишь свое правосудие с наслаждением…
Пощечина прозвучала в подвале резко и звонко.
– Вот… – удовлетворенно прошептал Рубин, вытирая кровь с губ, – так здорово ударить слабого… сколько раз ты вот так бил человека? Ты не думал, что ты и тебе подобные, только играете в справедливость? Вы ловите преступников, страшных и кровавых… вся машина власти, деньги и сила против… против одиночки… И вы гордитесь этим? Тычешь свое удостоверение, словно щит, понимаешь, что всякий, кто видит его – испугается… не тебя, не твоих глаз, ума или ловкости… Испугаются того, что стоит за тобой, высится за твоими плечами… Вот это – да! Это – страшно… А так – вы пустышки. А я…
– А кто ты? Ты сумел подчинить себе… И что? Не всесильная организация, не государство – одиночка тебя расколол… заставил раскрыться… Не потому, что так нужно по закону, нет. А из-за личной ненависти. И, думаешь, я сейчас испытываю радость? Наслаждаюсь победой? Меня тошнит… я не могу оттереть свои руки от крови и грязи… я достал тебя… и стал убийцей…
– Ты им всегда был… Самые страшные пытки и изощренные планы придумывают те, кому не придется самим их исполнять. Это ты убил всех… Ты убивал взглядом, прикосновением… А теперь ты стоишь передо мной, и понимаешь, что нужно, наконец, решиться. Убить своими руками, не имея никакого оправдания, кроме желания убить. Возьми меня, арестуй… И тогда тот, кому в руки я попаду, станет меня оберегать… Я… Я буду для вас всех высшей ценностью… Ты это понимаешь… Для тебя только один выход – убить меня… Если ты действительно всё хочешь остановить… задушить, размозжить голову старику… Давай, решай… В любом случае – я победил… – Рубин закашлялся. – Я – победил… Часть моего архива попала в руки… Они взорвут…
– Не взорвут. Тут вам не повезло… Они сами взорвались. Михаил не просто видел, как Сергеев прячет сумки, он положил в них взрывчатку и радиовзрыватель… Нужно было, что б ваш архив погиб на глазах группы… Чтобы все знали – нет больше архива. Нет, – Гринчук присел на корточки перед Рубиным. – Всё – чисто. Нет архива, нет того, кто его создавал, вы ведь все так добротно вывели на покойного Черного Тамплиера. Только мы вдвоем знаем, что настоящий, полный архив есть только у вас в мозгу. И теперь…
Рубин засмеялся.
– Нет, вы себе представьте, только представьте – я по крупинкам, по щепочкам все собирал, осторожно, одними легкими прикосновениями заставлял людей выполнять мои приказы, а тут, из-за какой-то ерунды, из-за случайности… – Рубин не смог говорить из-за смеха…
Лицо Рубина вдруг изменилось, просветлело, взгляд скользнул вверх, за спину Гринчука. Гринчук обернулся… Попытался обернуться, чтобы увидеть… Выстрел – и что-то ударило в спину Гринчука, швырнуло на цементный пол и перехватило дыхание…
Черт… Гринчук попытался встать, но руки не держали. Гринчук осторожно положил голову на пол, щекой прижался к шершавому цементу…
– Здравствуй, Дима! – засмеялся Рубин. – Здравствуй, милый…
Гринчук лежал неподвижно. Боль навалилась на него, стараясь вдавить в цемент.
– Как самочувствие? – спросил Стоянов. – Больно?
Гринчук молчал. Главное – не двигаться, и тогда боль, может быть, о нем забудет, перестанет обращать на него внимание…
– А вы говорите – ничтожество, – сказал Рубин. – А он единственный из всех – единственный – нашел меня четыре года назад, вычислил и пришел поговорить…
Гринчук не видел их, только слышал голоса. Радостный, немного истеричный, – Рубина, и, безжизненный, – Стоянова.
– Он меня вычислил…
– Догадался, – сказал Стоянов. – Догадался и пришел поговорить…
– Представляете, он принес с собой пассатижи, чтобы пытать меня, чтобы я отдал ему архив… Это было так больно – лишиться ногтя, но в итоге мы договорились.
– Он все держит в голове. У него абсолютная память. Он читает листок, сжигает его – и всё! Всё! Представляешь, подполковник, какой облом! У меня рядом столько возможностей – и ни фига я не могу… – Стоянов, судя по звуку, спустился по лестнице.
