Глава 6.Крылатая пехота
ГДР. Гарнизон Нойтимен в р-не г. Бранденбург (25–30 км западнее Берлина). Место постоянной дислокации 3-й отдельной гвардейской Варшавско-Берлинской воздушно-десантной бригады специального назначения ГСВГ. 7 июня 1982 г. 3 суток до «момента ноль».
Рядовой Виталий Башмаков давно был полностью согласен с сослуживцами – эти бесконечные тревоги уже задолбали всех вконец. Для обычных плановых учений суматоха последнего времени была какой-то явно чрезмерной, поскольку, к примеру, внеплановые дополнительные занятия по немецкому языку и минно-взрывному делу были, на взгляд большинства десантников, явно лишними. Сейчас на слуху у всех была Польша, но коли уж она находилась у нас в тылу, там в случае чего скорее предстояло каких-нибудь «лесных братьев» отлавливать, а не мосты взрывать. Да и с кем там по-немецки разговаривать? С «польскими панами и псами-атаманами»? Но земляк Башмакова (они оба были из Свердловска, хотя до армии друг друга не знали и даже никогда не встречались), старший сержант Гена Шевелев, которому оставалось меньше полугода до дембеля (самому Башмакову оставалось служить еще почти год, практически как «медному котелку»), резонно считал, что на все это надо смотреть исключительно философски.
Он всегда говорил примерно так: раз уж мы попали служить в самую что ни на есть элиту Советской армии, да еще и в полусекретную часть специального назначения, – удивляться не положено, а то отцы-командиры и особисты нас быстро от этого отучат. Тем более тут у нас можно много чему удивляться, поскольку на учениях вполне может отрабатываться даже вертолетный десант на крышу бундестага в Бонне с последующим пленением федерального канцлера Гельмута Шмидта и президента Карла Карстенса. Да еще и во взаимодействии с «красноберетниками» из единственного в ННА ГДР 40-го парашютно-десантного батальона. По здешней специфике и это было бы вполне реальное задание, хотя оно было и не по профилю для бригады, в которой они служили. Опять же, говорил Гена, раз у нас идет сплошная боевая подготовка, значит, никто нас не заставляет красить заборы или заниматься строевой подготовкой. А пострелять на халяву – единственное великое счастье для советского солдата.
Башмаков с ним соглашался, хотя и не во всем.
Например, из-за этого аврального усиления боеготовности давно не было увольнений и ему не удавалось навестить свою немецкую подружку. История этих отношений была интересная, хотя бы потому, что военнослужащие бригады имели привычку ездить в увольнение в Берлин (благо недалеко, а Бранденбург хоть и интересный и вполне себе исторический городишко, но все-таки очень мелкий), но вот даже заговорить с какой-нибудь местной «медхен» не получалось ни разу и ни у кого. Может, потому, что «парадка», в которой десантники выходили за ворота гарнизона, была с красными погонами и мотострелковыми эмблемами. Разгуливать по ГДР в тельнике и голубой беретке категорически не рекомендовалось. Хотя бы потому, что СССР и ГДР вроде бы не собирались ни на кого нападать и объяснить наличие в тылу у Западного Берлина десантно-штурмовых частей политикам, в случае чего, было бы сложно.
Короче говоря, с той девушкой Башмаков познакомился в увольнении случайно, прошлой осенью. Увидел стоявшую на набережной Шпрее блондинку с довольно короткой модной стрижкой, которая явно о чем-то грустила, и, поборов страх и волнение (общение с местным населением особистами и замполитами не особо возбранялось, но и не приветствовалось), подошел к ней и попробовал заговорить. Башмаков хоть и на четверки, но все-таки худо-бедно окончил десять классов в спецшколе с немецким уклоном (а вот почему он потом, при поступлении в институт, проходных баллов не сумел набрать – это уже другой вопрос) и все надеялся хоть когда-нибудь применить свои языковые познания на практике. Собственно говоря, без мало-мальского знания языка в подразделения вроде их бригады никого и не брали, да и непосредственно в части с бойцами продолжали проводить занятия по языку. Преподавателей было двое – жена начштаба бригады Укладова, приятная дамочка бальзаковского возраста, до отъезда в ГДР преподававшая немецкий в каком-то столичном вузе (здесь она, кстати, вела уроки немецкого еще и в гарнизонной средней школе) и бритоголовый капитан Ховрин из разведотдела (этот, похоже, был бывшим нелегалом, поскольку не просто в совершенстве шпрехал на языке Шиллера и Гете, но, как уверяли некоторые офицеры, вроде бы даже имел чистейшее баварское произношение, нюансов которого солдаты и сержанты на занятиях, по дурости своей, разумеется, абсолютно не улавливали).
