Глава 18.Офицеры

Сводный отряд 61-го гв. танкового полка 10-й гв. танковой дивизии ГСВГ. Район Ламмерсдорфа, южнее г. Ахен, недалеко от бельгийской границы. Северный Рейн – Вестфалия. ФРГ. Ночь с 13 на 14 июня 1982 г. Четвертый день войны.

Проснулся я в эту ночь непонятно от чего. И вроде даже никаких посторонних звуков или, к примеру, выстрелов поблизости слышно не было. Хотя с теми, кто хоть раз побывал на войне, это бывает. Если у тебя более-менее здоровый организм, вырабатывается особого рода привычка – внутренне настраиваешь его на пробуждение в какой-то определенный момент и в итоге просыпаешься-таки тогда, когда нужно. Некоторые называют это «внутренние часы» или «внутренний будильник». Ну а у меня эта война не первая по счету, так что родной организм меня не подвел – собирался проснуться в два часа ночи и проснулся, как планировал. Самое время было очухаться и оценить обстановку.

Я спал в боевом отделении «Т-72», прямо на своем сиденье у рации, а мой экипаж в составе Прибылова и Черняева похрапывал снаружи, на расстеленном поверх МТО брезентовом чехле. Вообще сейчас почти весь наш сводный отряд (или бригада, назовите как хотите), кроме дежурного офицера, часовых и нескольких экипажей разведчиков и химиков на «БРМ-1» и «БРДМ-2», патрулировавших окрестности (после сообщения о взрыве склада американских химических боеприпасов под Бременом и последующих атомных взрывах на территории Голландии нам приказали всячески усилить химическую и радиационную разведку, хотя кому это надо и что это даст, было непонятно – ведь от нас это километров на 300 севернее и ветер все время дул явно не в нашу сторону, ну да начальству виднее), дрых без задних ног.

Мы все толком не спали последние двое суток, и я уже видел, что мои офицеры, не говоря уже о рядовых бойцах, плохо соображают и заговариваются. Еще немного – и мехводы начнут засыпать прямо за рычагами, а потом сковыривать танки в кюветы, как это обычно бывает в таких случаях. Поэтому когда после изнурительного, продолжавшегося почти целый день марша по летней жаре мы наконец вышли в заданный район, вылезли из своих жестянок и получили по радио приказ стоять на месте и ждать дальнейших распоряжений (каковые мне следовало получить от некоего «представителя ставки», который должен был прибыть к нам лично «в течение ближайших часов»), я было собрался приказать отдыхать.

Но тут неожиданно продолжились неприятные сюрпризы. Сначала пропала связь, потом поступил кодированный сигнал «Боровая брусника» (а это, надо сказать, серьезно, поскольку означает вероятность близкого ядерного удара, если бы удар был по нам, был бы сигнал «Красная калина»). Пришлось объявлять тревогу и задраиваться в машинах, попутно молясь всем богам о том, чтобы химики нашего капитана Сырцова вовремя определили эту лютую смерть без вкуса, цвета и запаха. Часа три мы пребывали в нервном состоянии шухера, потом рации ожили и последовала отмена «атомной» тревоги. Химики повышенной радиации, впрочем, не зафиксировали.

Как потом оказалось, ядерный удар таки был, но не по нам, а километрах в 160 юго-восточнее. Американцы, в тщетной попытке задержать наше наступление в районе Кобленца и остановить выход к французской границе, применили по частям 8-й гвардейской армии два тактических ядерных заряда, использовав пару еще уцелевших у них ракет «Лэнс». Подробности этого эпизода я узнал позже. Суммарная мощность составила около сотни килотонн, а целились янки по городу Нойвид и мостам через Рейн севернее этого чертова городишки. Под раздачу угодила 39-я гвардейская мотострелковая, Барвенковская ордена Ленина, дважды Краснознаменная, орденов Суворова и Богдана Хмельницкого дивизия, базировавшаяся до начала заварушки в Ордруфе. Естественно, от дивизии и мостов мало что осталось, как и от Нойвида, где, кроме пятидесятитысячного населения, было полно беженцев, а наших солдат, кроме дивизионного разведбата, не было вовсе. Правда, во все дальнейшее вмешалась судьба в лице заместителя командира 172-го гвардейского мотострелкового полка 30-й дивизии майора Виктора Богачева, который с частью сил своего полка углубился далеко на западный берег Рейна и оказался вне эпицентра ядерных ударов. Под его командованием осталось 26 «Т-64» и полтора десятка БМП, в которых штатно сработали системы ПАЗ. Поэтому, когда час спустя 3-я американская бронетанковая дивизия и две канадские бригады поперли в контрнаступление, их «М-60А-3», «Леопарды-1» и облаченную в ОЗК пехоту ждал достойный и горячий прием. Богачев со своими людьми продержался три часа, отбив четыре атаки и усеяв еще тлеющие перелески на западном берегу Рейна обилием заокеанских трупаков и битой техники. Правда, у него самого под конец боя осталось всего четыре исправных «шестьдесятчетверки» и три БМП. Однако к этому моменту тылы 8-й гвардейской армии очухались – сначала на западный берег Рейна вплавь перемахнуло несколько батарей и дивизионов ПТРУров на шасси БРДМ, которые устроили еще копошившимся американо-канадцам ад, а потом понтонеры оперативно навели наплавной мост, далеко в стороне от атомного пожара, и наступление продолжилось. На общую ситуацию на фронте эта американская попытка «показать зубы» не повлияла никак, зато облако продуктов радиоактивного распада сдуло попутным ветром на французскую территорию, чему, видимо, очень обрадовался Франсуа Миттеран… Богачева сразу же представили к Герою, но я ни ему, ни его уцелевшим бойцам в этой связи не аплодировал и не завидовал, поскольку им требовались не ордена, а хорошее лечение от лучевой болезни в соответствующей клинике. А с этим у нас в Союзе некоторые проблемы. Но про это мы все узнали позднее. И, естественно, я не знал, что считаные часы спустя попаду под почти такой же крутой замес…

А пока, быстренько рассредоточив и замаскировав технику вдоль дороги, разместив ее среди домишек и деревьев и расставив по периметру нашего импровизированного «вагенбурга» посты, я наконец приказал всем отдыхать. Дежурить и следить за радиационной обстановкой добровольно вызвался начштаба Шестаков. Он, оказывается, умудрился поспать несколько часов во время марша (или врал, что поспал, но это было уже неважно, вариантов не было все равно). Часовых он клятвенно обещал аккуратно сменять, а с разведчиками держать постоянную связь. Я с ним согласился, потом залез в танк и сразу же будто получил пыльным мешком по голове – где сидел, там и сомлел, не раздеваясь и едва успев снять шлем…

Вообще этот наш марш был каким-то сплошным бесконечным петлянием среди плотной городской или полугородской застройки (иди пойми, чем у них тут деревня от города отличается). Обозначенный на наших картах, этот самый Ламмерсдорф был практически неразличим среди прочих деревень, городков и городишек. Одно- и двухэтажные игрушечного вида домики под черепичными крышами тянулись вдоль дорог непрерывной чередой, так что и не сразу было понятно, где какой населенный пункт. Я даже начал подозревать, что наши карты не совсем точны, но был не прав. Основные мосты и дороги на них были обозначены верно. Просто оказалось, что вокруг города Ахена имеет быть некая коммуна (забытое слово из другой эпохи, неожиданно всплывшее из небытия, и где – здесь, в ФРГ) Зиммерат, состоящая из большого количества (чуть ли не около сотни) мелких населенных пунктов (или, как здесь принято говорить, поселений), которые плавно переходят один в другой. А километрах в пятнадцати севернее того места, где мы сейчас ночевали, уже просматривались в сильную оптику шпили кирх и соборов того самого Ахена, входить в который нам почему-то было не приказано.

Едва проснувшись, я протер глаза и, натянув шлемофон, воткнул штекер радиогарнитуры в нужное гнездо, включив рацию. Традиционно Москва ночью ничего путного не передает, но уж если война началась всерьез – должен же быть по этому поводу какой-то экстренный выпуск новостей. Ведь если войны не могло быть потому, что не могло быть того, чего никогда не было, то это не значит, что ее не могло не быть, потому что всегда так бывает, что сначала чего-нибудь не бывает, а потом появляется. Или же война может идти, но может и не идти. Если же ее на самом деле нет, то на самом деле есть что-то другое, потому что не может так быть, чтобы совсем ничего не было, – ведь всегда так бывает, что дыма без огня не бывает. Это я применительно к обстоятельствам Николая Носова вспомнил. У нас в Аддис-Абебе в одном средней паршивости «отеле», который мы, то есть попавшие по воле судьбы и долгу службы в эту забытую богом дыру советские офицеры, промеж себя именовали «русской колонией», было совершенно нечего читать. Особенно когда тебя вызвали с фронта в столицу для приема и обкатки новой техники, а «Антеи» с этой самой техникой не могут вылететь из Союза по погодным условиям. И тогда сидишь и ждешь, поскольку делать тебе все равно нечего – день, два, три, один раз процесс растянулся даже на пять суток. Самое главное, что процесс этот был не шибко понятным и приятным. Чего стоило привезти в эту Эфиопию контингент «барбудос» при полном оснащении, так нет – сначала «Ан-22» везут из СССР (чуть ли не прямо из Нижнего Тагила) новенькие «Т-62», а ты их выгружаешь и отгоняешь к охраняемому забору, поскольку кубинские экипажи для них приплывут или прилетят только недели через три, не раньше…

Газеты нам туда привозили летчики (экипажи военных транспортников и «аэрофлотовцы»), да и то от случая к случаю и если не забывали. А всех книг там было – пятитомник избранных произведений В.И. Ленина в подарочном исполнении, «Как закалялась сталь» Н. Островского да почему-то еще, неизвестно с какого перепугу, «Незнайка на Луне» Н. Носова. Я неизменно предпочитал последнюю книжку (что всегда было поводом для пошлых шуток у коллег-сослуживцев) и за время той спецкомандировки выучил ее чуть ли не наизусть – очень полезные знания для офицера Советской армии. Вот выпрут со службы – пойду воспитателем в детский сад. И буду, как тот усатый нянь в одноименном кино…

В общем, я наконец поймал Москву, но ни хрена полезного, как и предполагал, не услышал.

«Маяк», похоже, как обычно, передавал музыку по заявкам радиослушателей, что-то из разряда «для тех, кто не спит».

И, едва я щелкнул тумблером, низкий голос Иосифа Кобзона проникновенно затянул у меня в наушниках:

Вот бывают же такие голоса и такие песни, от которых вдруг возникает зуд в пятках и сразу хочется выкатить грудь колесом, застегнуть ворот и пройти церемониальным маршем. Инстинктивно. И это был именно тот случай. А Кобзон между тем продолжал:

Блин, кто бы мог подумать… Пока Ильич (естественно, последний, который Леонид, а не тот единственный и неповторимый, что в Мавзолее лежит) был жив, эту песню по радио гоняли чуть ли не ежедневно, а с того момента, как он преставился, ею не то чтобы особо баловали радиослушателей. И вот – на тебе, привет из светлого вчера… Фигня какая-то…

Дослушав следующий куплет, про честь, кровь, невозможность отступления и вторую мать, я выключил рацию. И вовремя.

Крышка моего командирского люка открылась, и в нее снаружи всунулась из темноты всклокоченная голова, торчащая в широком вороте маскхалата. Лицо я плохо различил в тусклом свете освещавшей боевое отделение синеватой лампочки.

– Кто здесь? – спросил я шепотом. Почти «Мать» Алексея Максимовича, диалог Павла Власова с дверью, мать его ети…

– Это я, товарищ майор, лейтенант Тетявкин, – представилась голова. – Вы уже не спите?

– Не сплю. И чего тебе надобно, старче? – поинтересовался я, не очень понимая, за каким это ко мне в такой час приперся наш героический авианаводчик.

– Меня капитан Шестаков к вам послал, товарищ майор…

– А что такое?

– Похоже, ЧП у нас.

– Какое еще ЧП? – не понял я, по ходу уловив, что прикомандированный лейтенант уже отождествляет себя с нашей воинской частью. Похвально, если вдуматься…

– Да я сам не в курсе, товарищ майор. Он сказал, что лично вам доложит…

Вот блин горелый… Ладно, лично так лично…

– Умыться у тебя есть чем? – спросил я у него шепотом, выбираясь из люка и снимая воняющий потом танкошлем.

Вокруг было темно и тихо. Личный состав по большей части, похоже, спал. Только впереди, там, где дорогу перекрывала БМП и стоял пост, мелькал слабый свет фонарика и пара голосов негромко трепались о чем-то. Впереди, у линии горизонта, где-то в районе Ахена взлетела в небо осветительная ракета. Потом стороной в том же направлении прошел почти не различимый в темноте вертолет. Судя по звуку – наш «Ми-8». В общем, ничего похожего на ЧП я вокруг пока не узрел.

Спустившись с брони, я пошел вслед за Тетявкиным. Возле своей радиомашины он достал откуда-то между колес ведро с водой и жестяную кружку. Я умыл лицо, пополоскал рот и сразу стал соображать чуть лучше.

– Так, – сказал я. – Ну и где Шестаков?

– За мной, товарищ майор…

Шестаков обнаружился у своей «БМП-1К» № 413. Он сидел на броне и явно дремал. Радионаушники, провод от которых тянулся в открытый люк, и полевая фуражка лежали рядом.

– Так, – тихо сказал я, подходя. – Что случилось? Тут мне лейтенант про какое-то ЧП докладывал? Он ничего не перепутал?

– Не перепутал.

– И в чем дело?

– Андрей, понимаешь… – начал Шестаков, и тут я понял – раз он, службист и формалист до мозга костей, начинает именовать меня по имени, то это действительно серьезно. А это как-то пугало. –  В общем, тут двое уродов, – сказал он. – Этот наш обрезок татарский и один козел хитрожопый поехали в местный универмаг. Тут недалеко…

– Так, – уточнил я. – Татарский обрезок – это кто?

Здесь я слегка валял ваньку, поскольку у меня в батальоне так называли за глаза только одного-единственного офицера. Того самого, про которого ныне болтающийся где-то по тыловым госпиталям замполит Угроватов говаривал в минуты особо плохого настроения, что хуже этого татарина могут быть только два татарина…

– Да Маликов, командир нашей второй роты…

– А козел хитрожопый?

– Старлей Толян Стибрюк, снабженец из второго батальона, начальник продсклада, кажется…

Кажется ему… Креститься надо, если кажется…

– Понятно. Дальше.

– Наши разведчики накануне объезжали окрестности. Ну, пока еще не стемнело. И видели тут неподалеку большой универмаг или универсам. Такое современное здание на два или три этажа. Оно уже, кстати, было вскрыто и частично пограблено. Видимо, местными. Наши доложили, что даже шуганули каких-то мародеров. Ну, а когда стемнело, приходят эти два кекса. Они это как-то узнали, видимо, разведчики растрепали. Ну, они и пришли ко мне, поскольку я дежурный, с предложением. Давайте, говорят, товарищ капитан, съездим в этот универмаг…

– И зачем они туда собрались?

– За импортными продуктами. Говорят, газировки привезем, пива баночного, жрачки какой-нибудь, то-се… В общем, взяли «шишигу» и «ЗИЛ-131», трех бойцов и поехали…

– И ты разрешил?

– Да.

– Ну и дурак ты, Юра, – сказал я, здраво прикидывая, чем это нам всем вообще может грозить. Вообще-то никакого прямого официального запрета на использование подвернувшихся ресурсов у меня не было. Все письменные и устные запреты типа «немецких паненок не пердолить, даже если сильно прижмет» касались исключительно братской ГДР, но мы-то сейчас, как ни крути, находимся немножко западнее… Более того, возможность использования, к примеру, трофейных ГСМ приказами начальства как раз оговаривалась и даже приветствовалась. Особистов с нами сейчас нет, а те, что были, в основном полегли вместе со штабом полка еще в первый день. А бродят ли сейчас по округе чужие контрразведчики и прочие военные прокуроры – мне неведомо. Даже если и бродят – у них явно полно других дел, кроме мелких краж из местных продмагов. Конечно, если эти два придурка сдуру набьют кузова «ЗИЛа» и «шестьдесят шестого» импортными телевизорами и шмотками, кто-нибудь из шибко партийных и сознательных вполне может потом накатать телегу по команде. Но до этого самого «потом» еще надо дожить. Хотя, если найду у них шмотки или нечто подобное, прикажу демонстративно выкинуть. А если они действительно привезут жратвы, обматерю за самоуправство и на этом все. В этом случае никто факт мародерства все равно не докажет. Тем более если этот универмаг и так раздербанили еще до нас…

– На хрена вам понадобилась эта самая газировка с пивом? – поинтересовался я. – Думаете, здесь вам курорт? А если их там перестреляют из-за угла при погрузке этой самой газировки, кто отвечать за это будет? Я или ты?

