Глава 15.Экипаж

61-й гв. танковый полк 10-й гв. танковой дивизии ГСВГ. Между г. Мешеде и г. Зиген. Северный Рейн-Вестфалия. ФРГ. Утро 12 июня 1982 г. Второй день войны.

Не скажу, что второй день этой войны как-то заметно отличался от первого. Но что его начало было другим – это да. Еще вчера мы начинали выдвижение на территорию ФРГ из мест постоянной дислокации, выслушав инструктаж от отцов-командиров, большинства из которых сегодня уже и в живых-то не было.

Как говорилось о похожих обстоятельствах в одном бессмертно-классическом «Разговоре дяди с племянником»: «Изведал враг в тот день немало, но русским тоже перепало».

Этой ночью мы, уже в полной мере испытав на своей шкуре, что такое в современной войне авиаудары, почти не спали – дозаправившись горючкой и наскоро пожрав консервов из сухих пайков, чутко прислушивались к окружающим звукам и радиоэфиру. Подсознательно все опять ждали ядерного удара, но ничего такого почему-то по-прежнему не происходило, рации молчали – командование явно «держало паузу», а «Маяк» из Москвы вообще передавал какие-то концерты по заявкам радиослушателей.

Этой ночью вражеская авиация летала мало, все больше проходя над нами на большой высоте, – возможно, оставшаяся воздушная мощь НАТО сейчас атаковала наши тылы на территории ГДР. Артогонь в ночной темноте тоже носил откровенно «беспокоящий» характер.

А вот с рассветом все началось уже по-настоящему.

Авиация мощно заревела практически на предельно малой высоте и потом пару часов надрывалась не переставая, и своя и натовская. Правда, на наши наспех оборудованные в редком леске позиции упало не так уж много бомб, при довольно незначительных общих потерях. Лично у меня в батальоне не было ни одного прямого попадания в танки, а также убитых и раненых.

Авиации у НАТО после вчерашнего, похоже, осталось не так уж много, и летуны то ли стремились разнести наши ближние тылы и колонны снабжения, то ли предпочитали не тратить боезапас на плохо видимые цели.

Наверное, так оно и было, поскольку, к примеру, наш полк окапывался фактически в темноте и представление о переднем крае нашей обороны у супостата должны были быть самыми что ни на есть приблизительными. Хотя это нам, танкистам, сейчас окапываться просто: опустил отвал для самоокапывания – и шуруешь. А уж чего там накопала наша доблестная мотопехота – бог его знает. Но, помня вчерашние налеты и потери, зарыться должны были качественно, по полному профилю.

Во всяком случае, замаскировались наши «сапоги» серьезно, поскольку даже я через свою танковую оптику и бинокль их окопы толком не сумел рассмотреть и о том, что они здесь, мог судить практически только по радиопереговорам.

Уж чего только этим утром над нами не летало. При этом непосредственно на нас бомбы (в основном обычные, но было и несколько кассетных) высыпали три раза – сначала это были знакомые по вчерашнему дню «Старфайтеры» и «Альфы-Джет», а потом то же самое проделала девятка каких-то, судя по всему, довольно древних небольших истребителей-бомбардировщиков с длинными стреловидными крыльями. Большинство бомб легло «в молоко». А после этого над нами на малой высоте проскочило на восток несколько с трудом опознанных «F-111», но они явно прилетали не по нашу душу.

Надо сказать, что наша дивизионная ПВО стреляла хоть и не часто (явно стараясь не выдавать до поры до времени свои огневые позиции и не тратить боезапас), но метко и вполне результативно. Два или три попадания во вражеские самолеты я видел четко. Да и наши истребители каждый раз появлялись над полем боя, заставляя западников ретироваться. А это означало, что небо все-таки за нами, и это вселяло в бойцов некоторый оптимизм.

После того как авиация противника отработала, появились наши «МиГи» и «Сушки», которые несколькими косяками пронеслись в западном направлении. Я лично видел разрывы бомб где-то впереди нас (видимо, во вражеских боевых порядках, начертание которых мы, надо сказать, представляли смутно – то есть, конечно, знали по ночным донесениям разведки, что «впереди танки противника», и на этом все), а также как пара-тройка наших истребителей-бомбардировщиков были сбиты за вражескими позициями – самый ближний упал километрах в пяти от нас, за невысокими холмами, где среди редкого леса и кустарника и прятались те самые «танки противника». Холмы здесь, впрочем, были невысокие, но не скажу, что это меня радовало – на равнине прицельная дальность стрельбы всегда больше, а значит, выше и риск самому схлопотать болванку в уязвимое место и до срока покинуть этот мир. Чего мне лично очень не хотелось.

Когда самолеты наконец перестали реветь в небе, стало понятно, что вот оно, началось.

Я попытался запросить ротных о наших потерях, но не успел этого сделать. В радиоэфире возник «Сто третий», который голосом все еще исполнявшего обязанности комполка майора Качана велел всем заткнуться, эфир зря не засорять и работать по возможности только на прием, поскольку «впереди танки противника».

– Я четыреста десятый, вас понял, – ответил я.

Честно говоря, задолбали меня уже этими «танками противника», которые «впереди»…

Наши позиции расположились у подножия невысокого холма, слева от нас было шоссе в сторону западной границы ФРГ, дальше расходившееся влево, на Кельн и Бонн, и вправо – на Дортмунд и Эссен. Я с двумя танками (эти три «Т-72А» являли тот самый былинный «засадный полк за Вороньим камнем», который вроде бы когда-то обеспечил победу святому Александру Невскому) и бэтээром авианаводчика Тетявкина окопался в кустах на возвышении, а весь батальон разместился передо мной, сразу за мотострелками. Кроме этого рядом со мной замаскировалась на возвышенности батарея ПТУРов на БРДМах – еще один «крайний резерв».

Мой начштаба Шестаков со своей командной БМП и замполитом Угроватовым находились на правом фланге батальона. Первый батальон Мишки Каримова стоял справа от нас, блокируя то самое шоссе, второй батальон Вовы Журавлева окопался левее.

Получалось, что мой батальон находился практически «в центре диспозиции», куда обычно всегда наносится главный удар. Слева от нас должны были находиться подразделения 7-й гвардейской танковой дивизии, справа – 12-й гвардейской танковой. Позади – артиллерия и пэвэошники, а вот о подходе еще кого-то пока слышно не было. То есть достоверных данных о наличии позади частей нашей 3-й общевойсковой армии какого-то «второго эшелона» лично у меня пока не было, хотя о выдвижении вслед за нами частей остальных армий ГСВГ, в частности 20-й общевойсковой, сведения уже были. Это указывало на то, что пропасть нам, наверное, не дадут. Еще одна радость: справа река Рур, а слева – Фульда с захваченными нами мостами. То есть с флангов нас на этой слегка холмистой равнине так просто в случае чего не обойдешь. Все-таки на дворе не 1941 год…

Интересно, но, похоже, вокруг нас даже сейчас было полно гражданских немцев, которые двигались на запад всю ночь и неизбежно попали и под утренние авиаудары. Были видны десятки горящих и брошенных вдоль дороги легковушек. Что при этом стало с людьми, которые, видимо, и прямо сейчас прятались где-то по окрестным кустам, было лучше не думать и не видеть.

Я осмотрелся, но через триплексы ничего опасного пока не было видно.

В этот момент в наушниках зашуршал искаженный плохой аппаратурой и помехами голос майора Качана:

– Командиры батальонов! Приказ из дивизии – стоять насмерть!

Неслабо сказано, однако. А ведь за нами, что интересно, вовсе не Москва или Сталинград. Даже не какая-нибудь Малая земля. Мы вообще-то в ФРГ, а позади нас ГДР – первое на территории Германии государство рабочих и крестьян…

Хотя понятно, что такие приказы скорее всего исходят от политотдела и они оправданны, учитывая, что дальняя радиосвязь сейчас неустойчивая, поскольку и мы, и противник ставили помехи. Вдруг потом не успеют ничего такого приказать, и тогда вся их ненаглядно-агитационная составляющая пойдет насмарку…

В этот момент впереди несколько раз бабахнуло. Снаряды летели откуда-то из-за моей спины. Похоже, по шоссе ударила наша артиллерия.

Взгляд через командирский «ТКН-3» в ту сторону прояснил ситуацию – по шоссе в нашу сторону двинулась-таки какая-то броня, похоже, бундесдойчи с их колесными БРМ «Лухс». Две таких машины уже горели, загромождая дорогу, – их явно ждали и накрыли сразу же. Спрашивается, а стоило ли пускать вперед легкобронированную разведку? Хотя все логично, если они действуют по уставу или надеются засечь наши огневые позиции, жертвуя не самой ценной своей техникой.

Отчасти они эту задачу, похоже, выполнили, поскольку нашей артиллерии начала отвечать натовская и над моей головой туда-сюда залетали тяжеленные «чемоданы» гаубичных выстрелов. Хорошо, что в танке всю эту «музыку» почти не слышно…

– Четыреста двадцатый, Четыреста пятидесятый, Четыреста шестидесятый! Я Четыреста десятый, – сообщил я своим ротным. – Целиться как можно лучше, зря снарядов не тратить!

– Так точно, – отозвались Кутузов, Маликов и Дружинин.

Эта моя реплика была совсем нелишней. У нас в каждом «Т-72» в автоматах заряжания по 22 снаряда. Хочешь не хочешь, но когда ты все их расстреляешь – надо или сразу из боя выходить и ехать на перезарядку (а это процесс долгий и трудоемкий) или корячиться с 17 (у меня в командирском танке их 14) снарядами, рассованными по немеханизированным укладкам в корпусе и башне. В соответствии с теорией, которую преподают в военных академиях, советский танкист, конечно, должен победить любого супостата раньше, чем расстреляет эти самые 22 снаряда. О том, что будет, если танковый бой затянется, теоретики как-то умалчивают. При этом я в своей африканской практике, бывало, вел и бои, которые длились по полдня. Хотя ездил я тогда на «Т-55» и стрелять там приходилось в основном осколочно-фугасными. Кстати, у «Т-64» с этим еще хуже – в автомате 28 снарядов, а до прочих в бою вообще не дотянешься – они все у мехвода, а он на «шестьдесятчетверке» изолирован от остального экипажа и командир с заряжающим без остановки и выхода из машины туда пролезть не могут. Хотя это все, конечно, детали и мелкие недочеты конструкторов и полководцев – кто же знает, сколько среднестатистический танк в современном бою живет и сколько по времени этот самый бой может продлиться? Ну ничего, сейчас мы это быстро проверим на практике…

– Я Четыреста тринадцатый, – возник в моих наушниках голос начштаба Шестакова. – Всем внимание! Танки!

Глазастый, однако, у меня начштаба. Молодец.

Я включил привод башни и, немного повернув ее вправо, увидел – точно, идут, отряхивая с брони маскировку из увядших листьев.

До них было еще далеко, километра четыре, но в сильную оптику уже можно было рассмотреть низкие, угловатые как ящики, здоровенные танки в трехцветном камуфляже.

Ну да, самое новое, что у них нынче есть, американские М1 «Абрамс», 57 тонн, экипаж – четыре рыла. Их в ФРГ завезли меньше года назад, и были они вроде бы только в двух дивизиях 3-го армейского корпуса США – 1-й бронекавалерийской и 2-й бронетанковой. Если верить справочникам и «Зарубежному военному обозрению», защита и прицелы у них вполне себе по последнему слову техники, а вот пушка против нас слабоватая, 105-мм «М68А1», такая же, как на «М-60» или немецком «Леопарде-1». Пишут, что янкесы планировали со временем воткнуть на него 120-мм орудие, такое же, как на «Чифтене» или «Леопарде-2», но это пока что только планы и мечты и не более того. И слава богу.

Я насчитал перед фронтом своего батальона десятка три «М1», позади которых мелькали и какие-то другие силуэты – может, еще танки, а может, БТР или БМП вроде «М-113» или «Брэдли». Получается, на весь наш полк сейчас пустили около сотни «Абрамсов» – наверное, все или почти все танки этого типа, какие Штаты сейчас имели в Западной Европе.

Н-да, моим (да и не только моим) орлам сегодня впервые в жизни придется стрелять не по щитам или списанным бронекорпусам на полигоне, а по настоящим целям. Собственно, и у меня в этом плане тоже некоторый «пробел в образовании». Да, я, было дело, участвовал в танковых боях, но это было в одной очень далекой стране, там, где жара под шестьдесят и поднятый на марше из-под гусениц мелкий песок поднимается и висит сплошным облаком, упорно не желая оседать, доводя до бешенства и проникая буквально всюду. Там не то что воевать, а даже жить невыносимо. Мы с ребятами все понять не могли – чего ради итальянцы с Муссолини во главе в свое время так держались за эту самую Абиссинию?

Опять же, когда ты воюешь на «Т-62» или «Т-55», а против тебя выходит такой же «Т-54» или «Т-55» – это получается очень своеобразная танковая дуэль. Как-то раз я даже участвовал в «дуэли» и вовсе в дедовском стиле – «один на три» на «Т-34-85» (против меня были точно такие же «Т-34-85», только с сомалийскими эмблемами) – я тогда зажег головного, а два других черномазых экипажа открыли люки и сбежали с поля боя пехом, даже не заглушив двигателей в брошенных «тридцатьчетверках» – только пятки засверкали…

Но нынешний-то противник будет куда серьезнее.

