Глава 21.Берег моря

Подразделения 3-й отдельной гвардейской Варшавско-Берлинской воздушно-десантной бригады ГСВГ и 40-го парашютно-десантного батальона ННА ГДР. Район Олена. Восточная Фландрия. Бельгия. Раннее утро 16 июня 1982 г. Шестой день войны.

– Das ist letzte Panzerabvergranate! – сказал блондинистый гэдээровский унтерфельдфебель-«красноберетник», вставляя остроносую гранату в ствол «РПГ-7» своего второго номера. Сказал он это совершенно спокойно, как будто так и надо. Они вообще были очень уравновешенные ребята, эти десантники ННА ГДР, в своих красных беретах и модерновой полевой форме со своеобразным камуфляжем в виде темных черточек по серо-зеленому фону. С самого начала они решительно ничему не удивлялись.

– Чего он там говорит? – спросил начисто оглохший от контузии старший сержант Генка Шевелев, сейчас пытавшийся уловить разговоры окружающих по губам. Но понять по губам немецкую речь у него явно не получалось…

– Говорит, что последняя противотанковая граната, – пояснил рядовой Виталий Башмаков, не уверенный, что Шевелев его поймет.

Уцелевшие парашютисты из 3-й отдельной гвардейской Варшавско-Берлинской воздушно-десантной бригады и 40-го парашютно-десантного батальона ННА ГДР сейчас держали оборону по ямам и канавам вдоль шоссе, восточнее Олена. Справа от них был Альберт-Канал, слева – то ли чистенький здешний лес, то ли лесопосадка. А впереди, километрах в тридцати, за городишками Олен и Херенсталс лежал Антверпен, путь к которому им сейчас преграждали танки противника. Где-то позади должны были быть родные наземные войска, подход которых уже почти сутки ожидался «с минуты на минуту», но пока что о них не было ни слуху ни духу.

О том, что с этим десантом с самого начала что-то не так, Башмаков понял еще при выброске. В момент, когда их взвод скопом вываливался из открытых створок грузового люка «Ан-12», к летевшему позади них «Антону» вдруг потянулись с земли сверкающие пунктиры пушечных трасс, прошившие его правое крыло и фюзеляж. И Башмаков с ужасом наблюдал за тем, как разом вспыхнувший «Ан-12» задирает нос и начинает медленно валиться вниз, а конец его левого крыла вместе с крайним двигателем отрывается и, беспорядочно кувыркаясь, несется к земле.

Это было очень страшно, поскольку Башмаков и все его сослуживцы-одновзводовцы прекрасно понимали, что их парашюты несет прямо на горящий «Ан». К счастью, подбитый самолет взорвался в воздухе много ниже Башмакова, но многим из тех, кто прыгал раньше Виталия, крупно не повезло. Например, разбился насмерть ефрейтор Леха Кузин, купол парашюта которого то ли сгорел в воздухе, то ли вообще не раскрылся.

Уже приземляясь и подтягивая стропы, Башмаков видел, как зенитчики подбили еще два «Ан-12», которые, сильно дымя, потянули на восток, все больше теряя высоту. И не факт, что оба транспортника дотянули до какого ни есть аэродрома.

А зенитчики (которых клятвенно обещали подавить авиацией) затем перенесли огонь на спускающихся десантников, и тут мало никому тоже не показалось.

Это оказалась батарея ЗСУ «Гепард», к которой позже присоединилась бельгийская пехота, поддержанная легкими танками «Скорпион». От них десант с трудом отмахался и даже заставил отойти в направлении Олена, начав продвигаться к окраинам этого городишки. Но ближе к вечеру количество воюющей против них бельгийской пехоты практически утроилось, ударили 120-мм самоходные минометы, а потом навстречу десантникам выдвинулись несколько бельгийских «Леопардов-1», и без того тяжелый бой обернулся для уже растративших почти весь свой противотанковый боекомплект парашютистов полной жопой…

Как всем известно, советский десантник орел ровно три минуты (пока парит под куполом), а потом он немедленно превращается в лошадь. Но даже в этой ипостаси десантник много на себе ни за что не унесет, тем более что большая часть боеприпасов, по иронии судьбы, погибла в сбитом «Ан-12»…

В этот дурацкий десант отправили только что прибывшую из вражеского тыла разведроту (поспав после хождения мелкими группами по вражеским тылам ровно четыре часа, они были подняты по боевой тревоге), две роты второго батальона их бригады и два взвода немецких «красноберетников» (ННА ГДР накануне практически не действовала на территории ФРГ, а вот в Бельгии восточные немцы начали воевать уже активно и вполне себе всерьез). Сейчас их оставалось шестьдесят девять человек, считая немцев, которые понесли наименьшие потери, при шести пулеметах и двух «РПГ-7», к которым осталась ровно одна граната.

