Глава 5
Три у Будрыса сына
Гелька спит, сморившись в тени орешника, а Ритка и татка сидят рядом и смотрят, как по пологому овражку разбрелось невеликое деревенское стадо. Клички у коров все ласковые. Вон Дочка, с обломанным рогом, вон черная Ночка, вон Марка Хетчиковых, вон Снежка — Снежка это их корова, Новаков.
Снежка белая с рыжими чулочками. Ритке очень нравится, что их корову так зовут, ей кажется, оттого у нее и молоко такое вкусное.
— Если бы я не боялась коров, — вздыхает Ритка, — я бы, татка, хоть целый день за тебя их пасла, а ты бы спал, отдыхал, да?
Татка в ответ гладит ее по голове черной загорелой рукой с обломанными ногтями. Ритка замирает — татка очень редко гладит Ритку.
И Ритке хочется еще поговорить.
— А вот почему, татка, у тебя такое имя — ни у кого такого нет? У нас в деревне кто? Николай, Михаил, Петр Кифирыч, Серега, Василий Дмитрич, Сашка Петрович Хетчиков. А ты Феликс. Они поэтому тебя дразнят?
Ритка задает этот вопрос, а сама немного трусит: а вдруг татка рассердится, обидится на нее. Кому же приятно, когда про такое говорят?
Хотя в деревне у многих прозвища.
Вот приходила к Вере Муратовне Маня, так ее зовут Ванихой. Это потому что муж у нее был Иван. А самого Ивана звали Жених. Наверное, жениться он любил. Хетчиковых зовут Мухоморы, Ритка и не знает почему. Бабка Хетчикова сидит на крыльце, мух отгоняет, ей сто лет, она вся-вся в морщинах, и руки у нее покрыты пятнами. Может, потому они мухоморы?
А их, Новаков, всех вместе зовут поляшками, а татку отдельно Феличитой.
— А что, — усмехается татка. — Феличита — это песня была такая, хорошая песня. По-итальянски, говорят, это означает «счастье».
— А Феликс — это откуда?
— А и Феликс оттуда же. Означает — счастливый.
Тут Ритка уж не может не спросить:
— Это ты, татка, счастливый?
Татка думает. Кусает длинную травину и думает. Молчит.
— Может, и счастливый. Никто этого про себя сказать не может, пока жизнь не проживет.
— А поляшки мы, потому что поляки?
Ритка не очень знает, как это — поляки? Вроде все у них как у других людей. Ноги, руки, голова. А они почему-то поляки.
— Поляки, — кивает татка. — И ты у меня полячка младая! — смеется он. — И Гелька вон — тоже полячка младая!
Ритка помнит!
Однажды — очень-очень давно — Ритка болела. У нее была высокая температура и болели уши. Мамки дома не было, врач никак не шла, а Ритка плакала, потому что было очень больно.
И тогда татка сказал:
— Ритка, не плачь, врач сейчас придет, а вот слушай, я тебе сказку расскажу.
И начал рассказывать. И все в этой сказке было очень ловко одно к одному. Ритку качало этой сказкой и уносило куда-то. Там жил какой-то старый Будрыс, и у него было три сына. И все они поехали на войну. И хотели они привезти отцу золота и бриллиантов, много-много. А каждый привез полячку младую.
Ритка все время помнила эту сказку как сон, потому что под конец она уже уснула и не знала, чем закончилась история с тремя сыновьями. Наверное, свадьбой, как любая сказка.
— Татка, а расскажи еще раз. Про Будрыса…
— A-а, ты запомнила? Память у тебя, Ритка, крепкая, ничего не пропадает. Ну, слушай.
И татка начинает:
Три у Будрыса сына, как и он, три литвина.
Он пришел толковать с молодцами.
«Дети! Седла чините, лошадей проводите,
Да точите мечи с бердышами.
Справедлива весть эта: на три стороны света
Три замышлены в Вильне похода.
Паз идет на поляков, а Ольгерд на прусаков,
А на русских Кестут воевода…»
— На тараканов? — удивляется Ритка.
— Каких еще тараканов? — сбивается татка.
— Ну ты сказал: на прусаков. Тараканов бить?
— Тьфу, Ритка, ничего ты не понимаешь. Смотри, они были литвины. Пошли воевать с русскими, поляками и прусаками. Был такой народ — прусы, прусаки. Сейчас уже нет, а раньше была страна Пруссия, и король там был, Фридрих. А будешь меня перебивать, — перестану рассказывать, — сердится татка.
— Не буду перебивать, рассказывай! — просит Ритка, замирая.
— А хочешь, я тебе по-польски расскажу? — вдруг воодушевляется татка. — Ты ведь по-польски и не слышала никогда?
— А как это, по-польски?
— Есть такой язык, польский. На нем в Польше говорят. Твоя бабка, моя мать, была полька. И мы дома только по-польски говорили. А потом…
— Что потом?
— Потом бабка умерла, а я женился. На твоей мамке, — почему-то зло говорит татка.
Ритка, которая привыкла очень чутко слушать, какое настроение у взрослых, тут же спешит погасить его злость:
— Давай по-польски, татка, а я пойму?
— А ты пойми.
И татка несколько секунд смотрит в белесое небо, подернутое июльским вечерним маревом.
И говорит потом что-то очень красивое и совсем почти непонятное Ритке.