– Вместе ответим, – пожал плечами Шестаков и сказал уже более примирительно: – Андрей, ну что тут такого? Ведь три дня воюем, где-то, вон, уже ядреные бомбы начали кидать, а импорта еще и не попробовали ни разу. Свои осточертевшие сухпайки жрем, да иногда то, чего повара в походных кухнях сварят, из наших же продуктов. Тоска смертная! Почти все здешние мелкие лавки стоят запертые наглухо, с опущенными жалюзями, а тут магазин все равно пограбили до нас…

– Ладно. Допустим, сам факт мародерства потом еще надо доказать, а кто это будет делать и зачем это нужно – мне лично непонятно. Так что эта их поездка в общем не наказуема. Покроем позором в рабочем порядке, и все на этом. Я не понял другого – почему речь идет о ЧП?

– Они три часа назад уехали и до сих пор не вернулись…

– И что? Небось обпились на голодный желудок теплого пива или лимонада и дрищут. Сели где-нибудь прямо посреди мостовой, спустили штаны и жидко какают. Делов-то. Представляешь себе картинку?

– Представляю. Только с полчаса назад в той стороне несколько раз палили одиночными.

– Кто палил?

– Не знаю. Но по звуку – стреляли из чего-то импортного. Притом что по радио передали – бундесвер после 00.00 местного прекращает огонь…

– Ого… А американцы и прочие англичане с канадцами тоже прекращают огонь?

– Про них начальство ничего не говорило…

– А вот это, Юра, уже хуже. Вдруг их там действительно перестреляли? Кто-нибудь из тех, кто не обязан прекращать огонь, или тех, кому про этот приказ не сказали?

– Не знаю, – пожал плечами Шестаков и добавил: – А что ты предлагаешь?

– Что тут предложить? Поднимать в ружье личный состав из-за каких-то кретинов мне совесть не позволит. А значит, надо съездить и проверить.

– И кто поедет?

– А я сам и поеду. Раз уж мне, в случае чего, за весь этот балаган отвечать. А ты пока останешься за меня. Из разведчиков кто накануне к этому хренову универсаму ездил?

– Старший сержант Зудов, командир БРДМ…

– Он сейчас где?

– Да здесь где-то недалеко был.

– Так. Давай его сюда. Лучше вместе с «бардаком».

– А кого еще с собой возьмешь?

Я посмотрел на маявшегося за моей спиной авианаводчика.

– Тетявкин, на разведку со мной поедешь?

– Если прикажете, товарищ майор.

– А и прикажу. Ты же все равно не спишь. В общем, возьми автомат, патроны, и чтобы через пять минут был здесь! Выполнять!

– Есть! – вытянулся Тетявкин по стойке «смирно» и убежал.

– Да, вот еще что, – сказал я Шестакову. – Ты тут поблизости найди какое ни есть помещение, чтобы напоминало штаб. А то явится на нашу голову этот обещанный «товарищ из центра» с секретными приказами, начнет всех нас строить и военные советы собирать. И где мы, спрашивается, в случае чего, заседать будем?

Шестаков молча кивнул, потом подозвал кого-то из бодрствующих солдат и отдал соответствующий приказ.

Через пару минут невдалеке зашумел двигатель «бардадымки», а еще минуты через три к нам, светя светомаскировочными фарами, подъехала «БРДМ-2» с белым номером 213.

Из открытого люка мехвода торчала голова в танкошлеме.

– Ты, что ли, Зудов? – спросил я.

– По вашему приказанию прибыл, – ответил сержант, вылезая из машины.

– Вечером к универсаму ты ездил?

– Я, тарищ майор.

– Дорогу туда помнишь?

– Примерно. А что случилось, тарищ майор?

– Об этом потом. Сейчас нам надо доехать туда, и побыстрее.

– Вдвоем? А то я свой экипаж будить не стал…

– Втроем, – уточнил я, завидев подбегающего Тетявкина. Тот был в танкошлеме, с «АКМСом» в руках и брезентовым подсумком для рожков на поясе поверх маскхалата. – Или думаешь, не справимся?

– Это смотря с чем, товарищ майор…

– Ну точно, не с танковой дивизией воевать, чистая разведка, не ссы, сержант…

– Если разведка, тогда нормально…

– Вот и я так думаю. Поехали.

Тетявкин залез внутрь и долго там возился, размещаясь на сиденье башенного стрелка. Не уверен, что он был обучен стрелять из башенной спарки пулеметов, ну да и ладно. На сборы времени все равно не было. Сам я сел на край люка командира БРДМ, и мы наконец поехали.

Довольно долго наша «бардадымка» с потушенными из соображения внезапности фарами петляла по узким улицам, миновав десяток кварталов и кое-где натыкаясь на брошенные немецкие легковушки. Кругом было пусто – темные окна, закрытые ставни, ни один уличный фонарь не горел. Хотя чего я удивляюсь – света-то в окрестностях явно не было. То ли наша авиация постаралась, расхреначив между делом какие-нибудь подстанции или ЛЭП, или, что вернее, электричество вырубила местная гражданская оборона, чтобы чего-нибудь не вышло. Натовских военных или их военной техники вокруг не попадалось, а что-то похожее на очень отдаленную стрельбу слышалось где-то в стороне Ахена, считай, за линией горизонта.

– Ты точно знаешь, куда едешь? – спросил я, нагнувшись в открытый водительский люк, когда сержант пару раз повернул особо круто.

– Да знаю, тарищ майор, только сейчас темно, как в жопе, а тогда все-таки светло было.

Похоже, темное воплощение городка не совпадало в его мозгах со светлым…

Вдруг он резко затормозил, я, помянув ебену бабушку, чуть не свалился с обреза люка вниз, на командирское сиденье, едва удержавшись обеими руками за открытую крышку этого самого люка.

– В чем дело, сержант? – спросил я его. Он молча мотнул шлемом куда-то вперед.

Там, практически поперек узкой улицы, по которой вряд ли смогли бы одновременно проехать навстречу друг другу два автомобиля, стояло, начисто перекрывая уличное движение, нечто темное и громадное. Стволы наших башенных пулеметов за моей спиной медленно повернулись в сторону возникшего препятствия. Похоже, Тетявкин таки следил за обстановкой.

Я присмотрелся – перед нами был стандартный для большинства армий НАТО зеленый тентованный трехосный грузовик американского производства. Его передние колеса были спущены, и он стоял с заметным креном вперед.

– Ну и что это за хрень, сержант? – спросил я сержанта и добавил: – Заглуши двигатель. Пока что…

– Не знаю, тарищ майор, – ответил он, глуша мотор и высовываясь по плечи из люка, сдвинул танкошлем на затылок. – Бля буду, вечером его здесь точно не было.

– Жопа ты с ушами, Зудов, а не разведчик. Вовочка!

– А?! – встрепенулся где-то внизу, на своем месте Тетявкин.

– Дай-ка сюда автомат и запасной рожок!

Он опять завозился, а потом протянул мне в люк требуемое.

Я повесил «АКМС» на плечо, сунул рожок в набедренный карман комбинезона и, стараясь не шуметь, спрыгнул с брони.

– Вы куда, тарищ майор?! – поинтересовался Зудов с тревогой в голосе.

– Посмотрю, чего там. А вы секите обстановку, воины…

Если подумать, то, что я сейчас делаю, – чистой воды мальчишество. Я же старший по команде в несколько сотен гавриков и несколько десятков единиц разнообразной боевой техники и за всю эту «сводную бригаду» теперь отвечаю. И вот, приспичило лично сходить в разведочку – гуляю с автоматом наперевес по чужому городу чуть ли не в одиночку. А все почему? Как в той уже приевшейся, исполняемой на любом официальном концерте песне – пусть солдаты немного поспят…

Я медленно обошел вражеский грузовик с маркировкой армии США, заглянув под брезент. В кузове было пусто, только на полу валялись какие-то бумажные обрывки. Спереди под машиной обнаружилась лужа – похоже, радиатор им продырявили. В капоте оказалось несколько дырок от пуль, а ветровое стекло было покрыто густой сеткой трещин, образовавшихся вокруг трех сквозных пробоин. В кабине не обнаружилось никого. Даже, к примеру, крови или стреляных гильз не было. Картинка вырисовывалась обыденная. Похоже, вражеские вояки ехали-ехали себе, потом их обстреляли (интересно, кто, наши разведчики ни о каких стычках с противником не докладывали), и они сбежали, бросив свое транспортное средство…

Ну-ну. Может, оно и так, только этот грузовик так просто с места хрен сдвинешь, тут нужен тягач помощнее нашей БРДМки…

С этой мыслью я и вернулся к БРДМ.

В этот момент в темноте раздался топот. Ну, то есть топот – громко сказано. Шум двух бегущих ног в соответствующей обуви по булыжной мостовой. Не особо сильный – похоже, в нашу сторону бежал всего один человек.

И действительно, на фоне темных домов ночного переулка слева от нас возник светлый человеческий силуэт.

Через секунду бегущий вполне по-русски заорал:

– Эй!

Из тех самых наших уродов кто-то? Да что-то не похоже…

Башня нашего БРДМ медленно развернулась в сторону бегущего. Тетявкин старался реагировать на любое изменение в обстановке. Я вскинул автомат.

Между тем светлая фигура из темного переулка подбегала к нам, сильно прихрамывая и крича:

– Рефята!!! Танкиффты!!! Сфои!!! Нафофец-то!!!

– Кажись, свой, – констатировал Зудов.

– Стой! – приказал я бегущему, приподняв автомат.

– Фы сего?! – заорал бегущий, сильно шепелявя. – Сего сфазу на муфку бефете, пфидуфки?! Сфой, я, рефята, сфой, мафь ефо еффи!!!

Когда он оказался у самого борта, я опустил автомат и посветил ему в лицо фонариком, который подал мне высунувшийся из своего люка Зудов – ему явно было интересно все происходящее. Осветив подбежавшую фигуру чуть подробнее, я понял, почему он выделялся в темноте – мужик был облачен в драный, перепачканный на коленях и локтях светло-голубой синтетический летный комбез, точно такой же, как у того, спасенного нами вчера на поле боя сбитого орла с «МиГ-23». В остальном у подбежавшего была вполне заурядная славянская физиономия (только левый глаз заплыл до китайского состояния, на лбу сочилась свежая ссадина, а недавно разбитые в кровь губы напоминали оладьи – видимо, поэтому он и шепелявил, хотя, возможно, ему еще и зубы проредили, все может быть), всклоченные светлые волосы живописно стояли дыбом. На вид ему было лет сорок или около того.

– Кто такой? – строго спросил я у него.

– Майоф Ильин, – представился мужик и изложил свою историю. Слушать его, в силу шепелявости этого самого изложения и постоянного «приложения» в виде простых слов и предлогов, было трудно, но основное я все-таки понял.

В общем, звали его майор Ильин, и был он командиром эскадрильи 203-го гвардейского тяжелобомбардировочного полка, аж из самих Барановичей. И нынче рано утром он в составе группы ракетоносцев «Ту-22» вылетел на боевое задание. Целью были английские боевые корабли и какие-то береговые объекты в районе Бристольского залива. Задание они выполнили, но на обратном пути, уже где-то над восточным побережьем Англии, поблизости от его любимого «Шила» (так майор почему-то именовал свой ненаглядный «Ту-22») взорвалась зенитная ракета. Самолет начал терять топливо из продырявленных баков, и майор был вынужден снизить скорость и отстать от строя. О посадке на родном аэродроме речи, таким образом, уже не шло, он очень надеялся как-нибудь дотянуть до ГДР и там либо сесть, либо катапультироваться. Но ему и его экипажу опять не повезло. Уже совсем недалеко от ФРГ, над Бельгией их достал-таки натовский перехватчик (то ли «Фантом», то ли «F-15», то ли новый английский «Торнадо» F.3), влепивший им две ракеты в сопла двигателей, четко, как на полигоне. В итоге где-то, по расчетам майора, между Ахеном и Эшвайлером их полет окончательно перешел в неуправляемое падение, и им всем пришлось катапультироваться. Как объяснил исключительно при помощи ненормативной лексики майор Ильин, долбаная система катапультирования на «Ту-22» выстреливает кресла не вверх, а вниз, и вообще крайне ненадежна. При этом высота при их катапультировании была небольшая, и вследствие этого майор теперь не знал – живы ли его штурман Копенкин и радист Дмитриев и сумели ли они вообще катапультироваться.

Сам он еще помнил, как отделился от кресла и раскрыл парашют, но в момент приземления его, видимо, уж слишком сильно приложило об землю. Короче говоря, когда он наконец очухался, почувствовал, что связан по рукам и ногам, а вокруг него стояли солдаты в чужом камуфляже. Судя по тому, что среди них были негры, а курлыкали они все на американской мове, а также рассмотрев эмблемы чужаков, майор определил их как американских морских пехотинцев, суперменов сраных. Дальше они увидели, что пленный очухался, и, естественно, попытались его допросить, но поскольку английского языка майор Ильин отродясь не знал даже в объеме советской средней школы (он, как и я, учил немецкий), а морпехи, естественно, не знали никаких других языков, кроме родного, даже подобия диалога у них не получилось. На все вопросы майор посылал американцев в известном направлении. Сначала они слушали, потом им наконец надоело искать консенсус, они сначала качественно набили ему физиономию, потом, повалив майора на землю, от души попинали его своими тяжелыми берцами по ребрам, животу и заднице, после чего закинули пленного в кузов грузовика. Потом они целый день колесили по каким-то дорогам. Сначала в колонне было не меньше пяти машин, потом их атаковали, судя по звуку, наши «МиГи», и машин осталось всего две.

А ближе к вечеру американцы притащили в кузов грузовика, в компанию к майору, еще одного сбитого летчика. Это оказался поручик польских ВВС, которого звали Вацеком. Он худо-бедно понимал и говорил по-русски и, похоже, немного знал и английский. Только он переломал при катапультировании обе ноги и категорически не мог ходить самостоятельно. До темноты их так и возили в кузове грузовика. Потом по грузовику, шедшему замыкающим, вдруг начали стрелять. Американцы какое-то время стреляли в ответ, потом пересели в оставшийся грузовик и свернули куда-то в переулок. Там они столкнулись с какой-то легковушкой и остановились, попрыгав из кузова на свежий воздух. Поскольку вокруг долго никого не было, майор сумел развязать руки, а потом и ноги – за целый день тряски узлы на веревках ослабли, да и сам майор приложил к этому все возможные усилия. Выглянув наконец из-под тента наружу, майор увидел, что неподалеку от грузовика осталось всего двое или трое американцев, которые вроде бы насиловали какую-то немку, которая активно сопротивлялась этому процессу, и им было явно не до чего. А уж тем более не до пленных. Польский летчик в этот момент лежал без сознания, а поскольку у майора тоже была повреждена нога и вообще все болело, тащить его на себе он не рискнул, понимая, что с такой ношей он далеко не убежит. В общем, майор как можно тише спустился из кузова на мостовую и ухромал в переулок. Малость поблуждав в темноте, он услышал мотор нашей БРДМ и рванул на этот звук. Ну а остальное мы видели.

– Афтомат дафь? – спросил майор.

– Не дам, дорогой сокол, на кой ты мне и что это даст? Или летай, – в тон ему ответил я цитатой из очень известного произведения и спросил: – А на фига тебе автомат?

– Так эфоф Вафек зе там офтаффя, – ответил майор. – Нафо выруффить…

– Куда тебе выручать? Ты что, майор, совсем сбрендил? Сам-то еле колдыбаешь… Значит, поляк этот лежит без сознания у них в кузове. Он связан?

– Неф. У нефо зе ноги пефефоманы. Все фафно не убефит…

– И много их там, этих американских морпехов?

– Коффа ф леффовуфку вфезафись, быфо фефовек дфенаффать, ффитая тех, фто в фабине фифеф. А коффа я убефаф, дфуф или тфех вифел…

Ну-ну. С одной стороны, дело вроде бы плевое, а с другой – риск нешуточный…

– Орлы, кто пойдет? – вопросил я Зудова и Тетявкина.

Оба промолчали. Хотя оно и понятно. Мехвод по инструкции должен всегда оставаться при машине, а Тетявкину и так, похоже, было неуютно от того, что я его в приказном порядке взял в эту как бы разведку. Тем более что он вообще никакой не разведчик. Так что упрекнуть их обоих мне было особо не в чем. Не в трусости здесь было дело. Получается, я сам эту кашу заварил, а значит, мне ее и расхлебывать.

