Глава 05
Дороги к Деннице через горы считай что и не было. «Рейдер» пробирался среди камней, трясся по осыпям и осторожно перекатывался через небольшие завалы. Трижды за день пришлось завалы разбирать, опера матерились в голос, Юрасик, умудрившийся свалить себе на ногу глыбу, шипел при каждом шаге, но героически послал на фиг начальника, попытавшегося отправить его в машину.
День рождения Марко так толком и не отметили — подняли по кружке вина за здоровье во время ужина, закусили сыром и фруктами. К вечеру все вымотались так, что ни о выпивке, ни о шашлыках никто даже думать не хотел.
Иван решил, что ночью двигаться глупо и опасно, Круль его поддержал, а остальные не стали спорить. Иван разделил ночное дежурство между всеми поровну, гордый Юрасик попытался возразить: раз уж выписал ему господин начальник два дежурства еще в Иерусалиме, так, значит, два дежурства…
Коваленок, заведовавший в рейде аптечкой, заставил Юрасика снять ботинок, проверил вспухшую щиколотку, намазал вонючей мазью, крепко забинтовал и вкатил комбинированный укол: обезболивающее, противовоспалительное и снотворное.
Юрасик еще с полчаса повозмущался, потом зевнул, закрыл глаза и уснул. Его из графика ночных дежурств вычеркнули.
После разговора в кабине Иван старался с Крулем наедине не оставаться. Настроение было испорчено, хотелось сделать что-то решительное и однозначное, чтобы расставить в отношениях с братом Старшим Администратором все точки над «i» раз и навсегда.
Появилась даже мысль, легкая и приятная в своей нереальности, кликнуть ребят, вывести предавшегося из машины и порешить. Или погнать голым и безоружным прочь, что, в общем, тоже было убийством.
В общем, Ивана останавливал даже не страх посмертного наказания: в его положении грехом больше — грехом меньше уже значения не имело. Иван не мог себе представить, как выведет Круля к скалам или к обрыву, достанет пистолет и продырявит голову. Вот так, просто потому, что так сам решил, что не нравится ему человек. Причем не поступками или деяниями, а своими словами, мыслями своими, поведением.
Странно, но останавливало Ивана такое несоответствие своих мыслей и Акта о Свободе Воли. Что ж такое, спрашивал себя Иван неоднократно, как же это так — понимаешь, что призван защищать закон, что где-то там, в глубине души, понимаешь, что закон этот правильный, даже без накачки отца Стефана понимаешь, но все равно крутится в голове, сосет под ложечкой ядовитое желание разрубить эту проблему.
Неужто те, кто писал законы, были настолько выше и чище Ивана? Неужели ему доступно было только убивать врагов закона, причем врагов того закона, который и сам он выполнял натужно и без уверенности.
Отправив всех спать, Иван остался возле машины. От злости на себя появился даже соблазн продежурить всю ночь, не обращая внимания на холод и пронизывающий ветер.
Красное море было где-то рядом, в нескольких километрах, Иван знал, что раньше, до Возвращения, люди ездили сюда отдыхать даже осенью и зимой, но не мог себе этого представить.
Холодно.
Постепенно холод вытеснил из головы все мысли, оставил только дрожь и судорожное сокращение мышц.
Иван прошелся вокруг «Рейдера». Все окна в фургоне были закрыты, запах серы от предавшегося оказался для оперов предпочтительнее холодного ветра. Ко всему можно привыкнуть.
Какого хрена тогда никак не удается привыкнуть к тому, что попущением Божьим позволено Дьяволу и его приспешникам охотиться на души людские? Ведь действительно, как же так выходит, что не оградил Господь людей от соблазна? Что бы там ни написал Марк Твен в своем рассказе, но ввести в соблазн — это не гарантия возникновения иммунитета.
Поработав после срочной службы в милиции, Иван проникся уверенностью, что, если бы не болтали газетчики о преступниках, не рассусоливали в газетах и на телеэкранах о преступниках, о наркотиках, о новых сектах и новейших извращениях, люди просто не знали бы о таком, и даже мысль, что подобное возможно, не приходила бы людям в голову.
Да, не предупредив, сознавал Иван, не предупредив обывателей о серийном убийце, можно было обречь нескольких ничего не подозревающих человек на смерть. Но, в подробностях рассказав о развлечениях, скажем, Ночного Исповедника, получили четырех имитаторов и с десяток подражателей.
Зачем? И что было правильнее — заткнуть рты крикунам или сделать так, чтобы человеку просто была противна мысль о насилии?
Иван с досады стукнул носком ботинка по скату «Рейдера». Вот такая фигня у него всегда получалась. Начнешь рассуждать и неизбежно заходишь в тупик. Если внушить человеку отвращение к насилию, то как же быть с предавшимися? Разрешить им и дальше растлевать верующих?
Скрипнула, открываясь, дверца фургона, Иван оглянулся, на всякий случай положив руку на рукоять автомата.
— Холодно? — спросил Круль, тихонько, чтобы не хлопнуть, прикрывая за собой дверцу.
Иван не ответил, повернулся к предавшемуся спиной и пошел на другую сторону «Рейдера».
Камешки оглушительно хрустели под ногами, если кто собрался бы подобраться к машине, то вот так, на ходу, его можно было и не услышать. Хотя и сам злоумышленник шумел бы не меньше. Да и какие тут злоумышленники, в продуваемых холодным ветром скалах.
После Возвращения жизнь в этих местах так и не наладилась. Раньше здесь встречались поселки, города и деревни. В смысле населенные поселки города и деревни. Сейчас же — заброшенные полуразвалившиеся строения.
На Африканском берегу Красного моря народу было побольше, Каир был населен, имел целых пятьсот тысяч жителей. Долина Нила вообще была населена неплохо по сравнению с остальной территорией Египта и вообще Северной Африки.
Ну и бывшие курорты Красного моря как-то жили, превратившись, большей частью, в рыбацкие поселки.
Переселение из Европы и Америки в эти места не поощрялось. Аравийский полуостров, Персидский залив были территорией международной, попытки демографической экспансии пресекались на самом корню, все смотрели на всех с подозрением и недоверием. И это правильно, если учесть, что последняя Нефтяная война закончилась меньше тридцати лет назад.
У отца Ивана в шкафу висел старый китель с «Крестом за храбрость» и тремя медалями: двумя «За отвагу» и одной «За боевые заслуги». Иногда отец даже рассказывал сыну о том, как пришлось повоевать в пустыне, и ничего веселого и героического в этих рассказах не было.
— Спасибо еще, — сказал как-то отец, — над головами ничего не летало. Хорошо, что запретили полеты в воздухе, а то, как глянешь в хронике, что творилось раньше…
Иван хронику видел. И даже по малолетству втихомолку жалел о том, что теперь не летают в воздухе самолеты и вертолеты, что теперь, для того чтобы добраться из Европы в Америку, нужно тратить никак не меньше недели. Правда, повзрослев, Иван не мог не признать правоту отца и тех, кто авиацию запретил.
Пусть запрет был наложен не из соображений гуманизма — никто не запретил, например, танков и военных кораблей — просто полеты позволяли измерить расстояние до тверди небесной, достичь ее, а после случая с Вавилонской башней такое деяние не могло быть признано богоугодным.
— Бегаешь от меня, — сказал Круль.
Эта сволочь обошла машину спереди и теперь встретила Ивана возле кабины.
— Просто отцепись, — сказал тихо Иван, проходя мимо Круля. — Оставь меня в покое. Ни хрена у тебя не получится.
— Тогда чего бегать?
— Я не бегаю…
Можно было ускорить шаг, оторваться от предавшегося, но тогда Иван действительно бежал бы от него, спасался бы бегством.
Иван остановился и повернулся к предавшемуся лицом:
— Что тебе от меня нужно?
— Ничего… Просто поболтать. Не спится, знаешь ли…
— Ну не спи где-нибудь подальше. Впереди, насколько я помню, есть вполне приличная пропасть. Метров сто, не больше. Прогуляйся…
— Не поверишь, — сказал Круль чуть насмешливо, — но у нас самоубийства не поощряются… И наказываются.
— Да брось ты! — засмеялся Иван. — Согрешить боитесь?
