Вот уже две ночи Рош торчал в роскошном отеле в Манаусе и, просыпаясь, видел крохотный амазонский городок, а вокруг – бесконечные просторы джунглей. Он был в бешенстве. Он послал за Бенедиктом, и тот явился: как всегда взлохмаченный и измученный после одинокого путешествия по бескрайним милям неведомых небес – и донельзя взволнованный перспективой спать в этом многоэтажном отеле, где всей защиты от солнца и любопытных людских глаз – лишь кладовка.

Сам городок и его окрестности представляли прекрасные охотничьи угодья для вампира, но вот и все, что Рош мог бы сказать о них хорошего. Он уже начинал отчаиваться, удастся ли ему проникнуть в убежище Маарет, Хаймана и Мекаре, однако и бросить свою затею не мог.

Каждую ночь Голос призывал его проявить силу, открыто напасть на крепость близнецов, пробить путь внутрь. Но Рош осторожничал. Он знал: ему не одолеть совместную мощь Хаймана и Маарет. И не доверял Голосу, утверждавшему, что они ни за что не атакуют его, что он застанет их врасплох и сам удивится, как беззащитны они против его боевых дарований и его воли.

– Ты должен освободить меня из этого существа, – ныл Голос. – Освободить меня от этой Несвятой Троицы, что держит меня тут в заточении, слепого, неподвижного, неспособного исполнить свое предназначение. А ведь у меня есть предназначение, оно у меня с самого начала было. Ты хоть представляешь, сколько мучений я претерпел, чтобы научиться хотя бы проявлять себя, подавать голос, разговаривать? Ты моя единственная надежда, Рошаманд. Ты во Крови уже пять тысяч лет, верно? Ты сильнее их, потому что умеешь пользоваться своими дарами, а они избегают этого.

Рош уже даже и не пытался нормально дискутировать с Голосом – тот был большой интриган, но при этом бесхитростен, точно дитя.

Рош опасался Маарет. Собственно, он всегда ее боялся. Кто из всех Пьющих Кровь превосходит ее могуществом? Она на тысячу лет старше его, но этим дело не ограничивается. Ведь ее создали одной из первых, ее духовные ресурсы стали легендой.

Не будь дети Первого Поколения и Крови Царицы глухи к телепатическим сигналам друг друга, вся эта драма уже давным-давно подошла бы к концу. Услышь только Маарет, как Голос разговаривает с Рошамандом, с ним было бы уже покончено. Даже сейчас Роша терзал страх, уж не окажется ли это разнесчастное сырое тропическое захолустье последним пунктом его долгого и длинного странствия.

Однако стоило только ему впасть в уныние, Голос возникал снова – нашептывал, подлизывался, льстил и подстрекал. «Я сделаю тебя королем всего вампирского племени! Посмотри только, что я тебе предлагаю! Неужели ты не понимаешь, зачем так нужен мне? Оказавшись в твоем теле, я смогу добровольно выйти на солнце, ведь ты для этого достаточно силен – и тогда молодые вампиры по всему миру будут испепелены на месте. Но тебя – и меня в тебе – этот золотой свет лишь ласково поцелует. О, я помню, о да, я помню тот благословенный покой, ту силу, что наполнили меня, когда Акашу и Энкила выставили на солнце. Они стали бронзово-золотыми – но и только, зато по всему миру сгорело множество детей. Ко мне вернулась прежняя сильная кровь! Я снова стал самим собой – всполохом чуда! Пойми, мы ведь повторим это, ты и я: я войду в тебя, и ты отважно выйдешь на солнце. И ты любишь меня! Кто еще меня любит?

– Да любить-то люблю, не вопрос, – мрачно отозвался Рош. – Но не настолько, чтобы погибнуть при попытке принять тебя в себя. А если ты в меня войдешь, то будешь чувствовать все то же, что и я?

– Ну да! Разве не понимаешь? Сейчас я погребен в теле, которое ничего не чувствует, ничего не желает – и никогда не пьет! Не пьет живительную человеческую кровь!

– Если я выхожу на солнце, то теряю сознание от невыносимой боли. И даже очнувшись, еще много месяцев она терзает меня. Я делаю это лишь ради того, чтобы походить на смертных. Хочешь познать такую боль?