– Ладно, – сказал я на это. – Раз вы так – я пойду сам посмотрю, что там и где. А вам тогда приказ быть у машины и держать ухо востро. Если что-то пойдет не так – сразу же валите отсюда и даете красную ракету…

– А может, не надо, тарищ майор? – вопросил Тетявкин с некоторой надеждой. – Ведь если с вами чего, нас же выгребут…

– Надо, Вова, надо, – ответил я ему.

– А что, кстати, может пойти не так? – снова спросил Тетявкин откуда-то снизу, глухо, словно со дна погреба.

– Не так пойдет, если на меня вдруг неожиданно навалятся человек сто американцев. Вот тогда будет весело. В общем, если будет стрельба и я долго не возвращаюсь – значит, что-то случилось. Майор, там куда идти-то?

– По эфой улифе – пфямо, пофом напфафо в пефеуфок, фам уфифишь.

– Далеко?

– Неф.

– Так, – сказал я своему «экипажу». – Ждите ответа. Как соловьи лета. И пока я гуляю, окажите помощь раненому.

– Так точно, тарищ майор, – ответил Зудов и, выбравшись из машины, начал подсаживать горемычного летуна на броню БРДМки.

Я между тем слез с брони и, взяв «АКМС» наперевес, пошел в указанную майором сторону.

При этом осознавая, что, похоже, опять делаю ошибку и рискую совершенно зря. Как там говорили в известном кино? Командир обязан думать, а не шашкой махать? Да, вроде как-то так. А я вот опять махаю. Причем без особой надобности. Еще в Эфиопии мой непосредственный начальник подполковник Еринархов, помнится, орал на меня:

– Трофимов, мля, ты чего творишь?! Зачем ты лично полез на разведку в этот долбаный городишко, ушлепок? Мог для проверки на предмет противотанковой засады и кого-нибудь из своих черножопых послать! Их сколько ни убивай, меньше не становится, и они мне по фигу, а за твою бестолковку я лично отвечаю!!! Там, где негры режут негров, русскому человеку иногда лучше всего постоять в сторонке, если есть такая возможность!! Ты что – не понимаешь, что весь этот сомалийско-эфиопский конфликт – это война каки против сраки, и более ничего?!

Он, кстати, хорошо знал, о чем говорил, поскольку до прибытия в Аддис-Абебу года полтора прослужил на абсолютно аналогичной должности военного советника в Могадишо. А значит, был большим специалистом по части выбора между каками и сраками, а равно и по распитию теплой водки в жару стаканами. Командуя неграмотными неграми, которые к тому же балакают исключительно на банадире или на амхарском (в сравнении с ними даже не знающие русского языка узбеки в какой-нибудь заштатной расейской «учебке» выглядели студентами Физтеха или МГУ), в тех краях без водяры вообще не обойтись – иначе на третий день просто застрелишься с горя. Как говорится, проверено на себе. И неоднократно…

Что сказать – что было, то было. И выглядело все тогда очень похоже – вот так же крался с автоматом наперевес, ожидая, не вылезут ли из-за угла два-три злобных черномазых вояки с «РПГ-7». Только вокруг были не кукольные немецкие домики, а выбеленные солнцем каменные руины какого-то древнего храма да скучковавшиеся вокруг него нищие глинобитные постройки неведомого городишки (городом такое могло считаться только в стране, где деревни строят из пальмовых листьев, соломы и прочего мусора) у границы Огадена.

И тот «населенный пункт», и этот чистенький немецкий городишко выглядели словно вымершими. Глаз выхватывал из темноты разные мелкие детали, вроде ниш запертых парадных дверей, в конце улицы попалась какая-то закрытая пивная (ключевое слово «Bier» на вывеске поймет любой дурак, даже выпускник советского танкового училища) – ступеньки, ведущие вниз, к запертой, заделанной под старину, двери в полуподвал, опущенные жалюзи, потушенный фонарь над входом.

Оглядевшись, я медленно покрался дальше. И верно, через два дома за пивной, именно там, куда показывал майор, был поворот направо. А точнее – узкий переулок, по которому вряд ли проедет машина. Через несколько домов этот переулок выходил на более широкую улицу, и вот там слышался какой-то глухой, отдаленный шум.

Подойдя поближе и стараясь не стучать сапогами по булыжной мостовой, я увидел за углом трехосный натовский армейский грузовик, точную копию того, что перед этим загородил нам дорогу. Выходит, не соврал майор.

Чуть дальше, метрах в трех перед грузовиком, косо стояла светлая легковушка с сильно смятым передком и капотом. Похоже, ДТП здесь действительно имело место, поскольку легковушку помяло довольно сильно. На скорости, что ли, оба ехали? У нас в Альтенгабове в прошлом году рядовой Агапкин на своем «ЗИЛ-131», помнится, умудрился столкнуться с местной «мыльницей» (она же «Трабант») – так ее дуропластовый кузов (вот же назвали материал, комики) только слегка треснул, так что дружественный восточный дойч снял все претензии к Советской армии за три бочки бензина. А тут вроде бы хваленая западногерманская техника – и весь передок всмятку…

Людей я пока не видел, но какие-то характерные звуки я слышал вполне отчетливо…

Вроде бы некое действо происходило на мостовой, где-то между машинами.

Через секунду там раздался истошный женский визг, который тут же развеял все мои последние сомнения.

Я тихо прокрался вдоль борта грузовика и осторожно выглянул из-за кабины.

Так и есть, у переднего бампера трехоски, спиной ко мне, стоял на коленях некто в камуфляже. И этот некто активно подминал под себя нечто непонятное и в то же время знакомое, светившееся в темноте растрепанной прической и светлым пятном голой задницы. Вроде бы неизвестный действительно активно насиловал какую-то местную бабенку. Поскольку эта фроляйн сопротивлялась и орала уже довольно слабо, а на мостовой вокруг них лежали какие-то детали женского туалета, армейские рюкзаки, каска и винтовка «М-16», этот тип сегодня, видимо, не был первым ее, культурно выражаясь, половым партнером.

Почему-то в голове у меня возникли слова забытой фронтовой частушки, которую когда-то давно, еще в те времена, когда я был маленький, спел на одной семейной пьянке дедов брат дядя Серафим:

– Ком, паненка, шляффен, дам тебе часы, вшистко едно война и скидай трусы…

Поскольку супостат в данное время был очень занят особо дерзкими насильственными действиями развратного характера (как обычно принято писать в милицейских протоколах), а его оружие лежало довольно далеко, особой опасности для меня он не представлял. Разве что его заединщики вдруг набегут…

А рожа у него была какая-то странная, совершенно неотчетливая в окружающей темноте.

Я было удивился, а потом сообразил. Блин, да это же негр! Натуральный негр! Как до сих пор считает кое-кто у нас в стране, представитель наиболее угнетаемой империалистами части населения Североамериканских Соединенных Штатов…

Его дружков по-прежнему нигде не было видно, но все равно следовало поторопиться.

Ну, раз такие дела – действуем.

Я взял «АКМС» в обе руки и, выйдя из-за кабины грузовика, шагнул к «любовничкам».

В этот момент на мостовой развлекался с имевшей накануне несчастье врезаться в их грузовик немкой не кто иной, как рядовой 108-го мотострелкового батальона 22-го экспедиционного полка 2-й дивизии Корпуса морской пехоты США Том Уайт по прозвищу «Сверчок». За прошедшие дни он успел вполне осознать, что покойный дедушка Мартин с его воспоминаниями о прошлой войне, похоже, был абсолютно прав – он уже пять раз сумел получить свое от местных белых бабенок, эта была шестая по счету. Этих беспорядочно бегущих непонятно зачем и непонятно куда в западном направлении поодиночке и группами, пешком и на машинах, и напуганных до полной потери инстинкта самосохранения немок вокруг было много. И ничего не стоило притиснуть одну такую где-нибудь в темном углу и устроить немедленный сеанс одновременной игры в продажную любовь. Проблема здесь была только в том, что все это не должно было мешать основным «служебным обязанностям» – офицеры и сержант Майлз все время капали морпехам на мозги, напоминая, что вокруг все-таки идет война. Но при всем при этом никто из них не запрещал рядовому Уайту качественно обирать бегущих или убитых при авианалетах. В его рюкзаке (так же, как в мешках и карманах его сослуживцев, а возможно, и начальников) уже образовалась солидная коллекция разных колец, сережек, браслетов, часов и прочей драгоценной бижутерии.

Как мародерство это не расценивалось, да и не до поддержания морального облика было в эти дни. Тем более что, против ожидания, морпехи были заняты всякой ерундой. В первый день их роту подняли затемно по тревоге, но, поскольку у них начисто отсутствовало тяжелое вооружение и собственный автотранспорт (его еще не успели привезти из Штатов, а часть, видимо, потонула вместе с атакованными русскими в Северном море кораблями), их припахали для откровенно вспомогательных функций, не придумав ничего лучшего.

Их посаженная на снятые с хранения грузовики и джипы рота «Браво» под командованием капитана Бока сопровождала автоколонны и каких-то отдельных шишек, охраняла мосты, развилки дорог и полевые вертолетные площадки, прочесывала местность в поисках своих и чужих сбитых летчиков, обеспечивала работу связистов, ну и так далее. При этом рота очень быстро оказалась раздергана на отдельные взводы и постепенно, но неумолимо перемещалась все ближе к бельгийской и голландской границам, при этом неся потери от авианалетов.

Живых врагов они впервые увидели в натуре только вчера. Один был русский, а вот допрашивая второго – симпатичного блондина в синем комбезе с белым орлом и нарукавным шевроном «Poland», взводный, лейтенант Байнбридж, тихо офигел. Оказалось, что этот переломавший ноги то ли при катапультировании, то ли при приземлении пилот со сбитого зенитной ракетой «МиГа» был поляком. Но лейтенант еще больше офонарел, когда выяснилось, что поляк прилично разговаривает на английском языке, и на допросе он сказал лейтенанту, что он офицер, давал присягу и служит Родине, которую защищает, и честно выполняет свой воинский долг. Господи, сказал лейтенант Байнбридж после допроса, ведь нам же сказали, что эти чертовы поляки давно взбунтовались против Советов и только и ждут, когда мы принесем в их убогую страну свободу и демократию?! Ведь только из-за одних поляков тут все, мать его, и заварилось!!! И на тебе – оказывается, они воюют против нас вместе с русскими!!! Кто-нибудь что-нибудь понимает?

Лейтенанту никто на это не ответил, поскольку остальные морпехи понимали в происходящем еще меньше – их вообще уже начинало тихо раздражать все окружающее, включая дурацкий язык, непонятные надписи, природу, рожи местного населения…

Немка отбрыкивалась вяло, но все же сопротивлялась. Он был третьим, кто собирался ее сегодня поиметь. Двое уже проделали с ней это упражнение, но тем не менее она все еще извивалась и иногда норовила извернуться и вцепиться обломанными ногтями Уайту в рожу. Вот сучка…

Сзади за спиной Уайта кашлянули. Он был очень занят, но все-таки обернулся, думая, что это вернулся сержант Майлз или кто-то еще из сослуживцев. И так он подумал очень даже зря.

Позади него, как оказалось, стоял кто-то незнакомый, почему-то весь в черном, в диковинном шлеме (все виденные когда-то на учебных плакатах и страницах справочников образцы советской военной формы, которые ему пытались вдолбить разные нудные очкарики с офицерскими планками на воротниках на занятиях в Кэмп-Леджене, в голове рядового Уайта особо не задержались) и с занесенным явно для удара непонятным предметом.

– Otjebis ot devki, Gutalin huew! – сказал зловеще-приглушенным голосом на непонятном языке незнакомец.

После чего сильный удар чем-то твердым и железным по лбу поверг разом потерявшего сознание Уайта на визжащую немку, которая тут же начала энергично выползать из-под него.

Очнулся Том Уайт, уже когда было светло. От того, что он понял – на него кто-то смотрит.

Открыв глаза, он увидел над собой два лица, одно из которых было явно монголоидным (хотя и непохожим на китайца, которых Том в прежние годы видел предостаточно). Нагнувшиеся над ним люди были облачены в странную светло-песочную форму – на груди непонятные значки с цифрами, на плечах – красные погоны с желтыми буквами «СА». Увидев на груди обоих солдат значки в виде миниатюрного красного флага с золотым профилем какого-то лысого и бородатого деятеля, а на головных уборах – эмалевые пятиконечные звезды с серпом и молотом, Уайт понял, что перед ним стояли русские. Это подтверждали и смутно знакомые по плакатам, изображающим оружие вероятного противника на довоенных занятиях, стволы автоматов Калашникова, торчавшие за их плечами. Окончательно осознав, что он, похоже, в плену, Уайт заплакал.

– Ochuhalsya, shokolad, – сказал с удовлетворением один из солдат, курносый, с более-менее европеоидной физиономией и одной полоской на красных погонах, на том же непонятном языке страшного ночного пришельца, и добавил, явно обращаясь к своему раскосому коллеге: – Ryadovooi Urasbaew! Uvedi plennogo w grusovik! I poostorognee s nim! Ponial, uryuk?

– Wstawai, сhurka amerikanskaya! – сказал монголоидный солдат с какой-то странной интонацией, поднимая Уайта с мостовой за грудки…

Но это было утром.

А пока я опустил автомат. «АКМС» – это, конечно, не «АКМ» с его основательным прикладом, но с него хватило и удара затыльником ствольной коробки.

Немка тихо заплакала, явно ожидая худшего.

Было ей двадцать два года, звали ее Ютта Райнброк, и вляпалась она в эту ночную передрягу чисто случайно. До начала того, что по-прежнему почему-то упорно не считалось войной, она училась на фармацевта и работала провизором в аптеке своего дяди Людвига, который очень хотел со временем передать семейный бизнес кому-то из родственников. Когда все завертелось и начались авианалеты (хотя здешние городишки и поселки русские и не бомбили), прижимистый дядя тут же велел закрыть аптеку и, как и большинство местных обывателей, запасся провизией и спрятался в своем загородном доме. А накануне какой-то знакомый, служивший в местной полиции, сказал дяде Людвигу, что с востока приближаются танки русских, американцы, похоже, уходят, а бундесвер вот-вот прекратит огонь. Услышав все это, дядя на подсознательном уровне (видимо, вспомнив прошлую войну и свои «подвиги» в рядах фольксштурма) вдруг осознал, что, похоже, поторопился покинуть городскую черту, поскольку у него в аптеке осталось много такого, стоимость и ценность чего может очень кардинально повыситься в случае полномасштабной войны или возможной оккупации. Например, инсулин и наркосодержащие препараты.

Сам дядя Людвиг был уже стар и генетически труслив для выполнения работы водителя и грузчика и слишком жаден для того, чтобы нанимать на подобную работу кого-то постороннего. На его счастье, племянница, которая вообще-то собиралась уезжать в Бельгию, а оттуда куда-нибудь подальше от войны – во Францию или Испанию, еще была в городе. И он сумел-таки уговорить племянницу вывезти из аптеки наиболее ценные лекарства, для чего пообещал снабдить Ютту деньгами и автомобилем для последующего отъезда. А пока она должна была использовать этот самый автомобиль в качестве грузового такси. Первые два рейса от аптеки до дядиного загородного дома прошли нормально, хотя неподалеку уже и ездили бронемашины русских. А вот во время третьего рейса на ночной улице навстречу легковушке (фары Ютта не зажигала) вылетел американский армейский грузовик, который врезался в нее. Ну, или она в него врезалась – много ли в темноте разберешь, тем более что американцы тоже ехали, не включая фар. Как потом оказалось (Ютта немного знала английский), американцы умудрились сломать при столкновении переднюю ось. Из-за этого они были очень недовольны и раздражены – всем скопом вылезли из машины, выволокли Ютту из помятого «Фольксвагена» и тут же проделали с ней то, о чем ей когда-то с ужасом рассказывали бабушка и тетушки. До сегодняшнего дня Ютта считала американцев культурными людьми и в эти страшилки времен конца Второй мировой войны категорически не верила. Как оказалось – совершенно зря.

Поначалу она смотрела на появившегося непонятно откуда чужака в черном (кстати, умненькая Ютта, иногда смотревшая по телевизору выпуски новостей, где западногерманских обывателей периодически пугали «советской угрозой», все-таки поняла, что, похоже, видит перед собой русского танкиста) с ужасом, но через минуту ее настроение и выражение лица разом переменилось, поскольку далее она услышала примерно такие слова, произнесенные этим самым танкистом неправильно, но очень четко, на чудовищном ломаном немецком:

– Frau. Sie. Jetzt. Anzien ein Trouses. Und. Schnelle laufen. Renen vor hier. Nach Hause. An Mutti und Fater. Oder. Das schleht. Und Schieserei.