— Зачем согрешить — это у нас формулируется как попытка нарушить договор. По-быстрому закончить свою жизнь, чтобы избежать трудностей и мучений, — лица Круля в темноте рассмотреть было невозможно, а по голосу понять, шутит он или говорит правду, было трудно. — Даже если тебя поймали погромщики, вот сейчас начнут пытать и мучить — ты не имеешь права чикнуть себя лезвием по горлу или пустить пулю в лоб. И знаешь почему?
— Почему? — послушно спросил Иван, понимая с печалью, что втягивается в разговор, что предавшийся снова поймал его, подбросил интересную тему.
— Когда истинно верующие начинают очищать с земли скверну, они обычно так увлекаются, что незаметно для себя передают душу свою Дьяволу. Что, в общем, является основной задачей и Князя Тьмы, и предавшихся ему. Вот твой знакомый брат Старший Администратор из Мерефы вместе со своими помощниками скидки по договору потерял. Когда отказался эвакуировать женщин и детей. Мне его показывали перед самым выездом с твоей группой — неприятное зрелище. Я многое в аду повидал, но тут даже у меня чуть не случились проблемы с желудком… — Круль хмыкнул, вспоминая. — Там такое…
— Мне неинтересно, — быстро сказал Иван. — Неинтересно.
Значит, брат Старший Администратор, бледная немочь с горящими глазами фанатика, все-таки расплатился за смерть четырех сотен предавшихся.
И Круль словно подслушал мысли Ивана:
— И он погорел, и организаторы погрома. И очень многие погромщики. Тут ведь в чем фокус — предавшиеся уже и так свои души передали во владение преисподней, их смерть ничего не решает, хуже того, она уменьшает дьявольское воинство на земле. Тут ты действовал совершенно правильно, молодец. Но и твои бойцы, кстати, тоже правильно поступили. Ты ведь самоубийство совершить пытался… Разве нет?
— Не твое дело!
— Не мое. Твое. Кстати, твое дело в нашей конторе читается очень забавно. Как боевик.
— Ты о чем? — не поверил своим ушам Иван.
— Ты не знал, что дела на очень многих хранятся у нас? — искренне удивился Круль. — Не знаю, как на обычных людей, но досье всех оперов хранятся и пополняются. И досье на всех священников…
— Это еще зачем? Дьявол разве и так не все знает?
— А ты ни с кем его не перепутал? С Богом, например. Это только Он всеведущ, а мой шеф получает информацию от своих слуг.
— Чушь, — отрезал Иван. — Это он тебе сам сказал?
Круль снова засмеялся.
— Это ты молодец, это ты меня правильно поддел. Только Дьявол не врет, тут ты прав. Мне это говорил не Дьявол. С Самим я лично встречался всего пару раз, и на эту тему мы с ним не беседовали. Личные встречи не располагают к свободному трепу на вольные темы. Там вопросы задает он, и все. А ты — отвечаешь. Есть, правда, и приятные вопросы. Например, что ты хочешь за свои услуги. И если ты отвечаешь правильно… Ты, кстати, знаешь, что значит ответить на такой вопрос правильно? Вот если бы тебе Дьявол сказал: что ты хочешь, Иван, за свою работу, что бы ты ответил?
— Я?.. — начал было Иван, но вдруг спохватился и сплюнул. — Сука же ты, Ярослав Круль, какая сука…
— Я? Почему это? — На этот раз голос Круля прозвучал подчеркнуто неискренне и фальшиво, как у дешевого балаганного клоуна.
— Пытаешься вбросить мне идею торга с Дьяволом? — Иван перекрестился, понимая, что в его положении крест не является надежной защитой.
Если изнутри дом завален всякой дрянью, сказал на проповеди отец Серафим, то стены можно и не красить. Без толку.
— Извини, Ваня, это я по привычке… — без раскаяния произнес Круль. — Это я чисто механически. И я не буду настаивать на своем вопросе. Сразу скажу ответ. Два неправильных ответа Дьяволу — отпусти мою душу, дяденька, и ничего мне не нужно, я искренне и безвозмездно.
— Пошел ты… — Иван собрался повернуться и продолжить движение вокруг машины, но в последний момент передумал. — Ты мое дело смотрел? И этого козла из Мерефы видел перед самым выходом в рейд?
— Ага.
— Случайно совпало?
— Я ведь и соврать могу, — напомнил Круль. — Из самых коварных соображений. Ты же знаешь. Наталкивался уже.
— Значит, не случайно…
— Это ты так решил. Это Иван Александров так решил, что Ярослав Круль не случайно просматривал его досье перед самым знакомством. И зачем я его просматривал? Чисто теоретический вопрос. Для разминки мозгов.
— Чисто теоретический? Чисто теоретически ты мог знать, что я попал…
— А ты попал?
Иван скрипнул от злости зубами.
— Ладно-ладно, ты не попал. Более того, я просматривал твои бумаги и встречался с твоим знакомым… вернее, не встречался, а наблюдал за твоим знакомым, встречей это назвать нельзя, — все это я делал в субботу. А попасть ты имел возможность только в воскресенье.
— Подготовили все заранее? — тихо спросил Иван.
— Что подготовили? Что? — Круль подошел к Ивану вплотную, будто собирался его обнять. — Там был Фома и двое галат. Кого из них я мог прислать на место трагедии? Фому? Ну а как галаты реагируют на запах серы, не мне тебе объяснять. Нам и оружие властями разрешено носить для самозащиты именно от галат.
— Там был третий… — не сдержался Иван.
— Третий? — удивился Круль. — Это с чего ты так решил? В отчете Конюшни ничего подобного нет. У тебя есть суббах, но ты же его нашел на улице… И поверь мне на слово, тот парень, что посеял… на улице… суббах, со мной разговаривать также не стал бы. Просто поверь.
— То есть вы не имеете отношения к тому, что произошло возле Сионских ворот?
— Я — не имею, — твердо сказал Круль. — За остальных я отвечать не могу, сам понимаешь, но по моим прикидкам — наших там не было. Меня не поставили в известность о подробностях, но возникло у меня впечатление, что мешать тому, что должно было произойти в руинах, ад не собирался. Скажу больше, мне показалось, что если бы ад имел такую возможность, то обеспечил бы безопасность и Фомы, и того парня с суббахом. Не требуя взамен ни подписания договора, ни обещаний и отказа от веры.
— Ну что-то же там произошло… Или должно было произойти?
— Не знаю, — тихо сказал Круль. — Сам бы хотел узнать, если честно, но мне не сказали, а любопытство у нас не приветствуется, как, впрочем, и у вас. Можешь мне верить, можешь — нет.
— Тогда зачем ты все это изучал?
— А у меня есть задание по отношению к тебе. Честно. Получил приказ, получил инструкции. И намерен и приказ выполнить, и инструкции соблюсти, — Круль хлопнул Ивана по плечу. — Не дергайся, опер, не нужно. Я не по твою душу. Отнюдь. Кстати, возникла одна странность, по-моему, и я сам ее пока решить не могу. Надеюсь, ты мне поможешь…
— Вряд ли, — покачал головой Иван.
Его мутило. От сильного запаха серы, от неприятных мыслей, вязко переливавшихся в мозгу, от слов, которые он пережевывал через силу, — мутило, и все. Позывы к рвоте были все явственнее и явственнее.
— Не зарекайся, — сказал Круль. — Не нужно. Собственно, рейд группы только повод познакомиться с тобой поближе. Так просто, в обычной жизни к тебе не подберешься. Посвящать в это добровольных помощников, которые еще не обзавелись договорами и запахом серы, — смысла нет. Ненадежны, придурки.
— Я… — Иван сплюнул вязкую горькую слюну. — Я не буду с тобой…
— А куда ты, на хрен, денешься? У тебя стоит задача, ее ты выполнишь так или иначе…
— Я должен посетить Денницу и сообщить в Конюшню…
— Да знаю я, знаю! Дежурное посещение мест компактного проживания и района совместного расселения… Я там был в позапрошлом году. Дыра еще та, между нами. Две тысячи народу: тысяча предавшихся и тысяча верующих. Офис Службы Спасения и Универсальная церковь со священником отцом Василием на борту. С ним я тоже общался во время посещения… Умный мужик, дотошный, во всем старается разобраться, искренне пытается помочь своим прихожанам. У тебя получается обычный рейд.
