Глава 11

Вообще-то ее звали Людмила. Но все должны были называть Милой. Если кто-то из новых знакомых, или учитель окликали ее Людой, то она честно не обращала внимания. Ее звали Мила, и все тут.

Мила умела настоять на своем. Она была очень настойчивая и волевая девочка. И знала это. И пользовалась этим. И она умела переносить обиды и удары. Могла прятать свои чувства и не подавать виду, если решила что-то скрывать.

Когда у нее началось ЭТО с Геной, никто даже подумать не смог, что вытворяет тринадцатилетняя девочка, улучив момент и оставшись наедине с охранником. Мила даже устраивала иногда Гене на людях сцены, чтобы никто не догадался, как на самом деле она к нему относится. Чтобы никто не понял, что она безумно влюблена, как может быть безумно влюбленной девчонка в своего первого настоящего мужчину.

Мальчишки из гимназии пытались к ней клеиться, но все они были уродами, не способными сильно любить. А вот Гена…

Он тоже скрывал свои чувства ото всех, он не хотел, чтобы у нее были из-за этого неприятности, чтобы родители услали ее куда-нибудь в другой город. И Мила была ему благодарна за эту заботу. Сильный, красивый, взрослый, умелый – и это все для нее, все ради того, чтобы она могла забыться, задохнуться от счастья, ощущая себя не просто взрослой женщиной, а любимой женщиной.

Мила умела скрывать свои чувства, и когда Гену вдруг скрутили на глазах у всех, когда нашли у него в кармане наркотики, она только на мгновение потеряла над собой контроль. Она ведь знала, что Гена, ее Гена, не мог сделать ничего плохого. Нужно было только подождать, дождаться его звонка, а потом… Убежать с ним.

Убежать и все.

И пусть ее родители устраивают истерики и сцены – Мила умеет настоять на своем.

Но Гена не позвонил.

Ей не сразу сказали, что он покончил с собой, выстрелил себе в висок, не вынеся позора и разлуки с любимой. Мила это понимала, но ничем не выдала своих чувств. Они все не дождутся ее слабости. Она…

Этой ночью она все решила. И решилась. Она сама сделала выбор, а то, что ей в этом помогали – ерунда. Она все сделает сама. Она сможет. А тот человек, позвонивший ночью – трус. Мерзкий и неприятный трус. Но он подсказал…

Какие они все лживые. Даже ее родители – врут и притворяются. И этот Шмель, который изображал беспокойство о ней, о ее безопасности. И этот подполковник, чистенький, ухоженный и высокомерный, не способный понять обычные человеческие чувства, который за одну секунду сломал ее счастье. И доктор, который встретил ее в Центре – тоже обманщик.

Как он засуетился вокруг нее, как улыбался, когда уговаривал принять успокоительный укольчик.

– Это не больно, это нужно, что бы вы немного успокоились, – старичок в белом халате суетился вокруг нее, давал указания заспанной медсестре, медсестре, которая делала укол, а потом испуганно спрашивала, не было ли больно Миле.

Им всем на Милу наплевать. Им нужно, чтобы ее папа, ее богатый и влиятельный рохля-папа не обиделся на них. Не Милу они хотели спасти, а успокоить ее отца и мать.

Ничего, сказала себя Мила. Все еще будет по-другому.

Оставшись одна в комнате, она, борясь со сном, успела распаковать свою сумку и спрятать то, что нужно было спрятать. Потом легла в холодную постель и уснула.

Миле ничего не снилось.

Утром она проснулась легко, со свежей головой и испуганно посмотрела на часы. Девять утра.

Мила встала с постели, осторожно выглянула за дверь. Никого, только охранник маячит в конце коридора.

Осмотрев свои вещи, Мила облегченно вздохнула. Все на месте. И все работает, Мила проверила это, поглядывая на двери комнаты. Палаты, напомнила себе Мила.

Потом Мила приняла душ, насухо вытерлась, достала косметичку. Покончив с косметикой, сняла с плечиков свое любимое платье. Гене это платье очень нравилось. Она очень нравилась Гене в этом платье.

Мила уже оделась, когда в дверь постучали.

– Да, – сказала Мила.

– Завтракать иди, – не здороваясь, сказала пожилая незнакомая женщина. – Ждут тебя уже.

– Кто?

– Юрий Иванович ждет, поговорить хочет, – старуха вышла.

Юрий Иванович – это тот самый подполковник, вспомнила Мила. Он хочет поговорить. Ну и славно. Вот и поговорим.

Мила остановилась перед зеркалом, поправила волосы и улыбнулась своему отражению. Гена был бы рад.

– Я хочу тебя, – сказал бы Гена.

Если бы был жив.

Мила взяла в руки свою сумочку и направилась на завтрак.

Охранник в коридоре посмотрел на нее и отвернулся.

Мила направилась к единственной в коридоре приоткрытой двери и не ошиблась.

За столом сидели трое: старичок-доктор и два мужика. Мила остановилась на пороге.

– О! – восхитился доктор, вставая со стула, – я потрясен.

Следом за ним встал со стула тот из мужиков, который помоложе. Он тоже был тогда на вечере. Он помощник Гринчука, вспомнила Мила. Он тоже заламывал Гене руки.

Гринчук, не обращая внимания на вошедшую, потянулся к вазе и взял апельсин.

– Присоединяйтесь к нам, Людмила, – щедрым хозяйским жестом пригласил доктор.

Мила подошла и села на свободное место, напротив Гринчука.

Доктор и Михаил сели.

– Как спалось? – спросил доктор.

Из боковой двери вышла старуха, поставила перед Милой тарелку с едой. Мила даже не стала рассматривать с чем именно. Ее это не волновало.

– Спасибо, Ирина, – сказал доктор, – а как же вы?

– Я уже поела, – бросила старуха и вышла.

– Так как же вы все-таки спали? – спросил Доктор у Милы.

– Спасибо, хорошо.

– Место укола не беспокоит?

Мила мельком взглянула на свою руку.

– Нет, все нормально.

– А чего ей будет? – подал голос Гринчук. – От таких уколов еще никто не умирал.

Мила посмотрела ему в глаза.

Гринчук улыбнулся самыми уголками губ. А глаза у него остались холодными и… Мила задумалась, подбирая определение. В голову лезли книжные слова типа «циничные» и «брезгливые».

– Враг в окно не ломился? – спросил Гринчук, и Мила вдруг поняла, что глаза у него насмешливые.

Он словно смеялся над ней, над ее вчерашними страхами. И над ее любовью он насмехается. И над сломанной судьбой…

Мила открыла сумочку и достала оттуда зеркальце.

Гринчук и его помощник, спокойно ели. Гринчук аккуратно разрезал апельсин на дольки и ел по одной.

Его помощник доедал бутерброд, запивая его чаем.

Мила поправила прическу и положила зеркальце в сумочку.

– Доктор, вам бы к Леониду сходить, – сказал Гринчук, отложив апельсиновую корочку в сторону. – Полная клиника ненормальных тинейджеров, извините за выражение. И каждый, того и гляди, совсем сойдет с ума. Покончит с собой или кого-нибудь попытается убить.

– Побойтесь бога, – замахал возмущенно руками Доктор, – скажете такое!

– А что? – Гринчук взял с блюдца еще одну апельсиновую дольку. – Вы когда-нибудь общались с малолетними преступниками? Не с несовершеннолетними, типа вот нашей дамы или того же Липского, а с малолетними.

– Ну, с некоторыми мне приходилось общаться довольно близко, – тихо сказала Доктор, – по ряду причин. Вы же сами знаете…

Доктор посмотрел на Гринчука. Тот кивнул.

– Нет, не с воришками или бродяжками, – Гринчук сделал паузу, доедая апельсиновую дольку.

Брызнул сок, И Гринчук, энергично пошевелив губами, вытер его с подбородка.