– Орлы, не торопиться! – объявил я своим ротным.

– Так точно! – ответили их сосредоточенные голоса.

Справа выпалила какая-то «шестьдесятчетверка» из первого батальона, хотя до противника было километра два с лишним. Нервы не выдержали, что ли?

Причем было попадание или нет – я даже не увидел.

– Четыреста десятый, я Четыреста шестидесятый, они подошли на прямую, – доложил срывающийся голос старлея Маликова.

– Давай! – сказал я историческую фразу.

Через секунду вся его вторая рота дала залп.

Конечно, попали не все, я отчетливо видел, как две или три болванки ушли выше целей, – мало пороли этих наводчиков, да поздно уже, не поумнеют… Но тем не менее четыре «Абрамса» сразу остановились как вкопанные. Из двух пошел дым. В этот момент вся вражеская линия застреляла. Теперь уже над нами засвистели бронебойные болванки – одна воткнулась в склон холма, метрах в сорока от моей позиции. Похоже, целей супостаты практически не видели, но снарядов явно не жалели.

Дальше ударили танки первой и третьей рот, эти стреляли вразброд, предпочитая наводить и корректировать огонь индивидуально. Американский боевой порядок заволокло густой пылью и сизым пороховым дымом, через который сразу же начал просачиваться черный дым от горящих машин.

Однако через какие-то секунды больше десятка «М1», все так же непрерывно стреляя, выскочили из дыма уже в непосредственной близости от наших боевых порядков, подойдя практически на пистолетный выстрел. Один «Абрамс» незамедлительно получил болванкой в левую гусеницу и, слегка крутанувшись на месте, тут же был добит. Остальные «М1» продолжали продвигаться и вести огонь.

Провернув командирскую башенку, я увидел черный дым в нашей линии, да и не один.

– Четыреста восемнадцатый! – надрывался в радиоэфире командир первой роты Кутузов. – Вас не слышу! Что с вами?!

Его перекрыл чей-то истерический вопль:

– Бля! Ребя! Горим!

– Четыреста сорок седьмой, с машины! – отозвался на этот крик ротный Дружинин.

– Четыреста шестьдесят первый, Четыреста шестьдесят пятый, почему молчите?! – возопил в эфире Маликов.

– Я Четыреста шестьдесят пятый! – доложил деловитый голос. – В меня попадание. Пожара нет!

И тут же его перекрыл чей-то совсем надрывный вопль:

– Пробили, ебена мать! Слава-а! Наводчик убит!!!

Н-да, похоже, у нас пошли веселые дела.

Вот и попробуй управлять батальоном вот в такой дуэльной ситуации. Хотя ротные у меня не дураки и задача у них сейчас предельно простая. А я более-менее вижу и слышу их всех и поле боя, так что как-нибудь справимся. Справа от нас, судя по звукам пальбы и радиопереговорам, дрался в аналогичной ситуации первый батальон, а вот второй батальон было почти не слышно.

Между тем четыре «Абрамса» все-таки перевалили через позиции мотострелков. Один сразу получил чем-то (скорее всего, зарядом «РПГ-7») в корму и загорелся. Остальные три машины, сминая траву и редкий кустарник, подходили к подножию холма, прямо к моей позиции.

– Четыреста тридцать второй, Четыреста девятнадцатый, – передал я двум окопавшимся рядом с моей машиной экипажам. – Внимание! Бьем прорвавшихся! Дистанция восемьсот! Мой головной! Четыреста тридцать второй – твой левый, Четыреста девятнадцатый – твой правый. Огонь по команде!

– Не мазать! – добавил я, обращаясь уже по внутреннему ТПУ к своему наводчику Прибылову. – Димуля, наводи точнее, по головному!

– Спокойно, тарищ майор, все будет как в аптеке! – отозвался Прибылов.

Покрытые пятнами камуфляжа американские убоища приближались.

– Огонь! – скомандовал я.

Попадание Прибылова пришлось в лобовую часть башни головного «Абрамса». Его наводчик выстрелил в ответ, но было понятно, что после такого качественного сотряса он уже ни хрена не видит, даже если их броня и устояла, – их, похоже, выпущенная чисто автоматически болванка ушла выше нас, в белый свет, как в копейку. Восьмисекундный лязг механизма заряжания показался мне вечностью, но американец в эти секунды почти не двигался – если их там и не убило, то уж точно контузило к чертовой бабушке…

Последовал второй выстрел Прибылова – уже практически обездвиженный «М1» содрогнулся и окончательно замер на месте, не загоревшись, а только задымившись.

Я бросил взгляд на «поле брани» – тот «Абрамс», что был справа, скособочился с разбитой гусеницей, склонив ствол пушки к земле. Третий, тот, что шел слева, зачем-то разворачивался. Совсем ошалел, что ли? Закономерно ему тут же прилетел в корму очередной выстрел Прибылова, и «Абраша» (хорошее, кстати, прозвище для танка этого типа) загорелся как-то лениво, словно нехотя. Из его люков посыпались четыре фигуры в камуфляже и стальных танкошлемах. Со стороны мотострелков заработали пулеметы, и вражеские танкисты один за другим попадали в траву – пехота выполняла план.

– Четыреста девятнадцатый, Четыреста тридцать второй, вы как там? – вопросил я, завидев на холме слева от себя дым, и на всякий случай уточнил: – Четыреста тридцать второй, как там у тебя?

– Нас зажгли, – ответил каким-то потерянным голосом старший сержант Колосов, командир Четыреста тридцать второго. – Но мы уже потушились, тарищ майор. ППО сработало штатно…

– А чего у вас там тогда горит?

– Похоже, внешний бак на надгусеничной полке…

– Сами-то живы?

– Да.

– Тогда быстро осмотритесь и доложите о повреждениях!

– Так точно!

– Четыреста девятнадцатый, Лаптев, как у тебя?

– В норме, командир…

Похоже, новейшие «М1» получили-таки достойный отпор. Подбитый нами «Абраша» все-таки разгорелся, и из него так никто и не вылез. Три уцелевшие угловатые машины из первой группы отходили задним ходом, а на них сзади накатывалась вторая волна атакующих. Там было десятка три «М-60А-3», позади которых маячило в выхлопном чаду несколько БМП «Брэдли» и бэтээры «М-113» (на паре из них я рассмотрел пусковые для ПТУР «Тоу»). Выходит, не так уж и много танков у супостата. А «М-60» – это вам не «Абрамс», тот еще сарай. О том, что он даже против «Т-62» далеко не во всем ровня, нам было известно давно. Вопрос – знают ли про это американцы?

Но мои орлы свои достоинства знали прекрасно, и через пару минут пять «шестидесяток» уже горели, продырявленные нашими 125-мм болванками. Причем в отличие от «М1» загорались они весело, с большим количеством пламени и копоти.

– Четыреста двадцатый, Четыреста пятидесятый, Четыреста шестидесятый, – передал я ротным. – Господа товарищи! Не стойте столбами! Меняйте позиции! Вылезайте из окопов и маневрируйте, а то сожгут к бениной маме!

Эта реплика была своевременная, поскольку, по моим наблюдениям, натовцы уже начали пристреливаться, а стоять все время на одной позиции – не лучший способ действия для любого танкиста. Это еще с Первой мировой известно.

Ротные глухо отозвались, что поняли.

– Саня, вперед! – скомандовал я мехводу Черняеву и передал по рации: – Четыреста девятнадцатый, за мной!

Мой «Т-72» выпрыгнул из неглубокого окопа.

Над машиной немедленно провыла шальная (а может, и совсем не шальная) болванка, из чего я сделал вывод, что решение на смену позиции было верным. «Т-72» с башенным номером 419 сержанта Лаптева держался за нами.

Я приоткрыл люк, нюхнув окружающих ароматов горелого железа и топлива, и увидел, что возле стоящего в неглубоком капонире слева от меня танка с башенным номером 422 суетятся двое в ребристых шлемах с огнетушителем. У танка была перебита гусеница и сильно изуродована правая надгусеничная полка – там еще что-то такое дымилось. Один из двоих танкистов рванул на полусогнутых к моему танку, не обращая внимания на огонь и время от времени пролетающие над нами и вокруг снаряды. Впрочем, сейчас и наши, и супротивники стреляли в основном бронебойными болванками, не дающими осколков в принципе, и рисковал он не сильно.

Увидев бегущего, я скомандовал мехводу:

– Черняев, притормози!

Когда танкист подбежал ближе, я узнал чумазую от копоти рожу старшего сержанта Колосова.

– Что там у тебя?

– Потушились, тарищ майор!

– Гусеницу перебило?

– Да.

– Пушка и прицелы в порядке?

– Так точно!

– Тогда пока стой на этой позиции и помаленьку чинись. И бей с места, если кто-то из них все-таки прорвется! Слушай команды по рации и экономь боезапас!

– Так точно! – Он козырнул и побежал обратно.

Я захлопнул люк, разом отсекая все звуки и запахи. Хотя что толку – там, снаружи, воняет горелым, а в боевом отделении – кислым пороховым духом. И неизвестно, что хуже…

Мы вместе с Четыреста девятнадцатым двинули вперед и метров через сто остановились за кустиками.

Я обозрел местность.

Бой продолжается, кругом горела техника, и наша и вражеская.

Еще несколько «М-60» вспыхнули, в двух из них взорвался боекомплект. Похоже, их мои орлы выбивали с гарантией, хотя дальность для прямого выстрела у нас была почти предельная. При этом на пересеченной местности экипажи «шестидесяток» не могли реализовать свое единственное (да и то, похоже, чисто теоретическое) преимущество, о котором нас предупреждали на разных предвоенных занятиях, а именно – приличные прицелы и система управления огнем в целом.

Судя по тому, что стрельба стала реже, я понял, что это все. Похоже, противник окончательно потерял темп. В свою командирскую оптику я видел, что американские танки больше не продвигаются вперед и начинают медленно пятиться на исходные позиции.

– Орлы! – вызвал я своих. – Даром снарядов не тратить! Бить только наверняка!

Сквозь общий, стоящий в наушниках азартный диалог, состоящий из очень простых слов, неопределенных глаголов и разных призрачных аналогий, ротные ответили утвердительно. А значит, живы. Во всяком случае – пока…

И вдруг в моих наушниках возник сдавленный голос Вовки Журавлева:

– Четыреста десятый, я Семисотый. Андрей, они прорываются!

Значит, чего-то там у него не срастается и сильно не срастается.

– Понял тебя, – ответил я и добавил уже своим: – Четыреста двадцатый! Кутузов! Видишь меня?

– Вижу вас, Четыреста десятый!

– Второй батальон просит помощи. Первая рота – за мной! Направление на юго-запад! Выдвигаемся к шоссе!

– Вас понял! – отозвался Кутузов. – Первая рота – вперед!

С десяток танков «Т-72» выползли из окопов и пошли влево, держась за машинами, моей и Лаптева.

Очень быстро я увидел в кустах несколько горящих «Т-64» – правый борт и гусеница одного из них были изуродованы, похоже, несколькими прямыми попаданиями, а с еще одной «шестьдесятчетверки» сорвало башню. Явно сдетонировал боезапас.

А дальше, на дороге и вдоль дороги, среди брошенных, сгоревших и раздавленных гражданских легковушек горели «Абрамсы» и «М-60» – больше десятка. Еще несколько машин этих типов стреляли с места, прикрываясь подбитыми собратьями.

А ближе к нам, вдоль дороги, обходя горящие «коробочки», выдвигалось несколько здоровых темно-зеленых танков с черно-белыми крестами, еще более угловатых, чем «М1».

«Леопарды-2». Практически «чудо враждебной техники», вес под 56 тонн, комбинированное бронирование и пушка 120-мм. Ну очень серьезный противник. Как говорили в одном кино, зауважали нас фрицы, ох зауважали…

– Всем экипажам! – приказал я. – На американцев пока ноль внимания, в первую очередь бить бундесдойчей! Тех, которые с крестами! Дистанция тысяча двести!

Все отозвались, доложив, что они меня поняли. И на том спасибо…

– Дима, давай по головному! – скомандовал я наводчику.

Повинуясь приказу, Прибылов выстрелил в головного «зверя». Одновременно бабахнули еще несколько танков. Немцы торопливо пальнули в ответ (был хорошо виден светлый дым от выстрелов) и начали разворачиваться в нашу сторону. Правда, уже не все. Взаимный, пусть и несколько хаотичный, обмен болванками привел к тому, что один «Леопард» встал как вкопанный, еще два загорелись, а у меня перестал отвечать по рации танк с номером 435. Без потерь оно, увы, не бывает…

При этом слева на большой скорости выскочило несколько «Т-64» второго батальона – как видно, воодушевились, увидев нас…

Между тем Прибылов грамотно перенес огонь на следующего. Я четко видел в свою оптику, как наша болванка попала в борт немецкой машины, башня которой уже смотрела стволом пушки практически прямо мне в лоб, – во всяком случае, такое у меня было ощущение.