Только их «солдатский» немецкий был, мягко говоря, специфическим – ведь девушке не скажешь: «проведите нас к ракетной батарее или радарной установке, если хотите жить», «есть ли впереди танки» или «где находится ближайший аэродром»…
Но, к взаимному удивлению, девушка поняла Башмакова, улыбнулась и ответила ему (а он, о чудо, понял, что она сказала – значит, не зря в школе двойки и единицы хватал, хотя, как он понял в процессе дальнейшего общения, лучше бы их в школе больше учили разговорному языку, а не мучили дурацкой грамматикой и переводами статей о дедушке Ленине или Эрнсте Тельмане из учебника или газеты «Neies Leben»; только советская школа всегда больше учила не языку, а некому абстрактному интернационализму, упирая на то, что гэдээровцы – это совсем не те немцы, с которыми когда-то почти четыре года рубился не на жизнь, а на смерть дед Башмакова). Девица была модно одетая и довольно симпатичная, даже, можно сказать, «миленькая», по местным меркам (а среди немок, как замечали все служившие в ГСВГ русские солдаты и офицеры, большинство составляли те, кого у нас принято именовать «страшненькими»), и звали ее, почти как одну героиню романа про трех мушкетеров, – Констанц Ренхард. В общем, девушку по имени Констанц чем-то привлек прилично говоривший по-немецки русский парень в военной форме, и они начали встречаться. Ну, то есть как встречаться – выходя из части в увольнение, Башмаков звонил ей из телефон-автомата на автобусной остановке, а затем пересекался с ней уже где-нибудь в Берлине. Иногда она, видимо, была занята (Башмаков знал, что она работает в комитете местного комсомола, а точнее – FDJ, на каком-то полиграфическом комбинате) и не брала трубку. В этом случае свидания срывались. Ну, то есть как свидания – обычно они гуляли по городу и разговаривали, пару раз заходили в кафешки. Констанц показывала Башмакову Берлин, а он, насколько хватало слов, рассказывал ей о себе (разумеется, опуская подробности своей армейской службы). Местные немцы, видя девушку, идущую рядом с русским солдатом, смотрели на нее не то чтобы укоризненно, но как-то не слишком одобрительно. Почему – Башмаков не очень понимал. Так или иначе, похоже, им было интересно общаться друг с другом и, возможно, между ними и возникла какая-то взаимная симпатия, хотя говорить о чем-то большем и не приходилось, несмотря на пошлые шуточки Генки и других коллег-сослуживцев. Во всяком случае, для Башмакова и такие невинные встречи были чем-то вроде «света в окошке». И вот – уже месяц их не выпускали в увольнение, и Виталий предполагал, что Констанц начала помаленьку забывать о его существовании.
– Нашел по кому сохнуть, – сказал как-то Башмакову грубый ефрейтор Леха Кузин. – Все равно она тебе никогда не даст, и вообще эта твоя Констанция Бонасье, поди, в здешней госбезопасности служит. Зихерхайст Динст, Эс Дэ. Только и ждет, когда ты ей начнешь про нашу бригаду что-нибудь интересное рассказывать, чтобы сразу тащить тебя в местное ЧК…
– И не говори, – вздыхал Виталий, после чего неизменно посылал Леху в известном направлении, присовокупив слегка переделанную строчку из народной частушки «Не ходите, девки, замуж за Алеху Кузина, у Алехи Кузина большая кукурузина!». Кузин на такие издевки не реагировал, поскольку уже давно убедился, что с фамилией ему по жизни не сильно повезло (хотя это еще как посмотреть, особенно если вспомнить, как дразнили того же Башмакова в детском саду и школе – и «Сапогом», и «Валенком», и «Тапком»)…
В общем, разведывательный батальон, гремя сапогами и навьюченным на себя смертоносным железом, в очередной раз выбежал по тревоге на плац и построился. Потом последовал приказ разобраться по ротам, а потом распоряжение командирам рот – разойтись для получения боевых задач.
Они перестроились поротно и потопали в сторону учебного корпуса, где рота разделилась уже по взводам и разошлась по классам.
Их первым взводом командовал лейтенант с фамилией из недавно шедшего в кино по всему СССР фильма «В зоне особого внимания» – Тарасов. Правда, когда при нем поминали всуе сей «киношедевр», лейтенант морщился, как от чего-то кислого, тихо шипел и рассказывал, что с недавних пор этот фильм крутят в Рязанском воздушно-десантном (куда, как известно, конкурс похлеще, чем в МГИМО) абитуриентам перед началом экзаменов. А после просмотра товарищи офицеры включают свет и спрашивают: «Ну, хотите научиться так же?»