— Обычный…
— Вот и я говорю, зачем тут я? Не знаешь? И я не знаю. Догадываюсь, но наверняка… Наверняка я знаю, что после посещения Денницы у нас с тобой обязательно состоится разговор. И ты сам не захочешь его прервать, в этом я уверен.
Круль теперь говорил ровно, негромко, словно специально выбрав этот тембр, всегда вызывавший у Ивана желание заорать или разбить что-нибудь звонкое.
В училище был преподаватель Закона Божьего, он всегда говорил одним и тем же тоном — чуть громче тихого и чуть тише нормального. От этого голоса у Ивана начинало зудеть в ушах и груди, хотелось оборвать преподавателя, завыть в голос, постучать головой об стену — сделать что-то четкое, не балансирующее на грани. Снова сделать мир понятным и однозначным. Тихое — тихим, громкое — громким.
— Иди, поспи, — сказал Круль. — Я подежурю. Топтаться на холоде — совершенно бессмысленно, но обряд должен быть выполнен. Можешь до утра никого не будить. Я могу долго не спать…
И Круль, похоже, не соврал.
Проторчав до утра на холоде, он, тем не менее, выглядел достаточно бодро, снова сел за руль и уверенно протащил-таки «Рейдер» через остатки дороги к побережью, а потом вдоль моря до самой Денницы. На холме перед поселком он машину остановил и вылез из кабины.
Следом вылез Иван, потом из фургона выпрыгнули остальные.
Было тепло. После заснеженного Иерусалима, пронизанной ветром пустыни и замороженных камней вообще было жарко. Солнце припекало и слепило.
— Вот вам и Денница, — сказал Круль. — Что до бухты — ваше, что за ней — наше. Посредине, если ничего не изменилось, разделительная линия с подразделением международного контингента. Что-то мне подсказывает, что вы сразу на сторону предавшихся не поедете… Так?
Опера молча посмотрели на Ивана, тот неопределенно повел плечом. В принципе, нужно было осмотреть все, обе половины, пообщаться с руководством обеих общин. Но, пожалуй, Круль был прав — вначале стоило поговорить с главой христианской общины.
Правда, церкви видно не было.
Поселок издалека вообще напоминал кубики, разбросанные ребенком во время игры. Кубиков у ребенка было много, он их норовил свалить в кучу, но куча не держалась, рассыпалась на две стороны. Кубики были старые, яркая краска слезла, грани у кубиков были коричнево-серые, почти такого же цвета, как и песок, на котором они стояли.
На зеркале бухты были разбросаны игрушечные лодочки, часть из них лежала на берегу.
— Полагаю, что для общего имиджа будет лучше, если за рулем «Рейдера» меня не будет, — сказал Круль. — Подозреваю, что меня могут помнить, а в таких забавных поселках достаточно одного брошенного камня, чтобы началась перестрелка. Но все мы хотим тишины и быстрого выполнения поставленной задачи. Вот когда мы двинем на ту сторону…
— Где здесь церковь? — спросил Иван.
— А во-о-он там, — Круль указал пальцем. — На холмике. Христиане, что смогли, то построили. Или переоборудовали. Мечеть старую, понятно, снесли, а под собор приспособили как бы не старый магазин. Я точно не знаю. Но ехать туда по дороге до перекрестка, потом у школы — направо, на холм.
— Марко — за руль, — приказал Иван, залезая в кабину. — Остальные по местам. И себя в порядок приведите. Переоденьтесь, что ли.
Парни переглянулись — вчерашние дорожные работы оставили свой отпечаток на одежде всех. Иван, правда, с утра переоделся в джинсы и куртку, в которых ходил по Иерусалиму.
— На улицах пусто, — сказал Марко, когда «Рейдер» въехал в поселок. — Детей нет.
Детей действительно не было. Взрослых — тоже. Рыжая собака с лаем увязалась за машиной, но быстро отстала.
Ивану показалось, что справа на окне приоткрылся ставень, но останавливать машину он не стал. Разрушений нет, значит, драки не было. А машине с крестами и эмблемой Конюшни на бортах в христианском поселении бояться нечего, разве что галат, но в таких диких местах эти ребята появлялись очень редко.
Нет корреспондентов, нет и инцидентов, как верно подметил когда-то Игнат Рыков.
Пока «Рейдер» доехал до перекрестка, Иван засек десятка полтора приоткрытых окон и дверей, за которыми кто-то стоял, наблюдая.
Церковь, похоже, раньше действительно была магазином. Одноэтажное приземистое здание из желто-коричневого кирпича, метров двадцать по фасаду. Бывшую витрину заложили все тем же кирпичом и даже когда-то побелили. Давно.
Над входной дверью был крест, по живому приколоченный здоровенными гвоздями к стене. Первоначально крест был черным, но со временем, от солнца и ветра, краска облупилась. И теперь было похоже, что кто-то, распяв крест на стене, небрежно ободрал с него кожу, обнажив жилы и кости.
— Я бы местному батюшке… — пробормотал Марко.
— Помог бы ремонт сделать, — сказал Иван. — Нет? Не помог бы? Тогда держи язык за зубами и не гавкай. Не суди и так далее…
Марко остановил «Рейдер» перед входом, заглушил мотор.
Иван вылез из кабины, потянулся было за автоматом, но передумал, махнул рукой и пошел к церкви.
Пыль поднималась при каждом шаге. На губах появился затхлый привкус. Мерзость запустения — всплыло в голове. Именно — мерзость запустения, и ничего больше.
Весь поселок — в запустении. В мерзости. Неужели трудно…
Молчать, оборвал себя Иван. С чего это ты судить начал? Ты здесь первый раз. Уже все понял? До ближайшего населенного пункта — почти двое суток по горам. И, судя по состоянию дороги, ею практически не пользуются.
Иван подошел к двери, взялся за ручку. Горячая шершавая медная ручка. Блестящая, патины нет, разве что в углублениях рисунка. Кое-где. Это значит, что за ручку эту берутся часто, часто ходят в этот бывший магазин… В храм, поправил себя Иван со злостью. В храм.
Дверь была не заперта, легко открылась, как только Иван потянул за ручку. Иван замер. Его словно облило чем-то вязким и сладким — такой густой, тягучий запах потек на него из церкви.
Ладан. Ладан — точно, и еще что-то… Иван не был специалистом в этих вопросах. Он вообще мало в чем был специалистом. Стрелял хорошо, неплохо дрался. Технические и оперативные вопросы. Пожалуй — все.
В детстве Ивану говорили, что у него аналитический склад ума. Но как-то в дальнейшем это не пригодилось.
Иван переступил порог, дверь за ним закрылась.
На улице не было жарко. Нет, еще минуту назад Иван был уверен, что на улице властвует жара, но теперь быстро понял — там было почти прохладно. Жарко было здесь.
Горели свечи — много свечей, десятки, сотни. И лампады перед образами.
Помещение заполняли запахи и колеблющийся желто-красный свет.
Иван расстегнул куртку.
Стены были расписаны, но даже Ивану было понятно, что художник был непрофессиональным. Что называется — лучший среди худших, и относился к тому разряду творчески отягощенных людей, которые недостаток умения компенсируют избытком уверенности.
Непропорциональные фигуры святых с неестественно вывернутыми конечностями, перекошенные лица и неуклюжие тела — рисовальщик даже не пытался передать красоту или величие, он просто указывал место действия и состав участников. Как в протоколе.
Мария, Иосиф, Младенец Иисус, три разноцветных — от желтого до коричневого — волхва, осел и овца. Опознать сцену поклонения можно было лишь по количеству персонажей и по нимбу вокруг головы Младенца.
Бывший торговый зал — храм, снова напомнил себе Иван, злясь все больше, — был заполнен лавками, рядами длинных лавок. Просто, как у них в Конюшне. Только зал для накачек по сравнению с этим храмом выглядел непозволительно роскошно.
Низкий потолок был когда-то побелен, но теперь весь покрыт пятнами копоти.
Иван спохватился, перекрестился и кашлянул.
Фитили свечей трещали, иконы, нарисованные так же неумело, как и роспись стен, тоже были местами закопчены.
— Есть тут кто? — неуверенно спросил Иван. — Эй!
Справа скрипнуло — Иван оглянулся. Открылась боковая дверь, и в зал вошел священник.
Невысокий, худощавый. Усы и небольшая борода, массивный серебряный крест на груди, черная длинная одежда — у Ивана, естественно, вылетело из головы ее название — обычный, самый обычный священник.