Немецкий танк заволокло пылью и дымом, но я четко увидел светлую вспышку ответного выстрела, а через пять секунд в лобовую проекцию нашего «Т-72» со страшным дребезгом и скрежетом долбануло нечто тупое и тяжелое. С такой силой, что меня резко швырнуло вправо, ударив лбом об рамку «ТНП-160» (слава богу, налобник шлемофона смягчил удар) и больно приложив плечом о коробку ТПУ «А-1». Я еле удержался на своем командирском сиденье. Показалось даже, что танк остановился, а двигатель заглох.

Однако через секунду острота ощущений вернулась, и я понял, что двигатель все-таки работает и танк хоть и медленно, но движется, а все предыдущее связано с кратковременной потерей слуха.

– Экипаж, все живы? – поинтересовался я.

– Живы, – ответили почти в один голос Черняев и Прибылов.

– Повреждения есть?

– Видимых нет, тарищ майор…

– Тогда – вперед…

Я прильнул к оптике и увидел, что стрелявший в нас «Леопард» горит. Замечательно…

– По ближнему, – приказал я. – Тому, до которого пятьсот с небольшим метров!

Прибылов выстрелил еще раз. Нашего попадания я, честно говоря, не рассмотрел – в этот танк практически одновременно попало еще три или четыре снаряда.

Впрочем, это было уже неважно, поскольку немецкий танк загорелся.

Видно было, как три оставшихся невредимыми «Леопарда» отходят задним ходом.

Да и стрелявшие из-за шоссе «М1» и «М-60» тоже начали отходить.

«Т-64» из второго батальона резво обогнали нас, стараясь еще сблизиться с противником.

В какой-то момент они оказались уже перед нами. А точнее, между нами и шоссе. Интересно, кто у них там такой грамотный, что лезет на чужую линию огня?

– Семисотый, как там у тебя? – попытался я вызвать Журавлева. – Володя, ты цел?

Ответа почему-то не было. Подбили его, что ли? Если так, то принимать командование должен был кто-то из ротных второго батальона, но они тоже упорно молчали…

– Четыреста двадцатый, первая рота – не зарываться! – приказал я Кутузову. – Отходим помаленьку! – А потом сообщил уже Черняеву: – Саня, давай задний!

По мне, сейчас это был наилучший выход – немного отойти и осмотреться, раз уж супостаты отходят, а второй батальон (или что там от него осталось) их преследует.

Наш танк задним ходом вломился в кусты, когда рация нервно заорала мне в уши голосом начштаба Шестакова:

– Воздух!

Черт! Только этого не хватало…

– Рассредоточиться! – приказал я своим. – Черняев, стоять!

Глянув в свой ТНП, я увидел, что танки кутузовской роты уже стоят в кустах, справа, слева и позади меня, на достаточном расстоянии друг от друга. А коли так, больших жертв, возможно, удастся избежать…

– Вертолеты, тарищ майор! – доложил не в меру глазастый Прибылов.

Я уже и сам видел, как на нас на предельно малой высоте заходит группа темно-зеленых «стрекоз» – не меньше четырех уже знакомых нам «Кобр» и не меньше шести похожих на пузыри немецких «Во-105».

Спрашивается – и фиг ли теперь с этим сделаешь?! Плюнуть в них? Ведь наши башенные зенитные пулеметы – это, по сути, плевок и есть… Стрелять из зенитного НСВТ чисто для очистки совести, ведя уставной «заградительный огонь по воздушным целям», – это одно, а вот попадать при этом в эти самые «воздушные цели» – совершенно другое дело. Вчера я лишний раз сам в этом убедился. Терпеть не могу изображать из себя мишень в дешевом тире, а приходится. Вся надежа на штатных пэвэошников…

Так или иначе, пуск ПТУРов вертолеты все равно выполнили раньше, чем я и мои подчиненные начали хоть как-то реагировать на сам факт их появления в небе.

Я четко видел, как несколько ракет довольно точно попало в двигавшиеся вдоль шоссе «Т-64», те самые, из второго батальона, которые только что обгоняли нас. Они находились на открытой местности, да еще и в основном в положении бортом к противнику, и главным образом по ним вражеские вертолетчики и целились. Один за другим загорелись три «Т-64».

А вертолеты, выйдя из атаки, оказались уже почти над нами. При этом носы «Кобр» сверкали вспышками пушечного или пулеметного огня.

Я распахнул люк (открывался он, видимо от недавнего сотряса, с некоторой натугой) и уже привычно рванулся к зенитному НСВТ. Параллельно отметив для себя, что попадание в нашу лобовую броню было хорошее – изуродовало приваренный к лобовому листу грязезащитный щиток и начисто снесло правые фары, вместе с ограждением. Откидной передний грязевой щиток над правым ленивцем выглядел так, словно его пожевали и выплюнули, и держался на соплях, а торчавшая справа на башне инфракрасная фара, похоже, была разбита и смотрела куда-то вниз – явно погнуло крепежный кронштейн. Но боеспособность наш «семьдесят второй» при этом все же не потерял. Умеют же на Урале танки делать…

Тень чужого вертолета мелькнула прямо надо мной.

Я с усилием провернулся в командирском люке вместе с пулеметным стволом и открыл огонь короткими очередями вдогонку уже удаляющимся вертолетам.

При этом я с удовлетворением отметил, что стреляю не один, а огонь ведут командиры еще минимум четырех танков.

В этот момент одна из «Кобр» вдруг лопнула облаком керосинового огня, взорвавшись в воздухе, а потом я увидел, как из-за наших спин к вражеским «птеродактилям» потянулись целые пучки красивых «веревок» трассирующих снарядов. По знакомому тарахтящему звуку я узнал «Шилки». Молодцы зенитчики, если вдуматься – быстро сориентировались…

Косяк вражеских вертолетов, пустив вразброд еще одну серию ПТУРов (на земле позади нас что-то взорвалось и начало гореть), рванул врассыпную. При этом зенитный огонь не ослабевал – загорелась и упала, зацепившись за невысокие деревья, еще одна «Кобра», потом взорвался «Во-105», а через несколько секунд еще два немецких «Во-105» столкнулись друг с другом и осыпались с неба ворохом неряшливых обломков. Остальные вертушки, хаотично маневрируя и прибавляя газу, спешили покинуть поле боя, при этом еще за парой машин тянулся темный дым, не похожий на выхлоп.

– Воздух! – снова заорал в наушниках Шестаков.

Я услышал смутно знакомый ревущий свист и лающую пушечную пальбу, а через секунду после того, как я услышал звуки разрывов первых малокалиберных снарядов, над нами проскочили четыре массивные прямокрылые машины, выпустившие из-под крыльев куда-то правее нас десяток ракет, видимо, по первому батальону. Там встал буквально лес разрывов.

Это были наши вчерашние «старые недобрые знакомые» – американские штурмовики «А-10».

Я еле успел пустить им вслед короткую очередь, когда услышал в наушниках незнакомый молодой голос:

– Четыреста десятый, немедленно прекратите зенитный огонь!

– Это кто? – не понял я.

– Это Девятьсот девяносто первый, авианаводчик, – пояснил незнакомый голос.

Ага, Тетявкин прорезался…

– Почему?

– Своих зацепите!

– Всем прекратить зенитный огонь! – чисто автоматически продублировал я его команду.

И вовремя, поскольку прямо надо мной, видимо вдогонку за звеном «А-10», проскочило несколько «МиГ-23».

Через пару минут в небе на фоне далекого горизонта что-то эффектно взорвалось. Дай бог, чтобы это был не кто-нибудь из наших…

Потом снова раздались свист и рев над нами – похоже, самолеты возвращались. И точно, в обратном направлении, в сторону вражеских линий, низко-низко проскочил длиннокрылый «А-10». Было видно, что пилот старается вести машину «змейкой» и болтает ее с крыла на крыло. Через секунду стало понятно, зачем он это делает – за штурмовиком тянулись два белесых инверсионных следа.

Увы, весь этот энергичный маневряж пилоту не помог. За хвостом «А-10» раздался слитный двойной взрыв, явно оторвавший от самолета какие-то части (я четко видел отлетавшие от него темные куски), и американский штурмовик, начавший было набирать высоту, вдруг накренился на крыло и, перевернувшись фонарем пилотской кабины вниз, спикировал прямо в реденький лесок за вражескими линиями, завершив свой последний полет яркой вспышкой взорвавшегося топлива. Катапультироваться пилот не смог, да в таком положении это у него бы вряд ли получилось…

Между тем в небе продолжало оглушительно реветь и свистеть.

Чуть выше, чем до этого летел сбитый «А-10», над моей головой проскочило нечто остроносое и, как мне показалось, значительно более скоростное – по-моему, это был «F-4», он же «Фантом-2». Вокруг «F-4» мелькали какие-то светлые росчерки – я не сразу понял, что это, видимо, снаряды, выпускаемые из авиационной пушки. Через секунду последовала небольшая вспышка, после которой неожиданно сильно задымивший «Фантом» набрал высоту и скрылся за горизонтом.

Через несколько секунд, явно догоняя его, над нами примерно на той же высоте появился «МиГ-23», который еще через пару секунд прямо на наших глазах получил в сопло двигателя белесый росчерк ракеты «воздух-воздух».

– Вот же ж суки! – сказал торчавший из своего люка Дима Прибылов (про него я в горячке отражения авианалета вообще как-то забыл), наблюдая, как после взрыва ракеты «МиГ-23» задрал острый нос и начал падать хвостом вперед.

У Димы (да и у меня тоже, чего уж там) вырвался вздох облегчения, когда мы увидели, как сработала катапульта и в неприветливом дымном небе повис белый купол парашюта.

Через полминуты на значительно большей высоте над нами промелькнул еще какой-то темный силуэт (по-моему, это был «F-15», судя по все тому же альбому силуэтов самолетов «вероятного противника»), следом за которым проскочила пара наших «двадцать третьих». После этого небо над нами наконец затихло.

– Может, подъедем, спасем летуна, товарищ майор? – спросил Прибылов с какой-то просительной интонацией. Мне хотелось сказать ему в ответ: а тебя-то самого, дурака такого, кто спасать будет, если что? Хотя, с другой стороны, примерно о том же самом, видимо, думали все танкисты, торчавшие сейчас из люков окружавших меня «семьдесят вторых».

Да и сам я, честно говоря, тоже подумал об этом.

Я прикинул для себя, что это тоже вариант. Вроде бы пилот упал не особо далеко. Эх, была не была! Заодно совместим «приятное с полезным», проведя разведку боем, коль уж приказа атаковать противника самим у нас пока нет.

– Четыреста тринадцатый, я Четыреста десятый! – вызвал я Шестакова. – Что там у нас, супостаты атакуют?

– Никак нет, Четыреста десятый, они отошли на всем протяжении линии боевого соприкосновения еще до появления вертолетов…

Люблю, когда подчиненные начинают умничать, выказывая знание военной терминологии. Но только не сегодня и не здесь…

– Четыреста тринадцатый! Не сношай мне мозг! Если они отошли – наблюдай и будь на связи. Я с первой ротой углублюсь километра на три вперед и попытаюсь провести разведку боем на левом фланге…

– Четыреста десятый, у нас, вообще-то, специально для этого разведка есть!

– Четыреста тринадцатый, Юра, я тебя умоляю – мне здесь только разведчиков не хватало! Тут чемоданы калибром в 105 и 120 мм летают, а они попрут на рожон со своими консервными банками? Не смеши…

– Смотри, Четыреста десятый, сильно рискуешь.

– Береженого бог бережет, не береженого конвой стережет, – ответил я ему и спросил:

– Четыреста двадцатый, Кутузов, ты там жив?

– Так точно, товарищ командир, жив.

– Первая рота! Я Четыреста десятый, слушай мою команду! За мной! Делать как я, стрелять только наверняка по видимым целям и слушать мои команды!

Эта мысль, высказанная мной вслух только что, была более чем дельная, поскольку в автомате заряжания моего танка уж точно осталась только половина боезапаса, а у других экипажей, возможно, и много меньше. Так что снаряды следовало экономить.

Мой «Т-72» понемногу тронулся с места. Рота пошла вперед вслед за мной, постепенно набирая скорость.

Открытое место перед нашими позициями было довольно густо уставлено подбитыми и все еще горевшими американскими и немецкими танками. Дым от них создавал дополнительную маскировку, но механикам приходилось обходить неподвижные бронированные громадины, рискуя нарваться при этом на прилетевший спереди ПТУР или бронебойную болванку.

Видно было, что часть вражеских танков отошла – по траве тянулись свежие следы гусеничных траков, уходившие в начинающийся примерно через километр редкий лесок, где должны были находиться предполагаемые позиции противника, а значит, там могли сидеть гранатометчики или расчеты ПТУРов. Учитывая, что я повел роту вперед без пехотной поддержки, это могло нам дорого обойтись.

