Глава 6.
Среди работающих людей ты должен работать. Среди нудистов – ходи голым. Среди вегетарианцев – есть только зелень, а среди мусульман и иудеев – отказаться от свинины.
Ты должен стать частью пейзажа. Или, если придется, частью натюрморта. Деталью обстановки, ворсинкой на ковре, блохой на собаке – кем или чем угодно.
Ни плохим, ни хорошим, ни добрым, ни злым… Таким, как все… Частью всех и всего.
Когда нужно будет стать самим собой – тебе скажут. Жди. Тебе отдадут приказ. Жди.
Ты должен это просто понимать. Не нужно, чтобы ты хотел слиться с фоном. Не нужно даже, чтобы ты хотел выполнить приказ. Мы позаботились об этом. Когда тебе покажется, что… Только покажется… Хотя и это вряд ли.
Просто жди. Отсутствие приказа всегда временно. Всегда. Рано или поздно придет момент. Ты его дождешься. Ты его обязан дождаться. Ты его не можешь не дождаться. А до того момента – живи.
* * *
Утро началось рано для всех Крыс. Некоторые, наиболее нервные, просто не ложились спать всю ночь. Конь до самого утра просидел на краю оврага, высматривая появление давешнего боксера.
Двух Крыс, попытавшихся, не выдержав напряжения, потихоньку унести свой скарб из Норы, немного помяли сгоряча всем коллективом, но потом успокоились и даже начали паковать свои вещи. Взошло солнце, потом поднялось почти до самого зенита, но ни каких новостей не было. Вернее, не было новостей, непосредственно касавшихся Крыс.
То, что возле клуба снова ночью что-то рвалось, особого отзвука в закаленных душах обитателей Норы не нашло. Гораздо важнее было, появится или не появится агрессор, но определенного ответа на этот вопрос не было. По двум причинам.
Во-первых, и это, в общем, радовало, злодеи не появились. Во-вторых, найденыш, которого, как сообщила Ирина, теперь нужно было звать Михаилом, продолжал спать, не реагируя ни на полуденное солнце, ни на неизбежный гам Крыс, дожидающихся его пробуждения.
Ирине удалось сдерживать соседей на достаточном расстоянии от своей стоянки, так что их взволнованный разговор, долетая до шалаша, больше напоминал звук кипящего на сковороде масла. Много шипения, масса пузырьков, горячие брызги – и ничего конкретного.
Тотошка, помнивший по причине перебора из всех ночных разговоров и приключений только то, что Михаил обещал разобраться, успел распространить эту информацию среди заинтересованных уже раз пять подряд. Крысы требовали либо подробностей, либо объяснений, за которыми Тотошка обратился к сожительнице.
Ирина ответила кратко, но совершенно нецензурно. Тотошка, не решаясь под взглядами Крыс отступить без боя, попытался было настаивать, но наткнувшись на взгляд Ирины, сник.
Тотошка привычно покачал головой и, присев рядом с Айболитом на край скамейки, попытался мягко и очень осторожно выведать у того, что, собственно, произошло ночью, и как это могло отразиться на судьбе всей Норы.
– Понимаешь, старик, – охотно ответил Доктор, – несомненно, ночью что-то произошло.
– Ну, да, ну, да! – поспешил одобрить начинание Доктора Тотошка.
– Более того, ты даже принял участие в некоторых ночных событиях…
– Ну, да… Это как?
– Ну, ты весьма изрядно принял коньяка. При этом героически пытался отбиться от наших с Ириной услуг, – Доктор налил из помятого чайника в кружку кипяток, на глаз отсыпал из банки растворимого кофе, и, оглянувшись на Ирину, щедро насыпал в кружку сахар.
– Это мне уже Ирина говорила, – сообщил Тотошка, – а что Мишка говорил?
– Михаил?
– Ну, да, Мишка наш.
– Михаил… – Доктор задумчиво поскреб ногтями щетину на подбородке, – Михаил…
– Ну, Михаил, Михаил!
– Да ничего он, в общем-то, не говорил, – Доктор вытянул губы трубочкой и осторожно отхлебнул кофе.
Тотошка подпрыгнул на месте:
– Как это, не говорил? Он ведь обещал… Вот мне и Ирине обещал! Не боись, говорил, дед, помогу. Ведь говорил же?
Вопрос этот адресовался Ирине, но она только пожала плечами.
– Ты вспомни хорошо, – настойчиво посоветовал Доктору Тотошка.
– Я хорошо помню. Не нужно меня подгонять. Он пришел уже после того, как ты, наконец, успокоился. Сказал, что хочет купить палатку…
– На кой ляд ему палатка?
