Часть III

Остров надвигался на них базальтовой грядой скал и прибрежных валунов, и чудилось что-то мистически мрачное и безучастное в поросших ельником крутых склонах его, отрешенно окаймляющих небольшой бирюзовый залив.

Направляя в него шлюпку, Оран затравленно оглядывался по сторонам, нашептывая про себя то ли молитву, то ли проклятия. И лишь когда в одном из узеньких ущелий блеснула на камнях жиденькая струя водопада, он оживился и крикнул:

– Вода! Хвалите Господа: здесь есть вода! Иначе с этим своим бочонком тухлой воды вы не продержались бы и двух недель!

– В этом было бы наше спасение, – процедила Маргрет, благоговейно взирая на открывавшуюся в конце залива небольшую отмель.

– Когда Господь создает посреди океана землю, то создает и все необходимое для того, чтобы человек смог выжить на ней, – перекрестившись, молвила Бастианна, поеживаясь при этом и с опаской поглядывая на серовато-лиловые расщелины, подступавшие к месту их высадки. – Корсика – тоже ведь не Эдем, однако же…

– …Однако же там полно зверья, растут фрукты, а вокруг – теплое море, – возразил матрос. – Здесь же я пока что не вижу ни одной козьей тропы. На любом, даже самом диком, острове всегда должны быть звериные тропы, а здесь их нет.

– Адмирал высаживает нас на этот северный Эдем, не для жизни, а для смерти, – проговорила герцогиня. – И вы это прекрасно знаете.

Потревоженная появлением шлюпки и человеческими голосами стая птиц, ютившаяся на небольшом уступе, вдруг всполошилась, загалдела и взмыла ввысь, оглашая криком окрестные холмы и скалы. Тотчас же с ближайшего плато поднялось еще несколько стай, и все небо над заливом превратилось в медленно парящий вихрь: сотни птиц, – названий которых Маргрет не знала, и большинство из которых, кроме разве что чаек и бакланов, никогда не видела, – с тоскливыми криками кружились над шлюпкой и людьми, словно бы совершали некий скорбный обряд посвящения в отшельники.

Когда шлюпка пристала к концу залива, взору всех троих открылось мрачное ущелье, уводившее в глубь острова. Где-то там, вдалеке, склоны его становились пологими, однако ни одного жилища, ни одной тропы, ни одного признака человеческой жизни они в себе не таили.

Сойдя на берег, женщины молча осмотрели прибрежье и, усевшись на валун, молча и безучастно созерцали, как матрос выгружает сундучки, бочонок и прочие их пожитки.

– Одного матроса, уж не знаю за какую такую проделку, высадили точно на таком же острове, – виновато проговорил Оран… – Но он прожил там всего полгода, а потом его сняли матросы с проходящего мимо корабля… – Матрос мрачно потоптался у пустой шлюпки, словно бы размышляя: может ли он, имеет ли право уходить отсюда, оставляя этих несчастных женщин на произвол судьбы; или же обязан остаться, чтобы разделить с ними все, что предначертано Господом. – А заметили его с судна только потому, что он жег костры. Всегда держите наготове сухой хворост, и, как только где-то на горизонте покажется парус, – немедленно поджигайте. Только так вас могут заметить. Увидев на острове, слывущим необитаемым, костер, моряки сразу догадаются, что кто-то взывает о помощи.

– Вряд ли хоть один корабль когда-нибудь приставал к этому мрачному клочку суши, – молвила герцогиня. – Есть в нем что-то такое… что, глядя на эти скалы, хочется творить покаянные молитвы.

– … Господь обязательно сжалится над вами, – поспешно заверил их Оран. – Вот увидите, сжалится. А мне пора.

Женщины не ответили. Они сидели со скорбными лицами, покорно сложив руки, и их черные плащи-накидки из толстого сукна казались монашеским ризами.

– Здесь полно рыбы, – неуверенно как-то проговорил матрос. – Попытайтесь ловить. И много птиц. На вершинах множество гнезд. Тот матрос рассказывал, что яйца птиц ничем не уступают куриным. На кого здесь можно охотиться, я не знаю, но какие-то твари все же должны быть. Тот отшельник…

– Садись-ка ты, приятель, в шлюпку, – сурово прервала его Бастианна.