— Здравствуйте, батюшка, — сказал Иван.
— Здравствуй, сын мой, — священник подошел к Ивану, но протягивать руку для поцелуя не стал. — Чем я могу тебе помочь?
Взгляд священника скользнул по одежде Ивана, задержался на кобуре «умиротворителя», выглядывающей из-под полы расстегнутой куртки.
Иван полез во внутренний карман, достал удостоверение и, раскрыв, протянул батюшке:
— Специальный агент Ордена Охранителей Иван Александров. Командир рейдовой группы…
Священник кивнул, не прикоснувшись к документу и даже не глянув на него. Коротко глянул в лицо Ивану и отвел взгляд.
Иван переступил с ноги на ногу — возникла неловкая пауза, и он не знал, как ее прервать. И священник ему в преодолении неловкости не помогал.
Голова начинала кружиться от жары и спертого воздуха, на висках выступил пот.
— Мы прибыли на три дня, — сказал, наконец, Иван. — Мне нужно где-то разместить людей…
— На посту, — ответил священник. — Раньше у нас стояла рота, а сейчас только взвод. Отчего-то решили, что взвода хватит, чтобы защитить верующих от происков предавшихся… Там наверняка найдется место и для вас. Наверняка.
Батюшка сделал странное движение, будто хотел отвернуться и уйти, но в самое последнее мгновение решил все-таки остаться на месте.
— Вы отец Василий? — спросил Иван, пытаясь стряхнуть с себя оцепенение.
— Да, я — отец Василий. Что-то еще?
По лицу Ивана начал течь пот, с висков на щеки. А кожа священника суха. Понятно, он привык. Что же здесь творится летом? У них же нет электричества, сообразил Иван. Откуда оно могло быть? Ветровые генераторы? Дизель? Башен ветрогенераторов в поселке нет.
— Мне нужно с вами поговорить, — с трудом произнес Иван, — задать несколько вопросов…
— Хорошо, — кивнул отец Василий. — Я сейчас занят… Немного занят. Приходите вечером. После захода солнца. Я сейчас…
Священник вдруг протянул к Ивану руки ладонями вверх.
— Я тут и плотник, и маляр…
На ладонях были вполне профессиональные мозоли, следы плохо отмытой краски.
— А паства?
— Что паства? Паства добывает хлеб в поте лица своего. Женщины приходят, убирают в храме, моют полы… Если есть тяжелая работа, неподъемная для меня одного, то, естественно, приходят мужчины. А так… Мне ведь тоже нужно что-то делать. Предаваться лени мне зазорно, да и нет, знаете ли, повода, — священник улыбнулся, и Иван увидел, что лицо у него не замкнутое и холодное — усталое лицо у священника.
Изможденное.
Может быть, он плохо переносил жару.
— И вы здесь давно? — спросил Иван.
— Уже пятый год как приехал из Нижнего Новгорода.
— И надолго?
— На все воля Господня… На все, — батюшка улыбнулся. — Так я вас жду после захода солнца. А пост военных — прямо посреди поселка. На границе.
— Я зайду, — сказал Иван, повернулся и быстро вышел.
Еще минута — и он бы сварился. Как жарко…
Ветерок на улице показался почти холодным.
Парни топтались возле машины, Круля видно не было.
— Поехали, — приказал Иван на ходу, залез в кабину и опустил боковое стекло. — К солдатам поехали, батюшка занят.
Марко повернулся, принюхался к Ивану.
— Я сказал — поехали. Чуть не задохнулся в церкви… Где они столько свечей берут и ладана?
Марко не ответил.
«Рейдер» вернулся к перекрестку, свернул направо, на главную, похоже, улицу. Во всяком случае, здесь было несколько лавочек. Витрины и двери были закрыты, но здания все равно имели вид обжитой.
Еще метров через сто из-за угла показался солдат в пустынном камуфляже, бронежилете и каске.
— Тормози, — приказал Иван, но Марко уже и сам остановил машину.
— Привет, — сказал Иван солдату и протянул в окно удостоверение.
Солдат взял книжечку, внимательно изучил ее содержание и сличил фотографию в документе с оригиналом. Протянул удостоверение назад.
Движения солдата были не столько ленивыми, сколько плавными, экономными. Лицо — загорелым до черноты. На левом рукаве — трехцветная нашивка.
— Прямо и направо, — сказал солдат и показал рукой. — Перед той хибарой — направо. Тут ближе к посту.
— А что так безлюдно? — спросил Иван, пряча удостоверение. — Обитатели где?
— Обитатели по домам… — неторопливо проговорил солдат. — После вчерашнего — прячутся. Они всегда после такого прячутся, а после вчерашнего… Прямо и направо…
Солдат поправил на плече автомат и отошел к дому. Когда «Рейдер» проехал прямо и направо, Иван увидел, что за углом стоит еще один солдат.
— После вчерашнего… — сказал Иван.
Марко снова промолчал.
Пост был похож на все посты в мире. Шлагбаум, белые мешки с песком, БТР, закрытый выгоревшим брезентом. Чуть в стороне — несколько брезентовых палаток, со всех сторон закрытых мешками.
Возле шлагбаума прогуливался солдат. Второй стоял у пулемета за мешками и целился в подъезжающий «Рейдер».
— Вот ведь урод, — пробормотал Марко. — Он что, опознавателей не видит?
— Видит, — сказал Иван. — Но после вчерашнего…
Марко тяжело вздохнул.
— Слышь, военный, — Иван высунул в окно удостоверение. — Начальника позови…
Солдат, вернее, ефрейтор — Иван рассмотрел лычки на погонах — медленно, так же тягуче, как и боец на улице, посмотрел в удостоверение, медленно сличил, потом сплюнул — слюна превратилась в черный комочек, как только коснулась земли, — и указал рукой на палатку:
— Капитан отдыхает.
— А ты его разбуди, — сказал Иван. — Сам сходи или пошли кого-нибудь.
— Мне отлучаться не положено… — протянул солдат и снова сплюнул. — Мне положено документы проверять. Документы я проверил. Будете ехать на ту сторону?
— Не буду! — закипая, повысил голос Иван. — Я буду разговаривать с вашим капитаном, и проверять несение службы я тоже буду…
На темном лице ефрейтора проступила пренебрежительная улыбка: кто-то из тыла, да еще из штаба, да еще и не из армии пытается взять целого ефрейтора на голос — смешно.
Часовой высморкался в два пальца, повернулся к машине спиной и медленно, загребая пыль давно не чищеными ботинками, побрел к шлагбауму.
— Мать твою так… — Иван выпрыгнул из кабины, взял автомат и пошел к палатке.
— А туда нельзя! — окликнул его ефрейтор.
Иван не обратил на окрик внимание.
— Слышь, господин хороший! — Ефрейтор вдруг побежал с явным намерением перехватить незваного гостя.
Иван услышал топот за спиной и с трудом подавил желание прибавить шагу. До палаток было всего метров двадцать.
Ефрейтор нагнал Ивана на полпути, протянул руку, чтобы схватить за плечо.
Напрасно он это, подумал Иван. Ой, напрасно.
До плеча Ивана ефрейтор так и не дотронулся, рука промахнулась, отчего-то пошла вдруг в сторону и вниз. В кисти вдруг вспыхнула боль, заставив беднягу застонать.
— Вот и хорошо, — словно ни в чем не бывало, сказал Иван. — Вот ты меня как раз и проводишь.
— Руку отпусти! — выдохнул ефрейтор.
— Как только, так сразу, — пообещал Иван, — хотя, если честно, за такие вещи руки нужно вырывать прямо с корнем. Тебе кто-нибудь разрешал прикасаться к оперу Ордена Охранителей? Ты что, не знаешь, что я могу тебя вот просто сейчас порвать в клочья, и мне за это ничего не будет? Не слышал?
Как ни глупо все это звучало, но было чистой правдой. Орден Охранителей имел особые права и полномочия. Другое дело, что пользовался он ими нечасто, но это уже был совсем иной вопрос.
Ефрейтор побледнел. То ли от боли, то ли от страха.
— Как фамилия капитана? — спросил Иван.
— Мовчан, — пробормотал ефрейтор.
