– Знаю, знаю, – согласился Арман. – Но ты сам так древен и могуч. Почему ты хочешь, чтобы Лестат стал вождем?

Он разговаривал с Грегори Даффом Коллинсуортом. Они сидели в длинном салоне особняка «Врата Троицы» в Верхнем Ист-сайде: на застекленной веранде, соединявшей все три дома на манер галерей в старинных южных поместьях. Стеклянная стена позади отворялась в подсвеченный, волшебный сад, где среди буйства ночных цветов высились гибкие молодые дубки. Рай в самом центре Нью-Йорка – если Грегори вообще видел когда-нибудь рай.

– Пожелай я сам, по выражению Бенджи, возглавить наш народ, то сделал бы это уже давным-давно, – отозвался Грегори. – Я бы объявился открыто и во всеуслышание назвал свое имя. Но у меня никогда не возникало ни малейшего желания. Послушай, за последние два тысячелетия я сильно переменился. Я даже вел подробные хроники этих перемен. Однако в каком-то смысле, причем очень реальном, я – все тот же юноша, что некогда делил с царицей Акашей постель, ожидая, что его в любую секунду убьют ради спокойствия ревнивого царя Энкила. Да, впоследствии я командовал воинами Царской Крови, но под ее властью, под ее жестокой рукой. Нет, со временем жажда действия во мне приугасла, и я не могу бросить роскошную возможность изучать происходящее и самому взять в руки бразды правления.

– А Лестат, думаешь, захочет их взять? – спросил Арман.

Все это даже слегка пугало Грегори: это мальчишеское лицо напротив, почти ангельское, херувимское лицо с теплыми карими глазами и ореолом мягких каштановых кудрей. Пугало, что это мальчишеское лицо принадлежит бессмертному пяти сотен лет от роду, которому уже дважды доводилось вести за собой других, быть их вождем, а все благодаря некой жесткой, безжалостной внутренней силе, которую никак нельзя было заподозрить по его внешности.

– Я уверен, что он захочет и сможет это сделать, – сказал Грегори. – Он единственный вампир, которого, так или иначе, знает весь мир Бессмертных. Других таких нет. Кто не читал его книги, тот видел его фильмы – или слышал песни. Его знают: его лицо, его голос, его обаяние, благодаря которому всем кажется, будто они знакомы с ним лично. И когда нынешняя ужасная ситуация с Голосом останется в прошлом, он возглавит народ. Должен возглавить. Бенджамин с самого начала был прав. С какой стати нам оставаться разрозненным племенем, лишенным вождя, если мы можем столь многого достичь, установив некую иерархию и объединив наши ресурсы?

Арман покачал головой.

Они расположились за столом из белого мрамора в двух белых китайских чиппендейловских креслах. Узкую застекленную комнату украшали хрупкие белые лилии и изысканные глицинии. Грегори, как всегда, явился на встречу в безупречном костюме-тройке. Волосы у него были острижены очень коротко. Арман же, этот длиннокудрый ангел, облачился в строгий камзол восхитительно-насыщенного темно-вишневого цвета с яркими золотыми пуговицами и рубашку из белого, почти светящегося шелка. Вместо галстука его шею обвивал широкий белый шарф, мягкими складками ложащийся на открытый ворот.

– Хорошее было время для вас с Луи, да ведь? – осведомился Грегори, пользуясь случаем, чтобы глубоко вдохнуть, прочувствовать момент, насладиться ароматом лилий в расписных вазонах и полюбоваться трепетом глициний, свисающих с решетки, установленной вдоль стены за спиной у Армана. Лиловатые соцветия напоминали ему виноградные лозы с картин абстракционистов. Глициния всегда заставляла Грегори вспомнить о винограде…

– Да, отличное, – подтвердил Арман, глядя на мраморную черно-белую шахматную доску на столе между ними. Правой рукой он бездумно поигрывал черным ферзем. – Но нам пришлось сражаться, чтобы достичь того, чего нам удалось достичь. Куда как легче скитаться в отчаянии, кочевать с места на место, не беря на себя никаких обязательств. Но я не уступал. Я привез сюда Луи, Бенджи и Сибель. Я стоял на своем. А теперь к нам присоединился еще и Антуан. Я люблю Антуана. И Бенджи с Сибель тоже любят его.