Интересно, что помимо редких трупов в военной форме кое-где среди кустарника валялись и убитые гражданские. Они что – все время боя находились на линии огня?! По мне, так это было совершенно непредставимо. В паре мест из-под наших гусениц разбежались какие-то совершенно ополоумевшие штатские бабы (а чего не сбрендить, если ты лежишь на земле, а вокруг тебя ездят и стреляют друг в друга танки?!), а один раз Черняев чуть не задавил какого-то длинноволосого бундесдойча в перемазанном землей и копотью джинсовом костюме, который, закрыв лицо руками, слепо-бессмысленно брел непонятно куда на явно плохо слушавшихся его ногах…

Кроме трупов гражданских, вокруг валялись какие-то чемоданы и баулы, в одном месте попалась опрокинутая легковушка. Похоже, весь этот народец шел и ехал по шоссе, а потом, когда натовцы начали нас атаковать, стал резво разбегаться в стороны от дороги, ища укрытие, – вот тут их и намолотило шальным огнем с обеих сторон. Интересно, почему противник пускает проблему беженцев на самотек? Либо дела у НАТО настолько плохи, что им уже не до бегущего на запад гражданского населения, либо они специально прикрываются беженцами, чтобы мы не смогли использовать, к примеру, тактическое ядерное оружие?

Черт его знает…

В общем, мы шли на относительно небольшой скорости и гражданские по-любому успевали убежать, разве что кто-нибудь из наших случайно на труп наехал…

Надо сказать, огонь по нам вели какой-то вялый и с очень дальней дистанции – такое впечатление, что противник был не в леске, а уже отошел довольно далеко за него. В стороне пролетела всего пара болванок, но те, кто их выпустил, целились явно на звук идущих танков, совершенно не видя нас.

У самого леска, там, где кустарник переходил в аккуратные деревья, многочисленные битые и горелые вражеские танки заканчивались. Дальше, по идее, должен был начаться их передний край – место, которое мы перед этим четко не видели при стрельбе прямой наводкой.

– Внимание всем! – передал я экипажам, когда мой танк въехал в этот самый лесок. – Впереди может быть оборона противника!

Далее я обозрел местность в свою командирскую оптику, а затем открыл люк и без особой опаски высунулся наружу.

Ни фига тут не было обороны. Даже худо-бедно отрытых окопов не просматривалось.

Отходившие вражеские танки изрядно проредили и без того негустой лесок, переломав деревья по направлению своего движения. Местами виднелись свежие воронки – то ли от ночного артналета нашей артиллерии, то ли от авиабомб, – мы-то стреляли в основном бронебойными, а от них получаются не воронки, а так – одна видимость.

В глубине леса горели несколько грузовиков и БМП «Мардер». Чем их зацепило, интересно знать? Шальными снарядами? А может, и сами подожгли или подорвали при отходе…

Ближе, справа от нас, стоял БТР «М-113» с бундесдойчевскими черно-белыми крестами, с большой пробоиной в борту. Правда, он не горел. Дальше торчала еще пара точно таких же «М-113», только в замысловатом трехцветном камуфляже и маркировкой армии США, покрытых маскировочными сетками. Судя по открытым настежь люкам и опущенным кормовым бронеплитам, экипажи просто утекли, по какой-то причине бросив не имевшие видимых повреждений машины. В кустах поодаль лежало с десяток трупов в камуфлированном американском и темно-зеленом немецком обмундировании и какие-то ящики.

Далее мы проехали мимо стоящего к нам кормой танка «М1» с открытыми люками и размотанной левой гусеницей и нескольких брошенных джипов «М-151» – один из них сгорел до красно-ржавого состояния и еще дымился, еще один валялся на боку. Похоже, тут драпали со всех ног.

Метров через пятьсот на опушке леска я заметил еще какие-то машины и насыпи из мешков с песком или землей. Когда наш танк подъехал ближе, я увидел за насыпями и возле них многочисленные установки ПТУР – наверное, тут было десятка полтора «Тоу» и «Миланов». Штук пять из них были в изготовленном к бою состоянии, но с зачехленными прицелами, а остальные стояли или лежали вообще в неразвернутом виде. И везде вокруг них – прямо на земле, в ящиках, в кузовах трех стоявших открытыми задними бортами к нам грузовиков лежали аккуратные ракеты для этих ПТУРов, в укупорке и без. Наверное, здесь было не меньше сотни ракет, а может, и больше. Но вокруг них не было видно даже ни одного трупа – похоже, этими ракетами так и не собрались стрелять.

Вот тебе и хваленая натовская ПТО с разрекламированными сверхсовременными и сверхбронебойными ПТУРами… Они тут что – по-прежнему столь эмоционально реагируют на фразы типа «русские танки прорвались»?!

Хотя ежику понятно, что ко всякой противотанковой ракете, и не только к ней, нужен еще и хладнокровный стрелок, способный подпустить вражеский танк на прямую наводку. Голова стрелка всегда играет не последнюю роль, а вот разные корявые понты – вовсе даже наоборот. Вон, в моем родном Краснобельске на нашей улице Мира до недавнего времени жил один крутой охотник. Точнее, он себя полагал таковым. Небедный, пузатый, краснорожий и очень наглый. Работал главбухом в тресте БНЗС и имел аж четыре разных охотничьих ружья, в том числе какой-то редкий коллекционный экземпляр, прежним владельцем которого был чуть ли не престарелый император Франц-Иосиф (эту позолоченную ружбайку стырил, а может, и купил, в конце 1940-х где-то в Австрии главбухов папаша, служивший там в наших оккупационных войсках то ли замполитом, то ли особистом). Самомнение этот главбух имел невероятное – по любому поводу и без повода тыкал всем в лицо свой охотничий билет, на людях демонстративно разговаривал только про охоту и оружие и все свободное от своей бухгалтерии время на кого-то охотился, то на уток, то на кабанов, то еще бог знает на кого. И кончилось все это для него весьма своеобразно. В один не очень приятный летний день дверь его квартиры вскрыли трое слегка поддатых пэтэушников, надеявшихся при случае стибрить что-нибудь, что плохо лежит, – следаку они потом рассказали, что искали в основном деньги и бухло. Воры-самоучки думали, что хозяин на даче, а на самом деле главбух мирно дрых на диване в соседней комнате, даже не слыша, что в его квартиру залезли. В общем, никто уже не узнает, что у них там произошло, но главбуху проломили голову прикладом одного из его любимых ружей, причем оно, как оказалось, было заряжено, о чем воры, разумеется, не знали. Вот тебе и охотник-профессионал…

А здесь, похоже, были типы вроде него, из тех, что не прочь пострелять по щитам в мирное время. А сегодня эти «противотанкисты» тупо сбежали, возможно, увидев, что мы отбили их атаку и вот-вот сами пойдем вперед, или получив какой-то соответствующий приказ…

Дальше в леске просматривались еще несколько брошенных грузовиков и джипов, несколько «Панцерягеров» (два из них – сгоревшие), мостоукладчик на шасси «М-60», БРЭМ «М-88» и здоровенная самоходка «М-109» со склоненным к земле массивным набалдашником дульного тормоза. На земле поодаль лежал десяток трупов в военной форме, какие-то тряпки и зеленые ящики.

– Эй!!! – вдруг услышал я вопль на языке родных осин. – Эй! Мужики!!! Танкисты-ы-ы! Я зде-есь!!!

– Бегит, – констатировал Прибылов, удовлетворенно сдвигая шлемофон на затылок.

Я уже и сам видел, что из-за брошенных машин к нам, слегка прихрамывая, бежит со всех ног парняга в светло-голубом, перепачканном землей и копотью комбинезоне с многочисленными карманами на молниях и расстегнутой, лопнувшей на спине, кожаной куртке. При ближайшем рассмотрении глаза у парняги оказались совершенно дикие, волосы стояли дыбом, а в руках он неумело держал американскую винтовку «М-16».

– Ребята, я свой! – закричал парняга, подбегая вплотную к моему танку.

– Вижу, что свой! Кто такой?

– Старший лейтенант Щепкин, 35-й гвардейский ИАП!

– Майор Трофимов, 61-й гвардейский танковый полк, – представился я в том же стиле и добавил: – Это ты, что ли, тут давеча свалился?

– Ну я.

– Соболезную. Ты хоть одного-то сбил?

– Со вчерашнего дня – троих! – доложил летун с нескрываемой гордостью.

Черт его знает, врал или нет…

– А винтовку где взял? Признавайся – убил кого? Голыми руками задушил?

– Да нет, она там валялась. – Он стушевался и мотнул головой куда-то вправо.

– И на фига она тебе?

– А я такие в кино часто видел, очень хотелось в натуре в руках подержать…

Мало ли чего нам в кино показывали, на заре туманной юности. Однако как мало порой надо человеку для радости…

– Ладно, залазь! – кивнул я. – Или помочь?

– Нет, не надо, – ответил летун, забираясь на броню и тяжело отдуваясь.

Вообще, падая на этот чертов западнонемецкий лесок и видя, что внизу, похоже, вовсю идет бой, старший лейтенант Петр Щепкин уже простился с жизнью и катапультировался, больше следуя намертво врубленным в сознание инструкциям по спасению из подбитого самолета. Катапультирование само по себе вещь вообще малоприятная – словно тебя со всей силы бьют под зад оглоблей или стальной трубой и бесцеремонно вышвыривают на свежий воздух, который при этом кажется довольно твердым. Ощущения такие, словно тебя вот-вот перережет пополам, а всю требуху выдавит наружу через рот.

Однако пришлось потерпеть. Опустившись наконец на землю, убедившись в том, что руки-ноги действуют, и освободившись от лямок подвесной системы парашюта, Щепкин неожиданно для себя понял, что все не так плохо, как он вначале предполагал. По нему почему-то никто не стрелял и не пытался брать в плен, а неприятель в этом леске оказался представлен исключительно покойниками и брошенной техникой. Заслышав приближающийся с востока рев моторов и лязг гусениц, старший лейтенант несколько напрягся и залег под ближайшим кустом, но увидев идущие ему навстречу перепачканные грязью и пылью зеленые танки знакомых очертаний (кажется, это были «Т-72») с гвардейскими значками на башнях, из открытых люков которых торчали вполне славянские хари в ребристых шлемах, он прямо-таки возрадовался.

За прошедшие двое суток с ним произошло много чего – кому-нибудь другому этого вполне хватило бы на целую жизнь. По дурацкой иронии судьбы вылет, в котором его самолет сбили, был для старшего лейтенанта тринадцатым по счету. Вот и не верь после этого во все эти древние авиационные приметы и суеверия…

А вот по поводу своего боевого счета Щепкин танкистам нисколечко не наврал, он действительно успел сбить уже три самолета противника – вчера это были канадский «Старфайтер» и немецкий «Фантом», а сегодня – американский штурмовик «А-10». Сердечный друг Валерка Первомайский за это же время сбил всего один самолет – подловил на посадке старый английский перехватчик F.6 «Лайтнинг». Возможно, до сего момента он даже завидовал Щепкину. Однако катапультированию в любом случае не позавидуешь.

А теперь Щепкин представил, что именно и в каких красках расскажет видевший его падение Валерка (а он был ведомым и, как положено, держался позади Щепкина) про все это его жене Тамарке и какой у нее после этого будет вид…

Вообще за неполных два дня пилоты и техники 35-го гвардейского ИАП уже довольно прилично вымотались. Бомбштурмовые удары чередовались с вылетами на сопровождение ударных машин из других полков. На земле покоя тоже больше не было. За эти двое суток аэродром Цербст, где базировался их полк, атаковали уже три раза. Один раз бомбили немецкие «Старфайтеры» и один раз американские «F-111». Оба раза супостаты метили по ВПП и промахивались, не нанося существенного ущерба бетонке, рулежкам и железобетонным самолетным укрытиям. Весь ущерб от этих налетов составил всего одну уничтоженную на стоянке спарку «МиГ-23УБ», несколько сгоревших единиц аэродромного спецавтотранспорта и десяток убитых и раненых солдат и сержантов из техсостава полка. Зато зенитчики оба раза были на высоте и даже сбили во время второго налета один «F-111», упавший за шоссе, неподалеку от цели своей недавней бомбежки. Куда страшнее и неожиданнее оказался случившийся прошлой ночью удар крылатыми ракетами (к счастью, с обычными боевыми частями) – на город Цербст и аэродром базирования 35-го гв. ИАП упало с десяток «Томагавков», большинство из которых ушло мимо целей. При этом на аэродроме весь ущерб составили один сгоревший резервуар хранилища ГСМ и двое убитых солдат-часовых, что никак не отразилось на боеспособности полка и аэродрома в целом. В городе тоже не было особо больших жертв и разрушений.

В общем, пока пилоты летали, их семьи оставались в квартирах гарнизонного авиагородка, прячась при налетах в бомбоубежища. Все предвоенные планы о возможной эвакуации семей советских военнослужащих в Союз оказались, мягко говоря, нереалистичными – для этого не было ни автотранспорта, ни свободных транспортных или пассажирских самолетов, да и железная дорога теперь была плотно занята переброской резервов. Женам и детям летчиков и техников оставалось сидеть на месте и горячо надеяться на лучшее.