Мила снова взяла свою сумочку.

– Вот ты, Мила, – Мила вздрогнула и посмотрела на Гринчука. – Ты никогда не видела десятилетнего убийцу?

– Нет, – пробормотала Мила, отодвигая сумочку.

– Сосед в селе его за ухо отодрал. А мальчик взял в руки топор и ночью зарубил его, жену и полугодовалого ребенка.

Доктор отодвинул свою недопитую чашку.

– Я у него спросил, дите-то зачем? И знаете, что он сказал?

– Не знаю, – Доктор встал из-за стола.

– А че ему на свете сиротой жить, – Гринчук посмотрел Миле в глаза. – Ты полагаешь, он был не прав?

– Вы, Юрий Иванович, как-то слишком сегодня напряжены, – Доктор подошел к Гринчуку и даже попытался проверить у него пульс.

Гринчук руку убрал.

– Давайте, я вам дам успокоительного. Здесь есть великолепное успокоительное.

– Спасибо, Доктор, я лучше потерплю, а вечером приму водочки.

– Как хотите, Юрий Иванович. Как хотите, – Доктор двинулся к двери. Гринчук потянулся к следующему кусочку апельсина.

Мила положила руку на сумочку.

– Кто-нибудь еще хочет чая? – спросила Ирина, снова появившись в комнате. – Ты чего не допил, старый черт?

Старый черт немного покраснел и посмотрел на Милу.

– Знаете, Ирина, я считаю, что нужно вовремя остановиться и уйти из-за стола.

– Если бы ты от коньяка так же уходил, – сурово сказала Ирина, забирая со стола грязную посуду.

– Я и от коньяка также уйду, – гордо вскинул голову Доктор, – если почувствую, что уже наступил предел.

– Уже когда из ушей литься будет? – спросила Ирина и ушла, не дожидаясь ответа.

Доктор снова смущенно посмотрел на Милу, словно извиняясь. Мила убрала руку с сумочки.

Эта суета начинала ее раздражать.

Доктор потоптался возле двери. Было видно, что ему очень не хочется уходить, не оставив последнего слова за собой.

– Знаете, Михаил, – не выдержал, наконец, Доктор, – а я ведь еще со студенческой скамьи понял, что нужно себя контролировать и держать в руках.

Доктор подошел к столу и оперся о спинку стула.

– Я учился в мединституте, и у нас в общежитии обитали два друга. Совершенно не похожие, но, тем не менее, настоящие друзья. Что называется, не разлей вода.

Мила быстро взглянула на спокойное лицо Гринчука и отвела взгляд. Самодовольный мерзавец, подумала Мила. Убийца.

– Один из друзей был маленький такой, несколько даже плюгавый. Метр с кепкой. А вот его приятель – высокий красавец, блондин, только у него имелся один физический недостаток – не было глаза. В место глаза он носил стеклянный протез. Но этого его многочисленные подруги не знали и не замечали. Только вот когда этот красавец начинал пить, то не мог остановиться. И утром часто обнаруживал, что его стеклянный глаз потерян.

Гринчук посмотрел на доктора, потом на часы.

Доктор, увидев этот нетерпеливый жест, рассказ не прервал, а заговорил быстрее:

– И этот красавец попросил своего приятеля, буде тот заметит его пьющего, чтобы ничего не говоря, вытаскивал из него стеклянный глаз, которых запас уже практически закончился, и убегал подальше.

– Доктор, вас ждет, наверное, пациент.

– Еще никто из женщин на прием не приезжал, – сказал Доктор.

– А Липский?

Мила открыла сумочку, осторожно опустила в нее руку.

– А закончилась вся эта история печально – тремя обмороками с последующими истериками и отчислением обоих друзей из института.

– Это еще почему? – спросил Гринчук.

– Представьте себе, – окрыленный вниманием Доктор обернулся к Миле. – Сидит в кафе компания – наш красавец и три студентки. Красавец уже немного себя не контролирует. И тут откуда-то со стороны появляется маленький плюгавенький паренек, коршуном налетает на красавца и уносит его глаз.

– А отчислили за что?

– Они не смогли доказать, что это было не хулиганской выходкой. А в период строительства коммунизма комсомольцы не имели права на хулиганские выходки. Вот с тех пор я и понял, что нужно вовремя уходить из-за стола…

– И вовремя уходить к пациентам, – закончил Гринчук.

Апельсин он уже доел, поэтому просто сидел, играя столовым ножом. Нож мелькал у подполковника между пальцев, словно старался выскользнуть, но не мог. Мила стала медленно вынимать руку из сумочки.

– Я пойду, – сказал доктор и вышел.

Снова вошла Ирина, забрала у Гринчука нож, блюдце и чашку.

– Я помогу, – сказал Михаил, собрал остаток грязной посуды и вышел за Ириной.

Вот и все, подумала Мила. Вот теперь они остались вдвоем и между ними только стол. Меньше метра.

Мила вынула руку из сумки.

– Зажигалка? – спросил Гринчук.

– Нет, – сказала Мила. – Это не зажигалка.

– И я так понимаю, что и не пугач? – сказал Гринчук, внимательно глядя на пистолет в руке у девочки.

– Это пистолет. В нем – шесть пуль…

– Патронов, – поправил Гринчук. – Шесть патронов, а вот в патронах уже – шесть пуль.

– Это не важно, – сказала Мила. – Важно то, что вы сейчас умрете.

– А пистолетик – старенький браунинг, – Гринчук поцокал языком. – А пули не отравлены?

– Нет, – ответила Мила, – но я вас все равно убью, я умею стрелять. Меня…

– Вас Гена научил, – Гринчук пощелкал пальцами. – А пули точно – не отравленные? Хотя, да, ты не Каплан, а здесь не завод Михельсона.

– Я выстрелю вам в голову, – сказала Мила.

– Это хорошо, что не отравленные, – словно не слыша ее, продолжил Гринчук. – А то вон в одного стреляли отравленными пулями, мало того, что не убили, так еще и похоронить до сих пор не смогли.

– Вы что, не понимаете? Я не шучу!

– А что я должен делать? Просить, чтобы ты не стреляла? Это же ты мне должна сказать, чего целишься в голову. А я должен испугаться, проникнуться твоей правотой и либо позорно просить о пощаде, либо гордо принять пулю. Если я пока съем еще один апельсин – ты не будешь возражать?

– Это вы убили его. Вы!

– Мы – это я? – уточнил Гринчук. – А он – это Гена?

– Да, вы убили Гену, вы опозорили его, довели до самоубийства! – повысила голос Мила.

– Т-с-с, тише, пожалуйста, – Гринчук поднес палец к губам. – Ты же не хочешь, чтобы на твой крик прибежал мой помощник и прервал наш разговор? По глазам вижу, не хочешь. Ты хочешь меня убить. Не отвлекайся от темы.

Мила судорожно вздохнула, но дуло пистолета смотрело в живот Гринчуку, не отрываясь.

– Он был… лучший… самый лучший… он любил меня, а вы…

– А я что?

– Вы его…

– Ты уже говорила – я его убил. Дальше, не повторяйся, а то я умру, так и не дослушав все до конца. Только я его до самоубийства не доводил, Мила.

– Да, конечно, – выдохнула Мила, – это он сам решил все, сам выстрелил себе в висок.

– Этого я не говорил, – чуть улыбнулся Гринчук.

У него в кармане вдруг подал голос мобильный телефон, но Гринчук на это внимания не обратил.

– Что? – не поняла Мила.

– Самоубийства не было, – сказал Гринчук. – Было банальное убийство. Как не было вашей любви, а был элементарный обман.

– Не смейте! – выкрикнула Мила.

Ей было уже наплевать на то, что на крик может кто-то прибежать. Ей было все равно. Совершенно все равно.

Мила нажала на спуск.

– Гринчук не отвечает, – сказала Инга Владимиру Родионычу. – Вызов проходит, но он не отвечает.