– Она ничто по сравнению с болью, что терзает меня сейчас! – заявил Голос. – Ты же сам знаешь, что, очнувшись, лишь сделаешься чуть золотистей, зато многие другие умрут, умрут, умрут! И мы станем сильнее, чем прежде! Ну как ты не понимаешь? О да, я испытаю все то же, что и ты. Но когда ты обретешь Священный Источник, и ты будешь чувствовать то, что чувствую я!

И Голос продолжал в том же духе.

– Разве я хоть когда-нибудь обещал египетской царице поддерживать целый легион вампиров? Она спятила? И Первое Поколение разве тоже поголовно не спятило? Они прекрасно знали, чтó я и кто – и тем не менее продолжали растягивать мое тело и мое могущество за все мыслимые пределы! Из алчности они давали Кровь всякому, кто готов бы восстать против Акаши. А она! Завела себе стражу Крови Царицы, как будто самое главное – это армия побольше! Я был все равно что смертный, истекающий кровью из рук, ног, всех частей тела. Не мог ни думать, ни грезить, ни познавать…

Рош слушал вполуха. «Ты тоже будешь чувствовать то, что чувствую я».

Он стоял перед окном, глядя на ночной Манаус. В голове у него пылали разнообразные возможности.

– А чего еще ты захочешь от меня помимо того, чтобы я лег спать на солнце и тем самым испепелил вампирское отребье?

Отребье? О нет, сгорят не только они, но и многие иные молодые вампиры. Лестат, его драгоценный Луи, знаменитый и злобный деспот Арман и, разумеется, маленький гений Бенджамин Махмуд.

Все их поколение будет испепелено на месте. Сгорят даже вампиры, прожившие тысячу лет, может, и целых две. Так уже случалось раньше, Рошаманд знал – это не легенды. После того как полоумный жрец вытащил Царя и Царицу в египетскую пустыню, Рош обгорел до цвета красного дерева и много месяцев жестоко страдал от боли. Хватило бы этому жрецу сил оставить Божественную Чету на солнце на три дня, он бы умер. Да и сам жрец тоже. И кто бы тогда спас Акашу или Энкила? И на том все и закончилось бы. Сиврейн, Небамун и бесчисленные другие вампиры наверняка испытали то же самое. На немногих, кто выжил и стал сильнее, приходилось множество тех, кто погиб от невыносимой боли. Рош помнил. О да, еще как помнил.

Но никто не знал доподлинно, сколько веков надо прожить вампиром, чтобы пережить подобное испытание. Ну, может, великие целители Фарид и Сет знали. Может, они провели исследования и расчеты, основанные на массовых опросах вампиров, проанализировали «Вампирские хроники». Может, они разработали эту модель. И способны переливать кровь от древних вампиров юным при помощи своих блестящих пластиковых мешков и сверкающих трубок. Возможно, у них в подвалах имеются запасы древней крови, взятой из вен великого Сета.

– О да, они умны, очень умны, – вмешался голос, отвечая на бессвязные мысли Роша и начисто игнорируя его предыдущий вопрос. – Но они не любят меня. Они предатели! Болтают себе о «вампирском племени», как Бенджи Махмуд – как будто я к племени не принадлежу! – Он взревел от муки. – Как будто я, Амель, не принадлежу к вампирскому племени!

– Так ты не хочешь попасться к ним в руки, – заметил Рош.

– Нет, никогда! Ни за что! – Теперь Голос звучал панически. – Подумай, что они могут со мной сделать! Представляешь?

– И что, например? – полюбопытствовал Рош.

– Поместить меня в резервуар с Кровью, моей Кровью – Кровью, которую я сам и создал! – поместить в резервуар, где я буду слеп, глух и нем, навеки заперт в еще худшей тьме, нежели та, где я томлюсь сейчас.

– Чепуха! Все равно тогда кому-то придется поддерживать этот резервуар, питать и насыщать его. Нет, слишком опасно, на такое они не пойдут. Ты теперь уже не отдельное существо, это даже я знаю. Ты вплетен в мозг Мекаре, соединен с ее сердцем, что качает кровь в мозг. Попробуй они устроить такую систему, кто-нибудь должен был бы поддерживать ее жизнеобеспечение – а скорее всего, даже не в одиночку. Такого с тобой уж точно никогда не случится!