– И мы договорились, – радостный, счастливый говорок Рубина. – Я сделаю его своим наследником. Правда, без обмана. Он не хочет довольствоваться частью, ему нужно всё… Он был единственным, кто знал обо мне всё… И единственный, кто сотрудничал со мной не из страха, а…
– Из жадности, – прошептал Гринчук.
От грохота снова заложило уши, цементная крошка хлестнула Гринчука по лицу.
– Не попал… – сказал Стоянов. – Жаль, хотел в голову… придется попрактиковаться…
– Да, Дима… – Рубин просто задыхался от счастья. – Мы…
– А вы, Владимир Максимович, помогите сесть нашему уважаемому гостю…
– Я…
– Вы справитесь… Вы еще крепкий старик… А у меня руки заняты, пистолет, сами понимаете…
Гринчук почувствовал, как Рубин переворачивает его на спину… Тело взорвалось болью, застонало – Гринчук с удивлением наблюдал за ним как бы со стороны. Да, боль, да – страшно… Но это не он, это его тело… Это всего лишь…
Он увидел глаза Стоянова, его лицо… Как тогда, сто лет назад, на первом допросе… Власть, самоуверенность… Только сейчас еще и радость… предвкушение чего-то великого…
– Ранение слепое… – сказал Стоянов. – Нехорошее ранение… Честно говоря, я думал, что убью…
– Мало… практики… – сказал Гринчук.
– Да, – согласился Стоянов. – к сожалению… Вот только сейчас я почувствовал, как это забавно… Раньше смотрел на пули – такая чепуховина, маленькая, невзрачная…
– Как в зеркало смотрел, – прошептал Гринчук. – Такой же маленький, невзрачный…
Говорить было больно… Дышать было больно… Вкус крови…
– Вы слишком много болтаете, подполковник, как в американских фильмах. Решили убить – стреляйте, а не болтайте…
– Очень… очень хочется… высказаться… когда появляется возможность, – с паузами произнес Гринчук, слова не хотели подчиняться. – Кажется очень важным всё объяснить…
– Кажется, – Стоянов улыбнулся и выстрелил в Рубина.
– Трах-бах, – сказал Стоянов, когда тело учителя упало на пол. – И никаких разговоров. Я вас прервал, извините.
Стоянов посмотрел на табурет, проверил, нет ли крови, сел.
Нога Рубина дернулась, зацепила туфель Стоянова.
– Вот ведь гадость какая! – сказал Стоянов брезгливо. – Но не убивать же его еще раз… Вы на меня прыгать не собираетесь?
Гринчук поднес руку ко рту, потом посмотрел на ладонь – кровь.
– Я же говорил – плохая рана, – Стоянов достал из кармана рубашки носовой платок, промокнул лоб. – Наверное, легкое пробито…
Гринчук закрыл глаза, почувствовал, что пол стал вдруг скользким и наклонным, тело заскользило в сторону… Гринчук торопливо открыл глаза.
– Скажу сразу – я на него работал. Он правду сказал. Это я звонил Дедову от имени Максимыча. А с Сергеевым общался лично он… Идея подставить Щелкунова – моя. Помните, я первый, кто заговорил о нем в вашем присутствии. Не вышло бы в тот раз, я бы еще повторил. Рано или поздно… Но недосчитал… У вас это круто получилось, признаю… Я тут напротив живу, вы не знали? Я и Максимыча так вычислил, увидел кое-что, проследил… Когда началась вся эта свистопляска, я остался дома. Решил последить за происходящим. Я один живу, мне никто не мешает посидеть перед окном с бутылочкой пива, – Стоянов принялся раскачиваться на табурете. – Надо же было присмотреть за старым учителем…
– Чтобы не случилось чего, чтобы не убежал…
– Вы меня понимаете. Когда такие сокровища в голове – тут призадумаешься… Вначале появились эти трое… Интересно, подумал я. Вмешаться уже не получалось, оставалось ждать. Долго ждать.
– Потом появился я, – тихо сказал Гринчук.
– Я думал, старик выполнит свое обещание… Думал… Дождаться думал, заслужить… Иногда он мне даже позволял… Выполнял мои желания… Девочку, понравившуюся, коллегу по работе подвинуть… Я много не просил. Я ждал… Вот Аркашу попросил смешать с грязью… Не убить, а просто затоптать… Выгнать его из города – это только начало… Некстати ты его подобрал.
– Что же ты дальше делать будешь? – спросил Гринчук.