Сопляки, естественно, с энтузиазмом отвечают: «Да, конечно, хотим, даже очень!»
На что им, криво ухмыляясь, отвечают: «Тогда валите на «Мосфильм», мудаки, в ВДВ такой фигней не страдают! Мы здесь серьезным вещам учим!»
Правда это или нет, солдаты не знали, но все-таки были склонны верить взводному.
Вообще вокруг лейтенанта Бориса Тарасова был некий героический ореол – он был небольшого роста, молодой и загорелый, но с ухватками уже повоевавшего человека. Когда он разговаривал с другими офицерами, до Башмакова и других солдат долетали обрывки фраз и непонятных слов, типа «103-я воздушно-десантная», «Кабул», «Баграм», «Саланг», «Шахджой», «шурави» и т. д. и т. п. Про Афган ходило много слухов (сам Башмаков еще перед уходом в армию видел на кладбище в родном Свердловске пару свежих могил с поставленными явно за казенный счет довольно дорогими надгробиями – одному из покойных было 19 с небольшим, а другому 20 лет), хотя в телевизоре упорно показывали исключительно митинги, субботники и совместные футбольные матчи между советскими и афганскими солдатами, а о том, что там может быть что-то вроде войны, не говорилось вообще ни слова.
А однажды, на 23 февраля, когда Тарасов показывал капитану Куроптеву какой-то свой фотоальбом, Башмаков через плечо капитана успел рассмотреть пару страниц этого самого альбома. Запомнилось несколько фото – стоящая в капонире «АСУ-85», возле нее несколько человек в маскхалатах и панамах, включая Тарасова, позади них виден садящийся на фоне каких-то гор «Ан-12» и стоящие рядком «МиГ-21»; Тарасов в бушлате и ушанке на фоне «БРДМ-2» с какими-то усатыми, обмундированными в непонятную форму военными; и наконец – улыбающийся Тарасов, почему-то переодетый в местные гражданские штаны, безрукавку и головной убор вроде чалмы, но с оружием и патронташем на груди, в центре группы таких же вооруженных людей, одетых как местные дехкане (или басмачи?), но с типично славянскими харями. Что именно было на тех фотках изображено, Башмаков, естественно, уточнять не стал, а сам Тарасов рассказывал о себе и прошлой службе крайне мало и невнятно. Поговаривали, что он в первой волне высаживался в Кабуле, потом был в Баграме и где-то еще, провел на войне больше года, а потом по какой-то причине был переведен сюда. А еще он имел медаль «За отвагу», которую ему здесь категорически не рекомендовали носить из соображений секретности, и, кроме того, Тарасов был одним из немногих неженатых офицеров в бригаде. Считалось, что в училище он это дело не успел, а потом, да еще и на войне, ему было явно не до того…
Положив автоматы на столы, бойцы взвода расселись по местам и принялись поедать взводного взглядами.
– Так, – сказал Тарасов хмуро. – Больных, «губарей» и прочих отсутствующих нет?
– Никак нет! – отозвался Гена Шевелев, который был у них замкомвзвода.
– Тогда разобраться по тройкам, – приказал взводный.
В классе последовало некоторое оживление, пока все рассаживались по-новому. Действия парами и тройками были одной из «фишек» бригады, принимая во внимание ее разведывательно-диверсионную специфику. На случай чего они даже отрабатывали проникновение на территорию ФРГ мелкими группами и в «гражданке». Кстати, Башмаков был в одной тройке с Шевелевым и Кузиным. Правда, основные тренировки в бригаде обычно проводились все-таки в составе взводов или отделений.
– Так, – сказал Тарасов, осматривая свое воинство. – Хорошо. Надеюсь, все вполне осознают, что именно нам предстоит?
– Так точно, – ответил нестройный хор голосов из-за парт.
– Конечно, не факт, что поначалу мы будем высаживаться именно тройками, – уточнил Тарасов. – Вполне возможны действия в составе роты, взвода, отделения или группы. Но нам надлежит быть готовыми буквально ко всему.
– Так мы же, товарищ лейтенант, до этого все больше как раз в составе взвода или отделения тренировались, – высказался за всех Шевелев.
– Вот и замечательно. Подготовка у вас вполне всесторонняя, а значит, вполне сможете по месту ориентироваться, в том числе и полностью автономно.
– Это как? – спросил всегда не вполне понимающий с первого раза сложные русские слова младший сержант Гаджикасимов.
– Автономно, – пояснил взводный, – это когда связи нет вообще и у вас есть только конкретный приказ, а командиров, кроме старшего группы или тройки, вокруг нет. Понятно говорю?
– Так точно, – ответил вроде бы понявший со второго раза Гаджикасимов.