Голос явно смягчился. Перешел на шепот.

– Мне надо притихнуть ненадолго, но ты приходи ко мне. Она идет. Она затравлена и в отчаянии. Мечтает о том, чтобы броситься вместе с Мекаре в огненное озеро! Оплакивает утраченных отпрысков. Она сама прогнала всех, кто ее любит.

Рошаманд покачал головой и пробормотал что-то отрицательное.

– Ну послушай! – взмолился Голос. – Одно слово ободрения от какой-нибудь другой такой же отчаявшейся души – и она возьмет Мекаре и отправится прямиком к этому вулкану Пакайя. Ты знаешь, где это?

– Пакайя? – прошептал Рош. – Да, знаю.

– Что ж, там-то наша история и закончится в пламени – если ты не придешь! Говорю тебе, возможно, уже сегодня же ночью!

– Но ты ведь не можешь читать ее мысли? Ты заперт в теле ее создателя. Ты не в состоянии…

– Болван, я вовсе не читаю ее мысли разумом Мекаре, – возразил Голос. – Я украдкой проникаю в ее собственный разум – ровно так же, как проникаю в твой! Она не может оградиться от меня! Но попробуй я только заговорить с ней – о, как я бы ее напугал! Я бы толкнул ее за край!

Пакайя, действующий вулкан в Гватемале. Рош судорожно ловил ртом воздух. Его трясло.

– Приходи же, – настаивал Голос. – Хайман сейчас где-то на севере: я послал его туда убивать других. Он превратился в сущую развалину. В отличие от тебя, он с самого начала не был создан для вечности. Сам его вид приводит Маарет в отчаяние. Он – сломанное орудие. Приходи же ко мне, приходи прямо сейчас. Знаешь, что такое мачете? Они тут повсюду валяются. Мачете. Ты умеешь ими пользоваться? Освободи меня из этого тела! А не освободишь, я пропою эту песню кому-нибудь другому!

Он исчез. Рош чувствовал, что Голоса с ним больше нет.

Куда же Голос отправился? Снова натравливать отчаявшихся и перепуганных юнцов друг на друга? Или искушать Небамуна, где бы тот сейчас ни находился? Или даже Сиврейн?

А что случится, если Священный Источник попадет в кого-нибудь из них? Или если сразу предположить самое худшее, если импульсивный Лестат де Лионкур как-то завладеет им, поселит его в своем юном теле? Опасная мысль!

А Пакайя… Что, если Маарет уже взяла сестру-близнеца, взмыла с ней в воздух и устремилась к этому огненному аду? О, какие муки постигнут вампиров – всех до единого! – когда необоримый жар и пламя будут сжигать носительницу Священного Источника!

Бенедикт заснул на кровати рядом. Босой, в свежепостиранных джинсах и белой рубашке с расстегнутым воротником и манжетами.

Он раскинулся во сне так беззащитно и доверчиво, что Рошаманд растрогался. Из всех знакомых ему вампиров, даже созданных им самим, лишь у Бенедикта лицо и тело в полной мере правдиво отображали его душу, сколько бы времени ни прошло с преображения. Да, он знал, что такое – любовь.

Неудивительно, что именно Бенедикт принес Рошу «Вампирские хроники» и настоял, чтобы тот их прочел. Неудивительно, что Бенедикт так упивался страданиями Луи де Пон дю Лака и мятежом Лестата. «Они понимают, – твердил он Рошу. – Мы не можем жить без любви. И не важно, как мы стары, сильны и какими богатствами владеем. Без любви мы не можем существовать. Это невозможно. И они это знают – несмотря на всю свою молодость».

Рош тихонько присел рядом с ним, коснулся его спины. Мягкая, чистая ткань хлопчатобумажной рубашки льнула к гладкой коже. Шея и завитки каштановых волос напоминали на ощупь шелк. Рош наклонился и поцеловал юношу в щеку.

– Проснись, Ганимед. Ты нужен твоему создателю.

