Глава 16
Питт потерял счет тому, сколько раз почти приходил в себя и пытался выбраться из темного тумана, только чтобы затронуть самый верх сознания и снова погрузиться в бездонную пропасть. В его сознании в калейдоскопическом беспорядке возникали люди, голоса и картины. Он пытался замедлить их появление, но безумные видения не уходили; а когда он открыл глаза, чтобы изгнать кошмары, то увидел кошмар наяву — звериные желтые глаза Дельфи.
— Доброе утро, мистер Питт, — сухо сказал Дельфи. Тон был вежливый, но в жестких чертах проступала ненависть. — Жаль, что вы ранены, но вы вряд ли можете кого-нибудь винить.
— Вы забыли повесить табличку «ВХОД ВОСПРЕЩЕН».
Голос Питта ему самому показался старческим.
— Недосмотр. Но ведь никто не приглашал вас в мощный поток, исходящий из газовой турбины.
— Газовой турбины?
— Да. — Казалось, Дельфи наслаждается нескрываемым недоумением Питта. — В моем святилище свыше четырех миль коридоров, и, как вы заметили, бывает очень холодно. Поэтому нам нужно отопление и подача электричества; все это обеспечивают турбины.
— Все удобства, — пробормотал Питт, стараясь, чтобы в голове прояснилось. — Вероятно, отсюда и туман на поверхности.
— Да, при вентиляции воздух, нагретый теплом турбинных установок, сталкивается с холодной водой, происходит конденсация. И пожалуйста: мгновенно возникает туманное облако.
Питт оттолкнулся и сел. Он попробовал посмотреть на свои наручные часы, но стрелки расплывались.
— Сколько времени я был без сознания?
— Вас обнаружили в спальне моей дочери ровно сорок минут назад.
Дельфи задумчиво смотрел на израненное тело Питта, не выказывая ни озабоченности, ни сочувствия.
— Есть у меня такая отвратительная привычка, — сказал Питт с улыбкой. — Всегда оказываюсь в женских спальнях в неудачное время.
Дельфи сохранил бесстрастие. Седовласый великан сидел на белом резном каменном диване, накрытом красным атласом, в то время как Питт, как он сам сухо констатировал, лежал на холодном гладком мраморном полу.
На мгновение забыв о Дельфи, он стал разглядывать обстановку, напоминавшую футуристическое оформление Всемирной выставки. Комната удобных пропорций, примерно двадцать пять квадратных футов, стены украшены живописью — подлинники творений маринистов; картины развешаны аккуратно, но небрежно. Радужное освещение давали закрепленные на потолке медные светильники.
У дальней стены широкий, обитый красной кожей стол из каштана, а на нем современный дорогой селектор. Но отличало эту комнату от любой другой огромное окно, выходящее в глубины моря. Окно в виде арки почти десять на восемь футов; сквозь толстый, прозрачный хрусталь Питт видел сад спиралевидных и грибовидных камней, озаренных подводным светом. Вдоль нижнего края окна скользнула восьмифутовая мурена, голодными глазами посмотрев на обитателей комнаты. Дельфи не обратил на нее внимания; его золотые глаза под полуприкрытыми веками все еще смотрели на Питта.
Взгляд Питта вернулся к Дельфи.
— Этим утром вы не очень разговорчивы. — Дельфи улыбнулся. — Может, вас тревожит судьба вашего друга?
— Друга? Не понимаю, о ком вы.
— Человека с израненными ногами. Вы бросили его в коридоре.
— В наши дни мусор повсюду.
— Глупо изображать незнание. Мои люди обнаружили ваш самолет.
— Еще одна дурная привычка. Всегда ставлю машину на парковке так, что она мешает другим.
Дельфи пропустил эту реплику.
— У вас есть ровно тридцать секунд, чтобы объяснить, что вы здесь делаете.
— Ладно, я все расскажу, — наобум начал Питт. — Я нанял чартерный рейс, чтобы лететь в Лас-Вегас, пошляться по казино, но мы заблудились. Клянусь. Вот все, что я знаю.
— Очень остроумно, — устало сказал Дельфи. — Скоро вы будете просить меня сжалиться.
— Меня всегда интересовало, выдержу ли я пытку.
— Не вы, Питт. Я и не подумал бы причинять вам хоть малейшее неудобство. Есть несколько гораздо более утонченных способов узнать правду. — Дельфи встал с дивана и нагнулся к селектору. — Приведите второго. — Он выпрямился и наградил Питта жестокой, безжизненной улыбкой. — Устраивайтесь поудобней. Обещаю, ждать недолго.
Питт неуклюже поднялся. Он должен был бы шататься от усталости и головокружения. Но в кровь начал поступать адреналин, и в голове прояснилось.