– Что? – удивленно уставился на нее Оран.

– Я сказала: «Садись в шлюпку и уходи». Нам с герцогиней не хотелось бы, чтобы корабль уплыл без тебя и нам пришлось бы делить одиночество с таким жалким отродьем, как ты.

В любой другой ситуации матрос, очевидно, окрысился бы и, по крайней мере, попытался бы нагрубить. Предвидя это, корсиканка даже положила руку на лежавший между ней и Маргрет и поблескивавший на неярком солнце арбалет. Однако моряк лишь виновато как-то взглянул на отшельниц, и, поеживаясь, торопливо забрался в шлюпку. Уже взявшись за весла, он, вдруг оставил их, отстегнул от пояса один из двух мешочков и швырнул к ногам Маргрет.

– Там соль! – крикнул он вновь берясь за весла. – Через несколько дней вы поймете, что она покажется вам слаще меда и дороже золота! Соль, понимаете?! – оскорблено объяснил он, досадуя, что женщины не благодарят его за столь бесценный на этом клочке земли дар.

– А он не такой уж и негодяй, как могло бы показаться, – молвила Бастианна, когда шлюпка отчалила; и, увидев, что по щеке Маргрет текут слезы, утешила ее: – Бросьте, герцогиня, не стоит. По крайней мере, пока что. А там… там мы с вами еще наплачемся.

– Мне страшно, Бастианна.

– Мне тоже.

– Мне очень страшно, – сквозь слезы, уже не в силах сдерживаться, повторила Маргрет.

– Ну, не так уже и страшно. В конце-концов я ведь островитянка. Все мое детство и почти вся юность прошли на острове, на прекрасной солнечной Корсике… – мечтательно вздохнула она, платочком промокая слезинки на увядающих, изотканных морщинами щеках. – Как только выберемся отсюда, обязательно побываем на ней. Там такое теплое солнце и такие, прости их, Господи, горячие мужчины!..

Как только шлюпка достигла горловины залива, женщины не выдержали и поднялись. Почти в то же время в проеме между скалами показались паруса одного из кораблей. Был ли это «Король Франциск» или какой-то другой, этого Маргрет определить не смогла. Прощаясь, Оран поднял вверх весло и помахал им.

– Яйца и мясо птиц! – крикнул он. – Их много! В этом ваше спасение!

Бастианна не выдержала и помахала в ответ рукой. Маргрет тоже приподняла было руку, но то час же опустила ее: слишком много чести. Как и все на этом корабле, и на этой эскадре, Оран предал их. Они все, все предали их, даже Дюваль и Рой д’Альби. Потому что они по-прежнему там, на уютном корабле, уносящем их к берегам Канады, а она и Бастианна – здесь, на этом погибельном клочке суши.

Корабль медленно продрейфовал перед глазами отшельниц, а за ним уходила за прибрежную скалу шлюпка, их последняя связь с миром, которого их лишали.

– Передайте адмиралу, что я ненавижу его! – крикнула Маргрет, надеясь, что Оран услышит ее. – Передайте, что я обязательно выберусь отсюда и добьюсь, чтобы его повесили на ярмарочной площади, как злодея! Скажите ему, что он отпетый негодяй!

… Все! Ни корабля, ни шлюпки…

Вновь усевшись на валун, женщины тупо уставились на кучу своих пожитков, представления не имея, что делать, с чего начинать свое обоснование на этой земле.

Приказав развернуть корабль против ветра, командор погасил паруса и, подождав, пока подойдет шлюпка Орана, велел поднять ее на борт. А чуть раньше вошла в залив и скрылась из виду эскадры шлюпка Роя д’Альби. Там, на черном острове, начиналась новая, трудновообразимая, скрытая от глаз не только людей, но и Господа жизнь изгнанников-островитян, в которой люди с «Короля Франциска» уже ничего не могла ни познать, ни изменить.

Послышались команды капитанов, эскадра подняла паруса и ушла на северо-запад, к берегам Канады.