– Хорошо, – кивнул Владимир Родионыч, – через несколько минут снова ему позвоните, а потом соедините со мной.

– Хорошо, – Инга мельком взглянула на сидящего в кресле Полковника и вышла из кабинета.

– Что вы можете сказать по этому поводу, уважаемый Полковник? – поинтересовался Владимир Родионыч. – Что скажете?

Полковник ответил не сразу. Он украсил лист бумаги перед собой еще несколькими зигзагами, отложил ручку и только после этого посмотрел на хозяина кабинета.

Выглядел Полковник усталым и немного раздраженным.

– Что скажете? – повторил свой вопрос Владимир Родионыч.

– Что скажу… А что вы хотите от меня услышать? Что я в очередной раз не понимаю Гринчука? Вы хотите услышать, что не вы один запутались в поступках и намереньях начальника оперативно-контрольного отдела? Хорошо, я это говорю. Я уже и сам не понимаю, что именно нужно Гринчуку. Еще вчера вы были уверенны, что он, как это у них говорят, ссучился, положил на все и решил урвать себе денег…

– А вы не были в этом уверенны?

– Не так сильно, но… – Полковник развел руками. – Мы ведь точно знали, что все нормально, что все чисто, что ничего непонятного в деле не осталось… И вдруг эти трое…

Полковник снова развел руками.

– Если все действительно организовал этот охранник Липских, то не понятно, кто навел, как это, – Владимир Родионыч запнулся, припоминая, – Батона на завод.

– Причем, очень конкретно и вовремя, – задумчиво добавил Полковник. – Указал не только место, но и время, когда нужно было туда явиться. Этот неизвестный точно знал, где содержат похищенного мальчишку.

– А Гринчук знал, что не все так просто… – закончил Владимир Родионыч.

Владимир Родионыч вдруг засмеялся.

– Анекдот вспомнили? – спросил Полковник.

– Вспомнил, как вчера в этом кабинете вдруг впал в истерику, – Владимир Родионыч достал из кармана носовой платок и промокнул уголки глаз. – Все было так понятно – Гринчук хочет найти деньги. А сегодня…

Владимир Родионыч снова засмеялся.

– А сегодня вы уже полагаете, что он не хочет найти деньги?

– А сегодня я точно знаю, что бессмысленно пытаться оценивать действия этого безумного подполковника до тех пор, пока он не достигнет задуманного результата. Во всяком случае, если бы он не устроил всего этого бардака в милиции и на телевидении, продолжить дело мы бы ему не позволили.

– И он не смог бы искать деньги, – подсказал Полковник.

– Вам нравится портить мне настроение? – спросил Владимир Родионыч.

– А у вас есть, что портить?

– Представьте себе! – Владимир Родионыч похлопал ладонью по столу. – Я сейчас с большим интересом жду, что еще вспомнят эти трое молодчиков. Думаю, что Игорь Иванович Шмель сможет выяснить у несчастного Батона все.

– Но меня больше интересует мнение по этому поводу Гринчука, – сказал Полковник.

– Инга! – позвал Владимир Родионыч. – Что там с Гринчуком?

Мила нажала на спуск трижды. И жала бы еще, если бы из-за плеча у нее вдруг неожиданно не появилась рука Михаила и не отобрала оружие.

– Так я все-таки возьму апельсинку? – сказал Гринчук. – Так получилось, что в детстве я их не наелся. У меня было трудное безапельсиновое детство.

Мила смотрела на него, не веря в случившееся.

Пистолет не выстрелил.

– Понимаешь, – сказал Гринчук, обдирая пальцами шкурку со следующего апельсина. – Обычно, если в пистолете вынуть боек, то пистолет не стреляет. Патроны в магазине есть, затвор передергивается, можно хоть всю обойму таким образом выщелкнуть. Но понять, что пушка не бабахнет, сможет только тот, кто разбирается в устройстве пистолета, а не только умеет нажимать на спуск.

Губы Милы задрожали, но она не заплакала. Сдержалась.

– Куда мы катимся? – спросил Гринчук, ни к кому не обращаясь. – Чтобы отомстить за подонка, малолетняя дура решает убить человека, который ее от этого подонка спас.

– Гена не подонок! – закричала Мила. – Это вы – убийцы. И уроды! Вы убили его!

– А ты меня убивать, значит, не собиралась? – уточнил Гринчук.

– А вы заслужили смерть. Заслужили! Вы…

– И почему на меня последнее время все кричат? – огорчился Гринчук. – Орут и орут. И каждый норовит в душу плюнуть. Обижусь я на вас на всех…

– Все равно ты подохнешь, – выкрикнула Мила. – Все равно!

– Все помрем, – Гринчук снова щелкнул пальцами. – Я тоже. Но планирую годам так к восьмидесяти и в постели с молодой красивой девушкой.

Мила вскочила со стула.

– Ты, Миша, дверь на ключ закрой, – попросил Гринчук, – чтобы наша девушка не побежала куда и глупостей не наделала.

– Я не побегу, сволочь, не побегу! – Мила уже плохо понимала, что говорила.

Она двинулась вокруг стола, словно собиралась броситься на Гринчука.

– Ты бы лучше сказала, где оружие взяла. Не постоянно ведь ты его у себя держала.

– Нашла! – сказала Мила. – На улице нашла!

– Не нужно ко мне подходить с таким выражением лица, – предупредил Гринчук. – Я ведь борец за равноправие женщин, могу и в рыло дать.

– Что? – спросила Мила. – Ты мне угрожаешь?

– Я делюсь с тобой своими убеждениями. Мы что, зря боролись за равноправие женщин? Могут асфальт класть, в драку лезут – значит и получить по сопатке готовы. Вот если бы ты на секунду пришла в себя, то я бы тебе сказал, кто именно замочил твоего обожаемого Громова.

– Он сам, – сказала Мила.

– Ага, – кивнул головой Гринчук. – Это ты кому-нибудь другому расскажешь. Такие, как твой покойный любовник, очень жизнь любят. – Из-за чего, ты думаешь, он мог пулю себе в висок влупить?

– Вы… его… – Мила почувствовала, что ей не хватает воздуха, что мир вокруг ее начинает вертеться.

– Да ты сядь, Фанни, – сказал Гринчук.

Мила почувствовала, как кто-то подхватил ее за плечи и отвел к дивану. В лицо брызнула вода. Комната замерла, только воздух все еще ни как не вдыхался.

Снова зазвонил мобильный телефон Гринчука.

– Что нужно? – спросил Гринчук. – Да что вы говорите? И кто же этот негодяй? Еще не известно? Шмель выясняет? Это правильно, Шмель выяснит. Откуда они взялись? Мехтиев? Лично? Вы ему медаль выдали уже за боевые услуги? Нет? Обидится, Саня, еще невзначай… Я тут пока занят. Честное слово. Изучаю стрелковое дело. Как только освобожусь… Только это, Владимир Родионыч, ежели вы еще раз попытаетесь меня проклинать… Извинятся потом будете, у меня до сих пор мороз по коже от страха и мистического ужаса…

– Какой есть, – закончил свой разговор Гринчук.

– Все таки он мерзавец, – сказал Владимир Родионыч.

– Не приедет? – спросил Полковник.

– Занят стрелковым делом.

– И к нему, кстати, отвезли Милу Чайкину.

– Знаю. Она потребовала, чтобы он ее охранял.

Владимир Родионыч задумчиво посмотрел на Полковника:

– И зачем, как вы полагаете?

– Зачем ты еще могла приехать сюда? – спросил Гринчук. – Ответ простой – меня замочить. Не так?

Мила промолчала. Она все еще не могла справиться с дыханием.