В переводе на русский это должно было звучать примерно как:

– Женщина. Вы. Сейчас. Одели трусы. И. Быстро побежали. Отсюда. Домой. К маме и папе. Или. Будет плохо. И стрельба.

Я очень сильно надеялся, что эта мадам все-таки сумеет понять основной смысл моих слов. И, похоже, она действительно поняла, поскольку не стала что-то говорить или переспрашивать и, натягивая на полном ходу трусы и брючки, резво учапала на четвереньках вверх по улице и затем свернула куда-то в переулок. Не заблудится, если местная.

Я поднял и закинул за плечо винтовку «М-16» обездвиженного негра.

Так, чисто автоматически, на всякий случай. Потом вернулся к грузовику.

– Ей, есть тут кто живой? – спросил я, всунувшись под брезент, в темный кузов. – Который тут Вацек?!

– Тak est, – ответили в темноте, откуда-то с полу и тут же добавили: – Dranstvo…

– Это хорошо, что ты жив, сын или внучек четырех танкистов и собаки. Твой коллега сказал, что ты по-русски петришь. Или он преувеличивал?

– Что есть «пэтричьш»? – спросили из темноты.

– «Петришь» – это в смысле «розмовляешь», – уточнил я.

– Так ест, – ответили из темноты. – Ньемного.

– Сам-то вылезти сможешь? – спросил я.

– Zaraz. – И поляк засопел и завозился в кузове. Скрипя зубами, видимо от боли, он подтягивался на руках к заднему борту, приговаривая: – Lajdaki, Drani, Lotri, Lachudro…

Интересно – меня это он сейчас материл или все-таки американцев? Ну да ничего, я человек отходчивый и с ранеными, тем более союзниками, не воюю…

Наконец его голова появилась над бортом.

– Ногьи сломаль при катапультовании, пся крив, – сказал пшек, словно оправдываясь.

– Ты, авиация, давай лучше без лишних разговоров, – ответил я ему. – Переваливайся через борт и сразу ко мне на спину.

Кажется, он меня понял. Перевалился через борт и, уцепившись за мои подставленные плечи, наконец утвердился у меня на спине, головой на левом плече.

– Ну, ты там как? – спросил я.

– Dzieki, – ответил пшек, дыша мне в ухо.

– Какое, на хрен, дзякую, – вздохнул я и добавил: – Благодарить потом будешь. Дойти бы живыми.

Ноги он по причине травмы подогнуть не мог, но, на мое счастье, пшек оказался невысоким и не тяжелым и, как следствие, весил меньше, чем я ожидал. Хотя тащить кого бы то ни было на спине всегда неудобно, каким бы легким он при этом ни был.

Я двинулся со своей ношей как можно тише, мимо грузовика и дальше – обратно в переулок, туда, откуда пришел.

Когда мы уже были в переулке, мне показалось, что я слышу позади что-то, похожее на топот.

Шлем и ноша на плечах глушили звук и создавали ложное ощущение безопасности. На всякий случай я, как мог, ускорил шаг.

Через несколько шагов я с большим трудом обернулся и, напрягая зрение, всмотрелся в пейзаж за моей спиной. В конце переулка в темноте я уловил мелькание чего-то пятнистого. Заговорило на повышенных тонах несколько голосов, а значит, их там было минимум двое-трое. Я развернулся и ускорился, понимая, что сейчас они меня плохо видят, в полной темноте, да еще на фоне домов. Я весь в черном, а комбез поляка – темно-синий. Так что для меня их пятнистые одежки были куда заметнее.

Так я прошел почти весь переулок и свернул на улочку, в конце которой меня вроде бы ждала БРДМ и ее героический экипаж.

В этот момент позади меня громко заорали по-английски, и топот, кажется, начал приближаться.

– Чьто такэ? – спросила голова пшека из-за моего левого плеча.

– Кажись, засекли нас твои надзиратели, пан Кшепшечульский, мать их за ногу…

– Йа ние Кшепшечульски, йа Венджиковски, – уточнил поляк и засопел. Как мне показалось – испуганно. Да какая мне, блин, разница, Кшепшечульский ты или Венджиковский?! Да хоть сам князь Радзивилл или маршал Пилсудский! Легче мне от знания твоей фамилии все равно не станет…

Топот слышался уже совсем рядом, и выбора у меня, кажется, не было.

– Держись крепче, союзничек, – приказал я поляку, замедляя шаг.

И, приподняв висящий на правом плече «АКМС», резко повернулся всем корпусом в сторону бегущих. После чего, надавив на спуск автомата, пустил им навстречу очередь на полрожка. Не особо прицельно, поскольку стрелял фактически от бедра, но на узенькой улице спрятаться им было особо негде, а залечь они сдуру, естественно, не догадались.

Пока слабый отблеск порохового пламени плясал на дульном срезе «АКМСа», вырывая из тьмы какие-то куски пейзажа, я увидел, что за мной бежали двое в камуфлированных куртках, штанах и глубоких касках с такими же чехлами, державшие свои «М-16», как палки. Часть моих пуль попала в цель, поскольку я четко увидел, как оба упали.

Однако, начав стрелять, я окончательно потерял преимущество по части относительной невидимости.

Позади в переулке заорало еще несколько голосов, а потом послышался многоногий топот. Теперь это уже было человека четыре, никак не меньше.

Я развернулся и снова максимально ускорил шаг.

На сей раз их было куда больше, а мне, с покалеченным пшеком на спине, было проблематично быстро сменить магазин в автомате. Так же, как и дотянуться до висящей на левом плече «М-16». Правда, преследователи пока не стреляли. Возможно, они нас плохо видели, а может, все еще считали, что это поляк, сумев вырубить развратного негра, завладел его винтовкой и сейчас ковыляет прочь от них на своих переломанных ногах, в стиле Алексея Маресьева. Да мало ли что еще могли подумать своими вывернутыми мозгами эти заокеанские фантазеры?

– Towarzyz, – осторожно сказал поляк у меня над ухом. – Ih tam do huya.

Вот всегда так – в обычное мирное время они считают себя «угнетаемыми Кремлем», который «диктует им свою политическую волю», кидают в нас какашками и устраивают всякие пакости при помощи своей «Солидарности», а как чего случается – русский Ваня должен, усираясь, вытаскивать этих ясновельможных панов из любой передряги на собственном горбе. В буквальном смысле слова. Паразиты и захребетники, мать их… Хотя я при этих его словах чуть не заржал. Оказывается, пшек знал русский несколько лучше, чем мне показалось вначале, и таки оказался юмористом… Ну-ну, с улыбкой и помирать как-то веселее. Или не веселее…

Можно подумать, я не в курсе, что их до хрена – а то ж я не слышу…

– Заткнись, будь ласков, – попросил я пшека.

– Бьежимь? – спросил поляк с большой надеждой.

– Тебе там легко говорить, братушка фигов…

Хотя братушки – это вроде бы, по определению, болгары, а пшеков или восточных немцев так именовать не принято…

Пот росой тек из-под шлема на брови и глаза. Я бежал, как мог, а точнее – очень быстро шел.

Когда поравнялся со знакомой пивной, понял, что топот позади приблизился как-то уж слишком.

– Н-но пассаран! – сказал я сквозь зубы и вдруг вздрогнул от пришедшей в голову мысли – блин горелый, а ведь где-то я все это уже видел. Явно в кино. Только вот никак не вспомню – где именно…

Идей по поводу собственного спасения у меня было, откровенно говоря, не много.

Поэтому, остановившись у идущей вниз лестницы пивной, я заорал во всю мощь легких в ту сторону, где стояла БРДМ:

– Зудов! Тетявкин! Огонь! По улице! По тем, кто за мной! Огонь!!!

С этими словами я обернулся и дал очередь в сторону подбегающих сзади пятнистых фигур, выпустив все оставшиеся в рожке патроны, а затем, вместе со своей ругающейся последними польскими словами (явно от боли) ношей, скатился по лестнице к запертой полуподвальной двери пивной, тут же как можно деликатне скинув тушку пшека на пол (он при этом помянул какую-то «пршекленту курву») и присев на колени.

На улице кто-то упал, похоже, боезапас я потратил вовсе даже не зря.

В стенку высоко над моей головой ударило несколько выстрелов. Американских, судя по звуку. Стреляли явно на бегу, навскидку. И, естественно, мимо.

Я зашарил в набедренном кармане комбеза. Руки тряслись, и запасной рожок никак не хотел выниматься, цепляясь углами за ткань. Наконец я его вынул.

В этот момент по моим ушам ударило множественным визгом и грохотом:

– Др-р-р-рррр-ду-ды-дыт-дзинь-блям-тыдыц!!!

Пол подо мной и окружающие каменные стенки мелко затряслись, и я слегка оглох. Сдвинув шипящего от боли поляка к стеночке, я перезарядил автомат и посмотрел наверх. Там происходило нечто, напоминающее сюрреалистическую пургу. Светящиеся разноцветные пунктиры, сотрясая воздух, мелькали над улицей, прошивая ночную темноту, и, со свистом и противным визгом ударяясь в мостовую и стены домов, далеко расходились звуки рикошетов. Я не сразу понял, что, похоже, это экипаж БРДМа от всей широкой русской души лупит трассирующими из обоих башенных стволов. А КПВТ – это та еще «музыка».

Я еще вроде бы услышал какой-то слабый вскрик на английском, но он не повторился. А через минуту наверху все окончательно стихло.

Сдвинув шлем на затылок, я высунулся из импровизированного укрытия – на улице воняло порохом и еще чем-то горелым. Несколько окон в домах дальше по улице темнели выбитыми ставнями и стеклами.

На мостовой лежали в неестественных позах трупы в пятнистом, их оказалось пять штук, а не четыре, как мне сначала показалось.

Через пару минут я услышал шаги, уже с той стороны, где должна была оставаться БРДМ, а затем увидел два неумело крадущихся вдоль улицы силуэта – один в пятнистом, второй в черном. А потом знакомый голос авианаводчика Тетявкина осторожно спросил из темноты:

– Товарищ майор, вы там живы?

– Да жив, жив. Вы чего это ко мне оба ломанулись, разведчики фиговы? Кто в лавке-то остался?

– В какой лавке? – спросили оба орла в один голос, явно не поняв вопроса.

– В машине. То есть во ввереной вам «БРДМ-2».

– Так этот, майор авиационный, – ответил Тетявкин. – Он нам и велел за вами идти.

– Вова, – сказал я зловещим тоном злого учителя начальных классов (примерно так разговаривал наш школьный учитель пения Домрачеев, по кличке «Домра», которого мы, помнится, сильно не любили). – Ты, блин, офицер или где? Ты почему выполняешь повеления непонятно кого? Этот летун тебе разве начальник?

– Так хотелось же скорее, – ответил Тетявкин голосом Кисы Воробьянинова. – И потом, он все-таки старший по званию…

– Это он у себя в небе старший по званию. Возможно. А здесь, на земле, для тебя я первый после бога, понял?

– Так точно…

– Ладно, это все лирика. Давайте сюда, орлы, тут у меня раненый, а я его уже заколебался таскать…

Я отдал автомат Тетявкину и остановился, переводя дух. Повоевал называется. Теперь точно будет чего вспомнить.

Зудов и Тетявкин довольно долго доставали ругающегося сквозь зубы пшека с лестницы, а потом столь же долго тащили его к БРДМ. Я, взяв трофейную «М-16» наперевес, шел позади них, наблюдая за обстановкой. Но улица позади нас была безмолвна, возможно, мы положили всех. А вот в стороне нашего расположения стрельба явно вызвала оживление – там взлетело несколько осветительных ракет, ревели двигатели и метались между крыш снопы света от фар. Похоже, проснулись…

Разместив на броне обоих летунов, мы развернулись и поехали обратно.

Еще не доехав до расположения, увидели несущиеся нам навстречу по улице «БРМ-1» и две БРДМки разведчиков с десантом на броне. Выходит, от стрельбы народ действительно проснулся.

Видя, что мы целы и стрелять вроде бы не в кого, разведчики развернулись и начали нас сопровождать.

Проехав пост, я понял, что личный состав частично действительно проснулся. На башне одного попавшегося нам навстречу танка уже устроился какой-то мэн в сапогах, черных трусах и светлой майке-алкоголичке (благодаря такой форме одежды его можно было различить в утренней полутьме, при неровном свете дальних фар и ламп-переносок), который бренчал на расстроенной гитарке и гундел уличным голосом следующий текст:

Несколько, по-видимому, случайных слушателей внимали певуну-любителю.

Кстати, как я успел заметить, в любительском песенном репертуаре пацанов из последних призывов на фоне довольно обычной дворово-приблатненной тематики начали проявляться какие-то новые нотки и сюжеты. Похоже, завезенные другими пацанами-дембелями из одной жаркой страны, в которой, в силу ее очень гористого рельефа, танкистам вроде нас делать особо нечего. В текстах этих новых песен был какой-то новый и вроде бы очень искренний душевный надрыв, чужое небо, горы, долины, пыль, идущие куда-то колонны и нешуточная тревога.

Но сейчас певун исполнял вполне стандартную вещь. Называется, нашел время. Хотя если не спать, то что делать-то? Тем более прямого запрета насчет «песни петь и веселиться» не было.

Для начала мы сгрузили обоих летунов (они сидели на броне обнявшись, словно нарочно демонстрируя напоказ трогательное единение советской дальнебомбардировочной и польской истребительно-бомбардировочной авиации в рамках славного Варшавского Договора) возле медиков, с приказом оказать любую помощь и при первой же возможности отправить в тыл.

Потом доехали до Шестакова, который обнаружился на прежнем месте, возле своей «БМП-1К». Начштаба сидел на броне и, как мне показалось, скучал.

– Стреляли, – сказал он, увидев меня, не то вопросительно, не то констатируя факт. И ухмыльнулся при этом.

– Ага, – подтвердил я, кладя на броню рядом с ним трофейную «М-16». – Длинными очередями, так что все седло в говне. Что сделаешь, пришлось. А что у нас тут плохого?

– Ты не поверишь – наши мародеры вернулись. И раз ты их по дороге не встретил – вероятно, какой-то другой дорогой…

– Ну-ну, – сказал я. – А ну подать их сюда!

И снял шлем с потной головы. В черепушке было пусто, как после пьянки. Как обычно после драки, мозг стал прокручивать эпизоды происшедшего, и я с тихим ужасом начал осознавать, что во время этой дурацкой «разведки» меня запросто могли убить минимум раз пять-шесть. А поскольку этого не произошло, из данного эпизода следует только один, старый как этот мир вывод – дуракам везет…

Минут через пять «мародеры» явились и вытянулись передо мной, старательно изображая стойку «смирно». Стибрюк был мелкий и толстый, в очень хорошо пошитой полевой форме и большой фуражке. Маликов, как обычно скелетообразно худой и длинный, больше всего напоминал в своем комбезе и мятой фуражке пленного советского танкиста из известного старого фильма «Жаворонок» – того, который все время ныл и жаловался на жизнь. Их лица я видел плохо, но понимал, что ничего хорошего они от меня сегодня закономерно не ждут. Парочка, блин. Этакие Пат и Паташон или Буратино с Пьеро на пару. Присмотревшись, я вдруг увидел, что у Стибрюка на боку висит только планшет, а вот пистолетной кобуры на его поясном ремне почему-то нет. Это он что – оборзел настолько, что мотался по враждебной территории, где может случиться что угодно, без личного оружия?! И только здесь я вдруг вспомнил, что у меня самого на поясе висит кобура с «макаркой». Вот же причуда судьбы! А ведь когда я давеча бегал по улице и палил по американцам, про свой пистолет начисто забыл. Хотя на войне бывает и не такое…

– Старший лейтенант Стибрюк! – сказал я. – Можете мне ответить на простой вопрос – где ваше личное оружие?

– Какое оружие, товарищ майор? – не понял тот. Нет, точно, или совсем дурак, или изображает из себя очень хитрого. Ну-ну…

– Пистолет системы Макарова, товарищ старший лейтенант!

– Так это… Наверное, в КУНГе остался, товарищ майор…

– Вы хотите сказать, что вы бросаете личное оружие где попало, а потом болтаетесь по вражескому городу безоружным?! Я все верно понял?!

– Так это… – шмыгнул носом Стибрюк. – КУНГ же на ключ заперт, а остальные ребята поехали вооруженными…

– Так, – сказал я, в изнеможении прислоняясь спиной к борту командной БМП. Адреналин, выработавшийся в организме от стрельбы и общего возбуждения, похоже, сходил на нет, и на меня начинала наваливаться усталость: – С вами все ясно. Шестаков, объявляю этому товарищу старшему лейтенанту трое суток ареста. Для начала. Запри его где-нибудь, и пусть подумает над своим поведением…

– Так точно, – отозвался Шестаков.

