Мы проговорили в библиотеке несколько часов кряду. Сперва я боялся, что Голос непрестанной болтовней и воплями не позволит нам – но я ошибался.

Библиотека, одна из нескольких библиотек этого трехчастного дома, оказалась милой и славной: никакого новаторства, сплошной проверенный временем европейский стиль, неизменно греющий мое сердце. Все стены до самого потолка заставлены книгами. Знаменитые названия – тут тебе и великие романы с пьесами, и классическая история, и гении современной прозы. И расписной потолок – произведение искусства, изукрашенные карнизы, великолепный центральный узор, средних размеров люстра с хрустальными подвесками, разбрасывающими по комнате теплые блики. Фрески итальянской работы чуть поблекли со временем, потемнели от легкого налета дыма и сажи, но мне так нравилось, куда больше вульгарной яркости новодела.

В углу, как водится, стоял письменный стол. Компьютеры с плоскими экранами, все такое. И, конечно, неизбежные огромные кожаные кресла, расставленные перед старинным камином из серого мрамора. Две склоненные фигуры в греческом стиле – нагие атлеты с горой мускулов – поддерживали каминную полку. А зеркало – как же без зеркала! От каминной полки до потолка: широченное и высоченное, в золотой рамке с массой розочек по самому верху. Примерно такие же комнаты и камины я и сам всегда заказывал.

Камин был газовый, но все равно прекрасный. В жизни не видел настолько мастерски выполненных фарфоровых поленьев.

Мы с Виктором разговаривали там несколько часов и никак не могли наговориться. А потом к нам присоединилась Роуз: мы не звали ее, но она просто не могла оставаться в стороне, так ей хотелось посвятить это время нам.

Сначала мне приходилось сильно напрягаться, чтобы расслышать Виктора за воплями Голоса. Но за считаные минуты Голосу не то наскучили эти забавы, не то он попросту истощил запас ругательств и оскорблений, так что он перешел на сонное бормотание, которое было легко пропускать мимо ушей. А может, он и сам нас заслушался: ведь он никуда не пропал, все время оставался внутри меня.

Виктор рассказывал мне свою жизнь, но я никак не мог уместить это все у себя в голове. Ребенок, вскормленный кровопийцами, с младенчества знающий, что его отец – я. Ребенок, человеческий ребенок, выращенный на записях рок-концертов и песен, в которых я рассказывал историю нашего племени. Виктор знал все мои песни наизусть. Когда ему было десять, его мать причастилась Крови. Ему мучительно было наблюдать ее преображение, хотя он и пытался скрыть свои чувства и от нее, и от Фарида с Сетом. Но разве скроешь хоть что-нибудь от родителей, способных читать мысли? А они и были его родителями – все трое. Теперь он приобрел четвертого. Он сказал – это дар судьбы. Он всегда знал, что ему суждено тоже причаститься Крови, что каждый год приближает его к тому, чтобы снова стать ближе к своей матери, Сету и Фариду.

Я лишь согласно кивал. Больше всего на свете мне сейчас хотелось молчать и слушать. Виктор рассказывал прямо и бесхитростно, однако манерами речи напоминал человека куда старше, чем был на самом деле. Он ведь почти никогда не общался с обычными детьми, да и со смертными в целом – мать и Фарид сами воспитывали и учили его. Когда Виктору исполнилось двенадцать, Сет начал давать ему уроки истории и искусствоведения. Затем последовало несколько мучительных лет в Оксфорде – он поступил туда рано, как ребенок-вундеркинд, и безуспешно старался там слиться с толпой других смертных, полюбить и понять их, узнать их поближе.

– Я никогда не боялся ни единого вампира, – объяснил он, – пока этот самый Рошаманд не вломился к нам через стенку. Ну, то есть я и с ним знал, что он меня не убьет, во всяком случае, сразу – как и Бенедикт. Тот вообще добрый, как Сет с Фаридом.

Голос молчал. Я остро чувствовал, что он вбирает каждое слово Виктора.

– Когда я поджег в ванной полотенца и подсунул их под дверь, Бенедикт сразу же ко мне примчался. Простейшая уловка. Он от испуга совсем голову потерял, он ведь и вообще умом не блещет. Я с самого детства понял, что бессмертные вовсе не всегда очень уж умны, ловки или талантливы. Они развивают свои дарования в течение многих веков. Бенедикт, он очень доверчивый. До Фарида или моей матери ему далеко. С другой стороны, потому-то он и опасен, очень опасен. Он живет по указке Рошаманда. Запирая меня в ванной, он без умолку твердил, что, мол, тут мне будет удобно, меня никто не обидит, уж Рош-то об этом позаботится. Рош совсем не злой. Рош меня очень скоро освободит. Рош, Рош и Рош, всю дорогу.