– Спать он в ней собирается, насколько я понял, – Доктор взял со стола кусок заветрившегося хлеба, аккуратно откусил, запил из кружки.
– Значит, жить он здесь собирается! – заключил Тотошка громко, чтобы слышали те из Крыс, кто сидел поближе.
– Может быть собирается, может быть – нет. Он ничего не сказал.
– Как не сказал? Если хочет купить палатку, значит собирается жить здесь. А ежели собирается жить здесь, значит, нас никто отсюда выселять не будет. Не будет! – почти прокричал Тотошка.
Крысы оживились.
– Ничего не значит, – оборвала Тотошку Ирина. – Он сказал, что просто гулял по городу, а эти вот дела с теми быками сами собой затихнут.
– Много ты понимаешь! – Тотошка очень хотел, чтобы все было уже позади, чтобы Михаил прямо вот сейчас встал и сказал со всей определенностью, что, мол, не бойся дед Тотошка, я обо всем договорился, не будут к нам теперь лезть… – Ведь так же выходит!
– Тут, брат Тотошка, всякое бывает, – задумчиво произнес Доктор, – тут, брат, иногда и сам не поймешь, где найдешь, а где потеряешь. Вот у моего приятеля случай был…
– Что мне твой случай! Лучше скажи…
– Вот я и говорю, – Доктор отхлебнул из кружки, – я тогда еще врачом был. Мой приятель, царство ему небесное, очень человеческим мозгом интересовался. Все свободное время, бывало, толокся в анатомичке. Искал подступы к различным участкам мозга. Да…
– Чего «да»? – Тотошка переводил взгляд со спящего в спальном мешке Михаила, на Ирину, копошащуюся возле печки, а потом на Крыс, жадно ловящих обрывки его разговора с Доктором. Понятно было, что Доктор начинает одну из своих бесчисленных историй, отношения к ночным приключениям не имеющую. Но также было понятно, что пока история рассказана не будет, Доктор ни о чем другом разговаривать не станет.
– И вот этот самый мой приятель, повадился работу домой брать. Договор у него был с мужиком из анатомички. То ли он ему спирт ставил, то ли деньги платил, но головы от покойников приятель мой носил домой регулярно. Да.
Доктор допил кофе, отодвинул кружку в сторону и удовлетворенно вздохнул.
– И вот однажды поехал мой приятель домой на метро. Давка страшная. Он ели втиснулся в вагон. А сумка у него на плече висела. Он про нее, считай, забыл совсем. Там уж остается руки-ноги считать, в такой давке. Вот, а когда он, наконец, из вагона вылез, оказалось, что сумку кто-то с него аккуратно срезал. Начисто. Можно было бы на ту сумку плюнуть и спокойно идти домой. И сумка копеечная, и голову, которую он в покойницкой взял, не особо жалко. Только вот документы у приятеля в сумке какие-то были, и саму сумку, обрати внимание, ему любимая теща подарила.
Не знаю, кого больше мой приятель испугался, тещи или штрафа за потерянные документы, но только он отправился к метровским милиционерам, чтобы, значит, документально запротоколировать факт кражи сумки и документов…
– А менты его спросили, что в сумке! – не выдержал долгого молчания Тотошка.
– Не перебивай, – отмахнулся Доктор, – Там его вначале спросили, как сумка выглядит, потом спросили, что в ней было…
– Я ж говорю – обязательно спросят, – хлопнул рукой по столу Тотошка, – спросят, а потом как услышат, что человечья голова, так сразу и доктору твоему по голове и настучат.
– Когда мой приятель им сказал, что в сумке лежит отрезанная человеческая голова, то все менты, кто при этом присутствовал, начали смехом давиться и под стол сползать.
– Менты, они и есть менты, – философски заметил Тотошка.
– Менты, – согласился Доктор, – только они чего ржать начали. К ним, пока приятель мой на перроне решал идти к ментам или не идти, заявился мужичок. Поставил сумку на стол и говорит: « Вот, граждане начальники, что хотите со мной делайте. Пять сумок на этой неделе в метро и три квартиры на Пилиповке – моя работа, а вот этого мужика я не мочил!».
Тотошка хихикнул.
– Вот я и говорю, – подвел итог Доктор, – хочет человек одного, а получается совсем другое…
– Пошел ты, Айболит драный… – не выдержал Тотошка, – я тебя как человека спрашиваю, а ты тут…
– А ты у него сам спроси, – неожиданно серьезно сказал Доктор, – вон он, кажется, проснулся.