Все то время, которое судно, огибая прибрежные скалы, как бы обходило остров, Дюваль напряженно всматривался в его очертания, пытаясь определить, насколько он приспособлен к обитанию и есть ли на нем хоть какие-то следы жизни. Сколько ни шарил он подзорной трубой – ни одного проблеска звериной тропы, ни одной хижины, ни одной речушки…Голые скалы и густой хвойный лес на горном плато. В длину остров достигал девяти-десяти миль, в ширину, очевидно, мили полторы-две. И был совершенно необитаем. Хотя, может быть, именно в этом и кроется спасение герцогини и ее спутников. Ибо кто знает, как бы встретили их аборигены или местные отшельники и чем бы эта встреча закончилась для несчастных.

– Так как он называется, этот остров, сэр? – возник рядом с ним командор. Он был мрачен, и в оголенные базальтовые скалы всматривался, как в неприятельские бастионы, с которых по его кораблю вот-вот должны были ударить орудия.

– На карте он помечен точкой и названия у него нет. Матрос, который уже бывал в Канаде, называет его Черным Островом или Островом злых духов. Но, разопни меня дьявол на ржавом якоре!.. Как бы он ни назывался, для герцогини де Роберваль отныне он станет островом смертной тоски.

– Боюсь, что и для вас тоже, сэр, – мрачно заключил Блэк и пошел к себе на квартердек.

«Для меня – тоже, – признал Дюваль, глядя ему вслед. – Прежде всего, для меня. Потому что в шлюпке, ушедшей к острову вслед за шлюпкой Орана, должен был находиться я, а не Рой д’Альби».

Увидев Орана, он движением руки предложил ему идти за ним, и уже через несколько минут они сидели в каюте старшего штурмана эскадры, пили терпкое, с горчинкой, вино и старались не встречаться взглядами.

– Но вода там хотя бы есть?! – взорвался наконец Дюваль, раздраженный тем, что до сих пор Оран так и не произнес ни слова. Хотя, окажись матрос поразговорчивей, он, старший штурман, попросту вышвырнул бы его из каюты.

– Вода – да, есть.

– Ты ее видел, пробовал?

– Не пробовал, штурман. Да и к чему мне пробовать ее?

– Думаешь, что это нормальная пресная вода?

– Соленая, морская из гор не вытекает, штурман.

– Оттуда может вытекать все что угодно, даже иезуитская отрава! – остервенело отрезал Дюваль, грохнув кулаком по столу так, что кружки подлетели и легли на бок. – Лучше скажи, что тебя это не интересовало.

Оран по-бычьи повертел головой и поскреб своей огромной ручищей ощетинившийся подбородок.

– Если бы я вернул их на корабль, меня бы вздернули вместе с герцогиней. Или удушили бы следующей же ночью. Люди адмирала. Разве не так, старший штурман?

– После того, что мы совершили сегодня, нас всех следовало бы удушить. Не определяя вины и не предавая исповедям.

Дюваль подошел к столику у иллюминатора, на котором всегда лежали карты, и, взяв перо, обвел безымянную точку на карте жирной чертой.

– Я должен буду вернуться сюда, Оран. Я во что бы то ни стало должен буду вернуться и вырвать их отсюда.

– Я бы тоже не прочь вернуться и спасти их, воины хрестовы.

– Ты?! – оскалился Дюваль. – Который завез их туда?

– Это мог сделать любой другой, кому было бы приказано, – стоически возразил матрос. – Я же хотел хоть как-то помочь. Но теперь вижу, что тоже взял грех на душу.

– Как думаешь, сколько они смогут продержаться там?

– Месяц, ну, может, два. До зимы – точно. До зимы продержатся, в этом можете не сомневаться.

– Значит, до зимы… Тогда можно попытаться.

– Для этого понадобится корабль, команда, деньги… – напомнил ему Оран, однако доводы эти никакого впечатления на старшего штурмана не произвели. – Только теперь я понял, что завидую Рою д’Альби.

– Когда голову вскруживает не портовой ром, а женщина, моряк – уже не моряк.

– Помолчи, приятель! – угрожающе подался в его сторону старший штурман. – Ты уж лучше помолчи.

Оран стушевался, пожал плечами и, допивая свою порцию вина, медленно поднялся.

– При чем тут я? Так говорят во всех портовых кабаках Франции, господин старший штурман. – Я ведь и сам еле удержался от того, чтобы погубить свою душу на этом клочке землицы.