Он провел рукой по бедрам Бенедикта, по тонким сильным ногам, стальным мускулам, обтянутым накрахмаленными джинсами. Мог ли хоть кто-нибудь из вампиров похвастаться более совершенным телом? Ну, разве что Алессандра, еще до тех пор, как по собственной воле превратилась в старую каргу – кривую, уродливую, кривляющуюся и безумную, оборванное чудовище Детей Сатаны. Но тогда Бенедикт по праву должен занять второе место!

Юноша проснулся и, вздрогнув, слепо уставился прямо перед собой.

– Голос, – пробормотал он, уткнувшись в подушку. – Голос велел прийти, да?

– И мы придем. Но ты должен держаться в двадцати шагах позади меня. Приблизишься, когда я позову.

– Что такое двадцать шагов против таких монстров?

Рош встал и рывком поднял Бенедикта на ноги.

– Хорошо, тогда пятьдесят. Держись так, чтобы тебя не видели, но достаточно близко, чтобы услышать малейшую мою команду и немедля прийти.

Сколько раз Рош натаскивал Бенедикта, объяснял, как пользоваться Огненным Даром, как вызывать его и швырять в любого вампира, который только попробует обратить этот дар против него, как отразить натиск более древнего противника, как со всей мощью нанести ответный удар по силе, которая, мнится, многократно превосходит твою собственную? Сколько раз показывал, как разум позволяет совершать немыслимые вещи – открывать двери, срывать их с петель, разбивать в щепки?

– Никто не знает полной меры чужих способностей и сил, – бесчисленное количество раз повторял он. – Нападение можно пережить, лишь если давать отпор! Сражайся и беги! Слышишь?

Но Бенедикт по природе не был воином. За краткий срок смертной жизни он успел побывать лишь набожным школяром. Лишь чувственные искушения окружающего мира побудили его презреть христианского бога. Он был создан для монастырских библиотек и королевских дворов. Его влекли роскошно иллюстрированные рукописи и книги, музыка флейт, барабанов и лютней, сливающиеся с мелодией голоса певцов – и любовь мужчин и женщин на шелковых простынях или же в благоуханных садах.

Не воин, нет, совсем не воин. Против своего христианского бога он лишь потому и согрешил, что не видел зла в любовной страсти. И необузданные желания всегда приносили ему легкое, гармоничное и приятное удовлетворение.

По телу Роша пробежал глубокий холодок. Не ошибся ли он, приведя сюда Бенедикта? Но разве не был тот несравненно уязвимее за много миль отсюда, пусть даже в склепе? Голос хитер и запросто способен сыграть с ним какую-нибудь злую шутку.

Что ж, нет времени обсуждать планы – особенно теперь, когда Маарет возвращается в свою твердыню. Сверхъестественно чуткий слух поможет ей расслышать то, что она не в состоянии уловить при помощи телепатии.

– Обувайся, уходим.

Наконец они стояли у окна, точно две черные тени. Ни один смертный взгляд не заметил, как они взмыли в небеса.

Несколько секунд спустя они уже бесшумно опускались в джунгли, окружавшие штаб-квартиру Маарет.

– Ага, явился. Не очень-то ты спешил, – бесстрашно приветствовал Роша Голос, снова возникая у него в голове. – Она здесь. Как приходит, оставляет за собой ворота открытыми. Поторопись, пока она не нажала свои волшебные электрические кнопки и не заперла меня снова в этой темнице!

Рош беззвучно шагнул за проволочное ограждение и зашагал к освещенной арке входа.

– Мачете. Видишь? – спросил Голос. – Там, у стенки. Острые-преострые.

Роша так и подмывало прикрикнуть на Голос, чтобы тот заткнулся, пока окончательно не свел его с ума. Но он сдержался, стиснув зубы и чуть приподняв подбородок.

Да, он видел на скамье, среди горшков с орхидеями, длинное мачете с деревянной ручкой. Лезвие поблескивало в лучах света, хоть и было перемазано грязью.

– Она грезит о Пакайе, – сообщил Голос. – Так и видит кипящее жерло. Видит, как белые столбы дыма вздымаются к небесам, как потоки безжалостной лавы растекаются вниз по склонами. Она надеется, в этаком пекле не выживет никто – ни она, ни ее сестра…

Ох, если б только этого Голос заткнулся наконец!