Виктор встряхнул головой и пожал плечами.

– Поджечь эти полотенца было проще простого. А дому ничего не грозило. Я сам же все и потушил – струей из душа. А Бенедикт стоял рядом и ломал руки. Извинялся передо мной, умолял смириться, заверял, что Рошаманду я нужен только для переговоров, что все уладится и я еще до рассвета буду с тобой.

– Что ж, тут он оказался прав, – усмехнулся я. – А что Мекаре? Что произошло, когда она поднялась наверх?

– Я думал – Бенедикт прямо там и помрет, на месте. Если бы бессмертные могли умирать от инфаркта, он бы уже давно был мертв. Дверь вдруг распахнулась, и она как опустится на лестничную площадку, совсем рядом. Глаза ее были устремлены на него – и к нему она и двинулась, жутковатой такой разболтанной походочкой. Даже страшно смотреть. Но потом вдруг заметила меня – и уставилась во все глаза. Прошла мимо Бенедикта в ванную, он еле отпрыгнуть в сторону успел. А она подошла прямо ко мне. Опять же, я никогда не боялся вампиров, никогда, а она ведь лишь немногим старше Сета. Меня больше всего поразило, какая у нее кожа белая, белая и сияющая. Ну конечно, я все знаю о ней, я сразу понял, кто она.

Он покачал головой, мысленно снова переживая тот удивительный миг. Я пытался расшифровать выражение его лица. Не униженность, не смирение, о нет, скорее – чистота сердца, принимающего все происходящее и не зацикливающегося на себе. Даже в ранней юности я не был и вполовину так добродетелен и чист душой, как он.

– Я почтительно приветствовал ее, как сделал бы и при любых иных обстоятельствах, – продолжал он тем временем. – Потом она дотронулась до меня, но очень бережно. Руки у нее были холоднее льда, но касание легкое-легкое. Она поцеловала меня. Вот тут-то он как рванет прочь. Сперва она даже не прореагировала, точно не заметила. По-моему, она принимала меня за тебя и даже не задавалась вопросом, как это возможно. Она смотрела на меня с таким выражением, точно хорошо меня знает – но потом вдруг оглянулась, обнаружила, что он сбежал, развернулась и двинулась прочь.

Я подождал немного – выждал, пока она спустится по лестнице и выйдет за дверь. А потом бросился на поиски телефона. Хотел позвонить Фариду или Сету. Рошаманд ведь забрал у меня мой телефон, вот я и думал, он, наверное, где-то тут, в доме. Но найти не смог. А обычного телефона в доме не было. Наверное, я бы мог попытаться связаться с Бенджи по компьютеру Бенедикта, но тогда мне это в голову не пришло, очень уж хотелось скорее убраться оттуда. Я боялся, вдруг Бенедикт снова вернется. Или Мекаре. Не знал, что делать. Так что просто выскочил на дорогу и пошел к воротам. Не успел до них добраться, как появился Сет.

Я кивнул. Примерно так я себе все и представлял. Да уж, Бенедикт для такого дела был наихудшим помощником. Но ни он, ни Рошаманд не были дурными от природы. Таков уж великий закон природы: самые заурядные посредственности и искренне желающие добра бездарности способны легко и крайне эффективно погубить того, кто во много раз превосходит их величием души.

Но умерило ли это соображение мой гнев? Настроило ли на снисходительный лад? Нет и нет! Маарет умерла постыдной смертью – и я буквально клокотал от ярости: с тех самых пор, как увидел пожарище в Амазонии и обгорелые останки. Великая Маарет! Однако пока мне приходилось подавлять обуревавшие меня чувства.

Настала короткая пауза. Голос не преминул напомнить мне, чтобы я наслаждался этим коротким тет-а-тетом с моим ненаглядным сыночком, больше случая, мол, уже не представится. Однако угроза прозвучала неубедительно, как-то жалко и вполсилы.

Виктор начал расспрашивать меня, что происходило тут – и едва он заговорил, Голос примолк.