Он показал глазами на открытые двери. Антуан и Сибель вот уже больше часа играли вместе: она, как всегда, на пианино, а он на скрипке. Сейчас они исполняли вальс из какого-то мюзикла двадцатого века – «популярную» вещицу, должно быть, презираемую в мире классической музыки, но удивительно сумрачную и выразительную.

– Но что за смысл радоваться всему этому теперь? – вопросил Арман. – Пред лицом того, что грозит нам? – Он вздохнул. Круглощекое лицо его казалось сейчас совсем детским. – Придет час, когда мы сможем обсудить все, чему были свидетелями и что мы можем предложить друг другу. Но нынче же, со всей очевидностью, этот час еще не настал – особенно учитывая, что Голос натравливает друг на друга вампиров по всему американскому континенту. И тебе, разумеется, известно, что юные кровопийцы толпами стекаются в Нью-Йорк, невзирая на все предостережения Бенджи. Он миллионы раз твердил им, что они должны держаться в стороне, позволить старшим собраться – но они все равно приходят. Ты, верно, слышишь их еще отчетливее, чем я. Они там, в парке. Думают, деревья укроют их. И они голодны. И знают, что если только тронут невинного человека в моих владениях, я уничтожу их. Но все же пришли, и я чую их жажду.

Грегори ничего не ответил. Вампиров за окнами собралось около пятидесяти, не больше. И только-то. Немногочисленные уцелевшие, примчавшиеся сюда от отчаяния. Даже сейчас во многих городах последние разрозненные остатки молодежи, подстрекаемые Голосом, продолжали сражаться друг с другом, отрубали недавним товарищам головы, вырезали сердца, проламывали черепа. По всему миру на тротуарах и мостовых дымились черные пятна там, где солнце испепелило останки очередного погибшего вампира.

Арман, безусловно, об этом знал. Грегори не скрывал свои мысли.

– Мне не жаль, что они умирают, – признался Арман.

– Но уцелевшие, вот что важно теперь – те, кому удалось выжить, – заявил Грегори. – И еще важно найти вожака. И если этим вожаком не хочешь стать ты – ты, с твоим-то опытом…

– Каким опытом? – перебил Арман, сердито сверкая карими глазами. – Тебе же известно, кем я был – пешкой, палачом в рабстве у секты. – Он помолчал, а потом процедил – с горечью и так и не остывшим за много веков гневом: – В рабстве у Детей Сатаны… Что ж, больше я им не раб. Да, время от времени я выгоняю молодняк, а когда-то гонял из Нового Орлеана вообще всех вампиров, которые постоянно пытались пробиться к страдающему там Лестату и хоть краешком глаза увидеть его. Но ты бы удивился, узнай, как часто я пускаю в ход Мысленный Дар, чтобы напугать их, обратить в бегство. Гораздо чаще, чем… чем сжигаю их. – Голос его оборвался, на щеках проступил румянец. – Убийство бессмертных никогда не доставляло мне удовольствия.

– Что ж, может, тому, кто возглавит нас ныне, вовсе не обязательно быть неуемным палачом, – заметил Грегори. – Может, древние жестокие обычаи Детей Сатаны не имеют к нам никакого отношения. Но ты не хочешь быть вожаком. Сам знаешь. И Мариус тоже не хочет. Он слышит нас сейчас. Он здесь, слушает музыку. Прибыл полчаса назад. И у него нет ни малейшего желания никого возглавлять. Нет. По логике вещей нашим помазанником должен стать Лестат.

– Помазанником? – переспросил Арман, чуть приподняв брови.

– Фигура речи, Арман, – сказал Грегори. – Не более того. Мы очнулись от кошмаров культа Царской Крови и Детей Сатаны. Со всем этим покончено. Мы вырвались из плена суеверий и теперь верим лишь в то, что можем познать из физического мира вокруг нас…

– «Сад Зла» Лестата, – вставил Арман.

– Не такого уж сплошного зла, на самом-то деле, – возразил Грегори. – Среди нас не найдется ни одного, кто, как бы стар и древен ни был, не обладал бы сердцем – развитым и просвещенным, нравственным сердцем. Сердцем, что научилось любить во время смертной жизни и еще более развило эту способность, обретя бессмертие.