Командовавший десантом капитан Куроптев погиб почти сразу же. Потом постепенно выбило и всех остальных офицеров. Два часа назад ими еще командовал взводный лейтенант Тарасов, но сейчас он, кое-как перевязанный, уже лежал на дне придорожной канавы без сознания, выдувая изо рта при дыхании кровавые пузыри (ему пробило легкое). Поэтому сейчас обороной руководил «красноберетник» из братской ГДР обер-лейтенант Шмидель, как оказалось, довольно прилично говоривший по-русски.

Вчера у десанта еще была возможность вызывать авиаподдержку, и пару раз она таки прилетала, но затем сначала одного за другим убило радистов, а потом последовательно разбило все наличные рации, и лафа кончилась.

Глядя на медленно приближающиеся, стреляющие из башенных пулеметов «Леопарды» и догоравшую впереди в канаве, перерубленную чуть ли не напополам попаданием из 105-мм танковой пушки БМД (всего с десантом было высажено 2 «БМП-1» и 1 «БТР-Д», но две из них подбили еще вчера), Башмаков понимал, что это, похоже, действительно конец.

От их взвода кроме оглохшего Шевелева и его самого остался только сержант Портнов. Гаджикасимова и остальных убило накануне, кое-кого еще в воздухе.

В общем, сливайте воду, подумал Башмаков, сдвигая голубой берет на затылок. На них надвигался десяток «Леопардов», за которыми маячили легкие «Скорпионы», против которых в наличии была последняя граната для РПГ и более ничего – одни осколочные «Ф-1» и РГД и по три-четыре рожка патронов на ствол. Даже противотанковых гранат, чтобы их, по дедовскому примеру, в связки вязать, и то не было…

В общем, получалась смерть без музыки…

Прицелившись из своего «АКМСа» в мелькавших за танками бельгийских мотострелков, Башмаков вдруг увидел, что головной «Леопард» почему-то остановился.

Через секунду раздался чудовищный взрыв, и вражеский танк загорелся.

Башмаков решительно ничего не понял, поскольку четко наблюдал гэдээровский расчет «РПГ-7» и видел, что «красноберетники» из своего РПГ не стреляли.

– Танки! – заорал вдруг глухой Генка Шевелев каким-то не своим голосом, словно стараясь перекричать звуки автоматно-пулеметной пальбы, смешанные с лязгом гусениц.

– Я сам вижу, что танки! – огрызнулся Башмаков.

– Наши танки! – уточнил Генка тем же голосом и, посмотрев назад, заплакал.

Башмаков обернулся.

С востока мощно накатывались лязг и рев.

Потом несколько раз оглушительно бабахнуло – сразу загорелись еще три бельгийских танка. А потом, свалив по пути несколько деревьев, из придорожного леска выскочили на большой скорости приземистые зеленые танки с белыми номерами и гвардейскими знаками на башнях, в которых Башмаков опознал знакомые до боли «Т-72» и «Т-64».

Бельгийские танкисты при появлении советской брони даже не вели ответный огонь и не разворачивались. Их экипажи просто выпрыгивали из люков и перебежками неслись на своих двоих в сторону Олена. И у Башмакова отчего-то было такое настроение, что в них даже не хотелось стрелять, а еще его не покидало ощущение, что нечто подобное он уже когда-то и где-то видел. Он только не мог вспомнить, где именно…

– Не реви, крылатая пехота, – сказал вылезший из башенного люка остановившегося рядом с Башмаковым «Т-72» с башенным номером 410 чумазый танкист с типично рязанской рожей. – Мы уже здесь, будь спок… – И добавил: – Это тебе, земеля, не воробьям фиги казать!

Танк был пыльный и грязный, с оторванными фарами и изуродованными бортовыми экранами. Похоже, танкисты прорывались сюда с нехилым боем, а значит, ругать их смысла не имело…

И только в этот момент Виталий Башмаков понял, что по его небритому лицу действительно текут слезы…

Поднявшиеся из канав и воронок уцелевшие десантники от радости орали нечто восторженное, матерно-нечленораздельное, причем немцы не отставали от русских…

Несколько часов спустя. Окраина Антверпена. Сводный отряд 61-го гв. танкового полка 10-й гв. танковой дивизии ГСВГ. Тот же день.

Часа два назад наша основная колонна вышла к запертой придорожной заправке, явно предназначенной для большегрузных грузовиков (это можно было понять по загромождавшим окрестности бензоколонки брошенным седельным тягачам и прицепам-фурам, их тут скопилось несколько десятков, и застряли они здесь явно сразу же после начала боевых действий), где были нетронутые емкости, в том числе и с соляркой. Поскольку свои топливозаправщики отстали вместе с прочими тылами, а их цистерны, судя по всему, были полупусты, для нас это было очень кстати.

Я приказал остановиться, рассредоточиться и заправляться в порядке живой очереди (а после окончания сей процедуры ставить вверенную технику так, чтобы у каждой машины оставалась возможность мгновенно начать движение и был обстрел, если не круговой, то хотя бы близкий к таковому; впрочем, все это уже было заботой командиров рот), на всякий случай выдвинув вперед разведчиков и развернув вокруг заправки батарею «Шилок» и пару «Стрел». Налетов мы не ожидали, просто это уже была своего рода привычка.