– Теперь дальше, – продолжил я, обращаясь к обоим старлеям. – Вы хоть понимаете, что я был вынужден искать вас лично и при этом чуть не погиб?

– Так точно, – отозвались они практически в один голос.

– Ну и чья была идея, голуби сизокрылые?

– Ну, моя, – ответил длинный Маликов. – А чего?

– Так. Из-за того что я накануне довольно долго таскал на горбу пилота союзной державки, попутно паля по американцам, у меня уже нет сил вас материть. Даже неохота выводить вас в чистое поле, ставить к стенке и пускать по пуле в ваши толоконные лбы. Тем более что, по-моему, может и срикошетить… Значит, газировки и пивка захотелось? Ладно. Тебя, Стибрюк, нехай вздрючит по полной за необдуманные и самовольные действия твой непосредственный начальник, то есть начтыла. А пока ты будешь под арестом, Шестаков пошлет какого-нибудь толкового офицера, чтобы быстро проверил то, что вы там привезли. И если окажется, что вы, два дешевых клоуна из провинциального шапито, кроме газировки, пива и жратвы, натырили крепких спиртных напитков или, скажем, шмоток, – я на вас обоих, а особенно на тебя, Стибрюк, как на снабженца, лично накатаю красивым почерком телегу в военную прокуратуру. И вы у меня сядете. Уже всерьез. Поняли меня?

– Так точно, – ответили оба офицера похоронными голосами.

– Вот и хорошо. Шестаков, товарища старшего лейтенанта Стибрюка убрать с глаз моих под арест. Потом доложишь.

– Там что – американцы были? – спросил Шестаков настороженно. Похоже, моя первая фраза не на шутку его встревожила. – Может, послать кого прочесать район?

– Да не надо, это, по-моему, какие-то заблудившиеся были, и мы их, похоже, почти всех перестреляли. Вот к утру подойдет какой ни есть второй эшелон – пусть они и ищут уцелевших, устанавливают тут советскую власть, записывают местных немчиков в колхоз, где все женщины общие и вообще делают что хотят… Все, Стибрюк, свободен, вали с глаз моих…

Шестаков позвал какого-то бойца, и тот увел товарища интенданта куда-то за стоящие вдоль улицы танки и БМП.

– А вы, товарищ майор, этого союзника на плечах таскали так же, как ваш однофамилец в фильме «Офицеры»? – спросил Маликов, нарушив возникшее молчание.

Вот тут меня и осенило, на что именно вся эта беготня по ночным переулкам была похожа. Ведь на языке вертелось, а не вспомнил…

– Ах ты, кинолюб из деревни Месягутово, – сказал я ему на это. – Ротмистр Лемке, блин. Воевал в дивизии Каппеля, пробираешься из Читы и желаешь бить красных? Так вот, неблагодарное это дело – бить красных, ваше благородие… Чего замолчал?

– Я не помню, из какого это фильма, товариш майор, – сказал Маликов убито-виновато.

– Так твое кинолюбительство, оказывается, носит странный избирательный характер? Интересно – почему? Ну, поговори, солдат, поговори!

– А чего говорить-то, товарищ майор? – спросил Маликов как-то обреченно (по-моему, он совершенно не уловил и второй произнесенной мной сейчас цитаты из известного фильма). – Ну виноват, ну накажите. Хоть, вон, заприте вместе с этим кладовщиком…

– Стибрюк мне вообще по фигу, старлей, – ответил я. – Он «не с нашего двора». Так что, как говорили у нас в детстве, пусть забирает свои гнилые яблоки и валит с нашей помойки.

– А я?

– А ты, милок, будешь отвечать по всей строгости, поскольку ты из моего батальона. И я тебя буду воспитывать…

Сказав это, я понял, что вот тут я, пожалуй, хватил через край. Поскольку наш главный любитель воспитывать и блюсти «облико морале», то есть, проще говоря, замполит, сейчас был далеко. Вот Угроватов по долгу службы знал все гарнизонные слухи и сплетни и мог про любого офицера нашего батальона сказать, кто, чего и сколько пьет или ворует со склада, кто с кем в гарнизоне спит и в какой именно позиции, да еще много чего. А я, хоть и «слуга царю, отец солдатам, мать сержантам», по части офицерского быта не знаток, поскольку всю свою службу в Альтенграбове не вылезал из парка с техникой или с полигонов. Кстати, что-то такое мне Угороватов про Маликова докладывал. Точнее, не мне, а парткому пару месяцев назад. А, да, вроде бы означенный старший лейтенант, будучи разведенным и платящим алименты и имея в Союзе невесту, сожительствовал с кем-то из работниц то ли гарнизонного пищеблока, то ли госпиталя. Вот только фамилию той работницы я не запомнил…

– С чего это меня воспитывать? – искренне удивился Маликов. – Уж лучше сразу под арест!

– А с того, что кругом война и дисциплина должна быть. А если я тебя сейчас под арест – кто твоей ротой командовать будет? Война-то, которая, правда, пока что таковой не считается, еще не кончилась. Или ты со мной не согласен?

– Никак нет, товарищ майор, согласен.

– Это хорошо, что согласен. Тогда ответь – а чего заслуживает солдат, грабящий местное население?

– Почетную смерть от пороха и свинца, товарищ майор! Только я никакое население не грабил! Этот магазин собственность крупной торговой сети, а значит, самых натуральных капиталистов.

– Гляди-ка, а ты не только кинолюб, но еще и политически грамотный?! Чешешь как по писаному. И Швейка, похоже, читал. Что кончал, грамотей?

– КВТККУ. Казанское высшее танковое командное краснознаменное училище!

– Это то, которое «имени Президиума Верховного Совета Татарской АССР»?

– Так точно, а что?

– Да ничего. Если судить по твоим действиям, на ум приходит какой-нибудь молотильно-дробильный техникум, факультет нецелевого использования логарифмических линеек.

– Почему?

– Потому что во всех твоих словах и действиях очень узнаваемо выпирает нечто среднеспециальное, провинциально-домотканое, ликбезовско-рабфаковское… И что вы там притащили из этого универсама, с риском для жизни?

– Так доложили же уже – пожрать, газировка, пиво.

– И оно того стоило?

– Не знаю, товарищ майор…

– Это ты молодец, что не знаешь. Чего покрепче не привезли часом? Только не врать!

– Нет, как можно. Всем известно, что в военное время положено соблюдать сухой закон.

– Опять молодец, правильно отвечаешь. Но если проверяющий чего-нибудь не то найдет – однозначно под трибунал отдам!

– А тут что – военная прокуратура есть? Ее кто-то видел?

– Ну, мы тут хоть и в степи, но полицию завсегда найдем…

– Да ладно вам, товарищ майор…

– А ты еще и нахал. Старший лейтенант Маликов, скажите, чему вас учил Суворов?

– Пуля – дура, штык – молодец?! – отчеканил старлей с несколько вопросительной интонацией.

– Слава богу, что хоть не «год не пей, а после бани укради, но выпей». Хотя усвоенная вами аксиома довольно странновата, тем более для танкиста конца двадцатого века…

– Так на том стояла, стоит и стоять будет, товарищ майор!

– Старлей, когда ты умрешь, тебя похоронят с воинскими почестями. А твой язык – с артиллерийским салютом. Ты стихи девушкам, часом, не писал?

– Никак нет.

– А что писал?

– Прозу. Товарищ майор. Когда-то хотел накатать крутой фантастический роман, этакую космическую оперу, такую, что все Казанцевы, Ефремовы, Хайнлайны, Кларки и Брэдбери будут нервно курить в сторонке…

– И как успехи?

– Одну строчку написал!

– Какую?

– Корабль плыл во мраке…

– Начало впечатляет. А дальше?

– А дальше как-то не пошло.

– Тебе, орел, в какой-нибудь литинститут надо было, а вовсе даже не в КВТККУ. Больше бы пользы было, по-моему… Ладно, будем считать, что тебя учил не Суворов, а кто-то другой. Чапаев с помощью картошки или Денис Давыдов с его саблей, водкой и конем гусарским. А в остальном – уйди с глаз моих. Что-то сил и желания нет с тобой дальше разговаривать. Считай, что тебе объявлен строгий выговор с занесением. Как нибудь, когда посвободнее будем, придумаю тебе достойное наказание. Если, конечно, к тому времени живы останемся. Все, вали.

– Есть! – Маликов четко повернулся через левое плечо и удалился.

Я поднял с брони трофейную «М-16» и побрел к своему танку, физически ощущая тяжесть собственных сапог.

Не успел я пройти и половины расстояния до родного «Т-72», как услышал лязг гусениц и увидел выехавшую навстречу мне «БРМ-1», с которой резво спрыгнул и побежал ко мне старлей Семеренко из разведроты, который сейчас исполнял обязанности начальника разведки. За последний день мне многократно пришлось пересекаться с разведчиками, которые, естественно, шли первыми по направлению нашего движения, и они уже, что называется, примелькались. На плече Семеренко болтался «АКМС», а вид у старлея был довольно взволнованный.

– Товарищ майор! – крикнул он. – Потапов из дозорной БРДМ докладывает, что им навстречу ехала машина. Увидев их, остановилась и мигает стоп-сигналами. Что делать?

– Что за машина?

– Обыкновенная, гражданского образца, а в типах западной автомобильной техники Потапов не силен…

– Передай. Не стрелять. Сблизиться. Остановиться рядом. Дальше по ситуации. Или переговорить с теми, кто в этой машине находится, или захватить их и допросить.

– Кому переговорить-то? – изобразил непонимание Семеренко.

– Потапову, ебт…

– Так он в иностранных языках того…

– Они у тебя, старлей, разведчики или где? Скомандовать им выйти из машины, поднять руки и бросить оружие твой двоечник Потапов в состоянии?

– Ну.

– Тогда хрюли спрашивать? Давай, выполняй.

Семеренко быстрее лани рванул обратно к своей «БРМ-1», а я медленно пошел за ним.

На этой войне это, по-моему, был вообще первый случай, чтобы кто-то из местных пытался привлечь наше внимание к своей скромной персоне. Обычно местные при нашем появлении старались прятаться и не показываться на глаза. Это было явно неспроста. Интересно…

Семеренко поспешно высунулся из башенного люка, едва я подошел к его БРМ.

– Ну и что там? – поинтересовался я. – Надеюсь, твои головорезы никого не грохнули?

– Никак нет, – ответил Семеренко. – Товарищ майор, Потапов докладывает, что из машины вылезла какая-то баба, которая требует встречи с вами…

– Чего-чего? – искренне не понял я. Откуда, интересно знать, могут взяться в этой самой ФРГ какие-то бабы, да еще и знающие меня лично?

– Баба требует вас, – повторил Семеренко.

– В смысле? – уточнил я. – У твоего Потапова что – глюки на почве переутомления или недосыпания? На каком языке эта баба с ним вообще разговаривает?

– В том-то и дело, товарищ майор, что по-русски. Она называет вашу фамилию и наш позывной «Аленький-5»…

Опаньки… Этого только не хватало. Если эта «какая-то баба» говорит по-русски и знает про нас такие вещи, значит, она или что-то вроде связника, или тот самый обещанный «гонец из центра». А это в нашей ситуации очень кстати, поскольку есть шанс прояснить обстановку и получить новые ценные указания.

– Так, – сказал я Семеренко. – Передай своему Потапову, чтобы он эту бабу не трогал. И даже пыль с нее сдувал. Пусть сопроводит ко мне, вместе с ее транспортным средством. И как можно быстрее.

– Так точно! – гаркнул Семеренко и скрылся в люке.

А я между тем дошел до своего танка. Экипаж, несмотря на стрельбу и шум, продолжал дрыхнуть, завернувшись в брезент, на крыше МТО. Я оставил в танке трофейную винтовку и на всякий случай прихватил пухлый планшет с пачкой тех самых сверхсекретных «запечатанных пакетов» № 336, 337, 338, 339 и карт Западной Европы на все случаи жизни.

После этого я взял фонарик и отправился к зданию, которое Шестаков временно определил под штаб. Это было что-то вроде магазинчика в первом этаже двухэтажного дома, находившегося шагах в пятидесяти впереди моего танка, если идти вверх по улице. На его застекленных витринах не было жалюзи, а замок на дверях оказался довольно хлипким. Над дверью было большими буквами написано «Filmverleih», из чего я сделал вывод, что это не магазин, а некая точка, занимающаяся прокатом фильмов. Выходит, есть у них на гнилом Западе и такой вид услуг…

Входную дверь наши орлы уже успели вскрыть, но подробный шмон на предмет поиска каких-нибудь полезных в хозяйстве вещей, похоже, еще не успели произвести. У входа дремал, сидя на найденном неизвестно где типично общепитовском стуле, один из разведчиков Семеренко – чернявый парняга в маскхалате на голое тело, в сдвинутой на затылок каске и с РПК через плечо. Его фамилия вертелась у меня на языке, но вспомнить я ее так и не смог, что значит – устал…

– Передай своему ротному, что я здесь, – сказал я разведчику. – А Потапов, как появится, пусть едет сюда.

Разведчик кивнул и исчез, а я вошел в это самое «бюро проката». Посветил фонариком и понял, что ничего «полезного в хозяйстве» (по нашим, разумеется, понятиям) тут не было в принципе. В глубине просматривалась длинная стойка, заделанная под пластик с металлом (а может, и действительно пластиково-металлическая), с непривычного вида кассовым аппаратом и несколькими высокими табуретами возле нее. На стойке и за ней стояло несколько телевизоров и еще какая-то смутно знакомая аппаратура. А кроме того, все свободное пространство вокруг занимали прямоугольные футляры с яркими этикетками, отдаленно похожие на книги. Я-то знал, что это видеокассеты – некоторое представление о видеомагнитофонах я получил в Эфиопии, да и у пары-тройки особо зажиточных и оборотистых офицеров в нашем гарнизоне были видики. Только купить фильмы мало-мальски приличного качества что в ГДР, что в Союзе всегда было почти неразрешимой проблемой.

И вот теперь здесь на полках, позади стойки с кассовым аппаратом и на расставленных по всему помещению стеллажах и даже в витрине, я увидел сразу сотни видеокассет. Похоже, с фильмами на любой, самый разнообразный вкус. Правда, поскольку в окрестностях не было электричества, пользы от всего этого все равно не было никакой.

Опять же, найти здесь фильм с русским переводом или субтитрами было совершенно нереально. В той же Аддис-Абебе, где работали западные телеканалы, а в гостинице были оставшиеся от времен императора цветные телевизоры с очень большими экранами (некоторые мои коллеги даже не представляли, что бывают столь здоровые телики, и искренне этому удивлялись), к которым прилагались видики с некоторым выбором кассет к ним, особой радости от их просмотра мы не испытывали.

Телевидение там лучше всего показывало, естественно, с другого берега Красного моря, то есть из Эр-Рияда, но слушать любые их передачи, где усатые ведущие с полотенцами на чайниках трендели на тамошнем, совершенно непроизносимом для нас хагалай-махалайском языке (при этом по шедшим в этот момент на экране за их спиной кадрам, вроде Ленида Ильича Брежнева, перемежаемого взлетающими из шахт ракетами, было понятно, что они в этот момент говорят гадости конкретно про нас) было просто мучительно для слуха русского человека, поэтому наши офицеры смотрели все больше какой-то спортивный канал на французском. А в фильмы с более-менее связным и запутанным сюжетом мы толком не могли въехать, поскольку языков не знали, и оттого при коллективных просмотрах более всего ценились или импортные мультфильмы, или всякая азиатская муть – боевики-колотушки с обилием всякого боевого дрыгоножества, молодецкими воплями и битьем ногами по лицу с бильярдным звуком. Но, по крайней мере, и там и сям все было вполне понятно и без всяких слов…

Я осмотрелся – дверь в местную подсобку была полуоткрыта (видимо, наши орлы уже заглянули туда), но там, похоже, было пусто. Тут даже не «все уже украдено до нас», а просто нечего воровать…

Несмотря на большие окна, в магазинчике было сумрачно – хотя ночь уже сменялась синеватым предрассветным сумраком, этот самый сумрак пока что задавал цветовую гамму и общее настроение. У противоположной стены, позади стеллажей, торчала пара то ли игровых, то ли музыкальных автоматов (разумеется, обесточенно-мертвых) – я с подобными уже сталкивался в той же Эфиопии. На стенах висели яркие рекламные плакаты (вспомнил, как у них за бугром такое называют – кажется, «постеры») каких-то абсолютно незнакомых любому проживающему восточнее Эльбы человеку фильмов. Во всяком случае, ни изображенные на них лица актеров и актрис, ни названия, типа «Ragtime», «Pink Floyd The Wall» или «The Тhing», мне лично совершенно ни о чем не говорили. Равно как и рекламы, которые я разглядел чуть подробнее, – какой-то грязноватый обтруханный мужик в низко надвинутой шляпе и расстегнутой рубахе с закатанными рукавами, замахивающийся кнутом, подпись: «Raiders of the Lost Ark». Или какой-то сильно небритый коротко остриженный парняга в кожаной куртке с обрезом двухстволки в руке (на заднем плане какие-то оборванцы неприятного вида и явно пустынный пейзаж), название «Mad Max-2».