– А я не смею даже попробовать отговорить ее, ибо как раз меня-то она и страшится больше всего в мире!

Взяв мачете и глядя, как с лезвия падают пласты засохшей глины, Рош вдруг заметил краем глаза какой-то темный силуэт слева от себя.

Он медленно повернулся. Прямо на него смотрела одна из близнецов. Но которая?

Он окаменел на месте, сжимая в руке мачете. Синие глаза взирали на него с дремотным безразличием, льющийся в двери свет скользил по гладкому бесстрастному лицу.

– Это Мекаре, – зашептал Голос. – Моя ходячая тюрьма. Пошевеливайся! Веди себя так, точно знаешь, куда идешь. А ты знаешь, куда?

Слуха Роша коснулся тихий надрывный плач, доносящийся из ярко освещенной комнаты где-то за аркой входа.

Рош двинулся вперед по мягкой тропке, что есть сил сжимая в правой руке мачете, лаская пальцами грубую деревянную рукоять. Крепкая, тяжелая рукоять. Чудовищное лезвие – фута два, не меньше. Могучий тесак. В ноздри Рошу бил запах стали, засохшей глины и сырой земли вокруг.

Он переступил порог.

Маарет сидела в темно-коричневом плетеном кресле, уронив голову на руки. Босая, одетая в простое хлопчатобумажное темно-розовое платье с длинными рукавами. С белоснежных пальцев и лица падали нежные капли кровавых слез, длинные медно-рыжие волосы струились по спине.

Она тихо плакала.

– Хайман, – с болью простонала она и медленно, устало выпрямилась в кресле и повернулась навстречу к вошедшему.

Увидев в дверном проеме Роша, она вздрогнула.

Она не знала, кто он. Не помнила его имени – после стольких лет, стольких долгих лет.

– Убей ее! – велел Голос. – Избавься от нее.

– Бенедикт! – окликнул Рош громко и отчетливо и тут же услышал, как его спутник вбегает в сад.

– Что тебе надо от меня? – спросила стоящая перед ним женщина. Две полоски – ручейки крови у нее на щеках – напоминали нарисованные слезы на фарфоровом личике французского клоуна. Глаза ее были обведены кровью, брови сверкали золотом.

– О, так оно привело тебя сюда, да? – спросила Маарет, одним стремительным движением поднимаясь. Отброшенное кресло упало на пол.

Их разделяло не более пяти футов.

Бенедикт за спиной у Роша застыл на месте. Рош слышал его дыхание.

– Не разговаривай с ней! – завопил Голос у него в голове. – Не верь ничему, что она скажет!

– По какому праву ты тут? – властно осведомилась Маарет на древнем наречии.

Лицо Роша оставалось бесстрастной маской. Он не подал и виду, что понимает ее.

Выражение Маарет изменилось: лицо сморщилось, губы скривились. Волна силы ударила Роша прямо в грудь.

Рош отразил удар, послал его обратно. Маарет зашаталась и рухнула назад, через поваленное кресло, но снова нанесла могучий удар, пытаясь вышибить Роша за дверь, прогнать прочь.

– Бенедикт! – позвал он и со всех сил ударил ее Огненным Даром, а сам прыгнул следом, прямо к ней, занося над головой мачете.

Маарет закричала. Завизжала, точно объятая паникой беспомощная селянка, и обеими руками схватилась за грудь – но тут же ответила ему Огненным Даром. Роша пронзила невыносимая боль – такая же боль, какая терзала сейчас его противницу. Все тело пылало огнем и болью.

Но он не обращал внимания на боль. Он отказывался терпеть поражение, отказывался впадать в панику.

Он слышал, как отчаянно кричит Бенедикт, левой рукой поддерживая Роша и стараясь отбросить Маарет. Жуткий боевой крик – точно такой же крик рвался с губ самого Роша.

Снова призвав все силы, он нацелил новый удар ей прямо в сердце – и в тот же миг опустил мачете. Уродливое лезвие впилось в шею Маарет.