Говорить было больно, но молчать… Удержаться и не потерять сознание. Говорить… слушать…
– Дальше… Обидно, конечно, что ты убил старого учителя…
– Я?
– Ты. Тебе ведь выдали оружие на постоянное ношение, вот этот пистолет. Распоряжением Сергеева, помнишь? Я хотел всё сделать по-другому, но, раз уж так получилось… Ты ведь обратил внимание… Извини, ты не видел. В тебя я выстрелил из другого пистолета, это вроде как Рубин пальнул в тебя, стрелял дважды, один раз промазал, а ты уже из своего выстрелил ему в голову… Пусть тебя успокоит то, что Рубин стрелял первым… Все будут голову ломать, что случилось, как… Почему ты пришел сюда… и почему Владимир Максимович Рубин… – Стоянов держал в руках два пистолета, словно мальчишка, который хвастался новыми игрушками. – Тут возможны варианты… Вы, Юрий Иванович, как полагаете, вы сами умрете, истечете кровью, или Рубин все-таки, успеет перед смертью выстрелить в вас еще раз, немного удачнее… Вы, кстати, как насчет пули в лоб? Или предпочитаете, чтобы вас все-таки хоронили в открытом гробу?
Гринчук закашлялся, сплюнул кровь на пол:
– Что же ты, Дима, убил свое богатство и власть? Не дождался…
– А чего ждать? Он бы и так меня обманул… Думаете, он бы перед смертью продиктовал мне свои секреты? Старики неохотно отдают их… Помните, у Пушкина? Графиня так и не отдала при жизни… Я терпел, искал, не находил… А сейчас… С паршивой овцы хоть шерсти клок, – Стоянов положил один пистолет на колени, наклонился и взял с пола сумку Гринчука. – Некоторые ради полумиллиона идут на ограбления банка, изменяют Родине… А я всего лишь пристрелю подполковника милиции. И исчезну. Пятьсот тысяч… Даже если они переписаны, я всегда найду возможность их обменять под двадцать процентов. Я им – пол-лимона, они мне четыреста тысяч…
– Вынужден тебя огорчить… Там уже на пятьдесят тысяч меньше…
– Ничего…
– Но… – Гринчук снова сплюнул, – но если… ты продашь электронику… из-под второго дна… еще получишь копеечку…
– Какую электронику?
– Шпионскую… – Гринчук истекал кровью, терял силы. – Там, внутри, в сумке… Ты думаешь, я ее просто так таскал? Очень удобна сумка, дорогая, но удобная… маячок, передатчик… диктофон мы туда решили не ставить, все, что происходило… в радиусе десяти метров… передавалось и записывалось… Миша всегда знал, что происходит со мной… и сейчас… скоро… ты ведь еще не встречался с Мишей… разве что возле кафе, утром… красная такая «копейка»… все «копейки», почему-то… красные…
– Врешь…
– Ты посмотри сам…
Стены, потолок и пол подвала пульсировали в такт боли. Лампа то еле мерцала, то приближалась к самым глазам, норовя их выжечь.
– Посмотри…
Стоянов бросил деньги на пол, рванул из сумки дно.
– Правда, красиво? – прошептал Гринчук. – Огоньки… индикаторы… Я ни хрена в этом… не понимаю… но выглядит круто… И работает… Бежать тебе нужно, капитан… Все бросить…
Стоянов вырвал прибор из сумки, швырнул его об стену…
Обманули! Его – обманули… Он теперь… Теперь его будут искать и найдут… Он не успеет надежно укрыться… не успеет! Сволочи! Сволочи!
Это было так обидно! Так обидно… Стоянов прошел по подвалу к лестнице, остановился… Они и так все знают, будет жив Гринчук или умрет… Что значит – или? Умрет.
Нужно только успокоиться. Когда Стоянов увидел передатчик, в голову словно ударило, чуть не сшибло с ног… Ничего… Сейчас… Повернуться, вскинуть руку с пистолетом и вышибить мозги этому… этому…
Додумать Стоянов не успел. Глупость, конечно, случайность… мелочь… Он вскочил, ничего не слыша, забыв, что на колене лежал пистолет…
У Гринчука не было сил, чтобы броском добраться до оружия, но у него было время… Снова, как в шахматах, темп и качество… Стоянов допустил две ошибки, маленьке ошибки, но допустил их подряд… Уронил оружие и целых тридцать секунд не смотрел на Гринчука. И…
Отдача выбила оружие из ослабевших рук Гринчука. В глазах потемнело…
– Все правильно, – прошептал Гринчук. – Ты правильно говорил… хочешь убить – стреляй сразу… ты правильно говорил… говорил… говорил…
Тело плохо слушалось, и Гричнук потратил почти пять минут, чтобы добраться до тела Рубина.