Среди прочих реклам выделялись два больших и красочных плаката, которые я осветил фонариком и рассмотрел особо внимательно. На обоих читалась одинаковая надпись в две строки «The Empire Strikes Back. Star Wars. Episode V», а вот рисунки были разные. На одном плакате рубились мечами, лезвия которых почему-то светились (это у них осветительные приборы или что-то типа лазеров?), два мужика. Один вполне обычного вида. А второй, в черном развевающемся плаще (напомнившем то ли бурку Чапая из старого фильма, то ли плащ-палатку с памятника о временах Великой Отечественной), был под два метра ростом и носил на голове некий гибрид гитлеровской каски и шлема древних самураев, с удлиненными, почти до плеч, полями. На заднем плане, позади дерущихся были нарисованы какие-то диковинные то ли самолеты, то ли космические корабли вперемешку с неприятными жабьими и обезьяньими мордами. На втором плакате было несколько портретов – тот же мужик в черном плаще, диковинном шлеме и доспехах с растопыренной пятерней (на этом плакате было видно, что вместо лица у этого типа была какая-то страшноватая маска, этакая смесь противогаза с глухим шлемом пса-рыцаря); целящийся из «маузера» мужик в белой рубашке и черной жилетке (сильно смахивающий на мужика с кнутом с другого плаката); какая-то круглолицая девушка со странной прической; усатый негр и еще пара лиц, одно из которых очень напоминало зеленого суслика с большими ушами. В центре композиции был нарисован взрыв и какие-то четырехногие механизмы на фоне зимнего пейзажа… «Эмпайр Страйкес…» – «Империя наносит удар», что ли? – попытался я перевести надпись, исходя из скромных собственных познаний. А «Стар Варс» – это, видимо, «Звездные войны»? Наверное, какое-то ихнее кино…

Я сел на один из табуретов у стойки, положил планшет, шлемофон и фонарик на стойку и наконец перевел дух. Скорее бы уже рассвело. Хотя, пока не рассвело, вполне можно было и немного покемарить. Но спать мне уже не хотелось…

Однако долго сидеть, наслаждаясь бездействием, а уж тем более поспать мне, разумеется, не дали – тяжела командирская доля… Уже минут через пятнадцать возле дверей магазинчика появилась пыльная зеленая «БРДМ-2» с белым номером 213, из командирского люка высунулся человек в маскхалате и танковом шлеме, что-то спросивший у часового. Тот энергично махнул рукой в мою сторону, внутрь магазина.

«Бардадымка» медленно проехала чуть дальше по улице и остановилась метрах в десяти от магазинчика. За ней как привязанная следовала светло-голубая малолитражка «Фольксваген-жук». Машинка тоже была пыльная, что указывало на долгую дорогу.

– Доставил! – доложил, входя, старший сержант Потапов, рослый рыжий детина с по-детски удивленным выражением лица.

– Свободен, сержант, – отпустил я его, видя, как из «жука» вылезает небольшого роста женщина. – Жди в «бардаке», можешь еще понадобиться…

Уже почти рассвело, солнце начало подниматься над крышами, и на приезжую тут же принялись таращиться торчащие на улице у ближних машин и танков бойцы. Тут надо кое-что пояснить – у нас в полку изначально не было ни одной персоны противоположного пола, даже все медики до последнего санинструктора были мужики. То есть в числе прочего медперсонала, конечно, приезжали за ранеными медсестры из окружного госпиталя, но они столь же быстро уезжали обратно в тыл, собрав свой невеселый «урожай». И, по-моему, это было правильно. А тут такой визит… Так что общий нездоровый интерес к нашей гостье был неудивителен.

Когда Потапов удалился в свою БРДМ, а незнакомка наконец вошла и я рассмотрел ее поближе, она оказалась вроде бы даже вполне симпатичной. Ее лицо и прическа кого-то живо мне напомнили, и я тут же вспомнил, кого именно. Когда я в прошлом году на несколько дней заезжал в отпуск в родной Краснобельск и был в гостях у родни, на стене в комнате у моего двоюродного племянника Витюши висел купленный за бешеные деньги у местных спекулянтов большой плакат (как раз тогда племяш и употребил это непривычное слово – «постер») с портретом какой-то популярной западной певицы. На вид – почти один в один как вошедшая незнакомка, только та, на плакате, вроде была в кожаной куртке и заметно ярче накрашена. Вот только имя той певицы я не запомнил… На вошедшей дамочке была мятая куртка из темной джинсы, узкие брюки из того же материала, черная майка с какой-то немецкой надписью красного цвета, на ногах – довольно поношенные то ли кеды, то ли спортивные тапочки на плоской подошве.

Прическа явно по последней моде, типа виденных мной еще до войны в импортных журналах, а также на головах восточногерманских и польских модниц – этакая живописно-нечесаная грива светлых волос до плеч. Лицо, я бы сказал, милое, но усталое, пухлые губешки пересохли, под глазами синяки. Хотя у меня рожа, наверное, была не лучше, несмотря на то, что я старался каждый день умывать физиономию и бриться (и от других того же требовал). А ведь я с прошлого вечера не догадался не то что побриться, но даже и в зеркало посмотреть не удосужился… Хотя до того ли нам сейчас?

В руках незнакомка тащила очень большую спортивную сумку синего цвета с надписью «Tennis».

– Вы – позывной «Аленький-5»? – прямо с порога спросила незнакомка.

– Так точно.

– Майор Трофимов? – уточнила таинственная незнакомка, кидая свою поклажу к стойке и присаживаясь на соседний с моим табурет. Вблизи я увидел, что под курткой у нее рельефно просвечивает (ого!) не особо распространенный в нашей армии легкий бронежилет, поддетый под майку. Серьезная дамочка, однако…

– Ну, – ответил я совершенно не по уставу. Чувствовалось, что незнакомка относится ко мне с некоторым недоверием. Еще бы – рожа у меня, как я уже неоднократно говорил, вполне себе рязанско-солдатская, а погон на черном, не первой свежести, комбезе нет. Вот и поди разберись, кто я такой…

– И звать вас, конечно, Алексей, Егор или Иван? – несколько ехидно поинтересовалась незнакомка.

– А вот и не угадали, – усмехнулся я (блин, второй раз за несколько часов мне про это кино напоминают!) и уточнил: – Я вовсе даже Андрей. Это кино сняли десять лет назад. Хотя что верно, то верно, в училище меня, бывалоча, дразнили. Через эту самую фамилию…

– Сводным отрядом командуете вы? – сразу взяла быка за рога незнакомка.

– Я, а с кем, собственно, имею?

– Старший лейтенант Смыслова. Главное разведывательное управление Советской армии.

– А на документики ваши можно взглянуть? – поинтересовался я, подумав про себя, что фамилия у нее какая-то шахматная, из тех предшествующих Анатолию Карпову времен, где были Капабланка, Алехин, Ботвинник, Смыслов и прочие им подобные.

– Легко, – ответила незнакомка, она же старший лейтенант Смыслова, протягивая мне извлеченное из внутреннего кармана курточки удостоверение.

Я демонстративно включил электрический фонарик (хотя уже было вполне светло) и нарочито внимательно сличил фото с оригиналом. Документ был незатертый, но выданный довольно давно. Именно так могло выглядеть удостоверение, долго лежавшее в тайнике до «урочного часа» и извлеченное оттуда совсем недавно. Все там было честь по чести, и эта самая Смыслова на фото была более-менее похожа на себя. Только лицо у нее там было как-то то ли моложе, то ли глупее (как обычно и выходит на официальных фото для документов и личных дел, я и сам на подобных снимках всегда выгляжу дурак дураком), абсолютно другая прическа (с идеологически верным пробором примерной школьницы), темные волосы и армейский китель с галстуком и погонами на плечах. Вот только на погонах было две звездочки.

– Удостоверились? – спросила Смыслова.

– Да, только тут написано что вы, Смыслова Ольга Сергеевна, лейтенант. Как это объяснить? – спросил я, возвращая удостоверение. – Вы уж не сочтите за вредность, но все мои особисты и прочие политработники сейчас очень далеко – некоторые уже даже там, откуда еще никто не возвращался. И поскольку я теперь сам себе и ГлавПУР и Особый отдел, приходится до всего помаленьку допирать собственной мозгой…

– Ничего, майор, все правильно. А вообще объяснение элементарное. Я уехала из Союза довольно давно. А очередное звание мне присвоили полтора года назад. И, понятное дело, не успели новый документ выдать. Я же не из Москвы к вам сюда явилась…

Вон оно как… Собственно, я тоже майора получил досрочно и неожиданно, полгода назад, после окончания учений «Запад-81».

– Ну-ну, – усмехнулся я и в виде ответной любезности протянул ей свой документ. Она бегло глянула на него, но особого интереса не проявила. Чувствовалось – не очень интересен я ей. Этакая нелюбовь с первого взгляда…

– Если все в порядке – свяжитесь с «Соткой», сообщите что «Рысь-315» прибыла на место и готова действовать, – сказала Смыслова. – И можете сразу вскрыть имеющийся у вас секретный пакет № 336.

Я кликнул часового, он позвал сержанта Потапова, которому я приказал срочно ехать к Шестакову, чтобы он немедленно связался с «Соткой» и подтвердил полномочия этой самой «Рыси-315».

Сержант убежал, а я, покопавшись в своем толстом планшете, извлек на свет тот самый запечатанный пакет № 336.

Был, помнится, у Леонида Пантелеева в одной детской книжке такой персонаж – бравый красноармеец-буденновец, мой однофамилец, Петя Трофимов, который, попав в руки белых, отважно (давясь и тужась) сожрал бывший при нем секретный пакет вместе с конвертом из толстой оберточной бумаги, сургучными печатями и не исключено, что и с бечевкой. Чуть не помер от заворота кишок, но военную тайну сохранил (правда, учитывая, что этот неграмотный Трофимов потом почти дословно пересказал С.М. Буденному краткое содержание пакета, непонятно, зачем он вообще жрал донесение и стоило ли его командиру товарищу Заварухину вообще посылать этот пакет – неужели нельзя было передать сообщение на словах?), да еще и заработал за сей подвиг орден Боевого Красного Знамени. Про это даже кино было с Валерием Золотухиным.

А я все секретные документы из этой планшетки в случае чего не то что сожрать, но и сжечь-то быстро не смогу. И на фига мне, спрашивается, столько макулатуры, как минимум половина которой нам, скорее всего, вообще не понадобится? Но начальству, как обычно, виднее…

Зафырчал мотор БРДМ, потом открылась дверь и на пороге возник сержант Потапов.

– Ну? – спросил я его.

– «Сотка» подтвердила насчет «Рыси-315», товарищ майор. Приказано выполнять все ее указания!

– Молодец, сержант, – похвалил я его и добавил: – Свободен пока.

Потапов козырнул и вышел.

– Господи, как хорошо-то! – сказала Смыслова мечтательно-облегченно. – Опять оказаться среди своих, там, где по поводу любой фигни отдадут соответствующий приказ и всегда подумают за тебя!

– Вам это что, не нравится? – удивился я.

– Боже упаси, майор, – покачала головой «Рысь-315». – Скорее наоборот. У меня прям слезы на глаза навернулись, сначала когда БРДМ увидела, а потом когда этот ваш сержант начал меня, сильно окая, матом крыть, думая, что я его не понимаю… Уж сколько лет такой музыки не слышала…

– Что, давно своих не видели?

– Да не совсем. Скорее, русскую речь давно не слышала. Эти три дня пришлось взаимодействовать в том числе и с нашими переодетыми парашютистами. Но они как-то больше молчали и просто выполняли то, что я приказывала…

– Так что делаем дальше, коли уж «Сотка» подтвердила вашу личность и полномочия? – спросил я, временно прерывая поток воспоминаний.

– Я же сказала – вскройте пакет №  336, – кивнула старлейша. – Раз вам подтвердили, что я – это действительно я…

Я нашел нужный пакет и вскрыл.

Там была карта Бельгии с тремя отмеченными на ней военными объектами и более-менее подробные планы этих самых объектов. Никакого текста к картам не прилагалось.

– Здесь больше ничего, кроме этого, – сказал я, передавая старшему лейтенанту женского пола содержимое пакета. – И что мне со всем этим делать?

– А больше нам ничего и не надо, – усмехнулась Смыслова. – Именно ради этого я последние сутки гнала машину с севера в сторону Ахена…

– Что-то машинка у вас для таких гонок больно затрапезная, – сказал я.

– Зато надежная и внимания не привлекает. Типичное дамское авто. Здесь на таких все домохозяйки до гастронома ездят. Сейчас на гражданской машине и в штатском – самое то, поскольку беженцев из городов по дорогам полно слоняется, в поисках непонятно чего… Кстати, майор, чего это ваши разведчики так хреново службу несут?

– В каком смысле хреново?

– Ладно я – несколько лет родную армию живьем не видела. Но эти, которые навстречу мне на БРДМ ехали, как услышали русскую речь, впали в ступор и сразу стали начальство по рации вызывать. Даже не обезоружили и обыскивать не стали…

И с этими словами Смыслова брякнула на прилавок небольшой короткоствольный автомат, извлеченный из обширного левого внутреннего кармана своей куртки. Интересные она, однако, вещички с собой таскает. По-моему, это был израильский «мини-узи» или что-то типа того. Раньше я таких пистолет-пулеметов не видел, хотя на обычные «узи» мы уже насмотрелись – их использовали в качестве личного оружия бундесдойчевские танкисты и парашютисты и еще много кто из натовцев.

– И что с того? – спросил я. – Я им с самого начала не велел по вам стрелять. Мог и по-другому приказать, тогда бы они ваш «жучок» с предельной дистанции изрешетили из своего КПВТ, и всех делов. А потом бы труп осматривали в спокойной обстановке…

– А если бы на моем месте был кто-то чужой и с определенными намерениями? – поинтересовалась старлейша.

– Чужие и с враждебными намерениями не выезжают навстречу, а сразу лупят из-за кустов из 105-мм танковой пушки или ПТУРом. Проверено. А местные к нам пока ни разу ни за чем не обращались, не считая, разумеется, подворачивавшихся под руку раненых и прочих горемык, у которых просто не было выбора. Хотя, по идее, война четвертый день идет. Как говорится, угнетенный европейский пролетариат опять не пожелал восставать, вопреки пророчествам Маркса-Энгельса-Ленина. И вообще, мы танкисты и шмонать кого попало – не наша работа. Кстати, а кто вы вообще такая и что вы здесь делаете?

– Я вообще-то из местной резидентуры ГРУ. Знаете, что это за организация?

– Ну, Главное разведывательное управление.

– Молодец, грамотный. Здесь меня зовут Урсула, и живу я здесь почти четыре года. Точнее сказать, не совсем здесь – в Ганновере. То есть жила, ну и в те же Бельгию, Францию и некоторые другие соседние страны часто моталась по работе…

– В качестве кого?

– В качестве менеджера ганноверского представительства одной авиакомпании.

– Чего-чего?

– Экий вы дремучий, майор. Чувствуется, привыкли, что в Союзе только самолетами «Аэрофлота» летают. А я работаю в «Люфтганзе», которая одна из старейших авиакомпаний мира и летает не только по Европе, но и по всему миру. То есть работала, – поправила сама себя старлейша. – Ну а с началом полномасштабных боевых действий мы перешли в активный режим.

– «Мы» – это кто?

– Я же сказала – резидентура ГРУ.

– И что для вас значит «активный режим»?

– Ну вы же не маленький, майор. Для нас «активный режим» это диверсионные акции для обеспечения успешного продвижения главных сил…

– Считайте, что вы таки дождались этих самых главных сил. Кстати, может, вы знаете – это все-таки война или наши вожди опять затеяли какой-нибудь освободительный поход с вводом войск на территорию сопредельного государства? А то мы тут четвертый день жизни кладем, но никто до сих пор толком не объяснил, зачем и какой у нас план…

– Вы, майор, нашли у кого про это спросить, – горько усмехнулась старший лейтенант Смыслова. – Я же обычный офицер разведки, а не Дмитрий Федорович Устинов. Не знаю я планов Генштаба. Вам-то что беспокоиться, танкисты? Ведь все равно делаете то, что прикажут. А по нашим ближайшим задачам скажу так…

И она взяла два листка из вскрытого пакета. А точнее – карту Бельгии и план какого-то объекта.