— Не дрейфь, пес, — прошептал Иван. — Мы с тобой идем мило под руку, болтаем непринужденно. Твой авторитет не пострадает. Рука — тоже. Расслабься… Значит, капитан Мовчан. А что было вчера?
— Перестрелка… Перестрелка и обстрел наших позиций…
— Вот видишь, и мы можем, оказывается, найти общий язык. Ведь можем же. Кто обстрелял вас?
— А хрен его знает. Летело отовсюду, трассеров они не использовали, а так — и отсюда, и оттуда стучало…
— А вы?
— А чё мы? Мы усиливали бдительность и не поддавались на провокации. Вот тут живет капитан. Только он отдыхает… — Ефрейтор остановился перед крайней палаткой, уперся и был готов скорее получить перелом руки, чем допустить беспокойство своего капитана.
— Капитан! — крикнул Иван. — Слышь, капитан! К тебе посетители!
— Какого… — спросил голос из палатки.
— Из Иерусалима гости, — сказал Иван.
— Входи, — сказал голос. — Гость из Иерусалима.
Иван отпустил руку ефрейтора и вошел в палатку, приподняв полог.
Остановился, чтобы глаза привыкли к полумраку.
Посреди палатки стоял стол, сложенный из патронных ящиков, на стенке палатки висела карта, вся в рыжих пятнах, возле другой стены стояла кровать. Возле нее — чугунная печка, труба которой была выведена в окно палатки.
На кровати под одеялом спиной к двери лежал человек, укрывшись почти с головой. По-видимому, это и был капитан Мовчан.
Иван оглянулся, нашел табурет и сел.
— Может, повернешься хотя бы? — спросил Иван.
Мовчан повернулся. Капитан как капитан, круглое лицо, короткая стрижка, но имели место бакенбарды, придававшие лицу командира взвода немного гусарский вид.
Гусар тяжело вздохнул и открыл глаза.
— Рейдовая группа Ордена Охранителей, — сказал Иван. — К вашим услугам.
— Очень приятно, — ответил капитан. — И как мы раньше жили без рейдовой группы Ордена Охранителей? Когда уезжаете?
— Мы еще и не приехали толком…
— А к нам никто толком не приезжает. Ты знаешь сколько положено держать контингент в таких местах?
— Не знаю, — честно признался Иван.
— Три, — Мовчан высунул из-под одеяла руку с тремя оттопыренными пальцами. — Три месяца. Самое большее.
— До хрена, — с искренним сочувствием произнес Иван.
— До хрена, тля, и больше… У нас, тля, больше. Мы здесь уже восьмой месяц. Прикинь, тля…
Иван прикинул. Покачал головой.
— А что ж они так?
— «А что ж они так!» — передразнил Мовчан. — Вот так! Исходя из тактических соображений. И политических, тля. Когда месяц назад приходило десантное судно с припасами и пополнением, думал личный состав вплавь бросится. Но — не бросились. Знаешь, почему?
— Неужели чувство долга?
— Чувство очень долго, тля. Они уже настолько здесь отупели, что даже представить уже не могут другой жизни. Пацанам скоро на дембель, контракты заканчиваются. И полевые с боевыми и командировочными капают, тля. У тебя водка есть? — неожиданно спросил Мовчан.
— Нету. У меня есть пиво.
Мовчан недоверчиво усмехнулся.
— Холодное, — сказал Иван.
Мовчан откинул одеяло и сел на кровати. Поднял тельник и почесал живот. Пошевелил пальцами давно не мытых ног и зевнул.
— Поверишь, — сказал он, — что вот это существо еще год назад думало о поступлении в академию? Выбор был между командировкой и поступлением. Решил, что вернусь и поступлю, тля… Как же, как же… я буквы начинаю забывать.
Мовчан достал из-под кровати ботинки, вытащил из них носки, обулся.
— У тебя врача в группе нет? — спросил капитан. — Толкового врача, нормального… Нет?
— Нет, — ответил Иван. — Медикаменты есть, бинты, шприцы…
— Это и у меня есть. Нужен врач. А еще лучше — волшебник, — Мовчан встал с кровати, надел куртку. — Такой, чтобы мог чудо совершить.
— Что случилось?
— А ничего не случилось, тля. В смысле ничего необычного. Все как всегда. Кто-то из предавшихся скрутил фигу в сторону верующих, те бросили в ответ камнем, да не просто так бросили, а попали, тля… Тут, на суше, я их еще кое-как могу разнять, а когда они за рыбой выходят… С берега им свистну? Платочком махну? — Мовчан потер небритый подбородок ладонью, поморщился. — Они на море начинают, а потом к вечеру пытаются лично разобраться. Я же формально не могу им запретить ходить с одной стороны на другую. Не могу… Обыскиваю, проверяю… А если ночью они с лодки высадят десант, со взрывчаткой или даже с канистрой бензина, тля…
— Высаживали?
— Бог миловал. Нет у них, ни у тех ни у тех, такого умного полководца, как капитан Мовчан. Иначе… У меня — сорок человек. Тридцать девять, считай. Мне на КПП нужно троих? Нужно. На ночь посты вокруг поселка, чтобы через горы никто не влез, — поставить нужно. Считай четыре поста по две смены. Сколько? Восемь. Итого — одиннадцать. И на линии, возле заграждения, умри, а ночной патруль изобрази, да не один. Три патруля по два человека. Еще получается шесть бойцов. Охрана расположения и внутренний наряд — четверо. Двадцать один. Понял? А у меня сорок… Тридцать девять. Как ни крути, а нужно сорок два, чтобы менять их хотя бы через сутки. Это не считая хворых и ушибленных. Как прикажешь крутиться? Я санитара в наряд ставлю, сам хожу, тля. Радист ходит, водитель… Давай я твоих поставлю на ночь, а?
Иван улыбнулся, Мовчан махнул рукой.
— Вас поставишь, как же… Где врача взять, ты мне лучше скажи. Врача…
— Что-то серьезное?
— Серьезное? Серьезное?! — Мовчан выматерился. — У меня солдата вчера убили. Я даже не знаю, с какой стороны прилетели те пули. А Симонова убили. Он еще этого не знает, еще дышит, но его уже убили, понял? Санитар мне сказал, нужно вызывать врача. Я по радио связался. Меня и проконсультировали, что жить Сережке Симонову… Что уже не должен жить Сережка Симонов, даже врача высылать смысла нет. Пока дойдут по морю… А чтобы в этот район отправить корабль, нужно согласовать со всеми участниками договора о совместной эксплуатации, тля. Это, минимум, неделя. А солдат мой уже, считай, мертвый.
— Можно через горы, на вашем бэтээре…
— Ага, можно, — кивнул Мовчан. — Не тут похороним, а там… Ты ведь по дороге проехал? Видел?
Иван кивнул.
— Товарищ капитан! — раздалось снаружи.
— Что?
— Симонов…
— Что Симонов? — Капитан откинул полог. — Что?
— Давление падает, товарищ капитан. Сердце…
— Пойдем, — капитан вышел из палатки, за ним следом пошел и Иван.
В медпалатке было чуть чище, чем в капитанской. Стояли четыре койки: три с голыми матрацами, на четвертой лежал паренек лет двадцати. Грудь перевязана, бинты в крови, над кроватью капельница.
Иван посмотрел в лицо раненого. Не жилец. Совсем не жилец, такое Иван видел неоднократно. Бледная прозрачная кожа, тени под глазами и еще… Отпечаток какой-то на лице, словно проступает что-то: знак, оттенок смерти.
— Почему не вызвал священника? — спросил Иван.
Санитар быстро глянул на Ивана, потом на Мовчана и отвернулся.
— Душу пацана угробить хотите? — Иван начинал злиться не на шутку.
Умереть без священника…
— У вас свой есть?
— Зачем? — спросил Мовчан. — Мы же не во вражеское окружение отправились. В поселке, на христианской стороне есть батюшка, все нормально…
Со странным выражением произнес все это капитан Мовчан — не с обидой даже, а с болью… с разочарованием…
— С батюшкой не сложилось? — спросил Иван. — Какая разница, вызывай, и все тут. Не тяни, пара часов осталась…
— Ага, — кивнул капитан. — Пара часов… Выйди, Бурносов, нечего на меня косяки бросать и вздыхать тяжко.
— Товарищ капитан… — Санитар просительно посмотрел на Мовчана.
