– Слушай, как там Миронов? – спрашивала меня Певунья при встрече в Доме актера. – Развелся или не развелся?

«Как там Миронов?» – она спрашивала всегда и у всех. Но теперь ее это особенно волновало – у нее родилась дочка, но отношения с отцом ребенка не сложились, и она воспитывала малютку одна.

У Андрея началась новая жизнь на улице Танеевых у родителей. Музыкальная система, динамики занимали почти всю комнату. Это создавало неудобства для Марии Владимировны, тем более она была раздражена ситуацией – коту под хвост такую квартиру на Герцена! Она стоила стольких трудов и денег!

– Обобрали! Я говорила, что тебя ограбят!

Каждый вечер она сидела в прихожей, где стояли книги, и судорожно ждала сына. Менакер устал от жизни, плохо себя чувствовал и уже не мог соответствовать ей, конфликтеру, во взрывных ситуациях А вот Андрей – воспламеняющийся и заводной… Он приходил домой очень поздно – спектакль, потом гости, потом еще гости, и уже с порога начиналось:

– Я тут с ума схожу! Я не знаю, что мне думать! Где ты шляешься, сволочь?!

Андрей тут же поддавался на провокацию, тоже начинал кричать:

– Мне уже не пять лет! Не надо меня все время ждать и проверять! Я не ребенок! У меня такой ритм жизни! Хватит! Мне надоело!

– Ах, тебе надоело?! – кипела Мария Владимировна в этом животворящем для нее конфликте.

Он находился в отчаянии. Из огня да в полымя! Вернуться назад на Герцена – лучше в петлю. Жить с матерью – они не могли ужиться, они очень похожи – невмоготу!

А я? Я опять ускользала. Я разрывалась пополам. Одна моя часть рвалась к нему, а другая – от него. «Я не справлюсь с этим образом жизни, с матерью, а она будет всегда кружить вокруг нас на метле, и я его возненавижу в первые два месяца. „Рудольф Валентино“, кинолюбовник, театральный кумир! А дома – тиран, узурпатор и психопат. Он опять меня закабалит, и я буду сидеть при нем как собака Баскервилей „Таня, не наступай на одни и те же грабли! – шептал мне инстинкт самосохранения. – Сиди тихо. Жизнь сама все поставит на свои места“. И она поставила!

Однажды вечером с улыбкой и песней в квартиру на улице Танеевых впорхнула Певунья. Как заблестели глаза у Марии Владимировны! Она сразу налила рябиновой, они крепко выпили, и Певунья увезла к себе домой артиста Миронова. «И с ним была плутовка такова». Она была на вершине счастья – наконец-то ее охота увенчалась успехом. Ему некуда деваться! И ее ненасытное тщеславие было удовлетворено. Она форсировала получение двухкомнатной квартиры, а пока они вдвоем, как родители, решили заняться концертной деятельностью. В психиатрии это называется принудительное повторение – повторение судьбы родителей. В декабре они уже уехали в Ленинград на первый совместный концерт.

Андрей мечтал о нормальной семье, ему показалось, что вот наконец-то все может получиться. Певунья – хваткая, деловая, хозяйственная. И главное – увлечь себя на поставленную задачу, а задача – сделать дом, семью, место, куда бы он мог спокойно приходить и чувствовать себя хозяином.

Они как одержимые играли концерты, а я писала рассказы, очерки… Вызвала Шармёра, прочитала ему рассказ, он послушал и сказал:

– Иди на Цветной бульвар в «Литературную газету», на пятый этаж. К Веселовскому. Он – главный редактор шестнадцатой полосы. Отдай ему это, напечатает. Будет приставать.

Так я и сделала – пошла на Цветной бульвар, поднялась на пятый этаж к Веселовскому – это был лесной рыжий человек. Приставал, но рассказ напечатал. 25 июня 1975 года состоялась моя литературная премьера. «Бедная Лиза» назывался мой рассказ на шестнадцатой полосе «Литературной газеты». Так по-разному мы с Андреем отметили новые повороты жизни – он растрачивал свой блистательный Божий дар, трепал его в концертах, зарабатывая деньги, а я сконцентрировалась на даре литературном и выскочила из артисток в писательницы.

На репетиции зеленоглазая Зина в зрительном зале размахивала газетой и провозглашала:

– Рассказ Егоровой в «Литературной газете»! Напечатан рассказ Егоровой! В газете! Кто бы мог подумать!

Привожу этот рассказ, который наделал тогда столько шуму.

– Лиза, вы… вы, Лизочка, прелесть, – говорил я, сидя за столом многолюдного ресторана.

Модная Лиза, экстравагантная, красные ноготки на тонких пальцах, черное платье и красный длинный шарф. Ресницы касались лба. Глаза, огромные, изумленные, смотрели на меня с надеждой.