– Понимаешь, Милочка, я тут вчера выступил по телевизору и сказал, что ежели меня кто убьет, то это будет значить, что настоящий организатор похищения и убийства Липских до сих пор не найден. И из этого следует, что этот самый

неизвестный организатор не станет меня убивать напрямую – иначе все, что он так славно устроил, развалится. Но мочить меня нужно – аж кричит. Тогда он решает использовать тебя, раз ты ему все равно уже не нужна…

– Как… это… не нужна? – спросила Мила.

– А вот так. Пока ваши манцы с Громовым были тайной, и пока через него тебя можно было заставить делать все, что угодно – ты была нужна. Но мы Громова спугнули. Случайно спугнули. Мы даже и не предполагали, что такое вот закручивается. Мы видели урода, который присосался к малолетке и качает через нее бабки.

– Не… правда…

– Правда, Мила, правда. Мы тебя, дуру, пожалели, не стали отцу говорить, а подбросили кретину наркотики, чтобы уж наверняка его от тебя отшить.

– Вы подбросили, а он…

– А он не побежал стреляться, он стал звонить одному своему приятелю, чтобы денег быстро достать… – покачал головой Гринчук. – Мы с него денег потребовали…

– За что?

– Ты помнишь, как папины деньги отдала Громову? Помнишь? Потом ты уехала на море, а от вас ушли охранник и горничная?

– Да, – неуверенно кивнула Мила.

– А перед уходом горничная призналась, что украла эти деньги. Ты знала об этом?

Мила промолчала.

– Знала, но Гена тебя уговорил, что все нормально. Все в порядке. И я решил, что деньги вашей бывшей горничной нужно вернуть. Она ведь квартиру продала, чтобы отдать украденное. Тобой. А охранника вашего, по тому же подозрению, искалечили. У тебя очень суровый папа…

– Папа? Суровый? – в вопросе прозвучало недоверие и сарказм.

– Представь себе, девочка. Представь себе. Если бы он узнал о вашем романе – инвалидностью твой альфонс не отделался бы…

– Он не альфонс.

– Может быть, – легко согласился Гринчук, – но тебя он прикрутил крепко. Трусом был твой красавец, он тогда решил, что я его папе твоему сдам, вот и рванул через зал. Только, оказалось, что он не сам все это проворачивал. Срок я ему маленький дал, чтобы он двадцать тысяч приволок, вот он и кинулся звонить приятелю, тому, кто его на это дело направил…

– Никто его на это дело не направлял, – Мила медленно встала с дивана. – Он любил меня, и я сама, слышите, сама…

– И деньги ты ему сама дала.

– Сама.

– И в постель ты его сама уложила…

– Да. Сама. Мне нужен был мужик. Настоящий мужик, а не такие уроды, как вы. Вы думаете – малолетка? Думаете, меня нельзя полюбить? Только из-за денег?

– Извини, девочка, – устало произнес Гринчук, – но именно из-за денег. Не тех жалких двадцати тысяч, а других, маячащих на горизонте. Он слишком многим рисковал, этот настоящий мужик. Подохнуть за двадцать штук зеленых?

– А откуда вы знаете? – с непонятной интонацией спросила Мила. – А вы меня пробовали? Вы знаете, как я могу это делать? Все делать?

– Гена научил?

– Я сама. Я могу это делать с кем захочу, – Мила отошла от дивана и стояла перед Гринчуком, который так и не встал из-за стола. – Я даже с вами могу. С обоими одновременно. Хотите?

Голос ее сорвался на крик.

Гринчук взял еще один апельсин.

– Прямо тут!

Мила торопливо расстегнула платье, и когда оно упало на пол, переступила его. Отправляясь убивать Гринчука, она оделась так, как это нравилось Громову, и белье одела то, что так его возбуждало.

– Давайте! – хрипло выкрикнула Мила. – Я малолетка? Да?

Она быстро сняла белье, оставшись только в туфлях, чулках и поясе.

– Что замолчали? Давайте! – Мила шагнула к Гринчуку.

Взгляд подполковника скользнул по телу девчонки.

– Как тебе это, Миша? – осведомился Гринчук.

– Честно говоря, – сказал спокойно Миша, – я ожидал большего. Тело так себе.

– Дрябловатое, – согласился Гринчук. – И кожа не очень. Знаешь, как это бывает у молодых действительно красивых девчонок – упругая, гладкая. А тут…

Мила замерла.

– И ноги не очень… – сказал Михаил.

– Отчего же? – не согласился Гринчук. – Нормальные более-менее ноги.

– А вы посмотрите вверху, там, где они сходятся, – Михаил присел на корточки и показал пальцем. – Бедра довольно широкие, между ногами тут получается такой треугольник. Дырка.

– Ну, это дело вкуса, – рассудительно заметил Гринчук. – Я когда в школе учился, у нас пацаны считали, что такая вот дыра указывает на повышенный аппетит девчонки. В этих вопросах.

– Серьезно?

– Угу, а вот грудь – подкачала. Мне больше, например, нравится крупная, немного даже тяжеловатая. А тут…

– После ребенка…

– После ребенка она не станет больше, она растянется. И будут эти соски болтаться, – Гринчук цыкнул зубом. – А сейчас главная проблема – кожа. Эти прыщики меня настораживают. Вон там, в самом низу живота.

Михаил присмотрелся.

– Юрий Иванович, с вашим жизненным опытом вы и сами могли понять – девочка подбривалась. И это раздражение от бритвы. Так бывает.

– Вы что, с ума сошли? – спросила Мила.

Ее лицо горело, а руки скользнули, пытаясь прикрыть тело от взглядов мужчин.

– Слышь, Михаил, это мы с тобой сумасшедшие. Мы спокойно позавтракали, и сидим, общаемся. Она вначале хотела мне прострелить голову, потом вдруг сняла все, вплоть до трусов, начала требовать групповуху, а нас еще и чокнутыми обозвала.

Мила присела, подняла платье и попыталась его надеть, отвернувшись..

– И задница так себе, – отметил Гринчук.

– Сволочи, – выдохнула Мила. – Подонки.

Она заплакала.

– Трусы подбери, – приказал ей Гринчук, – а то вдруг войдет кто, стыда не оберемся.

– Сволочи, негодяи, мерзавцы, подонки…

Мила опустилась на колени.

Сдерживаться она уже не могла. И не могла остановиться, прекратить плакать.

Михаил отошел в угол комнаты, Гринчук отвернулся.

Открылась дверь из кухни, заглянула Ирина:

– Довели девчонку?

– Она сама себя довела, – сказал Гринчук.

– Дала бы я вам сейчас по рожам бесстыжим, – сказала Ирина.

– Ладно, – махнул рукой Гринчук, – мы разберемся.

– За что вы меня? – сквозь слезы спросил Мила.

– Здоровые мужики… – Ирина вышла, захлопнув дверь.

– За что?

– А иначе ты бы не поняла, девочка, – тихо сказал Гринчук.

Он встал со стула, подошел к Миле и сел возле нее на пол. Осторожно тронул за плечо.

– Отойди!

– Хорошо, – сказал Гринчук. – Я просто посижу.

– Я вас ненавижу!

– А я как себя люблю, – пробормотал Гринчук. – Тебе сегодня ночью позвонили?

– Ага.

– Сказали, что это я? Намекнули, что это я виноват?

– Д-да, – всхлипнула Мила.

– А оружие как тебе передали?

– Сказали, что пистолет будет лежать в сугробе возле второго дерева справа от калитки, – Мила продолжала всхлипывать.

– И ты готова была умереть ради него? – тихо спросил Гринчук.

– Я…

– Ладно-ладно, замнем, – Грнинчук оглянулся на Михаила, словно ища поддержки.

Михаил отвернулся.

– Извини меня, если сможешь, – сказал Гринчук тихо. – Не стоит он этого.

– Я его…

– Может быть… Придется тебе жить с этим дальше. Ты помнишь у него в спальне шкаф-купе?

Мила молча кивнула.

– Большое такое зеркало?