И действительно, авиация сегодня особо не летала. Только пару раз стороной, курсом на запад, прошли свои самолеты – два или три звена каких-то крупных машин с крылом изменяемой стреловидности (по-моему, это были «Су-24») и какие-то прямокрылые, похожие снизу на летающую расческу, небольшие аппараты, непохожие вообще ни на что.

Пока наши экипажи заправлялись, очень кстати пошел довольно сильный летний дождик, смывший с нашей брони пыль, грязь и ту радиацию, которую еще не домыли наши химики.

А сейчас, после дождя, над портальными кранами и шпилями соборов видимого на горизонте уже без всяких биноклей Антверпена стояла радуга. И еще с той стороны ощутимо пахло морем.

Что называется – дошли. Устье Западной Шельды – уже практически Северное море.

Я, предварительно умывшись (на заправке, на наше счастье, пока что исправно функционировал водопровод с холодной водой), побрившись и впервые за трое суток сменив портянки, облачился в чистый запасной комбез (сегодня вообще очень многие стремились переодеться в чистое) и сидел на башне, упершись спиной в зенитный НСВТ и медленно приходя в себя. Рядом с танком активно плескались над ведром с водой намыленные и раздетые до трусов Прибылов и Черняев, которым я тоже категорически велел привести себя в порядок.

В общем, свою очередную задачу мы выполнили, поскольку, явно в самый последний момент, спасли крайних уцелевших парашютистов от весьма болезненного процесса наматывания на чужие гусеничные траки. Потом, посадив на броню остатки этого самого десанта, мы довольно быстро прошли Олен и Херенсталс, поспешно оставленные бельгийцами.

Но уже на подступах к Антверпену «Сотка» скомандовала нам по радио: «Стоп!»

Я с этим спорить не стал, тем более что разведка уже доложила мне о том, что нас, оказывается, догнала колонна танков и прочей гусеничной техники свежего 8-го гвардейского танкового Краснознаменного, ордена Суворова полка из 20-й танковой Звенигородской Краснознаменной танковой дивизии. Дивизия выдвинулась в Бельгию из Северной группы войск, аж из польского Свентошува (это где-то в бывшей немецкой Силезии, радостно откушенной пшеками по Потсдамским соглашениям в 1945 году). В этом самом полку было 92 новеньких «Т-80» и 54 БМП, половина из которых – опять-таки новые «БМП-2». А что самое главное – все управление этого полка было живо-здорово и при них, на своих «БТР-50ПУ» и разнообразных КУНГах. Меня это изобилие старших офицеров в первый момент даже удивило – должно быть, успел отвыкнуть…

Десантники, у которых теперь явно свербило в разных местах от нового осознания собственной крутизны и горячего желания поквитаться за смерть боевых товарищей, немедленно рванули на Антверпен с этим 8-м гвардейским полком, а мы, выполняя приказ, остались на месте.

Можно было немного расслабиться, тем более что в Антверпене сейчас не было слышно никакой большой стрельбы и не просматривалось каких-нибудь пожаров или клубов дыма до небес. Похоже, сопротивляться бельгийцам категорически надоело…

В этот момент со стороны стоявшего рядом с моим «Т-72» тетявкинского «БТР-60ПУ» (он не только на марше, но и в бою старался держаться вблизи моей машины, хотя в плане уязвимости «шестидесятка» на фоне «Т-72» – просто большая консервная банка с красивыми катерными обводами) ленивой походкой никуда не торопящегося человека вышла Смыслова, в туго перетянутом ремнем черном комбезе и начищенных сапогах, но без пилотки, симпатичная, умытая, причесанная и вроде даже слегка накрашенная. Подойдя ко мне поближе, она с интересом посмотрела сначала на полуголых членов моего экипажа (ребятишки при ее появлении слегка стушевались, при этом Прибылов, похоже, налил воды себе в правый сапог), а потом на радугу и с несколько философической интонацией высказала общую, видимо, мысль:

– Ну что, я смотрю – и жизнь хороша, и жить хорошо?

– А хорошо жить еще лучше, – ответил я цитатой из того же фильма.

– В смысле? – уточнила Смыслова.

– Да вот, сидим мы с тобой тут, у самых ворот Антверпена. Уже, считай, ветераны, прошедшие с боем на гусеницах всю Западную Германию и пол-Бельгии, а эти вот, еще толком не нюхавшие пороха «красавцы», которые до сегодняшнего дня тащились в обозе позади нас, сейчас с ходу займут Антверпен, а потом рванут и дальше, к Брюгге, Остенде и самому что ни на есть Ла-Маншу…

– А тебе что – обидно или завидно? – спросила Ольга. – Хочешь сказать, что еще не навоевался?