– Где? А… – Тотошка резко заулыбался и встал со скамейки, – Доброе утро, Миша!
– Доброе утро, – ровным голосом ответил Михаил, вставая с расстегнутого спального мешка.
– Полдень уже, – не оборачиваясь, а только искоса взглянув на парня, сказала Ирина, – давно уже пора…
– Чего там, всю ночь, небось, прогулял, – зачастил Тотошка, – дело молодое.
Ирина отошла от печи, поставила на стол тарелку с едой, бросила в тарелку ложку.
– Вот Ирина и завтрак приготовила, – Тотошка нервным движением, которое должно было демонстрировать радушие, указал на стол.
– Мыло… – начал было Михаил.
– Вон там, в коробке, – сказала Ирина хмуро, – там же зубная щетка и паста.
– Я солью, – Тотошка насколько мог быстро метнулся к ведру с водой, – я солью тебе, Миша.
– Не суетись, чокнутый, – ткнула Ирина сожителя в бок.
– Сама ты! – Тотошка подхватил ведро и замер, ожидая, куда именно пойдет умываться и чистить зубы Михаил. – Куда пойдем?
– Я здесь, в сторонке.
– Вот и хорошо, чего далеко ходить.
Крысы ждали. Терпеливо ждали, когда же парень скажет им об их дальнейшей судьбе. Кто-то побежал за Старым, по дороге сообщая тем из Крыс, кто не дожидался пробуждения возможного спасителя возле шалаша Ирины и Тотошки, что тот проснулся.
К тому моменту, когда Михаил умылся и спокойно позавтракал, вся Нора стояла плотным кольцом вокруг стола и ждала. Даже Петрович, преодолев боль, приковылял к столу. Даже близнецы Кошкины сидели терпеливо почти возле самых ног Михаила и ждали.
И все молчали. Была полная тишина, лишь иногда прерываемая чьим-то тяжелым вздохом. Что-то нечеловеческое было во всем этом, не вели себя так обычно Крысы, не могли еще вчера они вот так молча стоять и ждать, пока один молодой парень, нет, не скажет им нечто важное, а просто заметит их. Просто даст понять, что видит их взволнованные и напряженные лица.
Доктор, который дольше остальных смог сохранить независимый вид, тоже не выдержал и встал со скамейки, глядя напряженно в лицо Михаила, лишь изредка бросая быстрые взгляды на Ирину.
Та стояла за плечом Михаила, опустив глаза, какая-то разом осунувшаяся, потемневшая лицом. Время от времени ее губы что-то шептали, и Доктору начинало казаться, что она молится.
Михаил допил чай. Некоторое время сидел, молча глядя перед собой. Крысы, на которых случайно упал его взгляд, почему-то замялись и расступились, словно боясь заслонить от Михаила то, на что он смотрит.
– Да скажи ты им! – не выдержала, наконец, Ирина, – Скажи!
Михаил посидел еще немного, словно прислушиваясь к чему-то, потом кивнул, словно соглашаясь с чем-то, и заговорил тихим, ровным голосом:
– Никто вас отсюда выгонять не будет. Не будет. Я не позволю.
По Крысам словно пробежала электрическая искра. Мгновение – и Крысы снова молча смотрели на Михаила.
– Если вы хотите, чтобы вас больше никто не трогал, будете выполнять все, что я скажу. Беспрекословно. Что можно будет, я вам объясню. В остальном – придется поверить мне на слово. Кто у вас главный? – Михаил задал вопрос все тем же ровным голосом, не глядя на обитателей Норы.
– Это… – неуверенно начал Конь и осекся.
– Кто у вас главный? – повторил свой вопрос Михаил.
– Я. – тихо сказал Старый, – Только не главный, а…
– Подробнее я все объясню ему. Пока – самое главное. Никто не должен пока выходить за пределы оврага. Пока я не разрешу.
– Дык… – неуверенно пробормотал Петрович.
– Что?
– А жрать что будем? У нас запасов нету… – Петрович огляделся вокруг, ища поддержки, но Крысы отводили взгляды.
– Я найду для вас еду. Еще?
Тишина. Неподвижный воздух на дне оврага стал вдруг гулким и тяжелым. Михаил сидел за столом, Крысы стояли вокруг и не шевелились. Тишина.
– А… – на этот раз голос подал Тотошка, по причине своего легкого характера меньше всех подверженный страхам и сомнениям, – слышь, Миша.
– Да.
– Так ведь, это… фигня получается, – Тотошка почесал затылок, – оно, конечно, ты прав, никто не спорит. Посидим тихонько, пока все там не перетопчется. Жратву ты нам достанешь… Это понятно. Это я согласен. И все согласны.