– Да? Тебя действительно тянуло туда, на эти скалы? – неожиданно смягчился Дюваль, узрев в матросе своего единомышленника; да что там … единострадальца.

– Особенно когда, выходя из залива, увидел шлюпку этого… Жака Парижанина. Если вместо того, чтобы вздернуть на рее, матроса решают казнить объятиями юной герцогини… на острове, на котором и приревновать-то не к кому…

Дюваль вновь сжал кулаки и хотел было швырнуть в лицо матроса что-то резкое, но в последнюю минуту сдержался, мужественно растопив в себе, как льдинку на ладони, всю свою злость и едкость…

– Кто-то из нас должен вернуться сюда, Оран. Если вдруг что-то случится и мне такой жребий не выпадет… – Старший штурман умолк, отчекрыжил ножом кусок пергамента и начертал на нем несколько цифр и какие-то слова. – Это координаты острова. Взглянув на эти цифры, любой из штурманов, любой опытный капитан или шкипер сумеет определить, на каком именно острове остались эти женщины. – О Рое д’Альби он старался не упоминать, словно бы его и не существовало. – Лучше всего запомни, зазубри их, чтобы мог произнести даже в малярийном бреду.

Оран взял пергамент и, не утруждая себя чтением, сунул клочок пергамента в один из притороченных к поясу мешочков.

– В общем-то, я ни черта в этом не смыслю, господин старший штурман. Да и в чтении не особенно силен. Но ведь всегда найдутся люди, которые поймут, что здесь написано, так ведь, воины христовы?

Постояв несколько мгновений друг против друга, моряки молча, решительно пожали друг другу руки. Теперь у них было то, что должно крепко и надолго объединить их. Кого-то объединяла месть, кого-то тайна надежно припрятанных сокровищ; кого-то грех убийства; их же объединяла клятва спасти обреченную на гибель герцогиню Маргрет де Роберваль, вице-королеву Новой Франции.

Выйдя из каюты старшего штурмана, Оран приблизился к бизань-мачте и, словно частицу священной плащаницы, достав из подсумка клочок пергамента, впиваясь в него взглядом, он старался запомнить начертания цифр и силился прочесть написанные там слова.

Увлекшись, он не заметил, как рядом возник боцман Рош. Выхватив у Орана его святыню, он мгновенно понял, чем это наделил его предусмотрительный Дюваль.

– Сам штурман идти за герцогиней не решается, – едко ухмыльнулся он. – Предпочитает, чтобы на этот чертов остров отправился ты, приятель.

– Это он на всякий случай, – побагровел Оран и, выхватив нож, протянул руку, требуя у Роша вернуть то, что ему не принадлежит и принадлежать не может.

Тот не стал затевать ссоры, еще раз впился глазами в начертанное на пергаменте и, полагаясь на свою цепкую память, милостиво вернул «карту» матросу.

– Море требует справедливости, пастор. Когда там, во Франции, узнают о безумии адмирала, спасти герцогиню и доставить ее в Париж – будет так же выгодно, как и всковырнуть где-нибудь на Гаити пиратский клад. Улавливаешь направление ветра, пастор?

– Улавливаю, – примирительно кивнул Оран, поняв, к чему клонит этот старый джентльмен удачи.

– Тогда держись меня, и этот кусок дерьма пьяного сатаны мы обязательно попытаемся отыскать.

– Преду-смо-трительно, – с уважением покачал головой Оран, совершенно по-иному взглянув теперь на клочок пергамента.

Стаи птиц успокоились и вновь вернулись к местам обитания, лишь несколько чаек носились над рябью залива, время от времени пробуждая тишину острова гортанными криками морских прорицательниц.

Солнце уже поднялось над восточной грядой прибрежных скал, и Маргрет почувствовала, что и здесь, на этой суровой земле, оно может быть довольно теплым, а возможно, и жарким. Хотя зима, очевидно, выдается долгой и суровой. Впрочем, может, им повезет и кто-то снимет их с этих скал еще до прихода холодов.

Еще несколько минут истекло в тягостном молчании.