Не очень-то хотелось сознаваться ему, что я тут сделал, но куда деваться – Роуз все видела, так что пришлось рассказать.

– Мы, вампиры, как бы давно ни жили на свете, отчасти остаемся людьми, – промолвил я. – А мало кто из простых смертных способен, не дрогнув, глядеть, как отрубают руку или ногу. Это был лучший способ парализовать его, в один-два удара полностью изменить расклад сил. Честно говоря, я сильно подозреваю, что большинство вампиров не способны сделать такое на холодную голову, не в боевом угаре, там-то мы все – мясники, отчаянно рубящиеся за жизнь. Иначе ситуация стала бы патовой. Конечно, риск был, но мне пришлось на него пойти. Сумей Рош сбежать…

– Я все понимаю, – заверил Виктор.

Он был всецело согласен со мной и не хотел играть никакой роли в затеянной Голосом игре.

Я знал, что Голос внимательно слушает нас. Не могу сказать, откуда я это знал, но знал твердо – и чувствовал, насколько он поглощен нашей беседой.

Мы с Виктором проговорили еще долго. Он рассказывал мне, как учился в Оксфорде, а потом в Италии – и как полюбил Роуз.

Они очень, очень подходили друг другу, Роуз и Виктор. Роуз расцвела, стала настоящей красавицей, и дело не только в изящном сложении и сочетании черных волос и голубых глаз. Печать тайны на прелестном лице поднимала ее от уровня обычной красоты в совершенно иные сферы, полные соблазна. Однако в ней чувствовалась уязвимость, поразившая Виктора до глубины души. Роуз была травмирована, надломлена, и Виктору не хватало жизненного опыта, чтобы постичь то, что она пережила. Возможно, от этого его еще сильнее тянуло к ней, неудержимо хотелось всегда быть с ней рядом, оберегать ее, стать с ней единым целым.

Я лишь диву давался, что именно ей суждено было стать той смертной, которую он полюбит. Он, мой единственный сын! Я пытался оградить ее от меня самого и моих тайн. Но все тщетно. Мне следовало с самого начала осознать, что ничего не выйдет. Последние два года я из самых лучших побуждений держался в стороне от нее, думая, что лучше ей справляться с трудностями этого мира самой, без моей помощи. И что же? Она едва не погибла – однако в результате оказалась в объятиях моего сына. Я знал, как и почему так получилось – но все равно не переставал поражаться.

И еще я знал, чего хочет Виктор теперь. Знал, чего хочет Роуз. Эти Ромео с Джульеттой, полные жизни и огня, мечтали о смерти, уверенные, что в смерти родятся заново.

Роуз сидела, притулившись к Виктору, в большом кожаном кресле. Он нежно обнимал ее. Лицо девушки побледнело от усталости, казалось, она вот-вот лишится чувств. Ей явно требовался отдых.

Но мне надо было еще кое-что им сказать. К чему тянуть?

Я поднялся и потянулся. Голос словно бы безмолвно поторапливал меня, но чепуху не молол. Подойдя к каминной полке, я положил на нее руки и уставился на пляшущее газовое пламя.

До рассвета оставалось уже недолго.

Приличия ради я попытался представить, какой может стать жизнь этой парочки, если мы откажем им в Темном Даре. Но тут и думать было нечего. Совершенно нечего. Как бы я смог жить дальше с таким решением на совести? Да и им бы наверняка не хватило бы ни душевных, ни умственных сил оправиться после такого отказа.

И все же я был просто обязан все взвесить и хорошенько обдумать. Вот и взвесил. Я знал, как страдает Роуз, как винит себя за все обрушившиеся на нее несчастья – хотя ее вины в том не было никакой. Знал, как страстно они с Виктором любят друг друга. Эта связь будет придавать обоим сил еще много веков – а ведь теперь мне надлежало думать обо всем нашем племени по-новому. Хватит считать, будто мы прокляты – мы никогда не были прокляты! Довольно самоугрызений и отвращения к себе. Довольно бесцельно барахтаться в океане вины, безысходности и тщетной борьбы со своей природой! Теперь я должен видеть нас так, как нас видят два этих юных создания – живым и восхитительным народом, к которому они мечтают присоединиться.

Словом, пора мне всерьез пересмотреть свои взгляды на собственную мою природу, природу, что я разделяю со всеми Бессмертными.

Я повернулся к Роуз и Виктору.