Тотошка обвел взглядом Крыс, ожидая поддержки, но Крысы были неподвижны и молчаливы.
– Вот, и все согласны, – быстро сказал Тотошка. – Только тут такая беда – мы пока в Норе сидеть будем все наши места займут цыгане. И на базаре, и возле метро, и на Ночлежке – везде. Мы ж их потом оттуда не выкурим.
Напоминание о цыганах словно оживило Крыс. Послышался шепот, кто-то снова тяжело вздохнул, словно декларируя безвыходное положение обитателей Норы.
Цыгане действительно постоянно давили на Крыс, время от времени пытаясь вытеснить тех с мест заработка. Милостыня, мелкая торговля на блошинном рынке, цветы с Ночлежки – горластая и нахрапистая толпа цыганок постоянно пыталась лишить Нору этих источников дохода. До последнего времени удавалось как-то поддерживать статус-кво, но неявка Крыс на рабочие места могла быть засчитана им как техническое поражение. Со всеми вытекающими отсюда неприятностями.
– И хрен мы чего потом заработаем, – выкрикнул Петрович, держась за бок, – тогда все равно придется отсюда сваливать. Или ты нас всю жизнь потом кормить будешь?
Нора уже шумела. Нора уже не хотела молча ждать спасения и не собиралась видеть в одном не весть откуда пришедшем парне своего спасителя. Нора не верила никому, и не собиралась никому верить.
– Чего там, – окрыленный такой видимой поддержкой коллег, Петрович выступил вперед и обратился уже непосредственно к Михаилу, – ты взялся неизвестно откуда, завтра, может, снова куда-то денешься, а нам тут расхлебывать! Вон, может, опять памяти лишишься, как…
Последнее «как» прозвучало уже в полной тишине. Увлекшийся Петрович не заметил, что Крысы замолчали, как только Михаил встал со своего места.
Петрович как раз повернулся лицом к Крысам, и не видел, как Михаил приблизился к нему сзади. То, что Крысы замерли, Петрович по простоте душевной приписал своему ораторскому таланту.
– Лишишься памяти, как… – Петрович снова не смог сходу придумать сравнения для внезапной потери памяти.
Михаил осторожно поднял руку. Ирина, со стоном двинулась было к Михаилу, но Доктор удержал ее.
– Как… – Петрович снова попытался преодолеть проклятую фигуру речи.
Рука Михаила опустилась на плечо оратора. Петрович подпрыгнул на месте, схватился за свой многострадальный бок и, с перекошенным от боли и страха лицом, обернулся.
– Не надо так нервничать, – тихо сказал Михаил и улыбнулся.
Улыбка у него была искренняя и заразительная. Петрович, продолжая держаться за ребра, неуверенно улыбнулся в ответ.
– Ушибы еще болят? – спросил Михаил.
– Да, болят…
– Доктор, – Михаил, держа руку на плече у Петровича, обернулся к Айболиту, – что там у него?
– Ничего особенного, так – пара трещин, гематомы, внутренних повреждений не заметно, – ответил Доктор.
– Вы, пожалуйста, напишите на бумаге все, что нужно из лекарств для пострадавшего и для остальных, кто нездоров. Хорошо?
– Без проблем, – сказал Доктор.
– Простите, как вас зовут? – спросил Михаил Петровича.
– Чего?
– Зовут тебя как! – крикнул кто-то из толпы.
– Петровичем его зовут, Петровичем!
– А имя?
– Это… Владимир, – выдавил из себя ошарашенный Петрович, имя у которого в последний раз спрашивали при составлении протокола.
– Владимир Петрович, я очень благодарен вам за совет. Я действительно упустил это из виду и мог допустить ошибку. Спасибо вам большое. Я надеюсь, что вы и в дальнейшем сможете мне помогать своими советами. И я надеюсь, – Михаил сказал это громко, чтобы его услышали все, – надеюсь, что вы все поможете советом или делом.
Нора удовлетворенно заворчала. Нора была довольна. К ней обратились уважительно. Непривычно уважительно. А то, что к одному из них, неприятному и нелепому Петровичу, обратились по имени-отчеству вызвало у всех странное чувство – гордости и зависти. Крысы не отдавали себе отчета, но каждый из них захотел оказаться на месте Петровича.
– Я, кстати, хотел посоветоваться с Вами, – Михаил шагнул к Старому, и круг Крыс, лишившись центра, распался как-то сам собой на небольшие кучки, оживленно и успокоено обсуждавшие происшедшее.