Первой пришла в себя Бастианна. Она поднялась, потянулась, словно только что вышла из спальни, и, довольно весело проговорив: «Ну-ну, посмотрим, что тут нам досталось во владение», направилась в сторону ущелья.

– Здесь можно взойти наверх! – послышался через какое-то время ее голос. – Тропы, конечно, нет, но подняться можно. По склону… как бы идя в глубь острова.

Маргрет тоже подошла к изгибу ущелья и убедилась, что по склону пролегла складка, по серпантину которой действительно нетрудно взойти на прибрежную возвышенность.

– Может, расположимся прямо здесь, в низине?!

– На две-три ночи, – ответила Бастианна. – Хижина же должна быть где-то на возвышенности, между скалами. По ночам здесь будет очень холодно. Как только подует ветер с моря, мы продрогнем, одежда станет влажной. Нет, надо забраться куда-нибудь в заросли, отыскать какую-нибудь пещеру… Словом, уже сейчас надо подумать о зимнем пристанище. Если, конечно, вы не собираетесь жить под открытым небом.

По мере того, как они поднимались по склону, перед ними открывалось островное плато. Большая часть его была покрыта хвойным лесом, посреди которого лишь кое-где возвышались небольшие лиственные рощи. Это была суровая в своей нордической красоте земля, выжить на которой могли лишь такие же суровые, выносливые люди. Поэтому Маргрет весьма смутно представляла себе, как она сможет прижиться здесь, как сумеет наладить быт.

– Как думаешь, нас действительно кто-либо когда-либо сможет обнаружить на этом клочке земли? – обратилась она к Бастианне.

– Когда-нибудь – да, – довольно беспечно заверила ее корсиканка. – Но к тому времени мы так обживем этот остров, почувствуем себя такими владелицами его, что не пожелаем оставлять сей Эдем.

– Северный Эдем.

– Ты всегда напоминала мне парня: такая же крепкая, выносливая… Езда верхом, охота. Умеешь стрелять. Герцогиня, которая никогда не была неженкой!.. редкость, конечно… А ведь здесь пригодятся и твоя выносливость, и сила, и суровость воспитания.

– Спасибо, Бастианна, что хотя бы не падаешь духом.

– Тот, кто падет здесь духом, сразу же падет и телом, – тяжело дыша, поднималась Бастианна на выступ утеса, с которого открывался вид на залив. Подав руку, она помогла Маргрет переступить через трещину и, только намерилась что-то сказать, как вдруг замерла и удивленно указала рукой вниз:

– Смотри, шлюпка! Там шлюпка! Не может быть – он вернулся!

– Кто?

– Матрос, который привез нас сюда!

– Оран? Этот не мог вернуться.

Со страхом подступив к краю обрыва, женщины уставились на входившую в залив шлюпку.

– Но шлюпка приближается, и на веслах сидит матрос.

– И все же, это не Оран, – твердила Маргрет.

– Но не святой же дух веслами машет!

– Шлюпка загружена. Она доверху загружена всякими припасами. Это не Оран. Он не успел бы вернуться.

Взбежав на возвышенность, Маргрет посмотрела на запад и увидела неподалеку от острова всю эскадру. Освещенная лучами утреннего солнца, она уходила на северо-запад. «Король Франциск» подобрал Орана, и эскадра вновь подняла паруса.

– Кто же тогда в шлюпке? Неужели Дюваль?

– Почему Дюваль?

– Он – единственный, кто сумел бы завладеть шлюпкой и решился бы… – высказав все это. Бастианна сама же с сомнением покачала головой. – А ведь это, кажется…

Женщины переглянулись и, не решаясь назвать имени моряка, который может оказаться там, начали поспешно возвращаться вниз, к заливу.

Спуск показался намного сложнее: Маргрет дважды оступалась и чуть было не подвернула ногу, но в какое-то мгновение ей просто хотелось упасть на склон и скатиться кубарем до самого моря. «Рой!» – пульсировало у нее в виске. – Кто же еще это может быть? Только Рой!»

– Это Рой! – завопила она, едва оказавшись на дне ущелья, – Бастианна, мы спасены: это Рой!