– Лиза, вы горящая головешка, нечаянно брошенная в мою жизнь! Это какое-то наваждение, какая-то страсть!..

Она тихо промолвила:

– Под силой страсти мы подразумеваем такую страсть, предмет которой так необходим для нашего счастья, что без обладания им жизнь кажется невыносимой. Гельвеций.

И глядя в мои остановившиеся глаза, добавила:

– Французский философ восемнадцатого века, эпоха Просвещения…

И засунула себе в рот ветку петрушки.

Я быстро наполнил наши бокалы шампанским и постарался перевести разговор в другое русло:

– Вы любите живопись, Лизочка? Вчера я был на выставке «Шедевры европейской…»

– Да, конечно, – перебила она. – Учиться можно только на шедеврах. Настоящий шедевр можно узнать по такому бесспорному признаку: в нем ничего нельзя изменить. Поль Валери.

Я нежно коснулся ее руки:

– Лиза, руки-то какие холодные! Замерзли? Нет? Наверное, сердце горячее? – спросил я, заглядывая ей в глаза.

– Схоластическое восприятие мира, – холодно отпарировала она. – Сердце? Наши сердца – высохшие ячейки. А любовь, друг мой, это зодчий вселенной.

Акции мои падали. Я мучительно напрягал свою память, припоминая, что читал в последнее время. Я хотел вспомнить хоть какого-нибудь писателя, но ничего кроме «Солнечный круг, небо вокруг» в голове не вертелось.

– Солнечный круг, небо вокруг, – сказал я. Она зловеще-снисходительно улыбнулась:

– Лозунг Горация. Отважься быть разумным!

«Золотые слова», – подумал я и стал нервно шарить по карманам, ища спасительную сигарету. А она сидела, глядя на меня своими неподвижными глазами, и выклевывала с тарелки длинными тонкими пальцами то морковку, то горошек, отщипывала маленькие кусочки теплого калача.

Я закурил. «Сейчас или никогда! Дерзай!» – сказал я себе.

– Так вот, посмотрите в окно, Лизочка, как прекрасен этот мир… Посмотри… посмотри… Я хочу… Я хочу… чтобы, так сказать, день начинался и кончался тобой. Одиночество – страшная штука…

– Все талантливые люди одиноки.

Добрый человеческий голос неожиданно появившейся официантки вывел меня из оцепенения:

– Бифштексики можно подавать? Прожаренные или с кровью?

– С кровью, – сказала Лизонька.

Я испуганно посмотрел на нее и заказал себе коньяк. Сочувственно мне улыбаясь и очищая с ноготка оторвавшийся кусочек лака, она нежно пропела:

– Ах, вы эдакий эпикуреец! – Я пил рюмку за рюмкой. Постепенно стекались люди. Они шумели, разговаривали, смеялись!!! Я видел, как смотрели мужчины на мою спутницу. В голове стучало. Передо мной были уже две… три… четыре Лизы, и все они наперебой говорили потухшими голосами классиков.

– Напрасно вы мешаете коньяк с шампанским. Надо выбрать что-то одно, – как будто издалека звучал ее голос. – Умение различать необходимо для обладания наслаждением.

– Кто?! – угрожающе спросил я.

– Эпикур, Эпикур. Я неоэпикурейка, только не путайте меня с язычницей.

Теперь я уже понимал, что положение мое безнадежно.

Она, таинственно заглатывая орешки, вызывающе посмотрела на меня и, звякнув браслетиком, ехидно произнесла:

– Ум – это звучащая лишь в унисон струна. Лабрюйер.

– Чтобы день начинался и кончался тобой! – с отчаянием прорвалось у меня наружу. Затравленная память моя восстала, и я стал кричать:

– «Ум хорошо, а два – лучше!», «За твоим языком не поспеешь босиком!», «Знает и ворона, что нужна оборона!», «Сердце с перцем, душа с чесноком!»

– Вы просто пьяны, – жалобно начала она, оглядываясь по сторонам.

– Пьяный проспится, а дурак никогда! – кричал я в экстазе.

И в тот момент, когда она сложила губки, чтобы оскорбить меня пронзительной цитатой, я поднял рюмку коньяка и с наслаждением прочитал свои первые стихи:

Тут она взвизгнула, бросив на меня полный слез уничтожающий взгляд. Это был ее собственный голос, прекрасный и неповторимый. Я стоял, раскачиваясь, как матрос на палубе, с рюмкой в руке. И когда она была уже у дверей, не обращая внимания на посетителей, я крикнул:

– Завтра в пять позвоню! Лиза! Лизонька! Голос природы, которому мы внимаем, самый прекрасный голос в мире!

– Монтескье! – услышал я сзади. Передо мной стояла официантка, подавая счет.