– Да.

– А ты не обращала внимания на то, что кусок этого зеркала, как раз напротив одной из полок, одностороннее?

Мила всхлипнула.

– Я не знаю точно, но там могла стоять видеокамера.

– Не правда.

– Не знаю. Честно – не знаю. И не знаю, что произошло бы с твоим отцом, если бы ему сказали об этом. Если бы предупредили, что порнофильм с тобой в главной роли скоро появится на рынке. Я думаю, отец заплатил бы любые деньги.

– Это не правда! – тихо-тихо повторила Мила.

Силы оставили ее. Мила могла только лежать на полу и скулить, как побитый щенок.

– Мы случайно на это напоролись. И только потом все это поняли. Потому тебя и направили ко мне, что только ты могла меня убить, не вызвав интереса к убийству Липских. Ты бы всем внятно объяснила, что мстила мне…

– Я бы не… не объясняла, – прошептала Мила. – Я бы тоже умерла. Как он.

Гринчук потер лицо.

– Убили его, Мила. Убили. Чтобы он не сболтнул чего-то лишнего. И я думаю, что и его и тебя – один и тот же человек.

– Какое Гена отношение имел к Липским? – спросила слабым голосом Мила.

– К самому делу, я полагаю, никакого. Тут все немного сложнее.

Гринчук осторожно коснулся волос Милы.

– Мне плохо, – сказала она.

– Поедешь домой?

– Можно?..

– Что?

– Я здесь еще немного останусь?

Гринчук тяжело вздохнул, оглянулся на Михаила.

– Извини, девочка, но мы здесь уже не долго будем. Максимум до завтрашнего утра. И тебе лучше ехать домой.

– Ладно, – сказала Мила.

Она встала, подобрала свое белье и пошла к двери. Михаил бросился вслед за ней, открыл замок. Мила вышла.

– Может скажешь, умник, отчего мне так плохо? – спросил Гринчук.

– С пола вставай, – скомандовала Ирина. – Как дите малое.

– Поеду я, пожалуй, – сказал Гринчук, встав с пола. – Нужно будет пообщаться с… Кое с кем. И вот интересно…

Гринчук достал из кармана мобильник, собрался, было, набрать номер, но потом передумал и спрятал телефон в карман.

– Вот интересно – мы боремся за свободу, демократию. Полагаем, что такие вот трубы нам дают свободу. А потом находится кто-то особо умный, обращается в телефонную компанию и получает распечатку всех телефонных разговоров. Все номера, как на ладони.

– Умные люди регистрируют телефоны на чужое имя, – сказал Михаил.

– Резонно, – подтвердил Гринчук. – Но, как известно, на особо изощренные задницы имеются невероятно хитрые приборы.

В подтверждение этого тезиса мобильный телефон Гринчука попытался привлечь к себе внимание.

– Я неизбежно слушаю, – сказал Гринчук. – Здравствуй, Игорь Иванович Шмель.

Шмель звонил, чтобы сообщить информацию от Батона. Гринчук выслушал молча, не перебивая.

– Их кто-то наводил, – закончил рассказ Шмель. – Последний звонок был что-то около трех часов ночи. Батон не знает, кто это был. Просто к нему кто-то позвонил на трубу и предложил заработать.

– Сколько?

– Десять штук. Плюс премия, которую учредил Мехтиев. Вышло неплохо.

– Телефон, с которого звонили – выяснили?

– Будешь смеяться. Я, собственно, потому и звоню.

– И кто же это?

– Саню Скока еще помнишь? – спросил Шмель.

– И?

– Это он и есть.

– Блин горелый, – выразительно произнес Гринчук.

– Правда, смешно?

– Нужно брать Скока.

– Поздно. Его сегодня утром нашли в постели с отверткой в глазу. Убили, похоже, под самое утро. Нет ничего. Возможно, были следы, но пока братаны Скока сообразили вызвать ментов, все следы успели затоптать.

– Да, – сказал Гринчук.

– А как там Мила?

– Нормально, успокоилась и едет домой. Ты когда к ней домой ночью ехал, никого на улице не видел возле ее дома?

Шмель помолчал, вспоминая.

– Нет.

– Ладно, – сказал Гринчук, – спасибо за информацию.

– Не за что. Если тебя это интересует, то Батон и его ребята денег не видели.

– Спасибо на добром слове, – Гринчук спрятал телефон. – Денег Батон и его друзья не брали. Представляешь?

– Безумно счастлив, – ответил Михаил.

– Пока останешься с Липским, а я тем временем, съезжу по делам. Часам к семи вечера Леня должен быть готов к неприятному и резкому разговору.

– Хорошо.

Гринчук снял с вешалки свою куртку, оделся.

Вышел в коридор. Поначалу хотел зайти к Доктору и попрощаться, но потом передумал. Помахал рукой издалека одному из Кошкиных. Тот старательно скопировал жест.

Возле входа в Центр местный охранник что-то втолковывал женщине лет тридцати пяти.

– Что значит – нет? – возмущалась женщина. – Как это так – уехал? Я всегда, вы слышите, всегда, приезжала в этот день и в это время.

– Вы к Альфреду Генриховичу? – спросил Гринчук.

– Да, – женщина смерила Гринчука взглядом и, видимо, решила, что с ним можно разговаривать. – Я всегда, один раз в неделю приезжаю к Полозкову на сеанс, а сегодня мне заявляют, что сеанса не будет!

– Альфред Генрихович уехал вчера в командировку, – скучным голосом сказал охранник.

– А зачем вам Альфред Генрихович? – спросил Гринчук. – Вместо него сейчас тут работает другой доктор. Я, как раз, от него. Просто волшебник.

– Правда? – недоверчиво спросила женщина.

Гринчук вытянул перед собой руки:

– Видите?

– Что?

– Пальцы дрожат?

Женщина посмотрела на пальцы Гринчука.

– А перед сеансом я вилку не мог в руках удержать. Волшебник, – повторил Гринчук.

И пошел к своему «джипу».

– Позовите ко мне заместителя Альфреда Генриховича, – потребовала пациентка.

Гринчук сел в машину. Хлопнул себя по лбу и быстро набрал номер на телефоне:

– Это Гусак? Пока еще майор? Как дела? Не соскучился? Нет? Прапорщик Бортнев заходил? И как? В сортир заглядывал? И как? Придется перемыть. Быстро, потому, что я как раз еду к вам. До встречи.

– Козел, – сказал Гринчук и спрятал телефон.

К участковому ехать он не собирался. Но Гусаку об этом знать было не обязательно.

Гринчук старался делиться с людьми информацией только в случае крайней необходимости. И в таких дозах, которые были необходимы. Ни больше, ни меньше. А всей информации Гринчук старался не давать никому. Совершенно. Достаточно того, что она ему портила жизнь, заставляя ненавидеть окружающий мир и себя самого.

А себя Гринчук сейчас ненавидел. Он еще слышал, как плачет ни в чем не повинная девчонка, видел, как ее лицо, шею, плечи заливает краска стыда, когда он хаял ее тело. И ее жалко.

Его только никто не жалеет. Никому в голову не придет, что Гринчуку сейчас ой как хреново. И что не нравится ему то, что придется делать.

Но придется. Придется.

Снег лепил в лобовое стекло, замерзая и превращаясь в лед. Дворники не справлялись.

Две пары – Липский и его охранник, Мила и Громов. В одно время. Случайно? Вряд ли. И убрали Громова не потому, что он засветился. Он мог помешать чему-то более важному? Вряд ли он знал о похищении. Он готовил Милу, готовил ее семью. И папа Чайкин заплатил бы неизвестному шантажисту сколько угодно, лишь бы не вышел наружу его позор. Или это Милу потом начали бы шантажировать? Потом, через несколько лет, когда она стала бы уже взрослой женщиной… Похоже? Похоже.