Кто-то из Крыс подошел к Доктору, чтобы обсудить внезапно открывшиеся перспективы медицинского обслуживания.
Только Тотошка остался не у дел. Он с потерянным видом смотрел по сторонам, болезненно переживая свою внезапно открывшуюся ненужность. Обидно, еще утром Тотошка был в центре внимания, а теперь героем стал Петрович.
И никому из Крыс не пришло в голову даже мысленно усомниться в праве Михаила на покровительственный тон. Запугать Крыс было очень трудно. Рано или поздно, они бы все равно пришли в себя, благо, желающих попугать обитателей Норы, всегда было более чем достаточно. Покровительственный тон был для Крыс не оскорблением. Он был, скорее, экзотической, непривычной лаской. Как если бы кто-то не пнул бродячую собаку, а просто разрешил ей быть рядом с собой. Просто потрепал ее по загривку.
Краем глаза Тотошка заметил, что его сожительница направляется к тайнику, в котором были спрятаны доллары Михаила. Сердце у Тотошки екнуло. Он оттолкнул в сторону кого-то попавшегося на пути и почти бегом настиг Ирину:
– Ты чего?
– Ничего! – громко ответила Ирина на свистящий шепот сожителя.
– Сдурела совсем? А если кто увидит?
– Что увидит? Что я эти деньги хозяину отдаю?
– Чего? Михаилу?
– Михаилу.
– Так мы же…
– Мы же! – Ирина отбросила в сторону ржавую канистру и рывком вытащила из земли бутылку.
– Ну, Ира! – жалобно прошептал Тотошка.
– Не могу я, – сказала Ирина, – боюсь я его!
Бутылка разлетелась на осколки, Ирина подняла с земли скрученные в трубочку купюры.
– Ну, пожалуйста! – простонал Тотошка.
– Ты разве не понял? – спросила Ирина.
– Чего? Чего это я должен был понять?
– Одержимый он, – Ирина прошептала это в самое лицо сожителя. – Дьявол в нем. Вот чего!
Тотошка попятился.
– Ты не видел, что с ним было ночью. А мы с Айболитом все видели. Все. Дьявол в нем. И деньги эти – тоже от дьявола. – Ирина держала доллары двумя пальцами вытянутой перед собой руки.
Тотошка промямлил что-то неопределенное.
– Думаешь, совсем я рехнулась? Думаешь, в дурку меня нужно? Да?
Тотошка неопределенно повел головой, не отрывая взгляда от воспаленных сухих глаз Ирины.
– Не веришь? Ты тогда с Доктором поговори. И еще, пойди к метро или к клубу, послушай, что люди говорят об этой ночи.
– А чего говорят?
– Не знаю. Ты пойди и послушай. А я ему деньги отдам.
– Х-хорошо, – неуверенно протянул Тотошка.
– А потом… – Ирина снова перешла на шепот, – сходишь со мной к отцу Варфоломею?
– Зачем?
– Сходишь?
– Чего там, схожу.
– Хорошо. А пока оденься аккуратно и сходи к клубу, послушай, – Ирина пошла к Михаилу, о чем-то оживленно разговаривавшему со Старым.
Тотошка посмотрел ей вдогонку. Сошла с ума. Сошла с ума. Парень как парень, ничего в нем нет такого страшного… Тотошка осекся. Он увидел, с каким выражением лиц смотрят на Михаила Крысы. Внимание, счастье, готовность сделать все, что будет приказано, – все это было смешано в равных пропорциях.
Словно холодной водой обдало Тотошку. И его тоже охватило странное чувство, не предчувствие опасности, а просто страх, неопределенный страх, ночной кошмар, непонятно как выживший в свете дня.
* * *
А в клубе тоже было неспокойно. И тоже вся суета проистекала от одного человека, пришедшего со стороны. Капитан Гринчук работал. Работал старательно, с огоньком и желанием. До полудня он успел переговорить почти со всеми, кто на тот момент был в клубе.
Браток после неприятного разговора во дворе предпочел бы держаться от мента подальше, но Гиря на минуту вызвавший его к себе в кабинет, в двух-трех энергичных выражениях предписал Братку неотвязно следовать за Зеленым и всячески ему содействовать в раскрытии ночного происшествия.
В чем конкретно могло заключаться это самое максимальное содействие, Браток представлял себе слабо. Он уже раз двадцать успел предложить оперу позавтракать или пообедать, раз десять приносил ему воду и, совсем теряя над собой контроль, раз за разом предлагал некурящему капитану закурить.
Но Гринчук на все усилия Братка внимания не обращал.