– Мы были бы спасены, если бы вместо твоего Роя здесь оказался опытный моряк, вроде Дюваля, – проворчала Бастианна, даже не пытаясь догонять герцогиню. – Но уж какой ни есть… лишь бы мужчина.

Когда Бастианна приблизилась к шлюпке, Рой и Маргрет все еще стояли в объятиях друг друга, не обращая на нее никакого внимания.

Корсиканка что-то проворчала себе под нос, вроде того, что, мол, нашли время для любовных излияний, и принялась деловито осматривать содержимое лодки. Особенно обрадовали ее свиток парусины с воткнутой в него иглой, на которую был насажен моток крепких морских ниток; топор, и небольшой котелок. Она прекрасно понимала, что это именно то, что будет определять их жизнь.

– Эй, хватит вам изливаться друг перед другом в нежностях! – незло прикрикнула она, беря в руки арбалет и колчан со стрелами – единственное оружие, которым она умела владеть, и владеть которым ей нравилось. При каждом свидании с охранниками замка она старалась поупражняться в этом убийственном занятии, всякий раз представляя себя воинственной амазонкой. – Лучше посмотрите себе под ноги.

– А что, – последовали Рой и Маргрет ее совету, – … под ногами?

– А то, что вы стоите на полосе прилива. Минут через десять-пятнадцать море нахлынет туда, и шлюпка окажется посреди залива, голуби вы мои зацелованные. Быстро разгружайте лодку, подтянув ее за эту темную черту, да хорошенько закрепите, не забыв обложить камнями.

– Вы – истинный моряк, Бастианна! – признал Рой.

– В отличие от вас, шевалье, – отблагодарила его «потомственная пиратка». – Извольте выгружать свое приданное.

Разняв наконец свои легкомысленные объятия, влюбленные направились к лодке и через несколько минут все пожитки, все «приданое» Роя, покоилось на пологом прибрежном склоне, между тремя валунами, в пространстве между которыми росли молодые чахловатые сосенки. Это место избрал Оран, и Бастианне оно сразу же понравилось, поскольку представляло собой некое подобие прибрежного форта.

Нет, она, конечно, понимала, что местность слишком открытая со стороны океана, а значит, открытая холодным ветрам и штормам. А посему хижину свою придется строить в каком-нибудь более уютном, защищенном месте, но пока что – разгар лета и лучший лагерь у пресной воды найти вряд ли удастся.

Надежно пришвартовав шлюпку к остроконечному валуну, покоившемуся в двух шагах от черты прилива, они вернулись к своему лагерю и прошлись по нему оценивающими житейскими взглядами.

– Командуйте, норд-герцогиня, – молвила Бастианна, заявляя тем самым, что старшей признает ее, а не мужчину.

– Прежде всего, – задумчиво проговорил Рой, воспользовавшись нерешительностью Маргрет, – нам следует… – но корсиканка сурово перебила его:

– Командовать здесь, по праву, станет норд-герцогиня, мой шевалье. Что будет совершенно справедливо. Из этого не следует, что ни один из ваших мудрых советов не будет учтен. Но хозяйка острова – она, норд-герцогиня, вице-королева Новой Франции. А старшим всегда должен быть кто-то один; так и спокойнее, и порядка больше.

Рой вопросительно взглянул на Маргрет, ожидая, что она благоразумно сложит с себя полномочия, но герцогиня и в этом случае промолчала.

– Принимаю и повинуюсь! – вежливо склонил голову д’Альби.

Маргрет, конечно же, предпочла бы в эти минуты молча и беззаботно повиноваться более умудренным в житейских делах Бастианне или Рою, но в то же время она понимала, что Неистовая Корсиканка права, сразу же утверждая главенство своей госпожи. Только это поможет остепенить мужчину и облегчит их женские судьбы.

Прежде чем отдавать какие-либо распоряжения, Маргрет молча обошла лагерь, осмотрела их новое пристанище. Оно представляло собой некий изорванный пятиугольник в пять-шесть шагов в ширину и восемь в длину. Часть их пожитков можно было бы разложить по выступам валунов, и тогда свободного места было бы значительно больше. И уже сейчас нужно было подумать, как это пристанище еще больше оградить: укрепить камнями, обезопасить себя от любого зверя, любого нападения; а главное, его следовало накрыть, спасаясь от холода и дождей.