– Да боже упаси. На всю оставшуюся жизнь я лично навоевался еще раньше, в желтой, очень жаркой Африке. А слегка обидно мне только за то, что, если когда-нибудь потом у нас в Союзе таки начеканят медалей за взятие или освобождение всех этих Боннов, Антверпенов, Брюсселей и Роттердамов (что, на мой взгляд, конечно, очень сомнительно), мы с тобой их вряд ли получим. Ведь конкретно мы не брали штурмом ни Бонн, ни прочие крупные города на нашем пути, а просто старались хорошо делать свою работу и выполнять приказы, продираясь сквозь контратакующие натовские танки. И ладно, что хоть сегодня у нас безвозвратных потерь не было…

И действительно, десант мы сегодня ранним утром выручили ценой всего четырех раненых и одной сгоревшей «БМП-1» (в которую попал явно случайный снаряд из 76-мм пушки бельгийскго легкого танка «Скорпион»), чей экипаж сумел спастись.

– По-моему, не станут у нас по этому поводу каких-то специальных медалей чеканить, – согласилась Ольга и тут же уточнила: – Война-то пока что получается какая-то откровенно полусекретная…

– Это точно, – сказал я тоном товарища Сухова из «Белого солнца пустыни» и добавил: – Во! Чего я вспомнил-то! Кстати говоря, товарищ капитан, а мы ведь твое очередное офицерское звание так и не обмыли…

– Скорее уж внеочередное, и потом некогда же было, – развела руками Смыслова. – А вообще-то я с радостью, хоть сейчас, только ведь нечем обмывать. В пределах видимости магазинов или кабаков что-то не видать, а эти брошенные трейлеры битком набиты всякой фигней, вроде мебели и стройматериалов…

Интересно, когда это она успела проверить содержимое трейлеров? Или это у нее профессиональное? Нет, выходит, все-таки правильная девушка эта ГРУшная диверсантка по имени Оля, раз не стала мне с места в карьер лекции о моральном облике советского офицера и вреде алкоголя читать, как некоторые.

Я вопросительно посмотрел на свой уже закончивший умывание и натянувший чистые запасные комбезы «экипаж машины боевой», который с явным интересом втихаря слушал наш разговор.

– Так ведь нет же ничего, товарищ командир, – скорчил невинную рожу Черняев. – Разве что вот…

Он метнулся в башенный люк танка и, покопавшись какое-то время в боевом отделении, извлек явно откуда-то из своей потаенной нычки высокую пол-литровую жестяную банку с колечком на крышке и яркой этикеткой.

– Только вот это, – сказал он как-то виновато, протягивая банку мне. – Главное, что мы еле выцыганили две банки у этих чмырей из хозвзвода, а они нас, похоже нае… то есть накололи, редиски. На банках вроде написано «Пиво», а как попробовали – на вкус вообще непонятно что – и не крепкое ни фига, то ли пиво, то ли вообще несладкий лимонад. Гадство какое, блин, извините, товарищ командир…

Это, стало быть, пока я, весь в мыле, руковожу сражениями, мои верные подчиненные где-то добывают и тут же успевают попробовать пусть и слабый, но все-таки алкоголь. А я, заметьте, про это ни сном ни духом. Непорядок, если вдуматься…

– А можно взглянуть? – попросила Ольга. Я протянул теплую банку ей.

– Так оно же ароматизированное, с лимонным вкусом, – усмехнулась Смыслова, рассматривая банку. – Вот тут же, пониже слова «Пиво», мелкими буковками написано…

– А мы в иностранных языках не очень, товарищ разведчица, – ответил Черняев слегка обиженно. По лицам его и Прибылова я понял, что «чмыри из хозвзвода» теперь сильно пожалеют об этой негоции…

– Плохо, что вы в языках не очень, – сказала Ольга укоризненно, возвращая ему банку. – Пробелы в образовании имеют обыкновение давать о себе знать в самый неподходящий момент…

– Как живы-здоровы, товарищ майор? – вдруг раздался откуда-то со стороны кормы танка знакомый голос. Черняев тут же, чисто инстинктивно, спрятал банку за спину, а я обернулся на звук. Там обнаружилась знакомая длинная фигура унылого облика в черном комбезе и полевой фуражке.

– А-а, пан товарищ Маликов. И ты, стало быть, жив?

– Жив, – согласился старлей. – А чего?

– Замечательно. А я уж думал, что придется тебя, чего доброго, оприходовать в покойники как неизвестного танкиста с ожогом третьей степени…

– Все шутите, товарищ майор?

– Шучу, герр обер-лейтенант. Да, вот что – давай-ка признавайся, ты там чего-нибудь покрепче тогда в универсаме натырил?

– Товарищ майор, я же сказал – нет!

– Это я уже слышал. Только тогда мы с тобой для протокола беседовали, а сейчас сугубо неформально. К тому же я знаю, что мои бойцы каким-то образом разжились пивом в хозвзводе. А житейский опыт показывает, что там, где пиво, обычно обнаруживается и что-нибудь еще…

– Так я же вам, в конце концов, не хозвзвод! И я уже сказал – нет!