Зацепив очередную жертву, капитан методично обставлял ее вопросами, внимательно выслушивал ответы, помогая местным интеллектуалам продираться сквозь дебри всяческих «типа», «это», «в натуре».
Вопросы особым разнообразием не отличались. Капитан терпеливо топтался вокруг официальной версии. Кто из кавказцев, когда, как, конкретно в каких выражениях, где, после чего, и не было ли других случаев?
Охрана и обслуга отвечали в том смысле, что да, что было дело. Что звери, то есть, это, типа, лица кавказской национальности, задрали совсем. Так и говорили, в натуре, что всех взорвем к чертовой матери.
Капитан Гринчук внимал этим бесценным показаниям, кивал головой, цокал языком, терпеливо ждал, пока особо активные выпутаются из собственных глупостей, заботливо подсказывал формулировки, если ничего, кроме мата у собеседника не получалось.
Зеленый явно получал от всего этого удовольствие. Он великолепно представлял себе, что после каждого душевного разговора опрошенный пулей бежал на третий этаж клуба в кабинет босса, где сжато, насколько позволяли ораторские и интеллектуальные способности, все пересказывал Геннадию Федоровичу.
Поскольку людей в клубе было много, Гиря выслушал бесталанный пересказ ментовских вопросов ровно двадцать раз, прежде чем позволил себе сорваться. Первой жертвой, как обычно, стала Нина, секретарша и по совместительству громоотвод.
Нина минут пять выслушивала мнение шефа о менте, подрывнике и даже Андрее Петровиче. Мнение обо всех этих людях у Геннадия Федоровича было однообразным, но очень и очень страстным. С каждым новым тезисом Нина меняла цвет лица от белого к красному, а потом снова к белому, что несказанно облегчало чувства Гири. Остальные боялись его не так явно.
– Ладно, – сказал, немного успокоившись, Геннадий Федорович. – Бог с ним.
С кем именно из перечисленного ранее списка должен быть Бог Нина уточнять не стала. Она тихонько вернула лицу более-менее естественный цвет и терпеливо ждала дальнейших указаний.
– Значит так, – сказал Геннадий Федорович, – сейчас ты пойдешь и потащишь мента куда-нибудь пожрать. За мой счет. Сидеть вы там должны не меньше сорока минут. Иначе я тебе…
Нина напряглась.
– Ну, ты сама знаешь. Пока вы там будете кушать – не вздумай бабки экономить – я поболтаю с Братком, его предупредишь заранее. Потом приведешь мента ко мне.
– А…
– Что?
– Если он не захочет идти обедать? Браток вон говорил…
– Ты не в курсе, сколько сейчас шалава за свои услуги берет?
– Нет. Я могу узнать…
– Если он с тобой не пойдет обедать, ты будешь эту цену знать очень хорошо. Слишком хорошо. И цена у тебя будет не слишком высокая, это я тебе обещаю. Поняла?
– Поняла.
– И поласковее с ним, поласковее. Начнет коленку тискать – не тушуйся. Не слышу?
– Хорошо.
– Чтобы очень хорошо. Можешь на меня жаловаться, волну гнать, говорить, что мол сволочь и гад. Только одно ему повторяй постоянно – не жадный. Если, мол, ко мне со всей душой, то я в долгу не остаюсь. – Гиря подозрительно посмотрел на Нину, – Не остаюсь.
– Не остаетесь, – честно признала Нина. При всех многочисленных недостатках шеф действительно не жался при оплате, и даже готов был выплатить неожиданные премиальные за удачно проявленную инициативу.
– Все поняла?
– Мне его, капитана, нужно что, уложить в постель?
Гиря засмеялся. Нина на всякий случай попятилась к двери.
– Не в кабаке. Знаки внимания принимай, но особо не старайся. Это потом. Как я скажу.
Дверь кабинета распахнулась, и перед босом предстал очередной собеседник Зеленого. С ходу, демонстрируя лояльность, подчиненный начал рапортовать:
– Значит, он это, типа, наехал, кто, говорит, из черных, ну, из зверей, это, в натуре, наехал… А я ему, значит, типа…
Гиря побагровел так, что говоривший замолчал.
Геннадий Федорович нежно погладил массивную литую пепельницу на столе и тихим, очень тихим голосом сказал:
– И чтобы я тебя не видел. И если еще один из вас, уродов, сюда сунется, я…
Один из уродов сглотнул, кивнул и вылетел из кабинета.
– Нинка, работай! – приказал Ганнадий Федорович.
– Братка к вам, а мента к кабак, а потом к вам. Правильно?
– Правильно.