В этот момент в класс без стука вошел ротный, капитан Нагорный. Все немедленно вскочили, но он со словами «вольно, вольно, орлы», подошел к Тарасову, отдал ему какие-то бумаги и карту, после чего удалился. Взвод вопросительно смотрел на закрывшуюся за ним дверь, пока взводный разглядывал бумаги и принесенную карту.
– Так, – сказал наконец Тарасов. – Все ясно, это неправильные пчелы, и мед они тоже делают неправильный…
Взвод замер, переваривая эту цитату из Винни-Пуха и ничего не понимая.
– Это вы в каком смысле, товарищ лейтенант? – осторожно высказал тревожившую всех мысль сержант Портнов. – Что-то случилось?
– Да это я так, сержант, мыслю вслух, – ответил Тарасов и добавил: – Штабные, как обычно, торопятся. Вот только сами не знают куда… – И тут же спросил: – У командиров троек карты с собой?
– С собой, – нестройно ответили те.
– Тогда командиры троек – на первые парты.
В классе опять начались передвижения.
– Карты местности все изучали? – спросил Тарасов, когда все устаканилось и командиры троек выложили карты из своих планшетов на столы перед собой.
– Да, – нестройно ответили сержанты.
– Не «да», а «так точно», – уточнил взводный.
– Так точно, – согласились командиры троек.
– Тогда смотрите сюда, – сказал Тарасов, разворачивая на столе принесенную ротным карту.
Сержанты склонились над ней.
– Вопросы есть? – спросил взводный.
Даже сидевший на второй парте Башмаков сумел рассмотреть, что карта была привычная, ФРГ, им именно такие недавно выдали, но с какими-то свежими отметками.
– Отметки с этой карты перенесите на свои, – приказал Тарасов сержантам. – И давайте побыстрее…
Командиры троек послушно полезли в планшетки за карандашами.
– А что это за пометки, товарищ лейтенант?
– А это наши старые знакомые, – пояснил Тарасов. – Циферкой 1 помечены места дислокации дивизионов и батарей оперативно-тактических ракет «Лэнс», циферкой 2 – склады и хранилища атомных и химических боеприпасов, циферкой 3 – военные аэродромы. Сейчас командиры троек быстро переносят эти отметочки на свои карты, а остальные сидят и слушают.
Сержанты вооружились карандашами и взялись за дело.
– А что за срочность, товарищ лейтенант? – спросил, высказав опять-таки общую мысль, Генка Шевелев, не отрываясь от карты.
– Это положение наших потенциальных целей за последнюю пару суток. Те, что обозначены синим, не передвигаются, то есть предположительно или на огневых позициях, или это стационарные объекты типа складов или аэродромов, те, что обозначены зеленым, перемещаются. Главные уточнения, если что, будут непосредственно перед выброской. Но в любом случае по ним, если будет приказ, мы и будем работать.
– А он будет?
– Чего не знаю, того не знаю, спросите что-нибудь полегче. В любом случае за нас подумают и решат. А если все отменится, карты у вас заберут за ненадобностью. Кстати, все, что вы на этой карте видите, строго секретно – имейте это в виду…
– А как будем действовать? – спросил Портнов, увлеченно рисуя на своей карте кружочки и циферки синим карандашом.
– Вот это точно решится в последний момент. Скорее всего, нам предстоит высадка на той стороне с вертолетов. Хотя может быть и работа под гражданских, с предварительным проникновением. Остальное легко предположить. Ищем то, что нас больше всего интересует. Что можем, уничтожаем сами, если нет – наводим нашу авиацию или, к примеру, тактические ракеты.
– А шанс уцелеть у нас при этом есть? – поинтересовался Шевелев. – Ведь если атомной бомбой шандарахнут, мало не покажется…
– Не шандарахнут, сержант. Ядерное или химическое оружие задействуется только в качестве ответной меры на аналогичные действия противника.
– Точно?
– Что еще за вопросы? Прямо как на базаре! Предварительно – да. Да и нам комбриг на инструктаже про то же говорил.
– Ну, раз комбриг, тогда, наверное, правда, – согласился Шевелев.
– А что делаем дальше? – спросили сержанты через несколько минут, когда отметки о целях благополучно перенеслись на их карты.
– Если разобрались с картами, дуем на склад, получаем боекомплекты, сухие пайки и прочее и топаем на плац. В течение двух часов запланировано наше выдвижение в район сосредоточения.
– Уже? – удивился за всех Портнов.
– Да, уже.
– Все настолько плохо?
– Все, как всегда, бойцы. Если будет приказ – одно, не будет – другое. Всем, конечно, хочется, чтобы приказа не было, но мы же ВДВ, а не бог знает что… Все, выходите строиться. Времени мало…