Лицо Армана погрустнело.

– Почему же у меня это заняло столько времени?

– Ты ведь еще очень юн, сам знаешь, – отозвался Грегори. – Я служил злополучной Царице тысячу лет. Я страдал под гнетом ее жестоких верований. Ты ведь еще даже не прожил столько – ни в какой форме. Вот что еще только предстоит осознать и тебе, и всем остальным. Ты стоишь в начале великого путешествия – и пришла пора научиться думать в терминах того, на что ты способен как создание, наделенное огромной мощью и тела, и духа. Хватит уже этого самоедства, ненависти к себе! Хватит твердить, что, мол, «проклято» то, «проклято» это. Мы не прокляты! И никогда не были прокляты. Кто на белом свете имеет право проклинать хоть какое живое создание?

Арман улыбнулся.

– Вот за это-то все Лестата и любят. Он сперва заявляет, что мы все прокляты, а потом ведет себя так, словно ад не имеет над ним власти.

– И ни над кем из нас ад власти иметь не должен, – сказал Грегори. – Послушай, мы должны обсудить это – все вместе, не только мы с тобой, но все. И все вместе выковать средство, дабы преодолеть этот кризис, собравший нас воедино.

Какой-то шум у входа внезапно отвлек их от разговора. Поднявшись, оба стремительно зашагали по длинному холлу к открытым парадным дверям. Музыка оборвалась.

Луи приветствовал двух только что прибывших вампиров – и Грегори с облегчением увидел, что это Фарид и Сет. Луи снял с них тяжелые пальто, предназначенные для ветреных ледяных высот, и передал тихому вышколенному лакею-смертному, который тут же бесшумно удалился, точно растворившись в воздухе.

До чего же хорош собой был Луи! Пронзительно-зеленые глаза, кожа оттенка слоновой кости. Быть может, Лестат и был главным героем «Вампирских хроник», но именно Луи, подчас чересчур скромный и самоуничижительный, стал трагическим сердцем своего народа. Однако, казалось, он давно уже обрел хоть какое-то подобие покоя и смирился с мрачной реальностью собственного существования и существования тех, кто превосходил его могуществом, но вовсе не всегда – мудростью и проницательностью.

Фарид с Сетом были столь же полны сил и энергии, как всегда. Чуть растрепавшиеся и раскрасневшиеся после долгой дороги, они рады были снова оказаться под крышей.

Арман выступил вперед с подчеркнутым достоинством гостеприимного хозяина дома и по очереди прижал Фарида и Сета к груди, на французский манер целуя их в обе щеки. Вводило ли их в заблуждение его ангельское личико? Возможно.

– Добро пожаловать в наш дом. Мы очень рады вашему приезду.

– К несчастью, самолет опаздывает, – пожаловался Фарид, имея в виду самолет, на котором летели Роуз с Виктором. – Меня это крайне печалит. Он приземлится только уже после рассвета.

– У нас есть кому его встретить, – утешил его Арман. – Доверенные люди. Они позаботятся о Роуз и Викторе. А вы тем временем заходите, отдохните с дороги.

– Да у нас и у самих такие люди найдутся, – быстро, хотя и без тени несогласия отозвался Фарид. – И поймите, пожалуйста: я не хочу, чтобы их привозили сюда. Мы намерены пока держать их в наших апартаментах в Мидтауне.

– А место достаточно секретное? – спросил Арман. – У нас тут имеются глубокие погреба, недоступные ни смертным, ни большинству бессмертных.

– Мальчик боится подвалов и замкнутого пространства, – объяснил Фарид. – Я обещал, что его не будут запирать в склепе. У нас в Мидтауне он будет чувствовать себя куда безопасней.

– А девушка. Много ли ей известно?

– Почти все, – ответил Фарид. – Не было никакого смысла мучить ее выдумками.

Арман кивнул.

– Мы приведем их сюда, – пообещал Сет. – Позволим им со всеми познакомиться.

Слова его явно потрясли Фарида. Тот посмотрел на старшего друга беспомощно и чуть сердито.

– Если впоследствии им предстоит идти своей собственной дорогой, пусть уж запомнят нас такими, какими мы были.