Из горла ее вырвался душераздирающий вопль. Изо рта фонтаном хлынула кровь.

– Хайман! – вскричала Маарет. На губах у нее пузырилась кровь. – Мекаре! – Она разразилась вереницей имен – имен всех, кого она знала и любила.

– Я умираю! – надрывно выла она. – Меня убили!

Голова у нее запрокинулась, шея судорожно дергалась, руки слепо шарили в воздухе, пытаясь поддержать голову, кровь хлестала по рукам, заливая платье, забрызгивая Роша.

Крепко сжав мачете обеими руками, он снова со всех сил рубанул им по шее Мекаре. На этот раз голова отлетела прочь и, описав дугу в воздухе, рухнула на сырой земляной пол.

Обезглавленное тело осело на землю, отчаянно вскинуло руки и завалилось на грудь. Скрюченные пальцы царапали землю, впивались в нее, скребли ногтями.

Голова лежала, глядя куда-то вбок, кровь медленно вытекала из обрубка шеи. Кто знает, какие молитвы, просьбы, отчаянные заклятия все еще исторгала она?

– Смотри, смотри, тело! – пронзительно закричал Бенедикт, молотя кулаками по спине Роша. – Она ползет! Ползет к голове!

Рванувшись вперед, Рош наступил тяжелым ботинком на безголовое туловище, вбивая его обратно в грязь, и, перекинув мачете в левую руку, ухватил истекающую кровью голову за медные волосы.

Глаза Маарет уставились прямо на него. Рот кривился, с дрожащих губ срывался невнятный шепот.

Мачете выпало из руки Рошаманда. Пятясь, спихнув с пути Бенедикта, едва не споткнувшись о корчащееся на полу тело, он добрался до стены и принялся со всего размаха бить о него эту никак не умирающую голову. Бить снова и снова.

Но череп оставался цел.

Внезапно он выронил проклятущую голову на пол – и сам рухнул на четвереньки рядом. В поле зрения, прямо перед ним, вдруг оказался ботинок Бенедикта. Сверкнуло, опускаясь мачете. Оно вонзилось в сияющую медь волос, прорезало кожу, прорубило череп. Снова брызнула во все стороны кровь – алая, искрящаяся.

Голова Маарет вспыхнула пламенем. Бенедикт поджег ее. Вся голова была охвачена ярким огнем. Рош скорчился на коленях немым свидетелем – беспомощным, таким бесполезным свидетелем – глядя, как голова обугливается и пылает, как пряди волос взвиваются струями шипящего дыма и искр.

Да, Огненный Дар. Рош наконец сумел собраться и, тоже призвав волну испепеляющего жара, обрушил ее на голову. И вот та покатилась прочь, черная, искореженная, точно голова пластиковой куклы на горящей помойке. Глаза на секунду вспыхнули белым, но потом почернели. Остался лишь комок угля – ни лица, ни губ. Мертвый, бесформенный уголь.

Рош с трудом поднялся на ноги.

Безголовое тело застыло. Но Бенедикт уже испепелял и его – все еще текущая кровь и вся безжизненная фигура в целом были объяты пламенем. Хлопчатобумажное платье пылало, как факел.

Рош в панике озирался по сторонам. Споткнулся, чуть не упал назад. Где вторая?

Вокруг ничего не шевелилось. Из сада не долетало ни звука.

Огонь трещал, взвивался языками дыма и пламени. Бенедикт силился отдышаться. Из груди его вырывались тревожные музыкальные вздохи. Рука лежала на плече Роша.

Тот смотрел на черное месиво, недавно еще бывшее головой Маарет – головой колдуньи, что много лет назад явилась в Египет вместе с духом Амелем, вселившимся в Великую Мать. Головой колдуньи, что прожила шесть тысяч лет, ни разу даже не уйдя под землю и не впав в спячку – великой колдуньи и вампирши, никогда не воевавшей ни с кем, кроме Царицы, что вырвала ей глаза и обрекла ее на смерть.

И вот ее не стало. А убил ее он, Рош! Он, Рош, и Бенедикт, действовавший по его наущению.

Роша охватила скорбь – столь глубокая и всеобъемлющая, что ему показалось, он умрет, не вынесет этой тяжести. Казалось, само дыхание омертвело у него в груди, в горле. Казалось, он сейчас задохнется.