– У нас с тобой непостижимо много работы, Рой, – устало присела она на один из двух камней, определявших вход в это пристанище. – Но прежде всего надо выяснить, что это за остров, где мы оказались, одни ли мы на нем.

– Вы правы, норд-герцогиня, – почтительно, без нотки иронии согласился шевалье и многозначительно взглянул на Бастианну: «Ваша воля исполнена». – Хотя разведкой острова мы, конечно, займемся завтра. – Он стоял с топором в руке посреди их форта, как хозяин посреди безродной, каменистой нивки, прикидывая, сколько труда придется вложить ему, чтобы и оживить это поле, и выжить на нем. При этом он прекрасно понимал – главная тяжесть ляжет на него, а не на женщин.

– Прежде всего, нужно обвести этот «форт» каменной стеной, превратив в настоящий форт, а главное, хоть один уголок его накрыть парусиной.

– Вон тот, – указала Маргрет на просторный, усыпанный сосновой хвоей закуток под крутым склоном.

– Только сосновой хвои и мха нужно будет наносить побольше, и тогда хижина аборигенов готова.

– Вот и займитесь этим, – заключила Бастианна, а я подготовлю кострище, принесу воды и подумаю о наших отощавших желудках.

– Вспомни: Оран говорил о яйцах птиц, – молвила Маргрет.

– Которые вскоре, как и соленовато-горькое мясо самих этих морских птиц, покажутся нам лакомством.

Маргрет и Рой поднялись на уступ, с которого Бастианна заметила шлюпку шевалье, и осмотрелись. Отсюда хорошо была видна значительная часть острова, окаймленная подковообразным хребтом, каменистые залысины которого довольно четко просматривались между редколесьем. До хребта было мили две, не больше, но что там скрывалось за ним, это им еще предстояло узнать.

– Как только немного обустроимся, – сказал Рой, – обойдем остров на шлюпке. Поставим небольшой парус и обойдем: не утомительно и безопасно.

Маргрет не ответила. Она с надеждой осматривала бесконечную голубовато-сизую даль океана, на которой, до самого горизонта, не видно было ни одного паруса, ни одного челна. Норд-герцогиня понимала, что океанское бездушие это будет продолжаться долго – недели, месяцы, возможно, годы… Она помнила, как старший штурман воскликнул: «Но ведь этот остров стоит в стороне от корабельных путей, и ни одна живая душа! …

– «И ни одна живая душа…» – полузабывшись, повторила она его слова, чувствуя тем не менее, что океан манит ее, привораживает взгляд, освящает веру в спасение, приковывает к себе цепями неугасающей надежды. И что так будет продолжаться долго, всегда; все то время, которое отведено ей пробыть здесь, творя надежду и покаяние.

Когда она наконец пересилила себя, Рой уже бродил по небольшому распадку, обрамленному невысокими лесистыми склонами. В левой части его синело и переливалось под лучами полуденного солнца озерце, в девять-десять шагов в длину и дюймов десять в глубину, дно которого просматривалось до мельчайшей песчинки. Чуть выше этого водоема просачивался из-под камней едва заметный ручеек, точно так же, как и само озерце тоже источало некое подобие ручейка, уже в двух метрах от него исчезающего в расщелине.

Маргрет провела пальцами по воде – она показалась ей удивительно теплой, значительно теплее, чем там, внизу, в заводи океана.

– Рой, попробуй, какая теплая вода; здесь вполне можно будет искупаться.

– Что мы и будем делать по самым теплым и сытым дням.

Произнося это, он уже был занят полезным делом: углубившись в ельник, принялся рубить одну из самых высоких елей. Маргрет пришла Рою на помощь: взяв у него меч, она попыталась подсечь ствол соседнего деревца. Вот только ей это не очень-то удавалось, удары приходились в разные части ствола, высекая из него мелкие щепки, но не принося никакой пользы рубщице.

– Пожалейте меч, герцогиня, это все же рыцарское оружие, – наконец не выдержал Рой, и в то же мгновенье его ствол повалился, больно задев ветками плечо Маргрет.