Арман снова кивнул.

– Мы постараемся, чтобы всем вам тут было удобно и хорошо.

Они вошли в гостиную. Сибель ограничилась лишь коротким приветственным кивком, но Антуан вскочил, держа скрипку и смычок в левой руке, а правую протягивая новоприбывшим. Он неимоверно ценил каждую новую встречу с представителями своего племени.

Грегори наблюдал, как Мариус идет навстречу обоим врачам и обнимает их. Ах, сколь он могуч и силен, этот властный римлянин, две тысячи лет заботившийся о Матери и Отце! Если Мариуса и пугало присутствие стольких древних вампиров на этом сборе, он не выказывал ни малейшего признака страха.

Возлюбленная Грегори, Хризанта, в серебристо-белом одеянии, сидевшая рядом с Мариусом и, похоже, ведущая с ним глубокую задушевную беседу, тоже выступила вперед, ласково и грациозно приветствуя новоприбывших.

Весть о последних гостях быстро разлеталась по комнатам и помещениям тройного особняка, ко всем остальным собравшимся – Дэниелу, Арджуну и Пандоре, беседовавшим где-то в глубине дома. И Торну, рыжеволосому Торну, прибывшему лишь накануне вечером и сейчас разговаривавшему с Дэвидом и Джесси.

Джесси была не в состоянии находиться вместе со всеми. Ее терзала беспрестанная глубокая тревога. Дрожащим голосом она поведала Грегори рассказ Лестата об отрывочных видениях, что он перехватил из разума Маарет: про гватемальский вулкан Пакайя. «Но тетя ни за что не обрекла бы весь наш народ на гибель, как бы велика ни была ее боль», – пылко заявила она. Торн, как и Дэвид, был ее старым другом, так что они трое обособились от общей компании.

– Если пожелаете, я покажу вам ваши комнаты, – предложил Луи Фариду и Сету. В речи его все еще слышался слабый французский акцент. – Там вы можете побыть одни и отдохнуть.

Вид у него был непринужденно-расслабленный, но при этом официальный, чему способствовал его наряд: черный костюм с проблеском зеленого шелка на шее – того оттенка зеленого, что идеально соответствовал изумрудному кольцу на левой руке Луи.

– Со временем, – благодарно отозвался Фарид и вздохнул. – Пока же мы, с вашего позволения, предпочли бы остаться здесь. Приближаясь к дому, я вроде бы слышал музыку…

– И услышишь ее опять! – заявила Сибель и, кивнув, снова заиграла тот же самый энергичный и сумрачный вальс, «Вальс-карусель». Тощий и долговязый Антуан занял прежнее место рядом с ней и принялся аккомпанировать, предоставляя ей право первой пуститься в импровизацию. Длинные пряди неухоженных волос спадали ему на лицо, что, однако, ничуть не портило общий облик вдохновенного скрипача.

В дверях показались Флавий и Дэвис. Фарид, как истинный врач, немедленно подлетел к Флавию и, поздоровавшись, засыпал его вопросами о ноге – чудотворной ноге. Через миг они с головой ушли в разговор. Но Сет устроился в одном из многих золоченых кресел и во все глаза уставился на Сибель с Антуаном, не замечая более ничего вокруг. Дэвис тоже унесся на волнах музыки.

Внезапно Хризанта спросила Мариуса, не хочет ли он потанцевать, и он, удивленный, охотно согласился.

Грегори был удивлен. Нет, не удивлен – потрясен.

– Если ты не умеешь вальсировать, я тебя научу, – промолвила Хризанта в своей очаровательной, наивной и невинной манере.

Но Мариус, игриво улыбнувшись, признался, что вальсировать он умеет – и вот они уже понеслись широкими кругами по гостиной, высокие и стройные. Сверкающие бронзовые волосы Хризанты, увитые жемчужными нитями, роскошными волнами спадали ей на спину. Мариус без малейшего усилия кружил ее в такт вальсу, глядя ей прямо в глаза. Сегодня он обрезал светлые волосы короче обычного и облачился в самый простой костюм: темный смокинг, брюки и белая водолазка с высоким горлом.