Рош запустил руку в волосы, изо всех сил выдирая, терзая их, пока наконец боль не проникла к нему в мозг.

Шатаясь, он двинулся к выходу.

Там, в каких-то десяти шагах от него, стояла вторая сестра – такая, какой он видел ее: одинокая фигурка в длинном платье, обводящая сонным, расплывчатым взглядом все вокруг – траву, деревья, листву, лесную живность, копошащуюся на высоких ветвях, сияющую высоко в небе луну.

– Ну же, давай! – загремел Голос. – Поступи с ней так же, как ты поступил с ее сестрой. Выскреби у нее мозг, съешь его! Давай же!

Голос почти визжал.

Бенедикт стоял рядом с Рошем, тесно прильнув к нему.

Рош увидел, что в правой руке юноши все еще зажато мачете. Но не потянулся за ним. Скорбь свивалась внутри кольцами, завязывалась в узлы, скручивалась, точно веревка, туго обвязанная вокруг сердца. Он не мог говорить. Не мог думать.

Я поступил плохо. Невыразимо плохо.

– Говорю же тебе, действуй! Давай! – В Голосе уже сквозило отчаяние. – Прими меня в себя! Ты же знаешь, как это делается! Знаешь, как это было проделано с Акашей. Ну же! Расправься с ней так же, как с первой! Быстрей! Я должен освободиться из этой темницы. Ты совсем спятил? Действуй!

– Нет, – сказал Рош.

– Ты предаешь меня? Теперь? Ты посмеешь? Выполняй, что я говорю!

– Я не могу сделать этого в одиночку, – ответил Рош, только сейчас замечая, что судорожно дрожит всем телом и что руки и лицо его покрыты потом и кровью. Сердце неистово колотилось, подступая к самому горлу.

Голос разразился чередой проклятий и воплей.

Немая колдунья стояла на прежнем месте. А потом вдали прокричала какая-то птица. Мекаре чуть склонила голову влево, к Рошу, словно этот крик вывел ее из оцепенения и она пыталась выискать птицу взглядом – где-то наверху, снаружи, за проволочной сеткой, что ограждала сад.

Медленно повернувшись, она побрела прочь сквозь редкие заросли папоротника и молодых пальмовых деревьев, неторопливо и мерно шлепая босыми подошвами по земле. От нее доносилось тихое гудение. И она шла прочь, все дальше от Роша.

Голос уже рыдал, стенал, плакал.

– Говорю же тебе, я не могу сделать это без посторонней помощи, – сказал ему Рош. – Мне нужна помощь. Помощь того вампирского доктора. Понимаешь? А что, если когда она начнет умирать, я тоже начну? Что, если не смогу повторить то, что она сделала с Акашей? Один я не справлюсь.

Голос хныкал и всхлипывал – казалось, он сломлен, разбит, потерпел горькое поражение.

– Ты трус, – прошептал он. – Разнесчастный трус.

Рош кое-как добрался до кресла и сел, наклонившись вперед, обхватив окровавленными руками грудь. Я сотворил невыразимое зло. Как мне жить после содеянного?

– Что нам теперь делать? – панически спросил Бенедикт.

– Рош! – взмолился Бенедикт.

Рош посмотрел на юношу, стараясь сосредоточиться и подумать.

– Не знаю, – произнес он.

– Хайман идет сюда, – убито сообщил Голос. – Ты позволишь ему убить себя, даже не сопротивляясь?

Но Хайман появился лишь через час.

Рош с Бенедиктом похоронили останки Маарет. А потом засели в засаде, по обе стороны от двери, оба вооруженные позаимствованными из сада мачете.

Хайман вернулся усталым и беспокойным, вымотанным и очень печальным. Он вошел в комнату, точно рабочий, до того измученный дневными трудами, что не в силах даже добраться до кресла и отдохнуть. Несколько долгих секунд он стоял, свесив руки по бокам и дыша размеренно и тяжело.

А потом заметил на полу темные пятна крови. Заметил пепел и сажу.

Заметил, как обожжена земля в том месте, где было наспех сожжено тело.