— Я сказал — выйди, — капитан прошел по палатке, дожидаясь, пока санитар выйдет.
Иван молча ждал.
Капитан потер руки, потом провел ладонями по лицу, вздохнул тяжело:
— Ну, может, ты подскажешь, боец Ордена Охранителей. Ты там в Иерусалиме к Богу поближе… Есть врач. Понимаешь, есть. Всего в полукилометре отсюда. Там, — Мовчан махнул рукой. — У предавшихся. Хороший врач, кабинет неплохой — я с утра ходил, смотрел…
— И что?
— Мне предложили парня туда переправить. Брат Старший Администратор гарантировал… с учетом новейших разработок Службы Спасения, с учетом сложившихся обстоятельств… — Капитан вздрогнул, словно от озноба.
— Каких обстоятельств? — спросил Иван.
Распахнулся полог палатки, вошел Квятковский, за ним — Круль.
— А ребята волнуются, — сказал Круль. — Ушел начальник и не вернулся. Обижены они на тебя, но все равно волнуются. Пришлось взять инициативу в свои руки и прийти сюда, разбираться. Ты уж меня прости, я запретил Коваленку на верхней турели монтировать пулемет, взял на себя ответственность… И вот пана Анджея с собой взял, как бы представителя от светлой стороны… А что тут у вас, кстати?
— А у нас тут, кстати, умирающий, — пояснил Иван. — Вчера подстрелили, вывезти не получается… Врача в поселке нет, только на той стороне…
— Ну? — спросил Круль. — И что?
— А тутошний Старший Администратор предложил, как я понимаю, очень выгодный обмен, — Иван посмотрел на Мовчана, тот отвернулся. — Я так понимаю, подписание договора в обмен на жизнь?
Мовчан кивнул.
— И в чем проблема? — Круль подошел к раненому, проверил пульс на шее, покачал головой. — Самое время…
— Ты действительно не понимаешь?
— Что не понимаю? Я все понимаю. Я понимаю, что у христиан нет врача, что у солдат нет врача, не обеспечили. Что тут не понимать? Все понятно. Я понимаю, что парня ранили, и ранили совершенно конкретно. И я понимаю, что есть возможность его спасти. И я действительно не понимаю, отчего это никто не бежит спасать ему жизнь? Все ведь просто — взять на руки, отнести осторожно…
— Жизнь в обмен на что? — спросил Мовчан. — Я по запаху понимаю, что ты из предавшихся?
— Именно.
— Так на что менять жизнь? На душу?
Мовчан говорил спокойно, но в голосе его было что-то такое, что заставило Ивана взглянуть на кобуру капитана.
— Это по-человечески? Это — по-человечески? Ведь можно спасти жизнь…
— Можно. Подпись на договоре, и его никто не обманет. Все будет в лучшем виде, я вам могу гарантировать. — Круль выглядел на самом деле удивленным, искренне не понимающим, почему все так взволнованы. — Одна подпись…
— И бессмертная душа, — сказал Иван. — Вам же нужна реклама? Нужна ведь. Представь себе, все узнают, что ваши пошли на такое, спасли жизнь просто так, без обмена на душу…
— Ты плохой рекламщик, Ваня! Если потенциальный клиент поймет, что может получить от нас нечто, не расплатившись душой, то у него появится соблазн. Очень большой соблазн. Он будет просить, ползать, целовать ноги или плакать, биться в истерике… Он будет предлагать деньги, квартиру, машину… Но мы не клиника, не ломбард, не страховое общество. Мы — преисподняя. Вся наша деятельность направлена на сбор душ. Понятно?
— Но один раз? Один раз… Ведь он и ваших защищал, не допускал убийства, погрома… Неужели нельзя сделать исключение. Одно-единственное?
— Одно-единственное? — нехорошо усмехнулся Круль. — То есть мы, сволочи, уперлись в своей корысти и жестокости и не хотим — можем, но не хотим совершить один-единственный хороший поступок. И это потому, ясное дело, что Дьявол такой плохой, а Господь и слуги Его — хорошие. Так?
— Так! — выкрикнул Иван, раненый застонал, и Иван понизил голос: — Так.
— Встречный вопрос, только ответь честно. Честно. — Круль еще раз проверил пульс у раненого, взял со столика ампулу, отломил конец, набрал в шприц бесцветную жидкость и ввел в капельницу. — Ответь, Иван Александров. Вот я сейчас все брошу, вломлюсь в больницу, ткну свой документ или пистолет, заставлю оказать помощь… Совершу благой поступок. После этого отправлюсь в церковь и потребую благословения. Мне его дадут? Или некрещеный, который совершает замечательные поступки, спасает умирающих, выносит детей из огня, он получит место в раю? В порядке исключения? Не отвечаешь? Тогда я скажу — у нас там большой участок отведен для некрещеных. Дети и те… Умер сразу после рождения, не был крещен — в ад. Без исключений, между прочим. У кого нам учиться делать исключения? У вас? У слуг Божьих? Нечему мне у вас учиться, нечему…
Иван молчал. Нечего было возразить предавшемуся, все точно он сказал. Все очень точно. Не подкопаешься.
— Я сказал… — тихо пробормотал Мовчан. — Я Сережке сказал, предложил…
— И что?
— Он отказался. Одна из пуль ему нательный крестик в грудь вогнала, там где-то крестик, возле сердца… Сережка сказал, что не хочет подписывать договор… — Мовчан сел на табурет и обхватил голову руками. — Не хочет, не хочет…
— Товарищ капитан! — окликнул Мовчана от порога палатки санитар. — Там местные… Снова предлагают. Настаивают. Говорят, раз из-за них, ради них, то отец Василий сделает. Сможет…
— Уйди отсюда! — закричал капитан. — Уйди, не береди душу…
Санитар исчез.
— О чем это он? — спросил Иван.
— О чуде, тля, о траханом, долбаном чуде в исполнении отца Василия. Наш батюшка последние три месяца повадился чудеса совершать. Двоих спас при смерти, одного, если верить селянам, вообще оживил.
Иван недоверчиво улыбнулся.
— Лыбишься, тля? — спросил Мовчан. — И я вот так же недоверчиво лыбился, когда узнал. Без балды — не поверил. Потом даже сходил, посмотрел, шрамы потрогал, как Фома Неверующий…
Иван вздрогнул. Не вовремя капитан напомнил.
— Все точно вроде бы. Шрамы есть, на вид — не меньше месяца — что я, шрамов не видел? А не верю я в чудеса. Мне еще в детстве батюшка наш говорил, что чудес не бывает.
— Продвинутый у вас был батюшка, — сказал Иван.
— Да, продвинутый. Он как-то все это объяснял, но я не запомнил. Запомнил только про чудеса.
Иван посмотрел на Круля, тот молчал.
— Все просто, нужно отнести Серегу в церковь, там батюшка наложит руки…
— Руки наложит? — переспросил со странным выражением Круль. — В церкви, значит, может, а здесь — нет? Он все чудеса в церкви совершал?
— В церкви.
Круль обернулся к Квятковскому, маячившему возле входа в палатку:
— Слышал, пан шляхтич?
— Слышал, — ответил Квятковский.
— А не пойдет ли ясновельможный пан к машине, не съездит ли в церковь и не доставит ли со всем уважением и вежливостью пана священника к раненому, чтобы тот либо чудо совершил, либо отпустил грехи умирающему?
— Я схожу, — кивнул Квятковский.
— И я надеюсь, что ясновельможный пан будет настойчив, если святой отец не сможет по какой-нибудь причине прийти сюда.
— Пан будет очень настойчив, — сказал Квятковский и вышел из палатки.
Через минуту взревел мотор «Рейдера».
— Минут через десять, — сказал Круль. — Десять минут мы продержимся.
Он снова ввел что-то в капельницу.
— Ты-то что беспокоишься? — спросил Иван.
— Я-то? Ты бы некрещеному ребенку воды бы дал? Или некрещеного вынес бы из огня? Напоминаю, что ты сам чуть не погиб, спасая даже не некрещеных — предавшихся спасая, чуть не погиб. Дальше объяснять?
Мовчан встал с табурета.
— Подниму своих, — сказал он. — Если твои приволокут отца Василия… А им придется его тащить, батюшка уже месяца три из церкви не выходит. Если потащат силой, то люди могут сорваться. А у них и ружья есть, и пулеметик я пару раз ночью слышал. Может быть жарко.