Сейчас папа Чайкин мог бы просто психануть и отыграться на дочери. А вот со временем… Девочка просто обречена выйти замуж за крутого и крепкого выкормыша нового русского дворянства. И вот тогда, тогда эти записи будут стоить ой как дорого!

И что это значит?

Это значит, что кто-то разворачивает долговременную программу по выкачиванию денег. Кто-то уверен, что и дальше сможет следить за судьбой Милы, Липского-младшего… Кто-то, кто находится совсем рядом и уверен, что никто его не найдет. Думает, что его невозможно вычислить.

Хрена вам, господин хороший! Куда ты денешься. Сейчас ты хочешь получить причитающиеся тебе бабки. А у меня по этому поводу совсем другие намерения. И будет так, как я сказал, подумал Гринчук.

«Джип» въехал в город.

– Он думает, что все будет, как он хочет, – Гиря потянулся к бутылке, но остановился. – Зеленый думает, что он самый умный. Может на меня наезжать, как хочет. Прикидываешь, снова явился в клуб, и заявил, что раз это Скок навел пацанов на похитителей, то это значит, что я за всем этим стою. Прикинь, Саня.

Мехтиев молча кивнул. Он все еще переживал события утра. Али, как обычно, был бесстрастен и спокоен.

– Вламывается ко мне этот мент, – продолжал жаловаться Гиря, – дает по сопатке моему пацану и начинает на меня наезжать. Помянул Нинку, клуб тот долбаный… Это ты, говорит, Гиря, похищение организовал. Тот, говорит, чьи люди работали, тот и виноват.

Мехтиев тяжело вздохнул.

Разговор получался тягостный и малоприятный. Снова Гринчук, снова Гиря, снова наезд и снова жалобы.

– Я ему на пальцах объясняю, что мне тот пацан без интереса. Если бы я хотел те бабки в натуре забрать, то сам бы за ними и приехал. На хрена мне тебе было передавать все? Я ему так и сказал.

– Что сказал? – насторожился Мехтиев.

– Слушай, у тебя есть нормальная водка, а не этот компот? – спросил Гиря.

– Али, принеси, – приказал Мехтиеви снова обернулся к Гире. – Что ты ему сказал?

– Я че? Я ему, типа, говорю, что если бы это на меня Скок работал, то я бы никогда тебе тех пацанов не передал. Ты ж просил, чтобы я, типа, тебе помог наверх подняться… О, водочка, – обрадовался Гиря, увидев бутылку в руках вернувшегося Али. – Ну-ка, ну-ка!

– И что сказал Зеленый? – спросил Мехтиев.

– А че он мог сказать? – Гиря открыл бутылку и хлебнул прямо из горла. – Вот это другое дело.

– И что он сказал?

– А он спросил, чего это не я, а ты отвез тех троих к этим, крутым. Что, спрашивает, мне не нужна от них, типа, благодарность? – Гиря снова приложился к бутылке. – А я и сказал, что это ты их нашел, я даже поговорить с ними с утра не смог. Допросил и отвез. Они тебе, часом, не сказали, где бабки?

– Не было денег, понимаешь? Не было.

– Ну и ладно, – легко согласился Гиря. – Только вот Зеленый думает, что были. И что еще он думает?.. Али, а ты все без оружия ходишь?

Мехтиев вздрогнул и покосился на Али.

– Зачем мне оружие? – спросил Али.

– И правильно, – Гиря снова отпил из горлышка. – Ты же у нас специалист! Это ж ты, как-то вилкой порешил беднягу с волыной в кабаке? Сунул в глаз? Я вот вспомнил, а Зеленый, блин, забыл. Или не знал? А?

Лицо Али не дрогнуло.

Мехтиев скомкал в руке салфетку.

– Задумался он крепко, этот Зеленый. Ой, как задумался. Бабки он решил найти, совсем голову потерял. Говорит, что тот, кто замочил Скока, знает, кто за этим похищением стоит. И боится, что Саня Скок все расскажет. И еще говорит, что быстро подсуетился кто-то. И даже переспросил у меня, когда к тебе привезли Батона, Рогожу и Брюлика. Я ж правильно сказал, часов около четырех?

– Правильно, – сказал Мехтиев.

– Что ж это за сука такая у нас объявилась? Четыре лимона зажал, блин, всех на уши поставил, меня, пидор, чуть не подставил, – Гиря допил водку и встал из-за стола. – Нужно перетереть все это с людьми. Искать нужно. Ты как, Саня, думаешь?

– Нужно.

– Вот и я о том базарю. И если того, кто грохнул Скока найдем, то и бабки найдем и беспредел этот прекратим. Бывай, – сказал Гиря.

Мехтиев не мог отвести взгляда от закрывшейся двери. Али молчал.

Мехтиев потянул ворот рубахи, ослабляя галстук. Полетела оторванная пуговица.

– Ты говорил, тебе звонил Зеленый? – спросил Мехтиев у Али.

– Полчаса назад, – сказал Али.

– Сразу после разговора с Гирей. Что хотел?

– Забил стрелку. Через час.

– Где?

– В сквере, за Лениным.

– В сквере… – Мехтиев посмотрел в окно.

Мело. Ледяная крупа словно метлой скрипела по окну.

– Зачем ты ему нужен?

– Не знаю… Хочет спросить о вилке, наверное.

Мехтиев снова посмотрел на окно. Али ждал.

– Ты понимаешь, что нужно делать? – спросил Мехтиев.

– Понимаю, – ответил Али.

– Сделай, – сказал Мехтиев.

– Хорошо, – ответил Али.

– Когда сделаешь, не сюда приезжай, а… – Мехтиев задумался. – Приезжай к мосту, там, где переход на новый рынок. Там, где недалеко казино Гири. Понял?

– Понял.

– С Гирей нужно поговорить, чтобы он не начал лишнего болтать. Ты думаешь, он просто так здесь пьяного изображал?

– Гиря пьяным не бывает, – сказал Али.

– Вот и я о том же. Он сволочь, животное, и ко мне приехал, чтобы я вместо него проблему с Зеленым решил. Торговаться он хочет. Придется от участия в казино отказываться и в оптовом рынке.

– Во сколько мы встречаемся?

Мехтиев задумался.

– Давай сделаем так, к нему в клуб не пойдем, а позвоним, чтобы он вышел туда же, к мосту через овраг. Ты туда приедешь на своей машине, а я подъеду на такси. Не нужно, чтобы об это знали другие. Если Гиря начнет не по делу базарить, придется его припугнуть или вообще… Не нужно, чтобы знали о нашей встрече.

– А если он придет со своими людьми? Или скажет, к кому идет?

– Не скажет. Это ведь мы мента уберем. Зачем ему с нами светиться? Поверь мне, Али, все так и будет. Сколько тебе понадобится времени, чтобы закончить с Зеленым?

– Через час я буду там. Потом – минут десять-пятнадцать чтобы все закончить. Потом еще минут двадцать на то, что приехать к мосту.

– Возьмешь ствол? – спросил Мехтиев.

– Зачем? Чтобы потом все спрашивали, почему я именно сегодня оружие взял? Я и так справлюсь.

– Я тебе верю.

Али встал со стула.

Мехтиев посмотрел на часы, потом – снова в окно. Метель все усиливалась.

Гринчук посмотрел на часы, отвернувшись спиной к режущему ветру. Снег с настойчивой злобой колотил в спину. С минуту на минуту Али должен прийти. Гринчук оглянулся и получил в лицо пригоршню снега.

Погода – то, что надо. Праздные люди по такой погоде не ходят, ходят только с определенной целью и умыслом. Он бы вообще отдал всем патрулям приказ брать любого, замеченного в такую погоду на улице. Ясно, что на преступление идет.