Самый красивый и впечатляющий бессмертный из всех собравшихся, думал Грегори. А моя Хризанта ничем не уступает прочим, хоть той же Пандоре, что как раз вошла в комнату. Ох, не нравится мне, что они танцуют! Совсем не нравится!

Когда он вообще видел, чтобы вампиры танцевали? Ну да, они с Хризантой нередко бывали в обществе смертных, и да, много танцевали там и сям на гладком паркете, выдавая себя за людей – но сейчас-то дело совсем иное. Тут собрались одни лишь бессмертные, а для бессмертных танцы – не то что для обычных людей.

Внезапно музыка в комнате сделалась для Грегори слишком громкой, в ушах застучала кровь. Смотреть, как Мариус танцует с его женой по Крови, было невыносимо – но и уходить не хотелось.

Вдали, за пределами стен этого дома, в ночи раздавались голоса – это ссорились собравшиеся в парке молодые вампиры. Внезапно один из них обратился в паническое бегство.

Музыка все набирала темп. Пандора увлекла за собой в танце Луи: древняя вампирша с характерным обликом ожившей мраморной статуи – и юный, сохранивший куда более сходства с обычным человеком Луи, взиравший на нее с нежной улыбкой, точно на трепетную, доверенную его попечениям дебютантку. Из всех собравшихся под этой крышей вампиров в нем, пожалуй, сохранилось еще более всего человеческого.

Дэвис тоже шагнул на импровизированную танцевальную площадку, но один, танцуя с плавной кошачьей грацией: голова чуть склонена, левая рука изящно изогнута над головой, правая рука на талии. Глаза под тяжелыми веками наполняла сонная истома, смуглая кожа мерцала в отблесках свечей.

Фарид присоединился к Сету. Все происходящее, похоже, завораживало его. Музыканты были среди вампиров большой редкостью, в истории бессмертных их насчитывалось совсем немного. То, что они творили с инструментами, не поддавалось никакому анализу, но Грегори полагал, разгадка кроется в неизменности вампирского тела и переменчивости всего остального вокруг. В отличие от смертных музыкантов, вампиры не подчинялись темпу, но постоянно восставали против него, играли с ним вплоть до почти полного уничтожения – а потом возвращались к нему с поразительной внезапностью, придававшей музыке ломкость и хрупкость, почти трагизм.

Около Грегори вдруг оказался Арман.

– Все равно что играть на скрипочках, пока горит Рим, да? – сказал он.

– Прямо даже не знаю, – отозвался Грегори. – Но момент напряженный, тут не поспоришь. Столько нас сразу в одном месте. Это… это… я ни разу еще…

– Знаю. Только на этот раз, когда все закончится, мы не должны снова растеряться, раскатиться в разные стороны, как стеклянные шарики.

– Не должны. Я давно уже осознаю: мы больше не можем жить изолированно друг от друга, не кооперируясь.

– И все же в прошлом, когда я пытался, никогда ничего не получалось… – Арман повернулся к музыкантам, не докончив фразы.

В комнату вошел Бенджи. Музыка оборвалась.

Одетый в темно-серый костюм-тройку и мягкую фетровую шляпу в тон, он двигался сквозь толпу с непринужденной улыбчивой бодростью политика на выезде: пожимал руки направо и налево, кланялся Пандоре и Хризанте, благосклонно принимал женские поцелуи. А потом вышел на середину комнаты и обвел собравшихся взглядом. Не выше пяти футов и двух дюймов, он, тем не менее, был сложен на диво пропорционально. Никто и не подумал напомнить ему, что джентльмен, входя в помещение, снимает шляпу – его шляпа не снималась, она была неотъемлемой частью образа, частью самого Бенджи.

– Благодарю вас всех за то, что вы добрались сюда, – заявил он. В чистом и звонком мальчишеском голосе звучала властная уверенность в себе. – Я прервал вещание, чтобы сообщить вам неожиданное известие. Голос позвонил на радиостанцию и обратился к нам, используя голосовые связки неизвестного вампира. Голос говорит, что пытается тоже прибыть сюда.

– Но почему ты уверен, что это и вправду Голос? – спросил Арман.