– Идея была твоя? Твоя. А если я прикажу напрячь воображение и изыскать? В обмен на снятие полученного накануне взыскания? Тем более что у нас тут повод назрел: одному, а точнее, одной из нас очередное звание присвоили…

– Ну, если прикажете, – сказал Маликов, оглядев нас, с какой-то странной интонацией в голосе, и его унылая физиономия приобрела несколько задумчивое выражение.

– А и прикажу, товарищ старший лейтенант.

– Тогда я щас, – сказал Маликов и, не став более обсуждать данную тему, испарился за стоящими вдоль дороги танками кутузовской роты.

Минут через пять он, воровато озираясь, вынырнул из-за танка с брезентовой противогазной сумкой. В сумке что-то соблазнительно булькало.

– Вот, – сказал он, доставая на свет божий пузатый флакон с желтовато-коричневой жидкостью.

Пузырь был побольше нашей пол-литры, грамм на 750–800, почти квадратный в сечении, с винтовой пробкой и красивой этикеткой. На белом фоне было написано «Jim Beam. Bourbon. Kentucky Straight. Bourbon Whiskey», а еще там были напечатаны мелкие портреты каких-то чмошного вида деятелей, про одного из которых было написано мелкими буковками, что он президент чего-то там.

– Бурбон, – сказала Смыслова, прочитав название. – Вот никогда это американское пойло не любила…

– Так ничего другого все равно нет, – пожал плечами Маликов. – А не хотите – как хотите…

– За неимением гербовой и это сойдет, – согласился я, не желая вести дальнейшую дискуссию по этому поводу.

Нет, все-таки какие дисциплинированные и где-то, я бы даже сказал, героические офицеры служат у меня в подразделении! Ведь сначала категорически уперся рогом, словно партизан на допросе в гестапо, но когда командир приказал – прямо-таки родил требуемое, как настоящему танкисту и полагается. Из таких орлов запросто гвозди можно делать или, к примеру, танковые траки…

Меж тем Черняев достал из нашего танка четыре граненых стакана. Не знаю уж, откуда он их взял, судя по всему, спионерил в нашей гарнизонной столовой в Альтенграбове еще до войны, считай – в совсем другой жизни…

Затем позвали Тетявкина (который все равно отирался рядом и все видел), ротных Дружинина, Кутузова, Демахина, мотострелкового капитана Синицина, командира разведчиков старшего лейтенанта Семеренко и начхима Сырцова. Когда названное воинство собралось у моего танка, они живо напомнили мне трактористов на полевом стане, поскольку все трое ротных и начхим были в черных комбезах без погон в сочетании с мятыми пилотками или полевыми фуражками. На их фоне орлом смотрелся капитан Синицин в полной полевой форме, с портупеей и планшетом через плечо. Тетявкин и Семеренко были в маскхалатах, причем первый носил камуфляж исключительно для понта, а второй напялил пятнистый комбез прямо на голое тело – в вырезе ворота виднелась волосатая грудь. Вот уж, воистину, тот самый момент, когда реальный облик героев весьма далек от плакатного глянца…

Поскольку о причине сбора их не предупредили, расплескивать этот самый бурбонный вискарь пришлось в любую подвернувшуюся посуду вроде жестяных кружек, а также крышек от фляг и котелков.

Черняев, выступавший в роли «капельмейстера», разумеется, хотел налить и Маликову, но того от подобного предложения прямо-таки передернуло.

– Я не буду! – громко заявил он.

– А чего так? – удивился я, выразив практически общее мнение.

– Отпил уже свое, товарищ майор!

– То есть как? Это в твои-то годы? Тебя что – в детстве уронили, или ты лет в восемь бухать начал, а в восемнадцать уже завязал?

– А можно я про это не буду подробно рассказывать? На предпоследнем курсе училища с друзьями случайно траванулись какой-то бурдой. Не смертельно, но фатально хреново. С тех самых пор и не употребляю, уж извините, душа не принимает…

Видать, веская была причина у этой его трезвости. Вообще советские курсанты в этом плане всегда были большие затейники. Ну-ну, небось, как это обычно бывает, пытались кустарным способом какую-нибудь тормозуху или антифриз очистить, да, видать, не вышло. Ничего, бывает…

– Даже по большим революционным праздникам не употребляешь? – уточнил я.

– Даже и по ним!

– Ну и на фига же ты тогда эту бутылку заныкал?

– На всякий крайний случай. Который как раз сегодня и подвернулся. А еще мне название на этикетке понравилось. Что-то знакомое. Вроде читал я про это где-то. У Стругацких, кажется…

– В «Пикнике на обочине», – уточнил я. – Господин Алоиз Макно. Полномочный агент бюро эмиграции. В баре «Боржч». Лизал этот самый бурбон и предлагал Рэдрику Шухарту эмигрировать из славного города Хармонта.