Как там отреагировал Али на приглашение? Сказал Мехтиеву? Мехтиева можно и пожалеть. Влез дурак не в свое дело, захотел высоко взлететь. Гринчук отошел за памятник. Ветер вроде бы стих. Только справа и слева от постамента неслась сплошная муть. Могло даже показаться, что это памятник несется сквозь вихри враждебные, увлекая за собой Гринчука.

Слева пелена пропустила темный силуэт, облепленный снегом.

– Здравствуй, Али! – крикнул Гринчук, чтобы перекричать шум ветра.

– Здравствуй, Зеленый, – ответил Али, протягивая руку.

Гринчук шагнул вперед, пожал ее.

– Знаешь, зачем я тебя позвал? – прокричал Гринчук, не отпуская руки.

– Пока не знаю, – ответил Али.

– Что? – переспросил Гринчук, наклоняясь вперед.

– Не знаю! – Али тоже наклонился вперед.

Хороший момент, подумал Али, но интересно все-таки было узнать, зачем его позвал Зеленый.

– Сейчас узнаешь, – пообещал Гринчук и резко рванул Али на себя.

На ногах тот не удержался. Гринчук чуть отодвинулся в сторону, прокручивая руку Али, так, словно наматывал ее себе на локоть. Прием был из стареньких, бесхитростный и срабатывал только с рукопожатия. Но если противник не успевал напрячь руку в первые полсекунды, то потом либо падал лицом вниз, с заведенной за спину рукой, либо опускался на колени – в зависимости от желания проводившего прием. В чистом виде этот захват позволял заломить противника одной рукой, но Гринчук не стал демонстрировать лихость.

Пока правая рука заламывала руку Али, левая рука рванула его за горло, запрокидывая голову. Али захрипел и потерял сознание. Всего на несколько секунд, но этого хватило Гринчуку, чтобы застегнуть у него на запястьях наручники.

Гринчук оттащил Али к самому подножью памятника, посадил его спиной к постаменту. Сел рядом на корточки.

– Вот, собственно, зачем я тебя пригласил, – сказал Гринчук.

– С ума сошел? – спокойно спросил Али.

– Не-а, в полном рассудке.

– Что ты от меня хочешь?

– Для начала, я хочу помешать тебе меня убить, – честно признался Гринчук.

– Я не собираюсь тебя убивать, – приходилось повышать голос, чтобы перекричать метель.

– Теперь – точно не собираешься.

– У меня и оружия нет, – крикнул Али.

– Только не надо меня парить, Али. Зачем такому специалисту, как ты, оружие? Не смеши.

– Тогда ты мне ничего не пришьешь!

– А зачем? – Гринчук наклонился к самому лицу Али. – И ты, и я знаем, что ты пришел меня мочить. Тебя Мехтиев послал. Так?

Али промолчал.

– Так. Он боится, что через тебя я выйду на него, на то, что это он приказал зачем-то замочить Скока. Сейчас ведь только четыре человека знают, что это сделал ты. И каждый из нас знает, почему ты это сделал. Тебе приказали. А вот зачем тебе приказали, это знает только твой хозяин. И догадываюсь я. Тебе не интересно?

– Не знаю, о чем ты.

– Понимаешь, все хотели осуществить свой маленьких гешефт. Скок хотел независимости от Гири, который парился в дурке. Гиря ему мешал. Мехтиев хочет тоже избавиться от Гири, который ведет себя странно, а еще Мехтиев хочет наверх, к ребятам, которые себя называют новыми дворянами. Понятно излагаю? Можешь не отвечать, Али, не нужно.

Гринчук глубоко вдохнул, хлебнул холодного ветра и закашлялся.

– Погодка, блин, и жить не хочется. Хотя нет, – поправил себя Гринчук, – хочется. А тебе?

Али не ответил.

– Хочется, я знаю. Идем дальше. Тебе, кстати, не очень холодно? Снизу не дует? И не холодит? Ну и славно. Так вот, как свалить Гирю, чтобы все остались довольны? Чтобы без шума и пыли? Подставить его. Все же знают, что случилось с ним летом, и многие догадались, что это я ему ту гранату передал. Догадались?

– Догадались, – решил подтвердить Али.

– А кто-то Мехтиеву рассказал еще и о Михаиле. О том, что Миша умеет делать. Что нужно? Поссорить меня с Гирей. Я не сдержусь, все ему припомню и если не посажу, то грохну. За Нину, хотя бы. Кто может меня поссорить с Гирей? Человек Гири. И еще добрый Садреддин Гейдарович через тебя мне рассказывал, как меня Гиря не любит. Что я должен был подумать по поводу гранаты в «Кентавре»? Тем более что это было очень похоже на нашу летнюю терку с Гирей.

Кто ж знал, что я на Гирю не обижусь? Кто? Я знал. Больше никто.

Мехтиев пообещал Скоку территорию Гири после разборки, а взамен попросил, чтобы тот выполнил одну просьбу чужого человека. Мехтиев даже не знал, что именно попросят у Скока. А оказалось, что у того по телефону попросили найти достаточно тупого быка из людей Гири, чтобы тот согласиться сыграть свою роль в похищении.

Только Мехтиев не знал всего этого. Ему тоже пообещали, что за хорошее поведение и помощь ему позволят подняться в благородные. И позаботятся, чтобы вместо убитого или посаженного мной Гири, на должность придворного бандита пригласили его, Мехтиева. Он и тебе, небось, говорил, что хотел попасть под надежную крышу вместо Гири. Говорил ведь?

– Говорил, – неожиданно даже для себя подтвердил Али.

Гринчук говорил правду, Али поверил ему сразу, тем более что некоторые моменты тайной для Али не были. Многие, но далеко не все.

– Следующий раз я тебе свидание в сауне назначу, – пообещал Гринчук. – Замерз на хрен. О чем это я? Да. Прикинь, как переполошился Мехтиев, когда понял, что это Саня Скок участвовал каким-то образом в похищении малолетнего миллионера. Ведь это сам Мехтиев рекомендовал Скока. И даже разговаривал с ним лично, когда агитировал. Получалось, что Скок мог угрожать Мехтиеву. Прикинь, в мобиле у Батона телефон Скока. Ясно, что к нему сразу же сунутся. Ясно?

– Ясно.

– А Саня может расколоться, что его разагитировал Мехтиев. Что нужно делать? Правильно, рубить концы. И Мехтиев быстренько отправил рубить эти самые концы своего незаменимого и верного помощника. Ты его не сдашь. Но тут является пьяненький Гиря, который намекает, что не все так шито-крыто, и сдает, сука, меня. А я, как на грех, сам назначаю свидание в пустынном месте. Вот ведь совпадение! Если бы у вас было время подумать, вы бы и сами все поняли. Ты бы понял. Но тебя Мехтиев все равно бы послал, а ты все равно бы пошел, потому, что ты человек слова. И человек верный. Да? Замочил бы меня и оставил бы, как ограбленного. Никто бы и не стал особо искать. Или даже искать стали, но попробуй найти, кто виноват. Тем более, что тебе, Али, на этот вечер свидание назначил Мехтиев. Один на один, в безлюдном месте, с соблюдением конспирации даже от своих. Так?

Али промолчал на этот раз, но промолчал красноречиво.

– Как думаешь, Али, ты бы с этого свидания вернулся? Мехтиев, конечно, человек пожилой, но ты ведь всегда без оружия ходишь. Снег, метель… Нашли бы тебя к оттепели.

Ветер продолжал усиливаться. Даже памятник, казалось, начинал подрагивать. Не было ничего на свете, кроме этого ветра, снега, памятника и двух мужчин возле постамента.

– Зачем ты мне это говоришь? – спросил Али.

– Не знаю. Я ведь тебе хотел подарок сделать, – Гринчук полез во внутренний карман куртки и достал что-то, завернутое в шелковый платок. – Узнаешь?

– Ты хочешь мне его вернуть? – спросил Али.