– Значит, так. Насколько я знаю, сейчас на этом направлении наши войска уже вошли на территорию Бельгии. Главные силы движутся на Льеж и далее по двум расходящимся направлениям, на Варем и Брюссель и южнее от Льежа на Намюр. Льеж, судя по слышанным мной радиопереговорам, скорее всего уже занят. А нас интересует другое направление – севернее, мимо Льежа на Хасселт и Хантален, южнее Альберт-Канала, который на наших картах обозначен как «канал Альберта». Вот сюда.

И она ткнула пальцем в карту.

– То есть мы должны выйти вот сюда? И к какому конкретно времени, ведь это около сотни километров?

– Как можно скорее, или сегодня к вечеру, или, крайний срок, завтра к утру.

– Опять гонки? В соответствии с чьими-то предвоенными планами? А вдруг нас по дороге ждет, скажем, целая танковая дивизия противника и прорываться туда придется с боем?

– Майор, что вам непонятно? Приказы нам отдают более-менее четкие и ясные. А коли уж мы с вами, майор, солдаты – их надо выполнять.

– Да были бы приказы. И все-таки хотелось бы знать, почему именно туда и зачем такая спешка?

– Тут вы правы, майор, – сказала старлейша, доставая из кармана помятую пачку «Лаки Страйк». Импортного курева мы в виде трофеев за эти дни набрали уже изрядно, и кое-что в западных марках сигарет наши солдатики начали понимать. Она щелкнула зажигалкой (зажигалочка, кстати, была не из дешевых, по-моему, натуральная «Зиппо» или что-то типа того – такая бы сделала честь и любому московскому фирмачу) и закурила. – Неизвестность на войне хуже всего… Будете, майор? – спросила она, протягивая сигареты мне.

– Нет, я некурящий, – усмехнулся я. – А начинать теперь уже смысла совсем нет.

– Это точно, – сказала Смыслова, несколько картинно выдыхая табачный дым. – Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет… В общем, в главном вы, майор, правы. В этой спешке нет ничего хорошего. Но кроме вашего сводного отряда во всей округе наших незадействованных на направлении главного удара войск, похоже, нет, а ждать выдвижения второго эшелона времени нет. А поскольку вы все эти дни, как я понимаю, просто наступали вдоль дорог, с востока на запад, отражая контратаки противника, основная вводная будет привычная для вас и в то же время совершенно новая. Вас, майор, кстати, не коробит от некоторой несообразности в плане субординации?

– В смысле?

– Ну, я старший лейтенант, а вы майор. То есть получается, что старший по званию выполняет приказы младшего по званию. Если вам это неприятно – лучше сразу скажите.

– Да нет, какие возражения. Мы же сейчас не на командно-штабных учениях, где какой-нибудь пузатый «бог войны» в маршальских погонах водит по карте указкой, свита в надраенных до зеркального блеска сапогах внимает не дыша, а все прочие вокруг побриты-пострижены-покрашены и посыпаны песочком… Я, конечно, совсем не так представлял себе «гонца из штаба» – честно говоря, думал, что это будет привычный офицер связи, но что есть, то есть. По-моему, вы как профессиональная шпионка явно лучше меня знаете местность, язык и прочие здешние условия. У меня сейчас в живых остались одни сплошные ваньки-взводные, командиры ротного и батальонного уровня. Стреляют они, конечно, метко, приказы выполняют четко, но дальше выстрела прямой наводкой ничего не видят. Как слепые котята, хотя это лучшие в Советской армии, а может, и во всем мире, танкисты…

– Слушай, майор, кончай «выкать», а? – вдруг предложила Смыслова. – Давай на «ты», а? А то, очень может быть, помирать вместе будем, и получится как-то не по-русски и не по-людски…

– И как вас… то есть, тьфу, тебя тогда называть?

– По имени. Или по званию. Ты, значит, Андрей. А по отчеству?

– Семенович. Андрей Семенович.

– Вот и здорово, Андрей, – улыбнулась шпионская старлейша и протянула мне руку. – А я Оля.

– Ну вот что, Оля, – сказал я, слегка пожав ее пятерню с остатками маникюра своей изрядно огрубевшей среди танкового железа лапой. – Так какая все-таки будет эта новая вводная?

– Вот этот район видишь? – спросила она, гася сигаретный бычок в найденном здесь же на стойке толстостенном стакане.

Я наклонился над прилавком, глядя, куда именно указывает ее палец на карте Бельгии. Уже почти рассвело, и в магазинчике стало совсем светло.

– Ну так вот, – сказала она, все еще тыкая пальцем в карту. – Вот здесь, километрах в 90 к юго-востоку от нас, сразу за Билзеном, в районе Хасселта, чуть южнее основного шоссе находится особо важный объект НАТО. Поначалу его не считали первостепенно приоритетным, но сейчас, в связи с некоторыми обстоятельствами последних двух суток, его занесли в список наиболее важных целей.

– Почему?

– Андрей, ты где, кстати, учился?

– В ЧВТКУ – Челябинском высшем танковом командном, имени 50-летия Великого Октября, а сейчас – заочно учусь в Военной академии бронетанковых войск имени маршала Советского Союза Р.Я. Малиновского. То есть учился, пока не началось…

– Раз так, то должен знать, в случае войны оружие массового поражения, или ОМП, – самая приоритетная цель. А на этом объекте, по разным данным, помимо всего прочего скопилось до сотни единиц тактических ядерных зарядов, которые изначально были складированы там или эвакуированы туда с территории ФРГ. Это атомные артиллерийские снаряды и боеголовки для оперативно-тактических ракет. И не только… Поскольку у НАТО нелады со связью и у нас устойчивое господство в воздухе, у них там проблемы с дальнейшей эвакуацией объекта. И наша главная задача – не дать им этого сделать.

– И из этого следует…

– Что захватить объект придется нам, причем любой ценой, – договорила мою фразу шпионская старлейша. – Совершить марш и взять объект штурмом…

– Всего-то делов? Ну, любой ценой – это дело для нас привычное. А что это вообще за объект? Чуть подробнее.

– Кроме хранилища тактического ядерного оружия там наличествует некий исследовательский центр, в наших документах обозначенный как «Объект 551». Информации по нему довольно мало, предположительно там находится биологическое или бактериологическое оружие. Чуть ли не с 1950-х там работали американцы и их союзники из разных стран НАТО, часть сооружений вроде бы под землей. Снаружи – группа зданий, ангары, технические помещения, вертолетная площадка, ну, все, что положено. Охрана была серьезная, но рассчитана на отражение диверсантов, а отнюдь не танковой атаки. Хотя сейчас там заметно усилена оборона, поскольку в этот район отошли остатки мехчастей Британской Рейнской армии, в частности подразделения 22-й бронетанковой бригады английской армии. То есть внешний периметр объекта сейчас охраняют англичане и бельгийские мотострелки, а внутри, похоже, американцы. В нескольких километрах от интересующего нас объекта находится еще и резервный склад боевой техники НАТО на случай войны. Стоящие на консервации танки-самоходки-бэтээры. Его уже бомбила авиация, но то, что осталось (если, конечно, осталось), надо уничтожить окончательно.

– И почему, интересно, мы должны непременно взять этот объект? Не проще его сразу разбомбить?

– Не проще. Как сам понимаешь, кроме хранилища тактических ядерных зарядов, о котором я только что сказала, там вполне может быть обширный склад бактериологического оружия. И если ядерные боеголовки в инертном снаряжении штука в общем стабильная, то о том, как поведет себя эта бактериологическая гадость, к примеру, при артобстреле, никто точно не знает. Эта мерзость может храниться в тонкостенных герметичных емкостях или вообще в керамических контейнерах. Так что авианалет и артподготовка здесь нежелательны…

– Да мы наш артидивизион еще ни разу толком и не развертывали…

– А саперы у вас в наличии есть?

– Найдутся.

– Взрывчатка у них имеется?

– Да, поскольку взрывать мосты или подрывать доты нам пока не приходилось, запас они до сих пор с собой возят. За тонну или полторы ручаюсь. А зачем?

– Вдруг противник во время штурма закроется в подземных сооружениях? Тогда точно придется входы взрывать. Надо все четко спланировать. Обычно на таких объектах, как этот, есть системы самоликвидации. А значит, есть некоторая вероятность, что, когда мы начнем штурм, хозяева могут отойти и подорвут объект. То есть, возможно, штурмовать объект всерьез не придется. Но это зависит от того, какие приказы получает персонал объекта…

– А если они не уйдут, не подорвут и штурмовать все-таки придется?

– Тогда возможны разные варианты. Или берем объект, потом осматриваем, забираем все самое важное, подрываем и уходим. Или…

– Что «или»?

– Или не берем. Если, к примеру, у нас силенок не хватит и они отразят все наши атаки. Тогда придется окружить объект и ждать дальнейших приказаний, а также подхода подкреплений. Ну или, как вариант, мы можем опоздать. Они могут рискнуть вывезти персонал по воздуху, скажем, на вертолетах, и взорвать объект. Но мои люди, которые сейчас находятся непосредственно возле объекта, докладывают, что никакого особого движения там пока нет. Зато есть все признаки того, что там ждут автотранспорт для эвакуации этого самого «ОМП». И, как сам понимаешь, для вывоза спецбоеприпасов требуется спецавтотранспорт…

– Из чего это следует?

– Стоящие вокруг объекта англичане даже не пытаются рыть окопы или минировать подступы, и это, Андрей, нам безусловно в плюс. Но все равно счет идет на часы…

– Ага, если не получится еще один, тоже весьма вероятный вариант…

– Какой?

– Такой, что всех нас, ну, или почти всех, дорогая моя Оля, укокошат во время этого самого штурма…

– Если укокошат – значит, не судьба. Только, по-моему, погибнуть в бою все-таки почетно…

– Или по нечетно. Это да, в бою оно, конечно, лучше, чем от водки и от простуд, как пел классик. Или грудь в крестах, или голова в кустах. А учитывая, что у них там, на объекте, до черта техники… Кстати, если твои люди сидят рядом с объектом и держат связь с тобой – они хоть примерно посчитали, сколько там танков и прочего?

– Судя по всему, там находятся подразделения 1-го Королевского танкового полка, 4-го Собственного Королевского гусарского полка и 1-го Ее Величества драгунского гвардейского полка. Эти части, разумеется, уже потрепаны в предыдущих боях, но все-таки в окрестностях объекта находится до 40 «Чифтенов», несколько десятков «Скимитеров», «Скорпионов», «Спартанов» и прочих «Троудженов», а также техника бельгийской армии – несколько «Леопардов-1», легкие «Скорпионы», бронетранспортеры «Спартан» и «М-113»…

– Во-во. Там до черта вполне современных танков, и даже если они не врыли их в капониры, они все равно сидят в довольно прочной обороне, возможно, опирающейся на долговременные сооружения, и вооружены если не до зубов, то наверняка очень неплохо. Отсюда я и предполагаю, что мы при штурме поляжем там почти все. Хотя приказ есть приказ…

– Вот именно. Знаешь, в начале войны у нас в группе было полсотни человек, сейчас осталось меньше половины, и даже мой непосредственный начальник, он же напарник по многолетней нелегальной работе, погиб в самом начале. И ничего с этим не поделать. А ведь все они не дураки были – опытные диверсанты, многие из которых бывали со мной, к примеру, в Бейруте или успели повоевать в Афганистане…

– Где-где? Ладно Афганистан, но в Бейруте-то вы чего делали?

– Вообще-то это военная тайна, но сейчас уже можно… Наша резидентура, помимо прочего, взаимодействовала с такими всемирно известными организациями, как «Красные бригады» и «Организация освобождения Палестины». И в рамках этого самого взаимодействия меня заносило в том числе и в Ливан. Там сейчас очень интересно. Было… Ну так вот, они все были отчетливые профессионалы, но погибли в основном как раз потому, что выполняли приказ в условиях, которые невозможно было предугадать и отработать заранее, – уж слишком много сейчас вокруг практически любого мало-мальски значимого объекта для диверсий вражеских войск и техники. Тут поневоле начинаешь свыкаться со своей одноразовостью…

– Одноразовые войска, Оля – это ВДВ.

– Почему?

– Сама посуди – человека всю службу натаскивают ради одного-единственного прыжка. Два года готовят солдата к тому, чтобы он, выполнив это единственное задание, нанес при этом максимальный ущерб противнику. Даже ценой собственной жизни. Я же тоже после школы сначала хотел было в Рязанское поступать – тельник, голубой берет, научат мордой кирпичи разбивать, девушки млеют, то-се, красота… Но туда конкурс, как в МГУ или МГИМО. В итоге подался в танкисты – и спокойнее, поскольку меньше шансов досрочно самоубиться, и к дому поближе. И потом, уже служа здесь, в ГДР, я спрашивал знакомых офицеров-парашютистов (а они здесь все были весьма крутые, всякие костоломные десантно-штурмовые бригады и батальоны, специально заточенные на уничтожение «Лэнсов», «Першингов», штабов и прочего) – ребята, а что вы будете делать после успешного выполнения задания в глубине обороны противника, если уцелеете? И оказалось, что все расчеты строятся на том, что к ним к этому времени прорвутся наземные войска, те самые «главные силы», или им рекомендуют прорываться навстречу этим самым «главным силам», с максимальным шумом и дымом. А вот на случай неудачи этих самых «главных сил» наши стратегические гении для ВДВ, похоже, вообще ничего не предусматривают…

– Майор, а ты женатый? – вдруг спросила шпионская старлейша, абсолютно без всякой связи со сказанным мной минуту назад. Ага, ну все как всегда. Получается, это она еще долго терпела. Обычно вопрос типа «а ты женат?» любая женщина задает малознакомому мужику на пятой-шестой минуте разговора. Обычно этот вопрос стоит вторым или третьим в списке главных женских нескромных вопросов, после вопросов о здоровье, месте работы и размере зарплаты. При этом в случае, если собеседник женат или мало зарабатывает, дама обычно сразу теряет к нему интерес. Ну-ну, выходит, мыслит эта разведчица-диверсантка вполне себе стереотипно. Хотя, с другой стороны, она же явно видела, что у меня никаких колец на руке нет… Тогда зачем спрашивает? Хочет казаться глупее, чем есть на самом деле? Или она, наоборот, умная и знает, что танкисты никаких колец, в том числе и обручальных, стараются не носить, поскольку внутри танка всегда полно разных выступающих частей и деталей, причем в самых неожиданных местах. И за них, к примеру, сигая в люк по тревоге, вполне можно зацепиться в том числе и кольцом на пальце – раз, и пальца нет. Бывали, знаете ли, случаи…

– Нет, товарищ старший лейтенант, – ответил я в тон ей. – Я не женат, то есть практически совершенно свободен.

– А невеста есть? – упорно продолжала развивать тему Смыслова.

– Была.

– Что значит «была»?

– То самое и значит, что была. Пока в училище учился – была. Встречались. Умница-красавица. Студентка мединститута. Даже пожениться хотели после выпуска. Но меня после окончания засунули служить аж под Кандалакшу. А там зима девять месяцев в году, да такая, что сопли в носу на выдохе замерзают, лес, озера, болота и все удобства во дворе. Зимой ты эти озера и болота по льду преодолеваешь, а летом по дну, с трубой ОПВХ. Понятное дело, что с женитьбой все расстроилось, поскольку она за мной не поехала, чай не декабристка. Первый год она мне еще писала, а потом выскочила за какого-то аспиранта-филолога, с которым вроде бы вполне счастлива. Была…

– Значит – не любила, – сделала логический вывод Смыслова тоном эксперта и продолжила допрос: – А с тобой что дальше было? Неужто никого больше не встретил?

– А вот представь себе. Меня же после северов помотало изрядно – сначала занесло в испытатели, а потом вообще в братскую Эфиопию…

– Куда-куда?

– Я же сказал – в Эфиопию.

– И чего ты там делал?

– Видимо, примерно то же, что и ты в Бейруте у палестинцев товарища Полотенцева. Героически выполнял интернациональный долг. Помогал товарищу полковнику Менгисту отражать агрессию злобного генерала Сиада Барре в этих долбаных экваториальных песках, на фоне которых какие-нибудь туркменские Мары с их Каракумами выглядят как оазис и почти курорт. Можно сказать – воевал…

– И как?

– Отразили. При помощи нас, барбудос товарища Фиделя и прочих басмачей из Йемена.

– Небось и наградили?