Вытер пистолет, вложил его в руку учителя… Пусть потом разбираются сами… Ему нужно… Гринчуку нужно успеть…
Стоянов лежал на ступенях, мешал пройти… проползти. В глазах – удивление.
Спасибо, прошептал Гринчук, заглянув в эти глаза. Не пришлось убивать безоружного… Спасибо…
Свет вокруг был красным. Багровым.
Пол на кухне был скользким, и стены были скользкими – Гринчук чуть не упал, поднимаясь на ноги. Руки скользили по стене… Его ждут. Он должен… Обязан… Его ждут…
Инга… Я скоро буду, сказал Гринчук. Буду… Скоро… Нужно всего лишь… Дойти…
Удержаться на ногах… Устоять…
Какой огромный двор… бесконечный… и тяжеленный засов… скользкий тяжеленный засов…
– Ты куда собрался? – спросил Стоянов. – Думал – теперь всё?
– Думал – убил и свободен? – спросил Рубин. – А не хочешь остаться с нами?.. Ты же готов был заплатить жизнью за свои убеждения…
Калитка открылась с трудом. Ее словно кто-то держал с улицы…
– Бежишь? – спросил Сергеев. – А мы тут с Мастером поговорили… Подохнешь ты…
Мастер вышел из тени, замахнулся, поднял руку, чтобы толкнуть Гринчука, сбить его с ног…
– Стой! – его руку перехватили двое – Олег и Атаман. – Стоять… Он уйдет…
– Он подохнет… Останется здесь, в пыли…
Гринчук оглянулся на голос и чуть не потерял равновесия. Дедов и еще кто-то… Терминатор… и еще…
– Уходи, – сказал Олег. – Мы их задержим…
– Я сам… Я дойду… – каждое слово отнимало силы.
– Ты не дойдешь… – Стоянов ждал его на верхней ступеньке лестницы, ведшей к заброшенному пляжу, через стройку нового пансионата. – Тут – сто восемьдесят ступенек. Напрасно вы назначили встречу тут… Лучше бы Миша за тобой заехал к Рубину…
– Ты споткнешься… – засмеялся Рубин. – Ты споткнешься, упадешь и будешь катиться по этим ступеням до самого конца жизни… Помнишь? Падающего толкни. Я тебя толкну…
Рубин снова замахнулся.
Держаться за перила. Переставлять ноги, одну за другой. Хорошо еще, что идти вниз… не вверх… вверх у него точно не получилось бы… и еще жаль, что Мишка будет ждать на пляже, возле лодки… система отключена, маячок не работает, передатчик – разбит… Такие дела…
Не думать о покойниках…
– Подохнешь!.. – выкрикнул из-за спины Дедов.
Думать о чем-то другом… О том, о чем они мечтали… все вместе… он, Инга, Михаил, Браток… О свободе… о парусах… бросить всё и уйти в море… В далекие южные моря… Инга, наверно, уже всё подготовила… Странно, так просто осуществить свою мечту, когда есть деньги… просто… и сложно, невероятно сложно… оборвать все нити, все связи…
Черт, нога подвернулась, и Гринчуку стоило невероятных усилий удержаться… Стоять, совсем немного… совсем…
Они слабые… Люди… они все – слабые… Достаточно иметь что-то вне себя, кого-то любимого – и ты бессилен. Любой, кто захочет… Будь ты трижды умен и силен… но у него была семья… он знал, что вертится земля… Сергеев был прав… тут ничего не поделаешь… когда-то, очень давно, лет десять назад… старый матерый уголовник сказал, что нынешние крутые…
Ты думаешь, сказал Дед, ты крутой? Те быки в кожанках на «шестисотых» крутые? Депутаты и министры? Они не видели крутых… Зэк, сорвавшийся с зоны в тайгу – вот он – крутой, он любому – зверю, человеку – глотку перегрызет, ему терять нечего… Вот он крутой…
Прав был Дед… Прав… Гринчук это понимал, но только здесь, в Приморске почувствовал. Почувствовал…
Больше нет опера, капитана Юрия Ивановича Гринчука. Нет неуязвимого одиночки… Инга, баба Ира, Доктор, Михаил, отец Варфоломей… Он не сможет забрать всех на свой корабль… не сможет… защитить… и кто-нибудь всегда… всегда…
Устал… Осталось совсем немного, но он – устал. Ноги не держат… и дышать – нечем…
Гринчук споткнулся и упал. Темнота торопливо бросилась к нему, начала пеленать ноги…
Гринчук встал на колени. Уже слышен шум прибоя… Или это кровь в висках… Нет, это море… Обидно будет вот так, умереть в нескольких метрах от лодки… от Михаила… от жизни…
Смерть села на песок рядом с Гринчуком.