Питт бросил взгляд на часы. 4:10. Через пятьдесят минут морские пехотинцы захватят передатчик на Мауи. Через пятьдесят минут «Монитор» превратит морскую гору в щебень. Теперь мало шансов остаться в живых. Но жертва стоит того, мрачно подумал он, если Кроухейвен сумел запустить «Старбак». Питт закрыл глаза и попытался представить «Старбак», как он идет в глубине океана обратно в Перл-Харбор, но почему-то не сумел.
Кроухейвен не мог вспомнить, когда в последний раз видел столько крови. Палуба рулевой рубки была залита ею, а среди приборных панелей несколько мест были забрызганы так, что напоминали абстрактные картины Джексона Поллока.
Вначале все шло гладко. Чересчур гладко. Они беспрепятственно проникли в спасательный отсек, успели даже снять акваланги и немного передохнуть. Но когда передовая группа «котиков» проникла в рулевую рубку «Старбака», разверзся ад.
Для Кроухейвена следующие четыре минуты оказались самыми страшными в жизни. Четыре минуты громового огня из автоматов «морских котиков», четыре минуты стонов и криков, которые отражали и усиливали стены затопленной субмарины.
Люди Дельфи отстреливались из своих необычных бесшумных пистолетов и падали, только когда получали не меньше полдюжины пуль в грудь. Кроухейвен мельком удивился, как они это терпят, не сходят с ума. Три человека умерли на месте, четвертый — уже после сообщения Хантеру. Ничто не могло их спасти. Что касается его стороны, то один «котик» погиб: пуля попала ему в висок, а еще трое были серьезно ранены. Стискивая зубы от боли, они сохраняли спокойствие: знали, что Кроухейвен, Волшебник, поднимет эту большую стальную западню и быстрее самой быстрой пули обеспечит им самое совершенное медицинское обслуживание.
Но он уже на четырнадцать минут отставал от графика. И жалел, что сам загнал себя в угол, пообещав адмиралу Хантеру запустить «Старбак» до четырех часов. Все дело в присасывании: за те шесть месяцев, что корпус пролежал на дне, оно стало слишком сильным. Все балластные цистерны освобождены, но этого мало, чтобы вырвать корабль из хватки морского дна. Кроухейвен подумал, не ждет ли их участь первого экипажа «Старбака».
Подошел его заместитель, мрачный старший офицер из вольнонаемных.
— Больше нечего продувать, коммандер. Главные балластные цистерны пусты, опустошены все дизельные баки и баки с пресной водой. Лодка неподвижна.
Кроухейвен шлепнул по столу с картами, словно наказывал непослушного ребенка.
— Нет, клянусь богом, она сдвинется с места, даже если мне придется вырвать все ее внутренности.
— Он бешеным взглядом посмотрел на старшего офицера. — Полный назад!
Тот выпучил глаза.
— Сэр?
— Я приказал полный назад, черт побери!
— Прошу прощения, коммандер, но так мы выведем из строя винты. Сейчас они наполовину зарылись в песок. Весьма вероятно, что мы срежем вал.
— Не все ли равно, как умирать? — ледяным тоном ответил Кроухейвен. — Мы вытолкнем эту заразу отсюда, как мула из болота. Хватит споров! Полный назад на пять секунд, а потом на пять секунд полный вперед. И продолжайте в том же духе, пока мы ее не превратим в металлолом или пока она не вырвется.
Офицер пожал плечами, признавая поражение, и ушел в машинное отделение.
Через полминуты после пуска турбин пришел первый тревожный доклад.
— Коммандер, говорит машинное отделение -- раздался в громкоговорителе голос офицера. — Она больше не выдержит. Мы уже согнули лопасти винтов, проворачивая их в песке. Сбили баланс, они вибрируют, как бешеные.
— Продолжайте! — рявкнул в микрофон Кроухейвен. Ему не нужно было докладывать: он слышал, как сотрясается палуба под ногами, когда гигантские винты ударяют о дно.
Кроухейвен подошел к рыжеволосому и веснушчатому молодому человеку, который стоял у панелей управления, напряженно всматриваясь в освещенные шкалы приборов. Лицо молодого человека побледнело, он что-то шептал про себя; Кроухейвен догадался, что он молится. Он положил руку технику на плечо и сказал:
— Когда в следующий раз дадим полный назад, выбрасывайте все торпедные аппараты.
— Думаете, это поможет, сэр? — умоляюще спросил тот.
— Немного, но я готов хвататься за любую соломинку.
Снова послышался голос офицера из машинного отделения.