При этом нельзя было сказать, что начавшаяся война оказалась для их гвардейского полка чем-то легким и приятным. За два дня полк лишился от огня наземной ПВО и в воздушных боях пяти самолетов (сбитый сегодня «МиГ» Щепкина был шестым), не считая сгоревшего на аэродроме «МиГ-23УБ», и трех летчиков. Еще два «МиГа» получили повреждения и ремонтировались силами техсостава и ремонтной базы полка. Интересно, что смерть, похоже, не выбирала своих жертв – к примеру, опытный и вроде бы много видевший в своей летной жизни комэск их первой эскадрильи майор Крутов был сбит и погиб в первые же часы, в первом боевом вылете, при ударе по натовскому аэродрому в районе Швайнфурта. Воздушный противник был силен, хотя в НАТО и проспали первый удар, который разрушил большинство действующих ВПП на территории ФРГ. Соответственно, враг действовал несколько хаотично, при этом с первого же дня чувствовалось, что ВВС НАТО вынуждены базировать авиацию где попало и им с самого начала не хватало матчасти – кроме ВВС ФРГ и США в воздухе были английские «Ягуары», «Харриеры» и «Лайтнинги», а также канадцы на своих «F-104» и, севернее, датчане, в ВВС которых летала такая экзотика, как шведские J-35 «Дракен». А уже на второй день над ФРГ начали действовать бельгийские и голландские ВВС. Новейшие, знакомые советским летчикам по популярным журналам вроде «Зарубежного военного обозрения» и справочникам истребители «F-15» и «F-16» превосходили по всем статьям «МиГ-21» и «МиГ-23» ранних модификаций, но, похоже, не были ничем лучше, чем «МиГ-23МЛ/МЛД» или «МиГ-25». К тому же их было как-то немного, и, не имея численного превосходства, новейшие «Иглы» и «Файтинг Фалконы» сами несли потери практически в каждом вылете, исключая те случаи, когда они не сопровождали истребители-бомбардировщики, а летали на «свободную охоту». Примерно как сегодня, когда при перехвате ударной группы немецких «Фантомов» и американских «А-10», прикрываемых теми же «Фантомами» из бундеслюфтваффе, восьмерка «МиГ-23М» из 35-го гв. ИАП была внезапно атакована парой «F-15». «Фантомы» тоже были довольно серьезным противником, но сейчас эти, когда-то прошедшие Вьетнам и арабо-израильские войны машины мало в чем превосходили даже «МиГ-21» поздних модификаций.

В целом воздушная война только разгоралась, и главным желанием уже слегка вошедшего во вкус старшего лейтенанта Щепкина было вернуться в свой полк и по мере сил воевать далее…

– Внутрь полезешь, летун? – спросил я пилота-найденыша. – Только смотри, у нас там тесно.

– Да не, я пока тут, – отмахнулся летун. – На свежем воздухе…

– Ну, как скажешь, – сказал я на это. – Тогда, если вдруг стрелять начнут, ховайся за башней или прыгай с машины и залегай в какую-нибудь ближайшую ямку…

– А мы разве не обратно? – удивился летун.

– Пока нет, – ответил я и передал по радио Кутузову: – Четыреста двадцатый, первая рота, давайте помаленьку вперед!

Наши танки медленно двинулись в прежнем направлении.

– Четыреста десятый, я Четыреста двадцать четвертый, – передал командир правофланговой, видимо, вышедшей чуть вперед остальных, машины сержант Торгоев. – Впереди вижу танки противника, дистанция три восемьсот!

Редкий лес перед нами потихоньку сходил на нет, и на тянувшемся за ними изрытом поле (на горизонте маячили невысокие строения какой-то местной бундесдеревеньки или бундесгородишки) я действительно рассмотрел в оптику идущие на нас танки противника. Темно-зеленые «Леопарды-1», «М-48» и покрытые трехцветным камуфляжем «М-60».

Их было штук тридцать, не меньше, «М-48», судя по окраске и крестам на броне, – бундесверовские, похоже, модернизированные путем установки длинноствольной 105-мм «леопардовской» пушки машины. Я прикинул – их, конечно, больше, но у нас-то танки будут получше. Вот только боезапас у нас уже явно неполный, да и неизвестно, что у них там дальше. Вдруг за этими тридцатью танками выползет еще штук сорок. Нет, инстинкт подсказывал, что все-таки лучше отойти на исходные…

– Первая рота, – передал я. – Оттянуться на исходные! В бой не ввязываемся!

– Четыреста тринадцатый! – передал я начштаба Шестакову. – Впереди нас, в трех – трех с половиной километрах за лесом, атакующий противник, силами не менее тридцати машин, мы отходим.

– Понял тебя, Четыреста десятый, – отозвался он.

– Я Девятьсот девяносто первый, – неожиданно возник в моих наушниках голос авианаводчика. – Четыреста десятый! Стойте на месте и обозначьте себя!

– Тетявкин?! – удивился я. – Вова, ты чего, кизданулся? Их же там втрое больше, чем нас!

Какое, на хрен, «стоять на месте»?!

– Товарищ майор! – заявил Тетявкин неожиданно твердо, практически командным голосом. – Пожалуйста, делайте, чего говорю!

– Как я, блин, должен обозначать себя?

– Дайте любые цветные ракеты в сторону противника! И немедленно!

– Первая рота, стоп! – приказал я и тут же добавил: – Немедленно выпустить по одной сигнальной ракете любого цвета в сторону противника!

Повторять, слава богу, не пришлось – над леском взвилось с десяток змеек от разноцветных ракет. Вроде пальнули, как просил, и что теперь?

– Девятьсот девяносто первый, – сообщил я далекому авианаводчику. – Сигнальные ракеты выпущены, что дальше?

– Сейчас, – ответил Тетявкин.

Ну-ну… Ждем-с… Между тем над нашими неподвижными танками провыла, стряхнув с деревьев листву, прилетевшая с запада, пока еще шальная, болванка. Сидевший на броне рядом с моим люком спасенный летун заметно сбледнул с лица.

– Не бзди, авиация, – успокоил я его. – Может, все-таки в люк залезешь?

– Н-н-не-ет… – ответил он, но как-то неуверенно.

В эту самую секунду прямо над нами в небе возник множественный рев реактивных двигателей. Над деревьями мелькнуло несколько силуэтов, похожих на уже знакомые нам «МиГ-23». Их пролет совпал с отрывистым – ф-ф-д-ды-дых, после которого земля за леском затряслась от многочисленных взрывов. «Т-72» вздрогнул, и меня слегка мотнуло в люке.

– «Двадцать седьмые», – сказал летун тоном знатока.

– Чего? – не понял я.

– «МиГ-27», – пояснил он. – Это они НАРами стукнули!

НАРами так НАРами… Я едва расслышал эти его слова – над нами мелькнуло еще несколько таких же силуэтов, и за лесом вновь ударило, громко и многократно. На сей раз еще сильнее – между деревьев заныли осколки, а впереди, там, где находились вражеские танки, поднялись до неба облака пламени.

– Это чего было? – удивился из своего люка Прибылов.

– Фугаски они сбросили или кассеты, похоже, вперемешку с напалмом, – пояснил летчик.

Если он не врал, то от натовских «коробочек» теперь должно было мало что остаться.

Рев в небе стих, но вместо него стал слышен густой нарастающий свист и дробот. Звук, мимолетно знакомый по прежним большим учениям.

Похоже, для танков противника этот звук не предвещал ничего хорошего.

Я обернулся на звук и увидел, как из-за наших спин, над самыми верхушками деревьев, несется в западном направлении хищно опустившая носы четверка «Ми-24», которых ни с чем другим не спутаешь, ни с какого ракурса. Следом за первыми двумя парами проскочило еще восемь выглядевших донельзя агрессивно машин – четыре пары, растянутым строем, на разной высоте. Целая эскадрилья прилетела? Мне даже показалось, что я разглядел довольную рожу оператора в передней кабине одного из «крокодилов», хотя, по здравой логике, такого, конечно, быть не могло.

Головная четверка «двадцатьчетверок» дружно полыхнула огнем, выпуская то ли ПТУРы, то ли НАРы, и множественные взрывы опять заглушили все окружающие звуки. Мне даже показалось, что за деревьями подлетают к небу какие-то куски…

– Я Четыреста десятый! – передал я подчиненным. – Первая рота, отходим на исходные! Я ненадолго вернусь для оценки обстановки – посмотрю, как там противник. Как поняли?

– Поняли, командир, – ответил Кутузов.

«Семьдесят вторые» с ревом выпустили из выхлопных труб облака густого сизого дыма и начали разворачиваться, уродуя и без того израненный лесок. Через минуту рота, развернувшись кормой ко мне, двинулась в направлении наших позиций.

– Черняев, давай вперед, – приказал я мехводу и успокоил сидевшего за башней позади моего люка и державшегося рукой за ствол зенитного НСВТ: – Не боись, авиация, сейчас только глянем, как там поживают супостаты, и обратно.

Он молча кивнул, хотя по его лицу было видно, что ему это мероприятие нравится все меньше и меньше. Чувствовалось, что он к нашей броне прямо-таки приклеился…

Когда деревья, мелькавшие перед длинной пушкой нашего «Т-72», стали редеть, я первым делом увидел уходящие все дальше на запад, к линии горизонта, наши вертушки, которые закономерно оставили после себя сплошной огонь и разрушения.

Ни один, еще несколько минут назад выглядевший вполне грозно, вражеский танк не двигался. Похоже, после согласованной атаки «МиГов» и «двадцатьчетверок» в линии шедших в атаку танков не уцелел никто.

Долго смотреть на «поле брани» я не стал – уж больно много там было дыма и огня. Но тем не менее разглядел, что все вражеские машины или горели, или были непоправимо повреждены. Башня одного «Леопарда-1» валялась на земле рядом с ним, один «М-60» вообще разнесло на неряшливые фрагменты – должно быть, сдетонировал боезапас. Еще один «Леопард-1» почему-то валялся на боку, выставив на всеобщее обозрение грязное днище. Чем это его, интересно знать, тыркнуло? Не иначе, прямым попаданием авиабомбы…

Ну что же, молодцы летуны, показали этим обормотам, с какого конца редьку есть.

А у горизонта, плохо видимые за поднимавшимся от горящих танков дымом, «Ми-24», попарно снижаясь, пыхали огнем, обрабатывая что-то на земле где-то впереди себя, в районе тех самых далеких строений. Что именно долбили вертолетчики – я с такой дистанции не смог разглядеть. Земля опять вибрировала и стонала от глухих далеких взрывов.

Интересно, что наши вертолеты никто не атаковал. Спустя минуту посмотрев на небо, я понял почему – с востока на запад тянулись в вышине инверсионные следы, а потом чуть пониже прошла пара смутно знакомых силуэтов.

– «МиГ-23»? – спросил я летуна. – Твои кореша воюют?

– Все может быть, – ответил он и, пожав плечами, добавил: – Хотя не факт. Мало ли в ГСВН «двадцать третьих»…

– Ну как оно тебе, летун?

– Вааще. Впечатляет.

– А то. Черняев, давай потихоньку назад, – приказал я мехводу.

– Четыреста тринадцатый, я Четыреста десятый, – передал я Шестакову. – Направлявшийся в нашу сторону противник уничтожен в результате авиаудара! Я возвращаюсь!

– Понял тебя, – передал начштаба.

Черняев развернул машину, и мы на довольно приличной скорости рванули обратно, подминая деревья, кусты и траву. Торчать в одиночку на нейтральной полосе между своими и вражескими позициями – это всегда занятие на любителя…

– Товарищ майор, глядите! – услышал я голос Прибылова и обернулся в ту сторону, куда он показывал из своего люка. Из-за кустов в нашу сторону неуверенной походкой двигались две фигуры самого что ни на есть гражданского облика. Кажется, они что-то кричали по-немецки, а еще вроде бы был слышен детский плач.

– Черняев, стой! – скомандовал я.

Почему я так скомандовал – сам не знаю. Может, оттого, что на другой войне, далеко отсюда, насмотрелся на мертвых детей. Правда, те дети были чернокожими…

Наш танк встал. Фигуры приблизились, и теперь я рассмотрел, что это была перепачканная землей и копотью темноволосая женщина лет тридцати в темных модельных туфлях, разодранных на коленях чулках, мятой светло-коричневой юбке до колен (когда они подошли ближе, я понял, что это на ней юбка-брюки, нечто вроде удлиненных шорт или укороченных брюк с широкими штанинами) и вылезшей из-за пояса кремовой блузке, тащившая за собой практически за шиворот рубашки упирающегося мальчонку лет пяти-шести. Интересно, откуда они свалились? Абсолютно без вещей, и одеты совершенно неподходяще для пеших прогулок. Да чего там, у них на одежде даже карманов не было. Похоже, ехали на машине по шоссе и, когда началось, влипли по самое не могу. Далеко же они забежали с испугу – тут до шоссейки километра два с половиной, не меньше.

Похоже, им действительно досталось – правой рукой женщина держалась за талию (под ее пальцами на блузке расплывалось влажное темное пятно), а левой подталкивала вперед пацана, который ревел в голос. Видимо, было от чего – левый рукав пошитой из ткани с изображениями каких-то явно мультяшных зверушек, вроде слоников и бегемотиков, рубашонки мальчика был весь в крови. Оба были ранены, и серьезно.