– Откуда вы это помните, товарищ майор? – прямо-таки изумился Маликов.

– Да вот помню. У нас под Кандалакшей, где я после училища служил, только и было развлечений, что хорошую книжку почитать, особенно зимой…

– Готово! – доложил Черняев, с лаборантской точностью расплескав напиток в подставленную посуду, по числу собравшихся. Понятно, что при таком немаленьком количестве участников бутылки хватило только на одно, да и то чисто символическое, употребление.

– Ну ладно, – сказал я, поднимая стакан и обращаясь к Смысловой. – Давай за твои звезды, товарищ капитан. Даст бог, не последние. И я надеюсь, мы еще повоюем. Если, конечно, горизонты до того момента не осветятся красивыми атомными грибками в изрядном количестве и не выйдет нам всем карачун раньше времени! Вздрогнули!

– Спасибо! – ответила Ольга. Видно было, что ей эта процедура, как и все наши предыдущие игры со смертью, очень нравится. Ну-ну…

– А это тебе, товарищ капитан, – протянул я с явным трудом проглотившей бурбонный вискарь Смысловой извлеченные из нагрудного кармана комбеза капитанские погоны. – Прими. Можешь сохранить на память или нашить на комбинезон, только на них наши эмблемы, с танками. Это мои погоны, старые, они в танке вместе с запасным комбезом лежали. Нашел, когда стал переодеваться…

– Спасибо, Андрей! – сказала Ольга и неожиданно чмокнула меня в щеку. Похоже, моя случайная «домашняя заготовка» имела некоторый успех. Ладно хоть успел побриться перед этим…

Все допили, косясь на нас, а я подумал, что ей, по идее, сейчас обмывать это нежданно свалившееся звание было больше не с кем, кроме нас, грешных, – дорогой ценой перемоловших военный потенциал НАТО лейтенантов и капитанов в форме танкистов, среди которых затесался и один случайно уцелевший и, возможно, слишком везучий майор на подполковничьей должности… Ведь этот ее, как говорили во времена газеты «Искра» и 1-го съезда РСДРП, «соратник по подпольной работе» Манфред со своими «бойцами невидимого фронта» остался на той базе стеречь атомные заряды до прибытия специалистов. А еще я вдруг подумал, что нам в ГСВГ никогда не говорили, что новая война в Европе вообще может быть «не совсем ядерной». А вот поди ж ты – она идет уже который день, и вполне себе «почти не ядерная», вопреки всем планам и прогнозам…

Нет, все-таки дрянь этот бурбон. Одно слово – кукурузная самогонка. Хоть и подвид вискаря, а на вкус довольно противно. Мы в Аддис-Абебе в свое время пару раз вискарь пробовали, и никому не понравилось – и вкус, и цена. Оттого наши вояки от главного военного атташе до последнего лейтенанта-переводяги предпочитали привезенную из Союза «Столичную», даже несмотря на тамошнюю жару…

– У тебя мечта есть? – спросил я Маликова, когда бурбон был выпит, посуда вымыта и убрана, а офицеры разошлись по своим подразделениям. Это я у него спросил намеренно, поскольку трезвый среди выпивающих всегда вызывает смутные, нехорошие подозрения. А еще я подумал, что, пожалуй, этот старлей не так уж и прост, как прикидывается. И, скорее всего, он заначил в том западногерманском универсаме отнюдь не один пузырь этого самого бурбона. Только про остальное он, похоже, пока упорно помалкивает…

– Чтобы был мир во всем мире! – отчеканил Маликов.

Черняев и Прибылов заржали. Смыслова сочувственно улыбнулась.

– Не самая плохая мечта. Я почему-то знал, что ты скажешь именно это, – сказал я, укоризненно глядя на свой экипаж. – Ты так прикалываешься или и вправду об этом мечтаешь? И ведь заметь, что ни замполитов, ни особистов вокруг нету – тех, что были, ветром сдуло, а новые у нас пока что не завелись…

Маликов на это не ответил. Только насупился и пожал плечами. Похоже, он просто ответил на этот вопрос так, как привык отвечать всегда и везде. Вот только здесь и сейчас это явно не прозвучало и ничего, кроме смеха, вызвать не могло.

– Ты в Краснобельске где жил? – на всякий случай поинтересовался я у него.

– На Парковой, – ответил он охотно, как-то сразу воспрянув и явно радуясь, что тема разговора изменилась..

– Н-да, не ближний свет. А я из Черниковки. Так что земляки мы с тобой получаемся очень условные. Ладно, за родной город мы с тобой потом поговорим. А пока спасибо за импортное пойло, товарищ старший лейтенант, выручил. И давай-ка двигай уже до своей роты, непьющая краса полка, писаная и разрисованная. А то вдруг какой новый приказ Родины воспоследует…

Война продолжалась, и ничего еще не было решено или кончено.