— Левый винт сорван, коммандер. Переломан у основания. Сорвал при этом два подшипника.
— Продолжайте процедуру, — ответил Кроухейвен.
— Но, сэр. — В голосе офицера звучало отчаяние. — Что, если и правый винт сорвет? Как мы доберемся до дома, даже если поднимемся на поверхность?
— Будем грести, — коротко ответил Кроухейвен. — Повторяю: продолжайте процедуру!
Если срежет оба винта, так тому и быть. Но пока правый винт держится. И если есть хоть малейший шанс спасти «Старбак» и экипаж, они не сдадутся. Боже, подумал Кроухейвен, как могло так много пойти прахом в самую последнюю минуту?
Лейтенант морской пехоты США Роберт М. Бакмейстер, выпуская автоматную очередь в сторону бетонного бункера, думал о том же. Самые тщательно продуманные планы мышей и людей, подумал он. Операция казалась простой. Захватить передатчик, говорилось в приказе. Группа флотских по-прежнему скрывается в тропической растительности, дожидаясь возможности воспользоваться оборудованием и послать кодированный сигнал непонятного Бакмейстеру содержания. Лейтенантам-морпехам редко сообщают закрытую информацию. То, что тебя могут убить, — в порядке вещей, и ты не должен знать, чего ради.
Старое армейское сооружение на северо-западном конце Мауи казалось мирным и брошенным, но, как только взвод лейтенанта начал пересекать периметр, они столкнулись с таким количеством сигнального и предупреждающего оборудования, каким не окружено и хранилище золота в Форт-Ноксе. Провода под напряжением, лучи света, приводящие в действие сирены, от которых лопаются барабанные перепонки, яркие прожекторы, заливающие все сооружение ослепительным обнажающим светом. Ни о чем подобном нас не предупреждали, с горечью подумал лейтенант. Плохо разработали операцию — не дали подробных сведений о возможных препятствиях. Пусть он всего лишь лейтенант, но он лично выскажет все, что думает, тем командирам, по чьей вине так вышло.
Из окон, из дверей, с крыши — из всех точек здания, которое только что казалось совершенно пустым, защитники открыли сильный автоматный огонь, сразу остановив отряд Бакмейстера. Морские пехотинцы ответили, и их огонь оказался смертельным: вокруг отверстий, похожих на входы в бункер, начали нагромождаться тела. В самый разгар боя могучий, с седыми висками сержант пробрался по тени, избегая прожекторных лучей, и бросился на землю рядом с Бакмейстером.
— Я забрал у мертвеца автомат! — крикнул он, перекрывая грохот выстрелов. — Это русский Калашников.
— Русский? — недоверчиво переспросил Бакмейстер.
— Да, сэр. — Сержант показал Бакмейстеру автомат. — Новейшее оружие в арсенале советской армии. Не понимаю, как он попал к тем парням.
— Это оставьте разведке.
Бакмейстер снова посмотрел на здание, в котором прятали передатчик: в темноте огонь только усилился.
— Капрал Данциг и его взвод застряли у подпорной стенки. — Сержант дал несколько коротких очередей, чтобы отвлечь внимание обороняющихся. — Отдал бы всю свою пенсию за девяностомиллиметровую противотанковую пушку! — выкрикивал он между очередями.
— Мы должны были захватить противника врасплох, помните? Нам сказали, что тяжелое вооружение не понадобится.
Неожиданно прогремел грандиозный взрыв; поднялось гигантское облако пыли, и везде градом посыпались куски бетона. От сотрясения Бакмейстер ахнул, потом медленно встал и посмотрел на обломки здания с передатчиком.
— Радист! — закричал он. — Где радист, черт побери?
Из темноты выбежал морской пехотинец с черным лицом, в зеленом камуфляжном комбинезоне.
— Здесь, лейтенант.
Лейтенант Бакмейстер взял протянутый микрофон, боясь того, что предстоит сказать.
— Папаша... Папаша. Говорит Безумный Торгаш.
— Папаша слушает, Безумный Торгаш. Говорите. Прием.
Голос звучал так, словно шел со дна колодца.
— Банда кварталом ниже взорвалась прямо у нас перед носом. Повторяю, взорвалась прямо у нас перед носом. Сегодня у нас нет времени на ночные новости.
— Папаша понял, Безумный Торгаш. Он шлет свои сожаления. Конец передачи.
Бакмейстер уложил микрофон в гнездо. Он кипел от ярости, и ему было все равно, если об этом узнают все вплоть до Пентагона. Что-то этой ночью пошло наперекосяк. Дело не пахло, а зловеще разило керосином. И когда вокруг начали собираться его люди, он подумал, что никогда не узнает, кто же сегодня победил.