– Господа русские офицеры! Ради бога! Пожалуйста, спасите моего сына! – закричала оказавшаяся довольно симпатичной при ближайшем рассмотрении женщина явно практически из последних сил, подходя ближе к танку и в изнеможении то ли садясь, то ли падая на грязную лобовую броню. Высунувшийся из своего люка чумазый Черняев посмотрел на меня, как на полудурка. Может, в данный момент он и был прав…

Во всяком случае, надеюсь, что я все-таки правильно понял слова, сказанные этой раненой немкой, – мы же, по дурости своей, немецкий знаем лишь в минимально-допросном объеме.

– Прибылов, давай аптечку! – приказал я, вылезая из люка.

– Ты чего это, танкист? – удивился летун. – Они же немцы!

– Тебя послушать, так выйдет, что сейчас не 1982-й, а 1945 год. Вон, в ГДР тоже немцы, старлей. И мы сейчас воюем и погибаем потому, что на них сбросили атомную бомбу. Ты же их врагами не считаешь?

– Это другое, – несколько смутился летчик.

– Вот то-то и оно. А меня, старлей, вообще-то не учили с женщинами и детьми воевать. Давай лучше помогай!

Втроем мы разорвали тугую упаковку индивидуальных перевязочных пакетов, а потом быстро и неумело, хотя и достаточно туго (я отметил про себя, что наиболее подготовленным из нас по части медпомощи оказался, как ни странно, Прибылов) перевязали женщину и пацана. Женщине я потом вколол в руку шприц-тюбик с обезболивающим, при ее ранении это было необходимо. Как я сумел рассмотреть во время перевязки, у обоих были пулевые ранения – у женщины в живот, а пацану по касательной, без повреждения кости, царапнуло левую руку повыше локтя. Хотя при его габаритах могло таким попаданием и вообще руку оторвать. Выглядело это странно, поскольку огонь из стрелкового оружия мы сегодня практически не вели, а если мотострелки и стреляли, то километрах в трех-четырех отсюда. И на шальные пули эти ранения как-то не походили…

– Садитесь на танк, – как мог, попытался объяснить я женщине на своем корявом немецком. – Сейчас мы вас отвезем к врачам.

Она только кивала, когда мы кое-как разместили их с пацаном на крыше моторного отделения. Женщина бессильно лежала на спине, а мальчик сидел рядом и, глядя ей в лицо, продолжал, тихо подвывая, плакать, с явной опаской косясь на чужих дядей в черных комбезах и диковинных шлемофонах.

– Кто это вас? – спросил я немку, забираясь в люк. Точнее – попытался спросить.

Она выдала в ответ длинную фразу, смысл которой я понял явно не до конца. Короче говоря, в целом я оказался прав. Их семья ехала на запад по этой дороге, когда американские танки вдруг пошли в атаку и началась сильная стрельба. Бросив машину, они побежали в лес. Но в лесу по ним начали стрелять американские солдаты, которые кричали, что посторонним здесь ходить запрещено. В общем, мужа женщины, который попытался с ними заговорить, американцы пристрелили, а они с сыном успели получить по пуле, пока добежали до ближайших кустов. На их счастье, чуть позже начался авианалет, на лес стали падать сбитые самолеты и американцам стало не до них… Как-то так.

– Немного потрясет, – предупредил я немку, которая, похоже, уже отключалась, находясь на грани потери сознания, и скомандовал Черняеву: – Давай вперед!

– Ведь не довезем, – сказал летчик с жалостливой интонацией, глядя на наших случайных пассажиров.

– Даже если так – виноваты в их смерти будем не мы, – ответил я ему.

Первое, что я сделал, когда наш танк перевалил обозначавшие наш передний край окопы мотострелков, – приказал вызвать каких-нибудь медиков.

Собственно, вокруг все были при деле. Пожары были в основном потушены. Кутузов со своей первой ротой уже вернулся на исходные позиции. В боевых порядках появились «Уралы» со снарядами и топливозаправщики. Личный состав выносил раненых и, как и полагалось, пополнял боезапас и заправлял машины. Над головой время от времени пролетали звенья «МиГов» и «Сушек». Далеко на западе бабахало, и на горизонте за леском поднимались к небу многочисленные столбы черного дыма.

На моей прежней позиции ждали Шестаков на своей командной «БМП-1К» и радиомашина «Р-145» (она же «БТР-60ПУ») авианаводчика Тетявкина. Здесь же стоял танк № 422, экипаж которого уже соединил перебитую гусеницу и, похоже, тем самым восстановил свою боеспособность, а это не могло не радовать.

– Слушай, майор, – попросил спасенный летчик, как только наш «Т-72» остановился и он наконец понял, что находится у своих. – Мне бы это, в полк сообщить, что я жив, а то они, небось, на меня уже того, похоронку выписали.

– Это вон, к нему, – кивнул я в сторону Тетявкина. – Лейтенант, будь ласков, свяжи товарища летчика с родным подразделением…

Летун резво спрыгнул с брони и, закинув ремень трофейной «М-16» за плечо, пошел вслед за Тетявкиным к его бэтээру.

– Как там наши дела? – спросил я Шестакова, слезая на землю и снимая танкошлем с мокрой головы. Под моей черепушкой гудело, как бывает после пьянки, в ушах словно стрекотали сверчки. Повоевал называется… Хотя в одной далекой жаркой стране бывало и хуже – в боевом отделении «Т-55» температура словно в буржуйке, вылезаешь после боя или долгого марша наружу, а там тоже градусов пятьдесят. И здесь понимаешь, что не хочешь уже ничего, кроме как лечь где-нибудь в теньке и помереть в спокойной обстановке. Там даже пить было бесполезно – все равно вода через считаные минуты выходит через поры с потом и не приносит ни малейшего облегчения, оседая на одежде разводами соли. Но ничего, никто не умер – отдыхивались, через несколько часов садились в тот же раскаленный танк и ехали воевать дальше. А здесь, в Германии, по сравнению с этим прямо-таки курорт…

– Да как сажа бела. Потери у нас немаленькие. Но если не считать этого – можно сказать, что все нормально. На позиции мы удержались, а теперь вон… – И Шестаков мотнул своей увенчанной полевой фуражкой головой куда-то назад, в сторону нашего тыла, откуда накатывались лязг и грохот, которые я до этого не слышал.

Я обернулся в момент, когда лязг стал отчетливым и через наши окопы и боевые порядки курсом на запад, по свежим следам первой роты, резво повалила сплошным потоком боевая техника. А именно – танки «Т-62» и «Т-64», перемежаемые БМП и бэтээрами. Со стороны загроможденного подбитыми танками шоссе тоже слышался рев многочисленных моторов. Похоже, подбитую технику растаскивали по обочинам, освобождая шоссе.

– Это что? – спросил я Шестакова.

– А это наш героический второй эшелон подошел. Как нам передали – 32-я гвардейская танковая дивизия из 20-й армии.

– Ну и на фига они теперь здесь, к шапочному разбору?

– Странные вопросы задаешь. Они вроде как имеют приказ развивать успех и наступать в направлении Бонна и Кельна…

– Ну-ну, как вражеские танки грудью встречать – это мы, а как города брать – так 20-я армия. Надеюсь, у них все получится… Там у меня, кстати, раненые, где наша медицина застряла?

– Работает медицина, раненых-то много…

Наконец минут через десять к нам подъехал зеленый санитарный «уазик-буханка».

Вылезший из него молодой санинструктор заметно удивился, увидев раненых гражданских.

– Чего морду кривишь, воин? – спросил я, видя, как медик, сдвинув пилотку на лоб, чешет в затылке. – Советская армия с женщинами и детьми не воюет, тем более с такими, которых ранили американцы. Что мне их было – гусеницами давить? Так что пока окажи посильную помощь и отправь их подальше в тыл, а лучше всего сдай немцам из Народной армии ГДР, пусть со своими новыми согражданами сами возятся. Если, конечно, эта бабенка раньше не помрет – ранение уж больно тяжелое…

Между тем от бэтээра вернулись вразвалочку спасенный летун с Тетявкиным.

– Я в свой полк сообщил, – сказал летчик. – Большое вам спасибо, товарищ майор, от всех ВВС.

– Обрадовались поди?

– Не то слово. Если бы я до вечера не объявился, они бы меня заочно похоронили. Однозначно…

– Ну, тогда – иди летай дальше. И помни, что с тебя причитается. А в другой раз смотри, куда падаешь. Если бы ты сегодня свалился километра на три дальше на запад – наверняка куковал бы сейчас у них в плену.

– Смерть, она, знаешь ли, не выбирает.

– И то верно. Ты сейчас куда?

– Мне приказали отъехать в тыл до ближайшей развилки дорог на Вильдунген, там должен быть пост авианаводчиков. Обещали туда вертолет прислать…

– Понятно. Сержант, ты нас слышал? – спросил я санинструктора, который с помощью своего шофера переносил раненую немку в «уазик».

– Ну.

– Не «ну», а «так точно»!

– Так точно, товарищ майор! – встрепенулся санинструктор.

– Ты в ту сторону едешь?

– Так точно! Мы там раненых сортируем для дальнейшей отправки в тыл!

– Тогда подбросишь товарища из ВВС.

– Слушаюсь! – козырнул санинструктор.

– Вот тебе и попутка, – сказал я летчику. – Давай езжай с медиками, Щепкин. И удачи тебе, летун, и в небе и на земле. Правда, за землю ты будь спок, а вот небо – это уже ваша головная боль…

– И тебе, взаимно, удачи, майор. Будь жив. Надеюсь, встретимся в шесть часов вечера после войны…

С этими словами он полез в «уазик». Мне очень хотелось сказать ему: не каркай, паря, ох не каркай, еще неизвестно, чем эта война закончится. Но я промолчал. Хотя вроде бы думать на войне о том, что будет после, – плохая примета во все времена. И если в фильмах о войне кто-нибудь начинает вспоминать про дом или строить планы на послевоенную жизнь, в следующей сцене его, как правило, убивают. И не скажу, что киношники по этой части так уж не правы. А с другой стороны – не у Рейхстага же встречу назначать? И где он будет, Рейхстаг этой войны? Тауэр в Лондоне или Пентагон в Вашингтоне? Черт его знает…

Между тем забравшая раненых гражданских и пилота «буханка» скрылась за невысокими деревьями.

А через сутки эта самая немка, которую звали Карла Линштадт, очнулась от наркоза после операции на брюшной полости и поняла, что жива. Позже она узнала, что находится в палате одной из больниц хоть и захваченного войсками Восточного блока, но вполне целого города Кассель. А через час в сопровождении человека в белом халате, под которым просматривался воротник мундира военврача из ННА ГДР, в палату вбежал ее сын Вилли с забинтованной ручонкой на перевязи. Увидев его, Карла поняла, что жизнь еще не кончилась, и ей, похоже, есть ради чего жить. А уж плохая эта самая жизнь дальше будет или хорошая – это другой вопрос.

А для нас в тот день случилось еще много разного.

Когда танки второго эшелона ушли вперед, уже вдоль дороги и по ней сплошным потоком пошли танки, САУ, БМП, бэтээры, «КрАЗы» с понтонами, грузовики. Особенно много было ствольной и реактивной артиллерии – «Градов», «Ураганов» и прочего. Похоже, второй эшелон собирался воевать всерьез. Мы-то эти два дня фактически рвались вперед на максимальной, и нам было не до серьезной артподготовки. Артдивизион наших полковых САУ хоть и не понес особых потерь, но и воевал пока чисто формально. Оно и понятно – в наступлении обстановка меняется слишком быстро и артиллеристы просто не успевают получать точные ориентиры для стрельбы, даже если разведка работает в поте лица. А наш дивизионный 774-й гвардейский самоходный артполк с его 36 «Акациями» и 18 «Градами» мы до сего момента вообще практически не слышали. Но уж если наши сейчас развернут всю наличную артиллерию и прочие огневые средства – НАТО точно покатится до самого Ла-Манша…

Кстати, на проходившей по шоссе технике я рассмотрел не только наши эмблемы, но и штангенциркуль в черно-красно-желтом круге – похоже, в наступление включилась-таки Национальная народная армия ГДР. Это тоже было неплохо, пора бы уже, а то мы в боях за их счастье уже чуть ли не половину полка поклали…

Ну а пока суд да дело, возле нас помаленьку скучковались уцелевшие офицеры полка и Шестаков начал предварительный доклад о наших потерях.

Тут я, что называется, прослезился.

У меня в батальоне сегодня стало на восемь танков меньше. Шесть сгорело или было покорежено детонацией боезапаса, а два требовали ремонта в заводских условиях. Правда, полностью погибли всего четыре экипажа – 12 человек. Не так уж много, но и это тоже не сахар, учитывая, что я всех этих ребят знал по именам и в лицо. В общем, от моего батальона осталось 24 танка, считая мой, командирский. А еще вчера было 31.