– Ну что? – спросила смерть. – Помочь?
И протянула руку.
– Пойдем, – сказала смерть. – Ты заслужил покой…
– Цитата, – сказал Гринчук. – «Мастер и Маргарита»…
– Дурак, – улыбнулась смерть. – Нашел время…
– У меня – полно времени… У меня столько же времени, сколько было при рождении… И десять лет назад, и год назад… У меня времени – до смерти. Это очень много…
– Полметра, – усмехнулась смерть.
– Тогда чего ты торопишься? – Гринчук встал на ноги, пошатываясь. – Ты же рядом, чего торопиться?
– Забавный ты человек, – засмеялась смерть, и в голосе ее звучало одобрение. – Чего торопиться, говоришь?
Гринчук шагнул вперед. Еще шаг. Еще. Он покачнулся, но смерть схватила его за шиворот и удержала на ногах.
Гринчук не удивился. Гринчуку было все равно. Он видел море. Ноги вязли в песке, идти стало еще тяжелее… Песок ударил в лицо. Всего несколько метров, вон там… красный огонек пляшет на волнах. Туда…
Смерть легла рядом на песок, заглянула в глаза…
– Что уставилась? – спросил Гринчук. – Мало тебе досталось за эти три дня… Скольких я к тебе отправил?..
– А вон они, все… – махнула смерть в сторону моря.
Легко ступая с песка на волны, шли люди… Их ждала лодка, большая и черная…
– У меня еще есть место в лодке, – сказала смерть. – Давай… А то одно весло останется без гребца… Ты же хотел уйти в море… Давай, есть возможность… Иначе ты умрешь без меня и будешь лежать до завтра здесь, на пляже… тебя найдут… а потом все равно придется вот так… В одиночку трудно будет грести…
Гринчук пополз.
– Ну, – смерть провела рукой по его волосам. – Как хочешь. Все равно увидимся… У тебя есть много времени. До самой смерти.
Гринчук встал на колени и попытался крикнуть. Больно. Захотелось позвать смерть, пусть вернется, пусть заберет… Тень бросилась к нему навстречу.
Песок. Холодный и влажный… Гринчук тянулся к морю, а море тянулось к нему… рука и прибой…
Песок…
* * *
…Песок. Горячий, сухой песок. Гринчук открыл глаза и сел. Кто-то играл возле пальм, были слышны веселые голоса.
Браток лежал неподалеку, раскинув руки.
– Не сгоришь? – спросил Гринчук.
– Куда уж, – улыбнулся Браток. – Некуда сгорать. Уже который день греюсь на солнце. Даже надоедать начало. Не думал, что такой рай может надоесть…
– Ничего, – успокоил Гринчук, – сегодня уйдем в море. Закончим вот дела на берегу.
Браток легко вскочил на ноги, потянулся, сделал несколько приседаний и наклонов:
– Я уже со всеми попрощался. Готов уйти за горизонт.
Браток помахал рукой кому-то, Гринчук не видел, кому именно.
– Полковник появился, – сказал Браток. – Идите к нам, ваше превосходительство.
– Высокопревосходительство, – поправил Полковник. – Для покойника вы, Иван Бортнев, выглядите очень живо и загорело.
– А что нам, убитым, делать? Загорай да плавай…
– Здравствуйте, Полковник, – сказал, вставая Гринчук. – Руку подадите?
– В рожу бы вам плюнуть за такое, – ворчливо произнес Полковник. – Ну да ладно.
Он пожал протянутую руку Гринчука, потом обменялся рукопожатиям с Иваном.
– Поболтаем? – предложил Гринчук, указывая на кресла под пальмами.
– А чего это я, по-вашему, сюда перся, извините, на другой конец света? – осведомился Полковник.
– А у вас другого выхода не было.
– Не было, – согласился Полковник. – Но все-таки…