Капитан вышел.
— Думаешь, с чудом получится? — спросил Иван.
— Откуда я знаю? Я, брат, не теоретик. Так, нахватался из инструкций и лекций высокого начальства… Да и какая разница тебе? Спасет жизнь святой отец. Спасет — ладно, не спасет, так хоть о душе позаботится. Так ведь у вас? — спросил Круль и сам себе ответил: — Так.
Иван посмотрел на часы.
— Да не дергайся ты, расслабься. Ты этого парня никогда прежде не видел. Не увидишь никогда больше. Что изменится в твоей насыщенной жизни? Ответ — ничего не изменится. Если бы позавчера в баре погибли все туристы, ты бы долго переживал? Ты те четыре сотни часто вспоминаешь?
— Часто, — ответил Иван. — Снятся по ночам.
— Да? А на вид — спокойный, уравновешенный жеребец из Конюшни Соломона. Нельзя так комплексовать, Ваня. Поверь — нельзя.
— Лучше помолчи, — попросил Иван, Круль посмотрел на него и замолчал.
Сидел молча возле койки, время от времени проверяя пульс.
Иван хотел посмотреть на часы, но приказал себе не психовать. От того, что он будет пялиться на циферблат, машина не будет ехать скорее, а ребята не станут тащить батюшку волоком.
Тут уже ничего не ускоришь. Можно только сидеть и ждать. И надеяться, что священник успеет.
Снаружи палатки слышались голоса, кто-то ругался на чем свет стоит, завелся двигатель БТР, загремело, упав, ведро. Его кто-то пнул, снова послышалась ругань.
— Капитан не шутит, — сказал Круль. — Неужели и вправду готов стрелять в мирное население?
— Согласно инструкции и Акту Двенадцати, каждый человек, независимо от веры, имеет право на защиту своей жизни и имущества, — процитировал Иван. — И, соответственно, огрести тоже может каждый, что ваш, что наш. Потом могут возникнуть проблемы с отпущением грехов, но капитан, кажется, не совсем в том состоянии.
— Совсем не в том. То есть абсолютно. В таком состоянии так легко делать глупости. Сколько народу из ваших стало нашими в таком вот состоянии… Но чу, идут. Я бы даже сказал — бегут и ведут, — Круль встал. — Я, пожалуй, выйду. Пусть палатка проветрится от серы, на всякий случай.
Круль успел вовремя отойти в сторону, в палатку влетел отец Василий. Так, будто его кто-то толкнул. Или дал пинка.
— Курва пердолена, — сказал Анджей, входя следом.
— Не хотел? — спросил Иван.
— Абсолютно. Еле вытащили. Он попытался проклинать, но Юрасик показал автомат и посоветовал… — Анджей поставил на свободную кровать картонный ящик.
— Я ничего не буду делать! — заявил священник и скрестил руки на груди.
— Мне сказали, что вы совершали чудеса? — сказал Иван. — Или врали?
— Не врали, — капитан вошел в палатку и сел на табурет. — Не врали. Зачем всем врать? Всем врать незачем. Ведь вы спасли жизнь Магде и Питеру? Спасли ведь?
Священник не ответил.
— И Иржи вернули с того света. Его отец всех потом угощал на радостях. С чего ему врать?
— Я не знаю, с чего ему врать, — процедил сквозь зубы отец Василий. — Но, даже если он сказал правду, я это делал в храме, на освященной земле…
— Наложением рук, — напомнил капитан. — Не тяните, святой отец.
В палатке теперь пахло странной смесью лекарств, серы и ладана.
Квятковский подошел к пологу, откинул его наверх и закрепил. Потом подошел к окну в стенке напротив входа, поднял клапан и тоже закрепил.
Ветерок с моря ворвался в палатку и потащил запахи к выходу.
— У меня с собой ничего нет…
— Мы все взяли, — сказал Квятковский. — И на вашем месте я бы все делал быстрее. Люди слышали ваши крики…
— Так он еще и кричал? — удивился Иван. — С каких это пор священник отказывается прийти к постели умирающего? Пусть вы не можете спасти ему жизнь, но душу-то вы обязаны…
— Хорошо, — сказал священник. — Ладно. Я сделаю.
Ветер усилился, концы бинтов, свисающие с кровати, шевелились будто живые.
Странно, подумал Иван, глядя, как священник готовится к работе. Что-то сейчас происходит странное, что-то неправильное. Что-то мешает воспринять все происходящее, не дает признать его реальность.
На пороге появился Марко, замер, словно принюхиваясь.
— Что? — спросил Иван.
— Круль просил передать, чтобы поторопились. Или чтобы батюшка вышел и всех успокоил, сказал бы, что ничего страшного не случилось. Люди собираются, пока человек пятьдесят, но толпа растет. И сдается мне, что люди пришли не с пустыми руками.
— Батюшка, скорее, — попросил Иван. — Раненому совсем плохо.
Священник не ответил.
— И еще Круль просил передать… — Марко посмотрел на батюшку. — Просил принюхаться. На всякий случай. Поработать носом.
Стоп. Иван закрыл глаза. Точно. Вот это ему и мешало.
Ветер врывался в палатку, уносил запахи. Все еще пахло медикаментами, но запаха ладана уже не было. А запах серы… Запах серы все еще остался в палатке. А этого быть не могло. Если запах ладана принес с собой святой отец, а запах серы — Круль, то… Круль ушел раньше, сквозняк должен был вначале вынести именно запах серы. Одежда священника пропиталась ладаном, запах мог сохраниться, но не сохранился. Но остался запах серы, явственный и сильный.
Иван открыл глаза.
Марко стоял на входе и удивленно смотрел на святого отца. Квятковский смотрел на священника с ненавистью, а капитан смотрел на Ивана, словно ожидая пояснений.
— Не торопитесь, святой отец, — сказал Иван. — Не нужно.
Священник замер неподвижно, руки повисли вдоль тела.
— Чудо, значит? — спросил Иван. — Наложением рук?
Священник повернулся к нему, губы раздвинулись в презрительную усмешку.
— Вы все еще настаиваете на отпущении? — спросил отец Василий. — Или хотите чуда?
— Сволочь, — сказал Иван. — Ты три месяца…
— Три месяца, — кивнул священник. — Я спас три жизни. Этого мало?
Иван положил руку на кобуру, лицо священника чуть побледнело, но взгляд остался таким же твердым и вызывающим.
— Я очень долго мучился… Я хотел помогать людям, в этом назначение церкви — помогать людям. А мог только молиться… День за днем — молиться-молиться-молиться… Каждый день. Каждый час. Каждую минуту я мог молиться, но не получил ответа ни разу. Молчание Бога! Это называется Молчание Бога. Это загадка! Это великая загадка! Раньше, до встречи, все было понятно. Он молчит, чтобы проверить нас, дать нам возможность не знать, но верить. Верить. Для того и молчал Господь, — священник говорил спокойно и невыразительно, словно пересказывал заученный текст. — Но после Возвращения… Все и так знают, что Он есть, можно увидеть ангелов его или бесов, посетить ад, в конце концов… Почему Он молчит? Почему не приходит на помощь, когда больше не к кому обратиться? Я долго думал… Очень долго. И не мог ничего понять. К нам вернулся не жестокий Бог Ветхого Завета, легко заливающий огнем и серой целые города и обрекающий ради испытания Иова на муки, к нам вернулся не сердобольный Бог Нового Завета, воскрешающий мертвых, вознаграждающий веру, готовый к самопожертвованию. Не они вернулись, не один из них. К нам пришел равнодушный Бог. Холодный, рассудительный, отстраненный. Он даже не дал нам еще одного Завета. Он просто пришел, явился людям, сделал Землю плоской, а небеса твердыми. И все. Все!
За палаткой кричали. Уже явно не пятьдесят человек собрались толпой перед постом — сотни. Слышались крики детей, женские вопли. Бахнул выстрел.
Мовчан сорвался с табурета и вылетел из палатки.
Марко вышел следом. Потом Квятковский.
— Вы не хотите все объяснить толпе? — спросил Иван.