Со вторым батальоном, который вел бой с «Леопардами-2», а потом попал под авиаудар, получилось куда хуже. Из 31 «Т-64А» на ходу осталось всего 9. Почти все потерянные танки сгорели или были разрушены детонацией боезапаса вместе с экипажами. И что самое плохое – погиб мой друг-приятель Володя Журавлев. А если сказать точнее – сгорел. От его «Т-64» осталась выгоревшая коробка корпуса, и хоронить от трех членов экипажа было практически нечего, даже мелких фрагментов не осталось. Боже ты мой, что я Галке Журавлевой скажу (если доживу, конечно, когда-нибудь до такого разговора)? Конечно, горе в ее дом придет в виде казенной бумажки, где типографским способом будет отпечатано «погиб при выполнении…» или еще что-нибудь в этом духе. А как я буду объяснять, за каким это фигом ее любимый муж (а она его любила, уж это-то я точно знаю) погиб на войне, которая по прошествии двух суток все еще таковой не считается, оставив ее вдовой, а пятилетнюю Ирку – сиротой? Закрыл глаза и представил Ирку – синие глаза, носик-пуговка, светлые косички, этакая Аленка с конфетной коробки… Улыбается и, как обычно, спрашивает: «Зязя Андлей, а сего ты не зенисься?» А я так же привычно отшучиваюсь… Господи, она же Володьку даже не «папочкой», а «папулечкой» называла, и для нее не было (да уже и не будет) в мире человека лучше его. И как я ей и ее маме расскажу, что их единственный папулечка погиб страшной смертью и я даже и не видел этого? Это же будет невозможно представить… Здесь я понял, что если буду думать об этом и дальше – тупо заплачу, а это командира любого ранга точно не красит. Поэтому я с усилием сделал каменное лицо и продолжил слушать доклад Шестакова.

Первому батальону досталось меньше, но в целом тоже не особо повезло. В обороне, при дуэлях с атакующими танками, они пострадали не сильно, но зато по ним, похоже, пришелся основной удар авиации. Сгорело семь танков, еще четыре требовали заводского ремонта. Причем формально требующие ремонта танки были целыми и даже не особо поврежденными, но на всех этих машинах от сильных ударов не пробивших броню болванок (вот гадство!) вышел из строя узел с электрическим приводом, который вращал гидронасос вертикального наведения орудия, – в итоге электрогидропривод вертикального наведения требовалось менять полностью и не имевшие даже сквозных пробоин танки были абсолютно небоеспособны. Один из поганых конструктивно-производственных дефектов «революционного» «Т-64», из числа тех, что выявляются только в условиях реальной эксплуатации… В батальоне погибло пять экипажей. И, что хуже всего, тяжело ранило второго моего приятеля, Мишку Каримова. Ракета (то ли «Мэйверик» с «А-10», то ли какой ПТУР попроще, вроде «Тоу» с вертолета) попала в его командирский танк, проделав в башне небольшую пробоину. Но этого хватило, чтобы он получил множественные ранения в грудь, голову и шею, то ли фрагментами ракеты, то ли вторичными осколками собственной брони. Медики отправили его в тыл в числе первых, но что выживет, не гарантировали, поскольку он много крови потерял, да и дорога до ближайшего госпиталя неблизкая. Но я все-таки надеялся, что в данном случае все обойдется и бог избавит меня от возможного тяжелого разговора еще и со второй вдовой…

В итоге в сухом остатке имеем в полку 24 «Т-72» и 29 «Т-64». Фактически вместо трех батальонов – два неполных и один комбат вместо трех, а в нашем мотострелковом батальоне из почти 500 человек списочного состава после вчерашнего и сегодняшнего осталось 242 и меньше половины техники… А что делать? Да уж, дороговато обходится нам этот интернациональный союзнический долг по защите свободы и независимости братской ГДР.

Правда, НАТО сегодня тоже не слабо умылось кровью – перед фронтом нашего полка Шестаков успел насчитать 20 горелых, подбитых и брошенных «М1», 12 «Леопардов-2», 24 «М-60А-3», 26 «Леопардов-1», 5 М-2 «Брэдли», 12 «М-113» и 5 БРМ «Лухс» и более 350 трупов североатлантических вояк. Это не считая той техники, что стояла впереди нас в лесу, и той, которую расхреначила на дальних подступах, за лесом, наша авиация.

Наколотили мы их железок, можно сказать, не хило, формальный повод для какой-никакой радости был. А с другой стороны – что толку? Ведь погибших пацанов все равно уже не вернуть, а до каких пор эта война продлится – черт его знает. Только сдается мне, она не кончится даже после того, как мы займем ФРГ и Бельгию с Голландией. Если только кто-нибудь у них там, на самом верху, до этого момента не надавит заветную красную кнопку…

– Стоп, – сказал я, прерывая доклад начштаба о потерях, поскольку мне в голову пришел один важный вопрос, который следовало задать раньше. – Товарищ капитан, а кто сейчас командует полком?

Вопрос был закономерный – практически все управление полка выбило еще накануне, а из командиров батальонного звена вокруг нас собрались далеко не все. Стоявшие рядом со мной и Шестаковым офицеры (все трое моих ротных – Кутузов, Дружинин и Маликов, а также уцелевшие из первого батальона Салданов и Демахин и Посохин из второго) молча переглянулись.

– Конь в пальто, – усмехнулся Шестаков.

– Не понял юмора? – удивился я.

– Ты командуешь, драгоценный ты наш, – пояснил он с грустной улыбкой.

– Это как так? – не понял я.

Оказалось, что самые плохие новости мой начштаба придержал напоследок. В общем, исполняющий обязанности комполка майор Качан погиб – в его КШМ попала авиационная ракета. Отиравшийся возле него мой замполит Угроватов получил сильную контузию и ранение в руку и был уже отгружен в тыл. Начальники штаба и замполиты первого и второго батальонов тоже были убиты или ранены. Вот и получалось, что никого старше меня по званию и по должности в полку (а точнее, в том, что от полка осталось) не оказалось. То есть мотострелковым батальоном у нас командовал майор Шаймарданов, но и его сегодня серьезно ранили в обе ноги. В итоге он отбыл в тыл, сдав командование своему начштаба капитану Синицину. Кроме него у нас в полку была еще пара снабженцев в этом звании, но тыловики в данном случае были не в счет. Все-таки умеет НАТО выбивать руководство, ох умеет. Уже второй день довольно точно гвоздит по штабам, прямо-таки будто по заветам председателя Мао. Однако обезглавить нас не так-то просто, Советская армия она сродни лернейской гидре – вместо срубленных голов всегда отрастают новые…

– Так, – спросил я Шестакова, – выходит, что – мне принимать командование?

– Выходит, так, – ответил он и добавил: – Поздравляю, товарищ майор!

– С чем? – удивился я. – Окстись! Если и дальше пойдет такими темпами, от нас недели через полторы останется неполная рота, возглавляемая лейтенантом… Давай-ка лучше запроси дивизию для прояснения ситуации…

Шестаков на это только усмехнулся и полез в свою КШМ, начав вылавливать в мировом эфире родное командование. Штаб дивизии очень долго не отзывался.

Потом в наушниках, которые протянул мне радист кэшээмки, возник совершенно незнакомый голос. Меня терпеливо выслушали, а потом приказали уточнить потери в людях и технике и пока оставаться на месте. Командование приказали принять старшему из офицеров, то есть мне, майору Трофимову.

– И что дальше? – поинтересовался я у скрытого за радиоэфиром неведомого начальства.

– Ближе к вечеру к вам прибудет офицер из штаба армии, он лично сообщит вам все подробности относительно ваших дальнейших действий…

Как говорится, и на том спасибо.

И верно, к вечеру, когда канонада окончательно ушла за горизонт, а мы оправились от предшествующего боя настолько, что даже развернули походные кухни и начали готовить ужин, с востока действительно показалась недлинная колонна, направлявшаяся не «вперед на запад», а явно по нашу душу.

Впереди – «уазик-469», за ним шесть седельных тягачей «МАЗ-537» с полуприцепами-танковозами «ЧМЗАП-9990». На полуприцепах стояли зачехленные танки с развернутыми назад башнями. Завершали колонну два десятка бензозаправщиков и тентованных «Уралов».

Из пыльного «уазика» вылез незнакомый моложавый и полноватый подполковник в мятой полевой форме, имевший крайне задерганный и не выспавшийся вид. Судя по «поплавку» Военной академии имени М. Фрунзе и планкам нескольких наград (орденок «За службу Родине» и несколько юбилейных медалей) на неширокой груди, выдававших в нем штабного просиживателя штанов, – типичный «адъютант его превосходительства».

На все окружающее нас подпол смотрел незамутненным взором праведника, случайно угодившего в ад, а по обиженному выражению лица подполковника можно было подумать, что это все мы, чисто из врожденной вредности, устроили эту самую войну, заставив его высокоблагородие мотаться куда попало и неизвестно за каким.

Сопровождала подпола очень характерная парочка – мордастый сержант-водила с модной стрижкой и иконостасом значков классного специалиста на груди (явный без пяти минут дембель) и длинный, очкастый младший сержант студенческого вида, который вытащил из «уазика» роскошный портфель своего начальства (явный писарчук-интеллигент, из числа тех, что попадают в армию по непонятной иронии судьбы).

Когда прибывший начальник представился, оказалось, что фамилия у этого подпола была смешная – Любкин (в школе его с такой фамилией наверняка задразнивали, хотя если, к примеру, мамку будущего подпола звали Любой, это, возможно, было даже удобно), и раньше я его вроде бы не видел, хотя смутно помню, что вроде бы когда-то я его мог видеть издали в свите гладеньких шестерок то ли генерал-лейтенанта Скокова, то ли генерала армии Зайцева, на каких-то больших довоенных учениях. Только выглядел тогда этот подпол не в пример солиднее, как большому начальству и полагается. Как говорят в моем родном Краснобельске по поводу разных мелких национальных «зур-начальников» областного масштаба, «палка, два струна – я хозяин вся страна»… Хотя в данном случае я мог и ошибиться.

– Кто здесь старший? – вопросил прибывший «бог войны», отряхиваясь и разминаясь после долгой дороги. На его хромовых сапогах и мундире лежал толстый слой пыли.

– Я! – доложил я. – Майор Трофимов!

На сей раз он посмотрел на меня, как добрая, но строгая бабушка на обделавшегося маленького внучонка. Здесь я его где-то понимаю, поскольку меня, с моей солдатской рожей, в танкошлеме и черном комбезе без погон, можно было отличить от любого другого солдата или сержанта только по офицерскому ремню и планшетке через плечо (пистолетная кобура на боку у советских танкистов никогда не являлась отличительным признаком командира). Меня и прежде часто принимали за солдатика, и в Эфиопии и задолго до того, и не только товарищи начальники. Самый смешной случай был на моем первом месте службы, под Кандалакшей. Я уже был ротным, и как раз во время паркового дня во вверенное мне подразделение прибыл новый комвзвода – выпускник Харьковского танкового командного училища, отличник боевой и политической подготовки лейтенант Панасюк. Явившись в боксы с техникой в своей парадной форме и сшитой на заказ фуражке и узрев меня, торчащего из башенного люка «Т-54» (в нашей, как ее иронически именовали, «таежно-гвардейской дивизии» тогда кроме «Т-62» были не только «Т-55», но и «Т-54», а также разведбат, укомплектованный «ПТ-76»), сделал страшное лицо и возгласил:

– Эй ты, чувырло, а ну офицера позови!

После этого, естественно, началось кино. Сначала я доходчиво объяснил ему, кто я такой, а затем произнес изобиловавшую образными сравнениями, синонимами, эпитетами, гиперболами, метафорами, междометиями, неопределенными глаголами и специфическими местными поморскими выражениями речь минут на пять-десять, которая включала обширный экскурс в некоторые элементарные функции человеческого организма и генеалогию как лично лейтенанта Панасюка, так и его далеких предков. Панасюк выпал в осадок, а присутствовавшие при сем бойцы меня после этого еще больше зауважали. Эх, давно же это было, словно в другой жизни…

Между тем, критически обозрев мой внешний вид, подпол недовольно пожевал губами и спросил:

– Какие у вас потери, майор?

– Чувствительные, но не смертельные. По танкам до трети списочного состава, мотострелковый батальон – половина личного состава и больше половины техники!

– Воевать вы далее способны, майор?

– Так точно, а что, уже есть кто-то, кто неспособен воевать?

– Есть, майор. За прошедшие двое суток танковые и мотострелковые полки некоторых наших дивизий потеряли более двух третей личного состава и техники и, по факту, утратили боеспособность. Вам в данном случае еще повезло…

– Товарищ подполковник, а как вообще обстановка? Ядерная война еще не началась?