– Можно и так сказать. А можно и по-другому. Ты мне его подарил по приказу Мехтиева. Значит, не от себя, не от души. Для меня это, если по цене судить, взятка в особо крупных. Я даже боюсь спрашивать, сколько он может стоить. Тем более что это тебе дед подарил. Вот я и подумал, что тебе он нужнее. Так что, подарок не это. Подарок – вот это.

Гринчук достал из того же кармана листок бумаги с печатью и положил его на колени Али, придавив сверху кинжалом.

– Есть у меня один знакомый эксперт, должничок. Я попросил, а он мне сделал справочку, что кинжал этот не является холодным оружием, а является просто произведением декоративного искусства. Можешь ты его спокойно носить с собой.

– И что? – спросил Али.

– Ничего. Носи на здоровье. И мне можешь не верить. Сходи на встречу.

– Ты меня отпустишь?

– А на хрена ты мне сдался? Сходи, поболтай с работодателем. Постарайся не умереть от счастья общения.

– А тебе с этого что?

– Не расслышал, – наклонился к Али Гринчук.

– Тебе с этого что, Зеленый?

– Если сможешь, спроси у Мехтиева, кто ему обещал протекцию в новые дворяне? Имя-фамилию, если получится. Хорошо?

Гринчук достал из кармана ключ от наручников, освободил Али руки, спрятал браслеты в карман.

– До встречи, Али. Ты мой телефон помнишь?

– Помню.

– Если успеешь, позвони сразу. Если не успеешь – я не обижусь. Потом поговорим. Да?

Гринчук встал, потянулся.

Али что-то сказал.

– Что ты сказал? – переспросил Гринчук, наклоняясь.

– Я позвоню через сорок минут.

– Отлично. Пока.

Гринчук поднял воротник и, как в воду, ушел в метель.

Али осторожно взял листок бумаги и спрятал его в карман. Потом взял кинжал. Встал и отряхнулся.

Оружие спрятал в карман. Мехтиев, наверное, уже ждет.

А Полковник никого не ждал. И очень удивился, когда в дверь его квартиры позвонили, и на пороге появился Гринчук.

– Добрый вечер, – сказал он, отряхиваясь. – Пустите в гости?

– Входите, – пригласил Полковник. – Какими судьбами?

– Не поверите – истосковался по вам – сил нет ни каких. Все думаю, как там мой самый любимый полковник, как там у него дела…

– Не рехнулся ли окончательно от обилия информации, – подхватил Полковник. – Вы вчера чуть не уложили Владимира Родионыча с инсультом.

– Но ведь не уложил! – разуваясь, похвастался Гринчук. – Зато, каким трагическим голосом он меня по телефону проклинал!

– А перед этим требовал, чтобы я уничтожил и вас, и Михаила и Братка вашего любимого. На кухню идите!

– Обидно, – сказал Гринчук.

– Что именно? – уточнил Полковник. – Что приказал, или что не убил?

– Старый я становлюсь, начинаю ошибки допускать, – Гринчук прошел на кухню, и остановился у газовой печки.

Подержал руки над огнем, потом потрогал чайник, убедился, что он теплый и стал греть руки на нем.

– Все сработали, как и предполагалось. Даже девочка меня приехала убивать строго по графику.

– Это вы о чем? – насторожился Полквоник.

– Не обращайте внимание, Полковник, это я о своем, о девичьем.

– Не хамничайте, Юрий Иванович.

– Ни в одном глазу, честное пионерское, – Гринчук переставил чайник на огонь. – Там все в порядке, я и девочка живы. А горюю я о том, что Инга, дай бог ей здоровья, ни слова мне о таких страшных действиях Владимира Родионыча не сообщила. И даже не намекнула. А я ей, наивный, аж двести пятьдесят тысяч долларов пообещал за шпионаж в свою пользу.

Полковник полез в холодильник, достал сыр, масло и колбасу, поставил на стол:

– Есть хотите, наверное?

– Не без того. Хотя я не жрать сюда пришел. Я здесь хотел подождать одного звонка. Можно было, конечно, в кабак закатиться, но потом все равно пришлось бы вас искать.

– Зачем?

– А пусть будет сюрприз, – засмеялся Гринчук.

– Как скажите, как скажите, – Полковник подошел к печке, поднял крышку на чайнике и заглянул под нее. – На пару чашек хватит.

– Вы давно с Владимиром Родионычем работаете? – спросил Гринчук.

– Да уже лет семь.

– Работа нравится?

– Вы меня допрашивать пришли?

– Нет, просто интересно, много людей хотели бы занять ваше место? – Гринчук разломил палку копченой колбасы пополам и с хрустом откусил от одной половинки. – Есть желающие?

– Откуда я знаю? – желчно осведомился Полковник. – Они ко мне бегут толпами, звонят по телефону и пикетируют с плакатами вход в мою квартиру. Освободи должность, идиот, дай и другим поработать! И колбасу, между прочим, можно было бы порезать.

– Вы еще сыр предложите на хлеб класть! – Гринчук разломил кусок сыра и стал откусывать попеременно, то от колбасы, то от сыра.

– Свинство в его апофеозе, – прокомментировал Полковник.

Чайник закипел.

– Кипяточку в пригоршню плеснуть? – спросил Полковник.

– Некогда. Мне с минуты на минуту позвонят, и придется снова заниматься делами.

– Так кто вам позвонит?

– Ну, – Гринчук снова откусил колбасу, поэтому пришлось сделать паузу, чтобы прожевать и проглотить.

И только он управился с куском, как зазвонил в очередной раз его мобильный телефон.

– У меня зазвонил телефон, – сказал Гринчук. – Да? Рад тебя слышать. Честное слово – рад. Я тебе не соврал? Он попытался? Ладно, не мое дело. Тогда чего звонишь? О погоде сказать? Нет? А… И что он ответил? Так прямо и сказал? Какой молодец. Жаль, наверное, лично я ему сказать этого не смогу. Ладно, ладно, не мое дело.

Гринчук спрятал телефон в карман. С интересом посмотрел на Полковника.

– Вы на меня так смотрите, будто хотите сообщить пренеприятнейшее известие. Только учтите, после знакомства с вами у меня резко ухудшилось здоровье.

– Вы можете вызвать охрану? – спросил Гринчук, откладывая в сторону еду.

– Здрасьте, естественно, это часть моей работы.

– Вам будет очень жаль, если вот прямо сейчас я вам сообщу, что умер один из ваших ближайших помощников?

– Боже, это вы о ком?

– Не знаю, как именно он умер, но, скорее всего, он наложил на себя руки. Например, повесился.

– Прекратите говорить загадками, – потребовал Полковник.

– Вы, Полковник, помимо всего прочего, занимаетесь тем, что ограждаете новых дворян от скверного влияния окружающей действительности. Не даете, так сказать, им скатиться вниз. А у вас есть человек, который работает с уголовниками, с тем же Гирей, и следит, чтобы они не слишком зарывались, и не лезли вверх?

– Да, – раздраженно сказал Полковник.

– И вы подбираете на это место человека лично?

– А вот чайником по голове хотите, уважаемый Юрий Иванович?

– А вот тогда посылайте своих людей к своему Виктору Евгеньевичу. Арестовывать, как бы, уже наверняка поздно, а вот обыскать квартиру на предмет, скажем, планов дома Липских. Или… Стоп!

Гринчук встал с табурета.

– Давайте мы лучше с вами поедем туда сами, да еще пригласим с собой Владимира Родионыча. Там могут оказаться штуки, которые лучше охране не видеть.

– Зеленый, за базар ответишь? – спросил Полковник неприятным голосом.

– Зуб даю, в натуре, гер оберст, век воли не видать.

Виктор Евгеньевич не повесился. Он, как положено настоящим мужчинам, выстрелил в себя. Из охотничьего ружья двенадцатого калибра. Похоже было, что голова взорвалась, но как ни странно, лицо почти не пострадало. Ошибиться было невозможно.