— Что? Что объяснить? Что три месяца назад я подписал договор? Что три месяца назад я перестал молиться впустую? Что теперь я могу спасать им жизни? Что лишил вечной жизни нескольких из них? Что маленькая Мария Францева, умершая сразу после крещения, попала не в рай, как надеялась улыбающаяся сквозь слезы мать, а в ад? Это им объяснить? Отцу Иржи сказать, какой ценой я вернул на этот свет его Иржика? Полагаете, что они успокоятся? Возбужденная толпа легко переходит с одного объекта на другой. Сейчас вы готовитесь защищаться от них, а тогда вам придется выбирать — отдать меня на растерзание или защищать меня от самосуда. Боюсь, что и в том и в другом случае выход будет один — стрелять. И в том и в другом случае их души, их бессмертные души пострадают, — на лице священника появилось новое выражение, на этот раз — злорадная улыбка. — И так и так — будет плохо. Будет плохо.
— Ничего, — сказал Круль, входя в палатку. — Прорвемся.
Круль схватил святого отца за руку, резко завернул ее за спину. Отец Василий вскрикнул.
— Прогуляемся, преступивший! — Круль двинулся к выходу, толкая перед собой бывшего священника.
— Оставь меня! — крикнул преступивший. — Не смей! Именем Дьявола был подписан договор, и ничего ты не можешь мне сделать.
— Могу. Именно — могу, — засмеялся Круль, выволакивая бывшего священника под солнце. — Нужно внимательно читать пункты, написанные мелким шрифтом. Пойдем, Ваня. Там могут понадобиться все.
Иван вышел следом.
Перед постом собрались почти все жители христианской части поселка. Женщины, дети, старики — все. Они кричали. Они требовали отпустить святого отца. Цепочка солдат перед толпой особо внушительной не выглядела. Да и солдаты, вооруженные, в касках и бронежилетах, не выглядели невозмутимыми воинами. В их глазах легко читались страх и неуверенность.
Они привыкли защищать этих людей. И были не готовы в них стрелять.
— Назад! — крикнул Мовчан в мегафон. — Приказываю отойти за разграничительную линию. В противном случае я буду вынужден применить силу.
В толпе засвистели, закричали. Бутылка ударилась о бронетранспортер и разлетелась на мелкие кусочки, сверкнувшие в солнечных лучах.
Вдруг люди увидели священника, которого чужак гнал перед собой, заломив ему руку. Толпа взревела.
Круль выпустил руку бывшего священника, обхватил его своей левой рукой сзади за шею, достал из кармана пистолет и приставил его к виску отца Василия.
— Дай мегафон! — сказал Круль капитану. — Раз-раз-раз… — произнес Круль в мегафон, держа его в левой руке. — Если через три секунды все не замолчат, то я разнесу батюшке голову. Одна секунда… Две секунды…
Люди замолчали. Передние ряды шикнули на задние, объяснили тем, кто не видел, что именно происходит сейчас на утоптанной площадке перед мешками с песком и шлагбаумом.
— Сначала — познакомимся, — прокричал Круль в мегафон. — Меня зовут Ярослав Круль, я Старший Администратор Центрального офиса Службы Спасения в Иерусалиме. Дьявола я трижды видел лично. Имел беседу.
В толпе вскрикнула женщина.
— Вижу, вы слышали о моей организации и знаете, что мы можем. Или думаете, что знаете.
Теперь уже и солдаты оглядывались на Круля, медленно, мелкими шажками двигались прочь от него, к толпе. Еще немного — и солдаты примкнут к этой самой толпе. Не потому, что хотят спасти священника, а потому, что видят личного посланца Дьявола.
— Приятно познакомиться, — сказал Круль и улыбнулся во все тридцать два зуба. — А сейчас уважаемая публика пусть обратит внимание на симпатичного господина слева от меня.
Иван оглянулся и сообразил, что это о нем сейчас говорит преступивший.
— Это не просто господин, это специальный агент Ордена Охранителей, командир рейдовой группы Ордена и Объединенной Инквизиции Иван Александров. Ваня, передай свое шикарное удостоверение уважаемым жителям Денницы. Передай, я сказал!
Иван достал удостоверение, отдал его ближайшему солдату, тот подошел к толпе, протянул документ людям.
— Вы умеете читать, — сказал Круль. — Читайте. Это — командир группы, а вот те парни с пулеметом и автоматами — его группа. Вы наверняка слышали, что именно могут делать эти симпатичные парни в случае необходимости. И как они относятся к преступившим и слугам Дьявола. Слышали?
— Слышали… — произнес кто-то в первом ряду жителей поселка.
— Вот, слышали… Значит, вы можете мне поверить — я, в случае необходимости, могу разнести башку вашему священнику. А они, в случае надобности, могут отправить на тот свет не только меня, но и многих из вас. Но только согрешивших и отошедших от Бога. Согласны со мной?
Теперь уже несколько голосов нестройно подтвердили, что да, согласны.
— Если мы прибыли вместе и вместе привели к вам вот этого человека, вы согласитесь, что мы имеем для этого некоторые основания?
Настроение толпы было сломлено. Иван с изумлением видел, как люди, готовые броситься на пулеметы, вдруг замерли, задумались, и не просто задумались, а задумались над словами предавшегося, одного из тех, кого они ненавидели годами.
Круль задавал вопросы и подсказывал ответы. И людям казалось, что это они сейчас настолько мудры и проницательны.
— Сволочь, — пробормотал Иван.
— Он жил с вами пять лет, был с вами в горе и радости… Был. Он хотел как лучше. Он хотел иметь возможность на самом деле помогать вам, а не просто сочувствовать и соболезновать. И он научился это делать. Вы знаете, что он творил чудеса… — Круль украдкой глянул на Ивана и подмигнул. — Никто не принес с собой Библию? Спросите там, у задних, — никто? Никто… Пушки, значит, принесли, палки, бутылки не поленились захватить, а книгу, значит, никто не взял. Придется по памяти. Евангелие от Матфея, глава двадцать четвертая, стих тоже двадцать четвертый…
Иван почувствовал, как дрожат руки. От страха? От слабости? Чушь, он не боялся и не чувствовал себя слабым.
Нелепость ситуации. Тысяча верующих стоят перед предавшимся, слушают, как он по памяти цитирует Святое Писание. Что может быть противоестественнее?
— Ибо восстанут лже-Христы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных. Все слышали? Ключевые слова «лжепророки», «чудеса» и «прельстить». Отметили для себя. Теперь от Марка, глава тринадцатая, стихи двадцать второй и двадцать третий. «Ибо восстанут лже-Христы и лжепророки и дадут знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных. Вы же берегитесь». Ключевые слова «лжепророки», «чудеса», «прельстить» и «если возможно». А кроме того, прямой призыв: «Вы же берегитесь». Вы, простите, не убереглись. Пришлось вмешаться Ордену Охранителей и — еще раз простите — Службе Спасения. Кто-то хочет возразить Святому Писанию? — спросил Круль, и люди отводили взгляды от его лица. — Тогда дайте правосудию свершиться, а сами расходитесь по домам. И не забудьте вернуть удостоверение господину специальному агенту. Всего хорошего, до новых встреч.
У Ивана горело лицо. Ивану было стыдно, нестерпимо стыдно за то, что не смог он сам найти нужных слов, позволил этому клоуну оскорблять строки из Святого Писания.
Люди между тем расходились. Молча и подавленно.
— Нет, — сказал с усмешкой Круль. — Потрясная все-таки книга. И на любой случай есть цитатка. Не зря меня гоняли по тексту первоисточников. Не зря…
Солдаты расходились по своим местам. На лицах застыло удивление и даже страх.
— На аудиторию я произвел неплохое впечатление. Я доволен. И мои преподаватели с инструкторами также были бы довольны. Теперь что нам осталось? — Круль отпустил отца Василия и посмотрел на Ивана. — Теперь нам осталось навести порядок и в Службе Спасения. Полагаю, я должен настоятельно просить тебя присоединиться ко мне в этом приключении. Этого придурка, если можно, заковать и стреножить, прикажи своим орлам. Их я не приглашаю на ту сторону, а тебя — с низким поклоном.
И Круль согнулся в шутовском поклоне.
Отец Василий плакал, солдаты все еще пытались прийти в себя, опера отошли в сторонку и дымили сигаретами, капитан стоял, запрокинув голову и сняв каску, и рассматривал что-то в небе.
А в медпалатке тихо умер рядовой Сергей Симонов. Без покаяния и отпущения.