– Если бы она началась, мы бы с вами, майор, сейчас тут не разговаривали… Американцы до сих пор упорно не желают признавать, что в Европе вообще идут какие-то боевые действия, – их новостные агентства передают только информацию о ядерном взрыве на территории ГДР, перестрелках на границе ГДР и ФРГ и о блокаде Западного Берлина. И во всех газетах то же самое. Хотя на самом деле на севере ФРГ наши войска уже практически заняли Копенгаген и Гамбург и ведут наступление в центре на Бонн и Кельн, а на юге заняли Нюрнберг и продвигаются на Штутгарт и Мюнхен. В общем, майор, принимайте командование над оставшимися от вашего полка подразделениями и в дальнейшем можете именовать себя сводной танковой бригадой или сводным отрядом с прежним номером и титулами вашего полка. Ваш позывной – «Аленький-5». Я привез вам небольшое пополнение материальной части – пополните боезапас и запасы горючего и к вечеру завтрашнего дня постарайтесь выйти вот сюда. – И он достал из своего планшета карту. – К городу Ламмерсдорфу, юго-восточнее Ахена, на стыке западногерманской, бельгийской и голландской границ.

– Это же почти сто километров, – сказал я, уточняя маршрут по своей карте. – И если прорываться с боем, по времени можем не уложиться…

– В серьезные бои вам ввязываться вряд ли придется. Сейчас бои уже идут вокруг Кельна, Бонна и Кобленца, а Рейн перейден нашей армией уже в нескольких местах – натовцы не смогли или не успели уничтожить основные мосты. Неприятности вам могут доставить разве что авианалеты, но их интенсивность уже сильно снизилась – у противника очень большие потери. Правда, бдительность не снижайте, командование все-таки не исключает возможности локальных ядерных ударов. Пусть ваши пэвэошники и радиационно-химическая разведка будут все время начеку. В общем, завтра к вечеру вам надлежит выйти в заданный район и доложить о прибытии. Позывной штаба вашей дивизии «Аленький-1». Если приказы будут исходить непосредственно от штаба армии или группы войск, с вами свяжется позывной «100» или «102». Да, вот вам, майор, дополнительные документы.

С этими словами подпол выдал мне две дополнительные карты (на одной из них было, ни много ни мало, бельгийское побережье Ла-Манша) и четыре толстых запечатанных пакета с трехзначными номерами, извлеченные из портфеля интеллигентным писарчуком в звании младшего сержанта. Один из пакетов, с номером 339, я должен был вскрыть в случае полной потери всякой связи (то есть, надо полагать, в случае начала той самой ядерной войны), а пакеты с номерами 338, 337 и 336 следовало вскрыть, получив соответствующий приказ о их вскрытии из штаба. Я так понял, что в пакетах были планы моих действий в особо критических условиях.

– За утерю или вскрытие этих пакетов без приказа – расстрел, – искренне «обрадовал» меня подпол и добавил: – Действуйте, майор!

Что же, действуйте так действуйте. Приказы начальства надо выполнять.

С танковозов между тем сгрузили то самое «пополнение матчасти» – четыре «Т-72» раннего выпуска и два «Т-64А». Все новые, видимо, снятые с паркового хранения. Не бог весть что, но все-таки лучше, чем ничего.

Соляр из цистерн уже перекачивался в наши топливозаправщики, а снаряды и прочие запасы из «Уралов» перегружались на наш транспорт. Затем подпол Любкин приказал нам погрузить на трейлеры шесть подбитых танков, требующих ремонта. Тоже правильно – чего же порожняком-то обратно ехать? Пока лебедки «МАЗов» втягивали на полуприцепы танки-инвалиды, подпол мне приказал отрядить с ним безлошадных мехводов, не меньше десяти человек, а лучше всех, сколько есть.

Пояснил, что сейчас потребуется гнать своим ходом новые танки для замены подбитых с тыловых баз. Тягачей-танковозов у нас, как обычно бывает в таких случаях, остро не хватало.

Всех я ему, разумеется, не дал, поскольку мехвод в танковых войсках – самый полезный член экипажа. Я отрядил с ним двенадцать человек, во главе со слегка контуженным техник-лейтенантом Рашидовым. Наскоро поужинав (сам подпол от нашей еды брезгливо отказался, лишь попив жиденького чайку, а вот сопровождавшие его лица отъели из полкового походного котла довольно изрядно), они уехали с колонной подполковника – я очень надеялся, что они скоро вернутся в родное подразделение, разумеется, вместе с новыми танками.

Освободившиеся кузова уходящих на восток «Уралов» были использованы для вывоза в тыл наших оставшихся раненых (санитарного транспорта у нас было немного, и в первую очередь, конечно, вывозили самых тяжелых), а также тел погибших – подпол довел до нашего сведения приказ, согласно которому убитых полагалось не хоронить на месте, а складировать и отправлять в тыл, видимо, на предмет погребения там. Называется, благословил на ратные подвиги, успокоил и приободрил, козлина штабная…

В общем, в сумерках он со своей колонной наконец уехал, а мы остались.

А дальше – как хочешь, так и воюй…

Те, кто на другой стороне-6. Командир эскадрильи «А-10» 81-го тактического авиакрыла ВВС США подполковник Саймон Келли. 12 июня1982 г. Середина второго дня войны.

Еще неделю назад никакой продвинутый аналитик из высоких штабов ни за что не подумал бы, что их эскадрильи хватит всего лишь на два дня войны.

Хотя подполковник Келли очень сильно сомневался, что высокое начальство вообще когда-либо думало о именно таком сценарии возможной войны. Конечно, если бы все пошло действительно всерьез, война бы началась и кончилась часа за полтора, раз и навсегда, и на всей планете уже не существовало бы летчиков, моряков, танкистов и пехотинцев, а были бы только покойники и те немногие, кому чисто случайно повезло остаться в живых…

В общем, эта война началась только вчера, а уже сегодня подполковник Келли сажал последний, еще сохранившийся от всей его эскадрильи «А-10» с остановившимся двигателем на короткую полосу так и оставшегося безымянным аэродромчика между Ахеном и Дюреном.

Хвост штурмовика прилично измочалило близким разрывом ракеты «воздух-воздух», и только благодаря своей феноменальной живучести «бородавочник» все еще более-менее держался в воздухе. Половина систем самолета уже не работала, и Келли не знал, с какой еще бякой ему придется столкнуться при заходе на посадку и непосредственно при приземлении. Догадываясь, однако, что ничего хорошего впереди не будет. И бяка не заставила себя ждать – при касании ВПП вроде бы вполне нормально выпустившиеся стойки шасси с лязгом сложились и самолет пополз по полосе на брюхе, высекая искры и теряя по пути антенны, подкрыльевые пилоны для подвески вооружения, створки шасси и прочие детали.

Хорошо, что аппарат все-таки не загорелся. Келли, с трудом открыв фонарь, вылез из кабины и, скинув шлем и кислородную маску, осознал, что его эскадрилья, похоже, действительно окончательно кончилась, что бы там кто ни говорил. Лежавший на полосе подломанный штурмовик больше всего напоминал смятый пластилиновый самолетик, а не грозное оружие, перед одним видом которого должны были трепетать танковые армады Советов (по задумке пропагандистов из Пентагона, разумеется)…

Сегодня они успели выполнить всего два боевых вылета звеном. Четвертый «А-10» им перегнали накануне – где уж его взяли, Келли никто не объяснил, но после осмотра выяснилось, что это была предсерийная машина, похоже, из числа тех прототипов, которые когда-то были отправлены в Западную Европу для войсковых испытаний. Правда, в данном случае Келли и его парней волновало только то, что самолет был вполне исправен.

В первом, утреннем вылете для их четверки «А-10» все прошло на удивление гладко, поскольку первую скрипку на сей раз играли палубники – штурмовики «А-6» и «А-7», стартовавшие с болтавшегося где-то в Северном море атомного авианосца «Дуайт Эйзенхауэр». Морские летчики до этого момента не участвовали в боевых вылетах на этом театре (на других театрах, где все боевые действия, похоже, пока носили демонстративно-прощупывающий характер, впрочем, тоже) и атаковали реальные наземные цели первый раз в жизни. Келли только криво усмехнулся, увидев при подлете к линии фронта впереди и выше себя четкий строй увешанных бомбами бело-серых флотских машин с яркими эмблемами на килях, направлявшихся для удара по наступающим мехколоннам русских.

Он-то уже более чем хорошо знал, как обычно проходят такие налеты и чем они кончаются. Учитывая, что количество передвижных наземных зенитных средств у чертовых коммуняк, как оказалось, многократно превышало самые пессимистические прогнозы высоколобых штабных стратегов, а ЗСУ и мобильные ЗРК русских, похоже, могли точно стрелять с ходу, чего не снилось армии США с ее «Вулканами» и «Чапарелами». Только германские «Гепарды» и «Роланды» были где-то сопоставимы с зенитным оружием русских.

О том, как наземная ПВО и истребители Советов проредили неопытных морячков во время этого налета, Келли вспоминать не хотелось. Это был просто кошмар, и даже солидное прикрытие из палубных «Фантомов» и «Томкэтов» не защитило экипажи «Корсаров» и «Интрудеров».

Зато пока советские «МиГи» были заняты палубниками (от количества целей у пилотов красных, должно быть, разбегались глаза), их звену удалось практически незаметно подойти к атакующим танкам на малой высоте и поразить несколько русских танков и прочих бронемашин, после чего почти без повреждений вернуться назад, избежав губительного огня наземной ПВО русских.

На первом задании их звено сохранило боеспособность, но во втором вылете «бородавочников» закономерно ожидал разгром. Это был совместный вылет с шестеркой немецких «Фантомов», четыре из которых несли бомбы, а два шли в непосредственном сопровождении. Дальнее прикрытие должна была осуществлять пара «F-15».

Конечно, удар Келли и его пилоты нанесли, но его результат с самого начала был сомнителен. Уж больно дорогой была цена за него. Сначала русская наземная ПВО сбила все четыре ударных «Фантома», а затем «А-10» капитана Иокалиса был сбит «МиГ-23» непосредственно над целью. Катапультироваться капитан не смог или не успел, возможно, был убит еще в воздухе. Машина лейтенанта Маркшэма была подбита огнем наземной ПВО, и он катапультировался, не желая дальше испытывать судьбу, кое-как протянув километров сорок за линией фронта. Впрочем, в нынешних условиях катапультирование почти наверняка означало «пропажу без вести на поле боя». В наземных войсках НАТО царила неразбериха, связь была крайне неустойчивой, а вертолеты ПСС (как и любые другие) практически не летали – небо контролировалось противником и любая воздушная цель немедленно атаковалась. Любой натовский вертолетчик, поднявшийся сейчас в воздух, становился банальным самоубийцей. Соответственно, любой пилот, воспользовавшийся катапультой, пусть даже и над своей территорией, был изначально обречен на долгое, практически бессмысленное шатание по земле в условиях полного незнания обстановки и отсутствия нормальной связи. А в плане эвакуации можно было рассчитывать лишь на случайно подвернувшийся попутный наземный транспорт.

А самого Келли и лейтенанта Уэйна долбанули ракетами «воздух-воздух» с дальней дистанции, уже во время возвращения, практически на подходе к аэродрому базирования. Самое поганое было в том, что атаковавших истребителей Келли и его ведомый не видели, а земля их об этом тоже не предупреждала, что говорило только об одном – исправных радаров у ВВС НАТО осталось раз, два и обчелся…

Вроде бы Уэйн сумел катапультироваться, но для Келли это было слабое утешение. Через три часа Келли и уцелевший техсостав уже летели на «Геркулесе» в сторону Англии – был получен приказ отбыть в Штаты за новой техникой. Сопровождаемый парой «Фантомов» «С-130» словно пуганая ворона стелился на предельно малой высоте, опасаясь почти неизбежного обнаружения и перехвата. Но на этот раз им повезло, хотя сопровождавшие транспортник истребители и были кем-то атакованы, вступив в бой.

А через шесть часов, уже сидя в направляющемся из затемненного лондонского Хитроу через Атлантику «С-141», Келли поразился количеству «безлошадных» пилотов из самых разных эскадрилий, летевших этим же бортом. А их, не считая техников и прочего наземного персонала, было на борту «Старлифтера» человек сорок.

Словоохотливый чернявый майор Сильверстайн (коренной южанин Келли сразу же заподозрил, что «девичья» фамилия у этого обладателя длинного горбатого носа точно была «Зильберштейн»), который, если верить его собственным словам, летал на «F-16», объяснил Келли, что, скорее всего, их с ведомым сегодня подловили русские «МиГ-25», которые теперь в немалом количестве вылетали на перехваты и «свободную охоту» над ФРГ, Бельгией и Голландией. По мнению майора, средств для борьбы с «МиГ-25» у НАТО не было. То есть они, конечно, были, но ни исправных радаров, ни ЗРК «Усовершенствованный Хок», ни истребителей типа «F-14» у Североатлантического блока сейчас практически не осталось. А для организации целенаправленных воздушных засад с какой-нибудь «приманкой» (как это совсем недавно делали израильтяне над Голанскими высотами или долиной Бекаа) у ВВС НАТО не было ни времени, ни самолетов, ни хотя бы локального превосходства в воздухе…

Более того, Зильберштейн рассказал, что при одной из попыток налета на территорию ГДР он видел в воздухе русский истребитель совершенно неизвестного типа (который, кстати, и подбил самолет майора, сбив перед этим его не успевшего катапультироваться ведомого), по его словам, «нечто среднее между «МиГ-25» и «F-15». Но, по его же словам, люди из армейской разведки ему не поверили…