Те, кто на другой стороне-9. Авиабаза ВВС США Гринем-Коммон. Англия. 16 июня 1982 г. Середина дня. Шестой день войны.

Восьмерка серо-голубых «F-15» из 1-го тактического авиакрыла ВВС США с авиабазы Лэнгли уже буквально падала на ВПП. Остаток топлива в баках был просто ничтожным, трое пилотов из восьми уже доложили, что на их приборных панелях загорелись лампочки аварийного остатка горючего. И ладно бы это был только изнурительный перелет с дозаправками в воздухе через океан, разумеется, с поправкой на военное время. Так нет – в конце этого чертового марафона, уже на подлете к пункту назначения, у пилотов «Иглов» мгновенно пропала радиосвязь с местным руководителем полетов. Впрочем, маяки ближнего привода и прочая автоматическая навигация аэродрома пока что работали исправно, вследствие чего посадка особой проблемой не представлялась. Тем более что уходить на какой-нибудь запасной аэродром все равно было уже поздно.

– Парни, садимся с ходу! – передал своим ведущий, командир эскадрильи, капитан Крис Киббл, первым заходя на ВПП.

Ведомые ответили, что поняли. Авиабаза уже хорошо просматривалась. При заходе на посадку Киббла и других летчиков несколько удивили два столба густого дыма, поднимавшиеся слева, за стоянкой транспортных «Геркулесов», и какие-то неяркие вспышки, похожие на электросварку, время от времени сверкавшие там и сям на земле, между аэродромных построек. Выпуская щитки и шасси, Киббл в очередной раз запросил вышку управления полетами, но никакого ответа не получил. Вышка молчала как проклятая. Пришлось все делать самому.

А уже когда колеса шасси «F-15» коснулись ВПП, за хвостом хлопнул раскрывшийся купол тормозного парашюта, и истребитель комэска, замедляя бег, покатился по бетонке, Киббл вдруг увидел, что по сторонам от ВПП и даже на самой взлетной полосе валяются какие-то спутанные белые тряпки с веревками. Больше всего они напоминали скомканные как попало купола парашютов, а было их здесь ну никак не меньше сотни. При этом садившиеся один за другим самолеты на земле никто не встречал. Аэродромная техника стояла в явном беспорядке, а на бетонке выделялись какие-то вытянутые тюки, подозрительно похожие на трупы в американской военной форме. Киббл невольно вздрогнул, увидев промелькнувший во время пробега за стеклом фонаря кабины джип с откинувшимся в неудобной позе на спинку сиденья явно мертвым водителем.

Впрочем, когда Киббл подрулил к стоянкам выстроенных по линейке в обваловках камуфлированных «F-111» с открытыми техническими лючками и пустыми кабинами (у крайнего в ряду самолета лежало сразу три трупа, причем один явно был пилотом, в полном полетном обмундировании) и выключил двигатели, к садящимся самолетам наконец побежали какие-то темные фигуры, причем передвигались они почему-то перебежками.

Открыв фонарь кабины и сняв кислородную маску, капитан Киббл вдруг услышал звуки, более всего похожие на отдаленную стрельбу из автоматического оружия, причем звук выстрелов был чужим и совершенно незнакомым.

Медленно снимая тяжелый шлем, Киббл видел, как к его самолету бегут солдаты в комбинезонах незнакомого фасона, зеленого цвета со светлым рисунком в форме дубовых листьев. На поясных ремнях солдат болтались брезентовые подсумки и ножи в коричневых ножнах, а в руках у них капитан рассмотрел автоматы Калашникова, которые было трудно с чем-то спутать. Позади бегущих двигались две странные небольшие остроносые гусеничные машины с пушечными башенками. На лобовой броне передней из них капитан различил рисунок в виде белого парашюта с двумя самолетами по бокам и красной звездой внизу.

В этот момент до него, кажется, наконец стало доходить, в чем тут дело.

Но предпринять что-либо капитан не успел. За бортом кабины возникла голова светловолосого крепыша в голубом берете с красной звездой в золотистом венке и с красным треугольником сбоку.

– Ruki Wwverh! – объявил носитель голубого берета, направляя прямо в лоб капитану ствол какой-то разновидности «АК-47» со складным прикладом, тоном, не предвещающим решительно ничего хорошего, а потом повторил на чудовищном диалекте, призванном, видимо, изображать английский: – Hands up, Pridurok!

Даже и без всякого перевода Киббл вполне понял, что от него хотят, и молча поднял руки так, чтобы владелец автомата их видел.

Позади его самолета треснула короткая автоматная очередь. Похоже, ведомый Киббла, второй лейтенант Валсгроу, вместо дисциплинированного поднятия рук попытался нашарить в нагрудной кобуре пистолет, в результате чего его мозги забрызгали фонарь кабины «Игла» изнутри…

Остальные летчики даже не пытались сопротивляться. Им уже было совершенно понятно, что авиабаза вместе с обширным хранилищем ядерных боеприпасов и не развернутыми крылатыми ракетами наземного базирования только что захвачена русским парашютным десантом…

Секретный правительственный бункер повышенной защищенности, гора Шайенн. Р-н г. Колорадо-Спрингс. Штат Колорадо. США. Тот же день.