– Это был он, – ответил Бенджи, отвесив ему легкий почтительный поклон. – Я, разумеется, сам беседовал с ним, и он сослался на то, что ранее говорил мне лично. – Бенджи коснулся пальцами виска, чуть ниже полей шляпы. – Напомнил стихотворные отрывки, которые цитировал мне телепатически. Это был он. Голос. И он утверждает, что со всех сил старается прийти к нам. А теперь, леди и джентльмены Ночи, мне надо вернуться к вещанию.

– Но Бенджи, пожалуйста, погоди, – остановил его Мариус. – Я за тобой не угоняюсь. Какое именно стихотворение читал тебе Голос?

– Йейтс, господин, – ответил Бенджи с еще более глубоким и почтительным поклоном. – Йейтс, «Второе пришествие». «И что за чудище, дождавшись часа, ползет, чтобы родиться в Вифлееме».

И, не проронив более ни слова, он снова удалился наверх, в свою студию, коснувшись полей шляпы, когда проходил мимо Пандоры и Хризанты. И комнату снова наполнила музыка – пульсирующие, порывистые звуки вальса «Карусель».

Грегори отодвинулся назад, к стене, глядя на снова закруживших по комнате танцоров. Внезапно рядом с собой он заметил Дэвиса. Руки его коснулись холодные пальцы.

– Потанцуй со мной, – промолвил Дэвис. – Идем, потанцуем вместе.

– То есть как это?

– Ой, да сам знаешь. И всегда знал. Как люди всегда танцевали. Оглянись назад. Вспомни.

Влажные глаза Дэвиса смотрели настойчиво, испытующе, губы изогнулись в улыбке. Казалось, он безгранично доверяет Грегори – что бы ни уготовило им будущее. Как же радовало и грело душу это доверие!

Да, Грегори оглянулся назад. Он забирался в воспоминаниях все дальше и дальше, пока не дошел до тех давних, еще человеческих, ночей в древнем Кемете, когда он вместе с другими отплясывал до упада, танцевал на придворных пирах, пока не валился с ног от блаженного изнеможения, а барабаны так и гремели в ушах.

– Хорошо, – сказал он Дэвису. – Только ты начинай.

До чего же прекрасно это было – нестись по воле древних узоров, вплетенных в новую романтическую мелодию! До чего же естественно! И хотя Грегори прикрыл глаза, на миг позабыв страхи и опасения, он осознавал, что повсюду вокруг танцуют и другие вампиры-мужчины, каждый на свой собственный лад. Танцевал и Флавий. Флавий, с его чудо-ногой, на этой самой чудо-ноге! Казалось, танцуют все – всех захватила и унесла чуть грубоватая безжалостная музыка, все отдались ей и этому неслыханному, беспрецедентному мигу, что все длился и длился без конца.

Прошел час. Может, чуть больше.

Грегори бродил по дому. Музыка заполняла особняк, вибрировала в каждой балке.

В библиотеке, прелестной французской библиотеке, он увидел перед огнем Пандору и Флавия. Флавий рыдал, а Пандора нежно, любяще гладила его по голове.

– О да, но теперь у нас есть время поговорить обо всем этом, – негромко произнесла она. – Я всегда любила тебя – любила с той самой ночи, как я тебя создала. Ты всегда оставался в моем сердце.

– Я хочу так много тебе рассказать! Я жажду заполнить пробелы, жажду, чтобы ты все узнала.

– Стала твоей наперсницей, да, я понимаю.

– Даже спустя столько времени, спустя все это невообразимое время прежние страхи все еще терзают меня.

Страхи.

Грегори бесшумно прошел мимо, не желая вмешиваться. Страхи. А у него самого-то они каковы? Боится ли он в этом новом воссоединении потерять свое маленькое семейство, что прошло вместе столько веков?

О да. Этот страх был знаком ему. С того первого мига, когда он с горсткой спутников перешагнул порог этого дома.

Однако здесь возможно создать нечто неизмеримо больше, прекраснее – и потому он готов рискнуть. Даже торопясь обратно – навстречу музыке и неизбежной картине того, как возлюбленную его Хризанту развлекают и очаровывают новые, неотразимые вампиры, даже холодея от страха, он знал, что в жизни ни о чем не мечтал так страстно и безоглядно, как об этом великом общем сборе.

Разве все эти бессмертные – не родня ему? Разве не могут все они создать одну семью, вечную и единую?