Роуз встрепенулась. Оба они глядели на меня без отчаяния, но с тихим доверчивым смирением.

– Что ж, ладно, – произнес я. – Если вы желаете принять Темный Дар, быть по сему. Я не против. Нет. Я лишь попрошу, чтобы тот, кто даст его вам, был искусен в этом мастерстве. Если Мариус согласится, то выбор мой падет на него – он непревзойден в этом деле и передает кровь своим отпрыскам много раз, снова и снова, добиваясь тем самым почти совершенства.

В ту же секунду, едва стоило Роуз и Виктору в потрясенной тишине осознать все значение моих слов, с ними обоими произошла невыразимая перемена. Я видел, что у Виктора рвется с языка множество вопросов, но по лицу Роуз разлилось выражение безмолвного достоинства – впервые за все это время. Она снова стала прежней Роуз: Роуз, знающей, что такое счастье, а не дрожащей измученной малюткой, поддержкой которой последние несколько месяцев служит лишь хрупкая и отчаянная вера.

– Мариус подходит и по другим причинам, – продолжил я. – Ему две тысячи лет, и он очень силен. Конечно, найдутся и те, кто гораздо сильнее его, но их кровь обрела почти чудовищное могущество, а его лучше постигать со временем. Поверьте мне, я знаю, о чем говорю, ведь я пил Кровь Великой Матери и обрел гораздо больше силы, чем стоило бы. – Я помолчал. – Да, пусть это будет Мариус. А старшие могут поделиться с вами кровью потом, таким образом вы получите толику их силы, что будет великим даром уже само по себе.

Эти мои соображения, похоже, глубоко впечатлили Виктора. Я видел, как трудно было ему возразить мне.

– Но, отец, всю свою жизнь я любил Фарида, а Фарид создан сыном Акаши.

– Да, Виктор, – согласился я. – Это правда, но когда Фарид получил кровь Сета, ему было уже сорок пять лет. Ты же еще совсем мальчик, а Роуз юная девушка. Примите же мой совет, хоть я и не настаиваю на нем. Если хотите, можно отложить решение на завтра, и тогда уже в любой момент совершить сам обряд.

Виктор поднялся на ноги. Роуз встала рядом с ним – прямая, уверенная.

– Спасибо, отец!

– Рассвет уже совсем скоро. Вы должны укрыться в подвале.

– Но зачем? Зачем нам теперь прятаться в подвале? – Виктору эта идея пришлась явно не по вкусу.

– Так безопасней всего. Вы же не знаете, что там еще мог натворить Голос.

– Что правда, то правда, – Голос у меня в голове зашелся визгливым смехом.

– Он вполне мог поработить еще каких-нибудь вампиров и заставить их отправить за вами смертных, – сказал я. – Поэтому я хочу, чтобы вы до рассвета отсиживались в укрытии. В этом доме огромный штат охранников-смертных, что очень хорошо, но лучше перестраховаться. Пожалуйста, сделайте, как я прошу. Я же тем временем останусь тут, в этой комнате, тут уже все устроено. Мы очень скоро снова увидимся.

На прощание я прижал обоих к груди в долгом объятии, и они ушли.

Дверь запиралась на обычный кованый ключик и на большой медный засов. Я запер оба.

Ждал, Голос снова возьмется за свое. Но вокруг стояла тишина, слышался лишь тихий, убаюкивающий шелест язычков газового пламени на искусственных поленьях. Эти огни, язычки пламени подчинялись собственному ритму, вели собственный причудливый танец. Когда я выключил свет, помещение погрузилось в приятный полумрак.

Я готовился выдержать натиск Голоса.

Постепенно меня начало одолевать привычное и неизбежное оцепенение. Над Манхэттеном поднималось солнце. Я сбросил ботинки, вытянулся на длинной ковровой кушетке, опустил голову на груду пухлых крошечных подушечек и закрыл глаза.

Перед мысленным взором у меня вспыхнула та же картинка: близнецы. Я словно бы очутился рядом с ними на этой зеленой полянке в лучах теплого солнца. Я слышал жужжание насекомых, роящихся над полями и в зеленой тени дерев. Близнецы улыбались мне, говорили со мной, и казалось – мы говорим так всегда.

А потом раздался плач Голоса.

– Но как мне называть тебя? – спросил я. – Как твое настоящее имя?

И он со слезами ответил мне:

– Так, как она всегда меня называла. Она знала. Меня зовут Амель!