– А можно машину взять, наш ресторан не работает…
– Бери. Любую, скажешь – я приказал, – Геннадий Федорович откинулся в кресле, – сюда подойди.
Нина подошла.
Шеф достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, вынул из него три сотенных долларовых купюры:
– Смотри внимательно. Вот эти два портрета ты потратишь на кабак. Что останется – оставишь себе. Но не жадничай. Вот третий портрет – тебе, аванс за возможную сверхурочную работу. Сделаешь все как надо – заработаешь еще. А там, может, тебе другую работку подыщем. Не век же тебе в секретутках сидеть…
На лице секретарши стремительно сменилась целая гамма чувств, от недоверия, к радости, снова к недоверию, и, наконец, к неуверенности.
– Спасибо…
– Но если что не так – тоже сменишь профессию.
– Я поняла.
– Тогда бегом.
Нина выполнила указание шефа буквально. Рискуя сломать себе каблуки, ноги и шею, Нина слетела по лестнице на первый этаж, где Зеленый как раз распинал бармена.
– Ко мне лично никто из кавказцев не подходил, – бармен имел высшее филологическое образование и теперь демонстрировал свой богатый словарный запас, – исходя из того, что говорили остальные люди, я могу практически со стопроцентной уверенностью говорить, что…
Что именно со стопроцентной уверенностью мог говорить бармен, Зеленый не дослушал. Запыхавшаяся от быстрого бега, Нина решительно подошла к капитану:
– Извините, Юрий Иванович, но у нас сейчас обеденный перерыв.
– И?
– И я прошу вас этот перерыв сделать.
Бармен вздохнул с видимым облегчением.
– Вопрос стоит так остро? – поинтересовался опер.
– Да.
– Профсоюз беспокоится?
– А вас я хочу…
– Не продолжайте, не продолжайте, – перебил ее Гринчук, – дайте мне насладиться фразой в таком виде. Если можно, повторите еще раз.
– А вас я хочу… – Нина сделала паузу, потом продолжила, – пригласить пообедать со мной.
Бармен задумчиво уставился в потолок, Браток хмыкнул и посмотрел в окно.
– Нина, – всплеснул руками Гринчук, – вы понимаете, что это почти объяснение? После совместного обеда, как порядочная девушка, вы просто обязаны будете на мне жениться.
– Счет будет оплачен фирмой, – спокойно сказала Нина.
– Офигеть! – восхитился Гринчук.
– Так я могу быть свободным? – поинтересовался бармен.
– Что? Свободным? Не знаю. Все решит суд. А мне ты пока не нужен. Кстати, – капитан ткнул пальцем в Братка, – ты мне тоже пока не нужен. У меня здесь, кажется, перерыв на обед.
– Ну, тогда пока! – облегченно выдохнул Браток.
– Пока. В смысле, на время. Ты, Браток, никуда отсюда не уходи, мне еще с оставшимися беседовать, а без тебя, сам понимаешь, я как без рук. Еще в морду кто-нибудь надает. – Гринчук, прощаясь, помахал рукой быстро ретирующемуся Братку и обернулся к Нине, – Где и когда?
– Сейчас. Через пять минут, я только забегу за сумочкой, – предложила Нина.
– Время пошло, – опер демонстративно посмотрел на свои ручные часы.
– Я быстро! – Нина была просто счастлива, что так быстро удалось решить первую часть задачи, поставленной Гирей.
Капитан милиции Юрий Иванович Гринчук, по кличке Зеленый, тоже был доволен. Половина дня прошла не зря. Не зря Гринчук корчил из себя и из окружающих идиотов. Все-таки, что-то у Гири, пардон, Геннадия Федоровича, есть для маленького милицейского капитана. И что-то такое, что нельзя было сообщить ни следователю, ни высокому милицейскому начальству.
Интересно, подумал с невеселой усмешкой капитан, куда теперь меня пригласят? Не иначе, в какой-нибудь крутой кабак. Крутые мужики предпочитают поражать воображение маленьких капитанов милиции именно крутыми кабаками. И легко доступными красавицами.
Гринчук похлопал себя по карманам. Отобранный у Братка пистолет неудобно лежал в боковом кармане куртки, оттягивая ткань. И Бог с ним. Нужно будет пристроить ствол в надежное место. И быстро.
Пять минут прошло. Зеленый неторопливо вышел в захламленный всякой спасенной утварью вестибюль, обменялся взглядами с тремя охранниками. При появлении капитана, охранники прервали разговор. Братка в вестибюле не было, что тоже понятно, шеф сейчас будет инструктировать личный состав более подробно, чтобы больше не попадать в неприличную ситуацию при появлении любопытных ментов.