На толстенной железобетонной стене предназначенного для оперативных совещаний зала матово светился огромный экран, отображающий в зеленоватых тонах карту мира. С другой стороны зала была оборудована телестудия, с трибуной и задней стенкой, полностью копирующими интерьер зала для пресс-конференций Белого дома в Вашингтоне.

На карту мира в режиме, очень близком к реальному времени, выводилась текущая обстановка на фронтах (президент отметил для себя, что уже не только ФРГ и Дания, но и почти вся территория Бельгии и Нидерландов были неровно затушеваны красным цветом), положение корабельных соединений и уже давно приведенных в полную боевую готовность стратегических сил. Дополнительно к этому обширные территории Северной Америки и Евразии были расцвечены серыми кругами радиусов поражения при предполагаемых ядерных ударах. Пока на эту схему были нанесены только первоочередные цели для первой сотни пусков и предполагаемые объекты ответного удара Советов. И при одном только взгляде на эту картинку у президента уже привычно заныло сердце.

Остро пахло остывшим кофе, пылью и нервным потом, аромат которого уже не заглушал генеральско-сенаторский парфюм и не вытягивала мощная бункерная вентиляция.

За длинным столом в полутьме сидели вице-президент, министры, главы некоторых профильных комитетов Конгресса и Объединенный комитет начальников штабов, практически в полном составе. Кого тут сегодня не было совсем, так это журналистов. Зато различных охранников в военной форме и гражданских костюмах было явно много больше нормы.

– Господин президент, – утомленно бубнил председатель Комитета начальников штабов генерал Джонс, – связи с Исландией и Норвегией по-прежнему нет. Два часа назад была потеряна связь с авиабазой Элмендороф на Аляске и военно-морской базой Ки-Уэст во Флориде. Связи с Англией нет уже более трех часов. Последнее сообщение, полученное с нашей авиабазы Гринем-Коммон, звучало так: «Вижу парашюты. Много парашютов…» После этого связь прервалась. При этом никаких явных признаков того, что Советы нанесли по этим объектам ядерные удары, выявлено не было…

Он говорил и что-то еще, но смысл слов уже не доходил до ушей Рональда Рейгана.

Господи! До чего же некстати все это случилось! Ведь как было бы хорошо, если бы все пошло по заранее предусмотренному плану! Если бы в запасе было хотя бы года три-четыре! Тогда, возможно, наконец уже перемерли бы все эти твердокаменные члены советского Политбюро, «господа Нет», последние могикане из времен тирана Сталина, до сих пор считающие, что они и сейчас не вправе отступить ни на букву от заключенных в далеком и замшелом 1945 году соглашений. Штаты обновили бы ряд элементов своего военного потенциала, и, возможно, русские наконец поверили бы в реальность всех этих бредовых идей об орбитальной противоракетной обороне или невидимых для любых радаров самолетах, а равно и в то, что их дела непоправимо плохи, экономика СССР вот-вот совсем загнется и у нее нет вообще никаких шансов. А к тому моменту к власти в Кремле, возможно, уже пришли бы те корыстные, беспринципные, трусливые, но в то же время крайне амбициозные типы, которые там у них, как совершенно точно знал Рейган, уже вроде бы есть, но пока что прозябают на вторых и третьих ролях – выкормыши советской системы, люто ненавидящие эту самую систему и желающие глобального поражения собственной стране больше, чем какой-нибудь американский ультраправый политикан средней руки. Какой был бы гениальный и, главное, беспроигрышно-дешевый план – уничтожить наконец эту мерзкую страну с ее угрожающим всему цивилизованному миру отвратительным, богомерзким режимом и диким, но слишком много мнящим о себе народом, без всякой войны. А сейчас – что прикажете делать?

Президент посмотрел на торчащего нелепым соляным столбом в углу зала рослого уорент-офицера в парадной форме Корпуса морской пехоты, державшего в руках красивый металлический чемоданчик, где лежали пресловутые «ключи от ядерной войны», и на решительные, словно высеченные из камня, лица сидевших по сторонам стола многозвездных генералов и адмиралов. Да, уж эти точно выполнят любой приказ, не задумываясь и решительно ни о чем не сожалея…

Выходит – начать?

Господи, но что это даст и что, черт побери, изменит такое количество трупов?!

Рональд Рейган прекрасно осознавал, что от столь массового умертвления людей толку ни для него лично, ни для богоизбранной американской нации все равно не будет.

Даже те очень немногие, кто, возможно, выживут в атомном огне, никогда не простят ему и тем, кто его сменит, всего этого. Убийства и самой нации, и ее будущего, пусть даже и ради благой цели – уничтожения этих азиатов…

Выхода не было…

Но и это был не выход…

Конец первой книги