Он судорожно вздернул голову и начал разворачиваться к двери – но у него не было ни малейшего шанса.

Два мачете одновременно опустились на его мощную шею и почти мгновенно отсекли ему голову.

Хайман даже слова сказать не успел. Голова его рухнула на пол, тараща широкие от удивления черные глаза. Рош поднял ее и, держа обеими руками, как чашу, припал губами к обрубку шеи. Хотя зрение у него затуманилось, а в глазах и ушах бешено колотилось сердце, он все же видел, как умирает обезглавленное тело, пока он высасывает из мозга остатки крови – могучей, густой крови, тягучей и лакомой древней крови.

Ни за что в мире он не стал бы пить кровь Маарет. Ни за что! Сама мысль казалась гнусной и неестественной. Да, собственно, у него ее и не возникало, этой мысли. Однако теперь думал лишь одно: это такой же воин, каким был я, предводитель армий Первого Поколения, сражавшийся с армией Крови Царицы, и вот он в моих руках, Хайман, побежденный вражеский вождь. И Рош пил и пил кровь врага, и образы бурным потоком стекались к нему, портал меж Первым Поколением и Кровью Царицы разверзся. А следом хлынули образы из того времени, когда Хайман был юн и полон сил, когда он был еще простым смертным. Нет! Рош выронил голову. Этих видений он не хотел. Не хотел знать Хаймана. Не хотел всех этих образов у себя в голове.

Тело и голову он сжег.

В саду снаружи бил фонтан, прекрасный фонтан в греческом стиле. Когда все было закончено, а тело предано земле, Рош вымыл в этом фонтане руки и лицо, прополоскал рот и сплюнул воду на землю.

Бенедикт последовал его примеру.

– И что станешь делать теперь? – спросил Голос. – Тварь, в которой я заточен, скоро отправится искать убежища от солнца, ибо только это и знает. Вот и весь опыт, накопленный ею за тысячелетия, вот и вся ее мудрость.

Голос расхохотался. Он хохотал и хохотал, точно смертный на грани безумия. Заливался пронзительным, неудержимым смехом. Смеялся и все никак не мог остановиться.

Джунгли вокруг уже просыпались. В воздухе повеяло утром. Все вампиры земли знают, каким становится воздух в преддверии утра, когда начинают петь птицы, а солнце готово уже выглянуть из-за горизонта.

Медленно, точно гигантская рептилия, пройдя через сад, Мекаре скользнула в комнату, прошла по грязному полу и скрылась во внутренних помещениях.

Рош ни за что не остался бы тут. Ни под каким видом! Больше всего на свете ему сейчас хотелось уйти отсюда. Здесь ему уже начинало становиться дурно.

– Сегодня мы проведем день в отеле, – сказал Рош. – И там решим, что делать, как заставить Фарида помочь нам.

– Ну, тут я могу тебе слегка подсобить, мой робкий союзник, – горько произнес Голос, наконец уставший смеяться. Рош никогда еще не слышал в нем столько муки. – Надоумлю тебя, как добиться от Фарида сотрудничества. Знай я только, что ты такой разнесчастный трус, такой мямля, я бы тебе уже давно рассказал! Запомни два имени: Роуз и Виктор. Может, ради одной Роуз Фарид тебя слушаться и не станет. Но ради Виктора он сделает что угодно – равно как и вся элита вашего племени, вся благословенная элита, собравшаяся нынче под крышей «Врат Троицы» в Нью-Йорке.

И он снова расхохотался – дико, неудержимо, смехом, в котором было больше боли, чем Рош когда-либо был в состоянии представить себе.

– И Лестат, я уверен, тоже выполнит любое твое приказание. О да! Ах ты, трус этакий! Ты заставишь их сотрудничать из любви к Виктору!

Он все смеялся.

– Этот Виктор – сын Лестата, сын его плоти и крови, сын его генов, его человечий детеныш. Захвати его сынка – и победа в твоих руках, а заодно – и в моих. Захвати этого мальчишку, укради его – слышишь? И мы вместе отпразднуем победу. А едва я вселюсь в тебя, они уже сами не посмеют тебе перечить. Мы с тобой вместе будем править ими всеми.