– Ну, и хрен с ним, с ментом! – раздался пронзительный женский голос.
Мужской голос что-то невнятно возразил, но дама была непреклонна:
– Ты мне мозги не пудри, ты мне скажи, где этот сучок, где этот гад ошивается?
Охранники разом обернулись к двери. Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появилась Дама. Если бы Колхозница, наконец, поссорилась со своим Рабочим и спустилась с пьедестала на землю, то выглядело бы это приблизительно так же.
За двумя небольшими исключениями. Вошедшая в клуб красавица здорово уступала колхознице в росте, но многократно, в пропорции, естественно, превосходила ее габаритами форм.
– Где Глыба? Я вас спрашиваю, где Глыба?
В кильватере дамы жалко плелся еще один охранник клуба, но шансов остановить ее без применения противотанковых средств у охранника не было.
Заметив в вестибюле Гринчука, охранник совсем сник.
– Мадам, кто вас обижает? – благоразумно не приближаясь к даме, спросил капитан.
– А тебе какое дело?
– Грубо, – неодобрительно покачал головой Гринчук. – А ведь, казалось, хорошие знакомые. Я, можно сказать, эту богиню разрушения и укрывательства краденного от зоны спас, и вот такая благодарность.
– Ой, – неожиданно тонким голосом сказала дама, – Юрий Иванович!
– И не говори, Кума! Сколько лет, сколько зим!
– Вы уж простите меня, Юрий Иванович, я со свету не рассмотрела вас.
– Старею. Раньше меня женщины замечали ночью, в тумане с дистанции в полтора километра. А сейчас? Даже лучшие из них не обращают на меня внимания. Так чем могу помочь?
Мария Кумашева, или в просторечии, Кума, замялась. Одно дело кричать хмырю на ступеньках клуба, что плевать ей на мента, а другое столкнуться с ментом лицом к лицу. И не каким-нибудь завалящим, а с самим Зеленым. Капитана Кума уважала. Он имел, в свое время, возможность ее посадить, но не посадил, по непонятным самой Куме причинам.
– Я тут ищу Глыбу…
– Глыб здесь после взрывов, вагон и маленькая тележка, выбирай любую! – Гринчук заметил, что один из охранников шмыгнул вверх по лестнице, а это значило, что спокойный разговор с Кумой скоро закончится, – Уж не того ли Глыбу, который Голубев Алексей Николаевич, вы разыскиваете?
– Его, Лешку.
– Пропал?
– Ага.
– И давно?
– Обещал, гад, прийти еще вчера, – Кума, вспомнив об обиде, потихоньку начала заводиться.
– Не пришел? – участливо спросил Гринчук.
– И даже не перезвонил. Я его, падлу…
– Без выражений, Машенька, только без выражений. Не будем травмировать психику слушателей.
– Я как дура стол накрыла, всю ночь его ждала… Если я узнаю, что он с кем…
– Не надо. Не надо так волноваться! И ни в коем случае, Маша, при встрече не бейте своего любезного. Особенно по голове. Алексей человек крепкий, но всякая крепость имеет свои пределы.
Кума посмотрела на свои руки, засмущалась и спрятала их за спину:
– Так ведь обидно же!
– И вы сразу хватились своего красавца? Такая забота!
– А чего он!
– Вот. Вот он основной вопрос. Чего он! – Гринчук обернулся к охраннику, топтавшемуся возле распахнутой двери вестибюля, – Глыба в клубе?
– Не-а, он как вчера на машине уехал, так и не возвращался.
– И ничего не говорил? – спросил капитан.
– Сказал, что вечером должен идти к ней, к Куме, к Марии.
– И не пришел, гад, – уже менее уверенно пророкотала Мария.
В вестибюле появилась Нина:
– Все, можно ехать.
Следом за Ниной в вестибюле показался Браток.
– Вот, Мария, рекомендую вам пообщаться на интересующую вас тему вот с Братком. Душевный человек. Если не поможет, так точно утешит. Правда, Ниночка?
– Правда, – легко согласилась Нина, которая только что сама слышала от Геннадия Федоровича длинную тираду, рекомендовавшую, в общем, Братку пообщаться с неожиданно прибывшей дамой сердца Глыбы.
– Прошу! – Гринчук жестом указал Нине на дверь.
– Коль, подвези нас с гражданином капитаном, – попросила одного из охранников Нина.
Выходя из клуба, Гринчук услышал, как Браток устало спросил у Марии:
– Что тебе от меня нужно, знойная женщина?