– Ага, медалью «За отвагу». Сначала нас всех на ордена Боевого Красного Знамени представили, но наш дорогой замполит, полковник Смыгин, переправил представления на ордена Красной Звезды. А уж в Москве, то ли в ГлавПУРе, то ли еще где, решили, что с нас и медалей вполне хватит. Зато тот самый наш замполит, который из Аддис-Абы вообще не выезжал, болтаясь между отелем, посольством, нашей военной миссией и местным генштабом, удостоился аж ордена Ленина. А после Эфиопии я попал вообще в ГДР. Какая уж тут личная жизнь, при таких-то перемещениях по белу свету… А тебе это зачем?

– Не праздный интерес. По своему опыту знаю, что человек, у которого где-то далеко остались жена и дети, рисковать не любит. И часто это вредит делу. А сейчас на кону довольно много, понимаешь, майор?

– Понимаю, не дурак. Лично я готов хоть в огонь, хоть куда. Меня, кроме родителей, в родном Краснобельске никто не ждет. А у тебя как с этим? Муж-дети есть?

– Да нет. Сначала, когда натурализовывалась здесь, в ФРГ, чисто для прикрытия недолго была замужем. А потом развелась, и в качестве второго мужа у меня уже был напарник и командир, тот самый, который погиб. Какие уж тут дети. Удовлетворен?

– Вполне. Считай, что поговорили о личной жизни. Так когда нам надо выдвигаться?

– Чем скорее, тем лучше.

Я молча кивнул.

А потом у нас началась житейская суета на вечную тему – чего бы пожрать? Секретная старлейша, как оказалось, была относительно запасливой и извлекла из своей обширной сумки несколько пакетиков с жареной картошкой фри, какими-то шоколадками, конфетками и печеньем. Похоже, она этими харчами где-то по дороге разжилась, но на содержимое ярких пакетиков не очень-то смотрела.

Соответственно, на серьезную еду это не тянуло, и я кликнул часового, приказав ему сходить к моему танку и взять у экипажа чего-нибудь из сухпайка. Через несколько минут он принес четыре банки консервов и несколько маленьких разноцветных жестяных баночек и пластиковых бутылочек с импортным лимонадом. Я такого напробовался еще на Африканском Роге (там от императора много чего интересного осталось), а не как большинство советских людей (а если точнее – москвичей) во время Московской Олимпиады два года назад. Похоже, натыренные Маликовым и Стибрюком трофеи уже успели оприходовать и поделить…

Отечественная консервированная каша с мясом прямо-таки умилила Смыслову, и мы с ней худо-бедно позавтракали. Можно было сказать, что день начался неплохо.

Затем мы с часовым перетащили из ее машины в магазинчик пару довольно тяжелых сумок и небольшой чемоданчик, занимавшие все заднее сиденье и часть багажника «жука». В чемоданчике, который Смыслова тут же открыла, обнаружилась рация. Передатчик оказался компактным и мощным и, ожидаемо, импортного производства, но по виду был совершенно невоенным. Слишком много цветных и хромированных деталей – средства связи подобного облика обычно мелькают во всякой «пионерской фантастике»…

После краткого сеанса связи старший лейтенант по имени Оля сказала, что ей надо бы привести себя в порядок, умыться и переодеться. В этой связи она поинтересовалась – нет ли у нас чего из обмундирования и обуви подходящего размера, а то она, мол, не хочет выделяться, оказавшись среди военных. При этом вопрос с умыванием решился просто – в подсобке магазинчика был туалет и раковина с краном, и – о чудо! – из этого крана текла тонкой струйкой вода, правда, только холодная…

Я ответил, что проблема с переодеванием разрешима. К этому времени к дверям «Проката фильмов» явился мой наводчик Дима Прибылов с заспанной, но решительной физиономией. По-моему, ему явно не терпелось рассмотреть ночную гостью во всех подробностях. Поэтому я отпустил часового и велел Прибылову пока постоять на посту и караулить двери магазинчика от посторонних.

После этого я двинул по своим делам. Сначала нашел Шестакова. Он отрапортовал, что привезенные продукты были проверены и недозволенных вложений обнаружено не было. Жрачку и лимонад он велел раздать по подразделениям, а пиво пока придержал. Я поблагодарил его за это и велел через час собрать командный состав в том самом магазинчике на «военный совет».

Затем я пошел к нашим батальонным хозяйственникам, а точнее – к единственному и неповторимому представителю их племени, прапорщику Марковцу. По довоенным временам Марковец, как и все «люди с одним погоном» (как в армии зовут всех прапорщиков за то, что у них одно плечо всегда мешком занято), славился тем, что пил все, что горит, и греб под себя все, что плохо лежало, и вообще был тем еще оригиналом. Как-то раз, по пьяни, когда все языки уже капитально развязались, а разные мозговые препоны (издержки воспитания вроде понятий о приличии и порядочности) исчезли сами собой, он пытался объяснить мне и еще нескольким офицерам, как надо правильно трахать козу, причем первым пунктом этого «тонкого» руководства, по его мнению, почему-то были высокие сапоги с широкими голенищами…

– Лексеич, – спросил я тогда, прервав сей увлекательный рассказ, – откуда же ты всего этого понабрался?

– Послужишь с мое, капитан, еще не то узнаешь! – ответил бухой в дупелину Марковец, радостно дыша перегаром. А вот его дальнейший рассказ я тогда все же прервал. Потому как смех смехом, а статью за скотоложство в УК РСФСР никто пока что не отменял…

В общем, некоторый житейский опыт подсказывал мне, что какие-то запасы и излишки по части одежды и обуви у него есть и сейчас.

Марковец со своим хозяйством занимал КУНГ на шасси «ЗИЛ-131». На мой приказ-просьбу поискать что-нибудь из обмундирования минимального размера он сначала поворчал, а потом полез в глубину кузова КУНГа. Спустя какое-то время он нашел-таки танковый комбез, а также солдатский ремень и пару маленьких, но явно офицерских сапог. Слава богу, все вещи были неношеные, а то Марковец, по своей пошлой кулацкой привычке, мог хранить и обмундирование, снятое, к примеру, с убитых. Кстати, зачем он сейчас таскал за собой все эти шмотки и обувь, я так и не понял.

Поблагодарив Марковца, я наведался к своему танку, где, разжившись у Черняева ведром воды, по-быстрому умылся и побрился, придав своей внешности некоторую свежесть. Потом я вернулся к магазинчику. Прибылов, похоже, был вполне доволен своей должностью часового, поскольку с плохо скрываемым удовольствием наблюдал через окна, как старший лейтенант Смыслова, закончив умывание, причесывается перед найденным в магазине зеркалом.

Я деликатно постучал в дверь магазинчика, хотя и видел, что эта самая старлейша Оля уже оделась. Когда я вошел, она, уже вполне умытая, причесанная и обретшая некую красоту и жизнерадостность (как мало иногда надо женщине для счастья – холодная вода в кране да кусок мыла, а если найдется еще и зеркало в комплекте с губной помадой – так это вообще праздник жизни: интересно, что это работает везде и со всеми – под любыми звездами и на любом меридиане…), успела облачиться в свежую майку и колготки. Комбез вызвал у старшего лейтенанта Оли бурю восторга. Когда она влезла в него и затянула на талии ремень, оказалось, что комбез ей вполне впору. Обмундированная подобным образом Смыслова стала чем-то напоминать излишне длинноволосого и симпатичного сына полка из некой гипотетической бронетанковой части. Сапоги, размер которых был 36–37, оказались ей чуть великоваты, но это было не критично и решилось с помощью дополнительной пары толстых носков.

Пока Ольга переодевалась и рассматривала себя в том же самом, найденном где-то в подсобке, зеркале (женщина – она и на войне женщина), я обратил внимание, что, кроме давешнего «мини-узи», у нее при себе был довольно обширный арсенал. На прилавке заметно прибавилось оружия. Теперь там лежали три гранаты-лимонки импортного образца и большой пистолет с глушителем (все это она, надо полагать, таскала в сумках), а в самой расстегнутой сумке, среди тряпок, обнаружилась автоматическая винтовка «G3» со складным прикладом и оптическим прицелом, а также автомат «узи» с глушителем. Н-да, основательные женщины нынче служат в ГРУ, тут ничего не скажешь. Уважаю…

Меньше чем через час, как и было мной назначено, в магазинчик один за другим потянулись отцы-командиры нашего сводного отряда.

На совещании, кроме меня и шпионской старлейши, присутствовал практически весь наличный комсостав нашей сводной то ли бригады, то ли отряда (лично мне «бригада» нравилось куда больше). После гибели штаба полка офицеров у нас оставалось не так уж много, и это в случае чего создавало известную проблему – в отсутствие командиров сейчас вели наблюдение за местностью и командовали подразделениями командиры взводов и сержанты. К тому же часть личного состава, видимо, еще спала. Если бы нас кто-то атаковал сей момент, последствия были бы самые непредсказуемые. Но округа молчала, а солнце медленно, словно нехотя, поднималось в летнем голубом небе. Слышалась только довольно далекая канонада на западе, да гудели в вышине самолеты, судя по звуку и направлению полета – наши…

В основном мы обошлись без прелюдий и долгих разговоров. Я без лишних слов представил офицерам старшего лейтенанта Смыслову, объяснил, кто она такая и почему теперь мы должны действовать так, как она скажет. После этого Ольга довела до товарищей командиров предстоящую боевую задачу.

Поскольку усталость и уныние в наших мозгах еще не взяли верх над дисциплиной и присягой, доложенный ею план дальнейших действий был принят без особых возражений. Полнокровных частей противника на пути нашего марша не ожидалось, мосты через реки и каналы были целы, а это не могло не радовать. Несколько напрягло отцов-командиров разве что отсутствие точных разведданных по объекту, который нам предстояло атаковать, но наличие непосредственно возле объекта нашей разведгруппы многих успокоило. Действительно, подробный план объекта у нас был, а надеяться на то, что нам оперативно доставят, скажем, свежие аэрофотоснимки объекта, не стоило.

Некоторых слегка пугало наличие на объекте ядерного оружия. А вдруг они там возьмут да и подорвут весь свой арсенал – и привет от старых штиблет… Мне в такую возможность верилось слабо, да и Смыслова высказалась в том же духе, хотя у меня и возникло впечатление, что она чего-то нам все-таки недоговаривает.

При этом сомнений в том, что мы этот объект возьмем, не было ни у кого, а вопрос о том, сколько нас после этого штурма останется в живых, никто вслух не задавал, по причине отсутствия точного ответа.

Когда наше недолгое совещание закончилось, началась обычная суета.

А часа через два мы двинулись по освещенной летним солнцем дороге в сторону нашего объекта. Походной колонной, как и положено, выслав вперед разведку и химиков. Совершенно не предполагая, что нас всех ждет впереди.

Те, кто на другой стороне-8. Командно-штабная машина М577 2-й бригады 3-й бронетанковой дивизии США. Северо-западнее Билзена. Раннее утро 14 июня 1982 г. Связь по закрытой радиочастоте для особо важных переговоров.

– Как слышите, Синий-4? – с трудом пробивался сквозь помехи на закрытой радиочастоте далекий голос. – Здесь Синий-1. На связи командир 3-й бронетанковой генерал Ульмер. Кто на связи?

– Подполковник Салливан, – ответил зажатый среди коробок с аппаратурой в кузове штабного бэтээра мордастый подполковник в новой камуфляжной форме и небрежно надетых радионаушниках. – Командир 2-й бригады. Слушаю вас, сэр. Очень плохая связь.

Вообще-то полное имя подполковника было Фред Салливан-младший, и в Европу он был переведен всего за две недели до начала заварушки. Именно поэтому он сразу и не узнал голос непосредственного начальства.

– Доложите обстановку, Синий-4, – заперхали наушники.

– Синий-1, нахожусь с основными силами моей бригады северо-западнее города Билзен. Вчера в первой половине дня получил из штаба армии приказ – срочно выдвигаться на территорию Нидерландов, но через три часа этот приказ был отменен. Ночью получил приказ из Брюсселя – оставаться на месте, прикрывать дорогу и ждать дальнейших приказаний.

– Сколько у вас техники, Синий-4?

– У меня полностью 3-й и 4-й батальоны, Синий-1, и несколько мелких подразделений, 16 новых танков «Абрамс», 31 «М-60А-3», 3 «М3» и 4 М2 «Брэдли», полсотни бэтээров, считая установки ПТУР «Тоу», и около сотни транспортных и вспомогательных машин. В танках один боекомплект и от силы пара заправок топлива. Средств ПВО, бригадной артиллерии со мной нет, поскольку они так же, как и саперы с тыловыми службами, не прибыли в район сосредоточения. За прошедшие сутки я два раза подвергался авиаударам Советов, потерял три танка, пять БТР, восемь транспортных машин и семьдесят шесть человек личного состава безвозвратно. Сейчас над нами достаточно интенсивно летают их самолеты, похоже, разведывательные…

– Это прекрасно, Синий-4, да вы просто везунчик, подполковник, – легко отделались. Теперь слушайте приказ. Согласно данным нашей агентурной разведки, со стороны немецкой границы, из Ахена или Ламмерсдорфа, в вашу сторону выдвигается походным порядком солидная танковая колонна русских, не менее полусотни машин. Через час-полтора они могут появиться перед вами, на расстоянии прямой видимости. Поэтому срочно замаскируйте технику и будьте готовы атаковать их.

– Синий-1, что значит «атаковать»? Почему именно я и именно здесь?

– Не задавайте глупых вопросов, Синий-4. Вы что, не в курсе, что возле Хасселта находится наш сверхсекретный объект?

– Да, Синий-1, на моей карте он обозначен. Но еще позавчера мне было категорически приказано не приближаться к нему…

– Вы олух царя небесного, Синий-4! За двое суток обстановка изменилась кардинально, причем не в нашу пользу! На этом объекте находятся спецсредства, между прочим, имеющие приоритет «1-Альфа». Вы в курсе, что это такое?

– В самых общих чертах, Синий-1.

– Слава богу. Так вот эти спецсредства приказано срочно эвакуировать. На объекте над этим уже работают, но там нет для этого достаточного количества специального автотранспорта, а произвести эвакуацию воздухом Советы не дадут, да и не на чем. В общем, русские могут быть там уже через пять-шесть часов, если им, конечно, не помешать.

– Синий-1, сэр, а что, на этом объекте совсем нет наших войск?

– Там англичане и бельгийцы, Синий-4. Но они имеют приказ обеспечивать и прикрывать эвакуацию. Выдвинуться навстречу русским они не могут, тем более что их не слишком много. Кроме вас, Синий-4, на этом направлении нет наших, еще относительно полнокровных частей. Все оттягиваются к Брюсселю и западнее.

– Синий-1, я что – должен атаковать их с ходу, без артподготовки, а авиаподдержки?

– А может, вам еще и авиаразведку организовать?! У нас осталось слишком мало авиации. Но я вас обрадую – перед вашей атакой будет произведена огневая подготовка.

– Какая именно, Синий-1?

– Код «Гнев Господень» вам о чем-нибудь говорит, Синий-4?

В момент, когда подполковник Салливан это услышал, у него сильно вспотели спина и ладони.

– Что? Я не ослышался, сэр?!

– Вы не ослышались, Синий-4. Огневая подготовка санкционирована лично командующим силами НАТО генералом Роджерсом, перед отбытием последнего из Брюсселя в Лондон. Слушайте меня внимательно, Синий-4. Немедленно установите связь со штабом ВВС, они сейчас с вами сами свяжутся. Далее – выделите наиболее опытных разведчиков на нескольких бронемашинах с исправными радиостанциями. Выдвиньте разведчиков к окраине этого чертова Билзена и одновременно вышлите разведку на восток, вдоль шоссе, навстречу русским. Когда разведка установит с танками русских визуальный контакт – немедленно доложить об этом и срочно отходить. В этот момент самолеты уже будут в воздухе, подлетное время до вас двадцать – двадцать пять минут. Далее, когда голова колонны русских войдет в город, летчикам необходим второй доклад от разведчиков, с подтверждением нахождения русских в Билзене. На доразведку и более точную наводку у нас нет ни сил, ни времени, поэтому пилоты будут целиться просто по городу. Подтверждение о вхождении русских в город – команда на сброс. Дальнейшая ваша задача, Синий-4, – переждать огневую подготовку и ее последствия, а затем, оценив обстановку на месте, по готовности атаковать, если танки русских не будут уничтожены полностью и попробуют продвигаться далее. Нанести уцелевшим максимальный ущерб и затем отходить в сторону Брюсселя. Как поняли, Синий-4?

– Вас понял, Синий-1, – ответил Салливан с нешуточной безнадегой в голосе. Ему и его парням предстояла хренова работенка, да еще и такая, которую на настоящей войне не делал никто до них…