И все же Роберваль старалась быть полезной Рою. Жалея, что не захватила второй топор, она мечом начала отсекать ветки, постепенно оголяя ствол. Пока Рой свалил другое дерево, она со своей работой почти справилась, благо, веток на ели оказалось не так уж много, и они были нетолстыми.

Подтянув стволы поближе к озеру, чтобы унести их оттуда к «форту», Маргрет и Рой остановились и вопросительно переглянулись. Сейчас они подумали об одном и том же: на месте срубленных деревьев перед ними открывалась небольшая, окаймленная густым ельником площадка, над которой кроны старых елей сходились, почти закрывая ее.

– А ведь лучшего места для хижины и искать не стоит… я так думаю, – молвила Маргрет, вновь вопросительно поглядывая на Роя.

– Мы сможем соорудить ее, даже используя стволы растущих деревьев.

– Даже растущих?

– Конечно.

– А ты когда-нибудь построил в своей жизни хотя бы какой-нибудь шалаш?

– Нет.

– Вот так! – грустно вздохнула Маргрет. – Я тоже. Был бы здесь наш Отставной Бомбардир Клод… Я видела, какие чудесные шалаши устраивал он неподалеку от замка во время сенокоса. Настоящие дворцы из веток и сена.

– Придется срочно вызывать его вместе с десятком других слуг.

Грустно улыбнувшись друг другу, они взяли под мышки сдвоенные стволы молодых елей и отправились к «форту».

Проходя мимо трех сосен на «марсовой» скале, они вновь остановились и, забыв о тяжести своей ноши, долго, тоскливо всматривались в океанскую даль.

– Это будет любимым местом нашего отдыха, что-то вроде площади на берегу Сены, в Париже.

– Куда вы, шевалье, вместе с другими медикусами бегали на свидание со служанками парижских торговцев, – едко заметила Маргрет. Но тут же, словно бы опомнившись, добавила: – Постарайся, чтобы я как можно реже оказывалась здесь и как можно меньше простаивала. Так ведь можно сойти с ума от тоски.

– О тоске поговорим через несколько дней. Утверждают, что на чужбине она зарождается на седьмой день. Итальянцы называют ее «ностальгией», тоской по родине.

– Но у нас это не должно быть так болезненно, как у других, – заметила Маргрет.

– Почему?

– Потому что мы здесь вдвоем. И нет силы, способной разлучить нас.

– Кроме разве что вашей бдительной гувернантки, – признательно улыбнулся Рой д’Альби, – кивком головы указывая на Бастианну, которая рядом с «фортом» успела соорудить некое подобие кострища и даже умудрилась развести огонь. Теперь она стояла подбоченясь и смотрела в их сторону, удивляясь легкомыслию и лентяйству.

Где-то там, наверху, на Марсовой скале, солнце еще одаривало своим багрецом вершины сосен, а здесь, на склоне фиорда, уже царили легкие сиреневатые сумерки. Растворяясь в них, птицы, гнездящиеся по оба берега залива-каньона, постепенно умолкали, и стаи их исчезали в лилово-багряном мареве безлесых хребтов.

Маргрет обратила внимание, что Марсовая скала была единственной, на которой птицы не гнездились; все остальные скалы слева и справа от форта были покрыты их телами, как охапками весеннего, слегка порыжевшего снега.

Все то время, которое они провели на острове, все трое усердно трудились, советуясь, подсказывая и помогая друг другу. Маргрет чувствовала, что работа – единственное, что способно спасти ее и других островитян от тягостных воспоминаний и предчувствий, от обиды и безысходности. Никто никого не высаживал, нет никакого необитаемого острова; просто они втроем оказались где-то на безлюдном берегу Франции, и перед ними воды то ли Ла-Манша, то ли Атлантики.

За этот день, обустраивая свой быт, они успели очень многое: два ствола елей врытые в каменистый грунт, стали надежными опорами для куска растянутой, привязанной к веткам ближайших сосен и к валунам парусины. Получился настоящий шатер, стенки которого они теперь старательно замуровывали камнями. Некоторые щели Рой даже пробовал заливать раствором из глины и песка, который должен был спасать их от пронизывающего ночного ветра.

Узкий просвет между двумя валунами, который служил воротами жилища, они с Роем сузили еще больше, почти до половины завалив баррикадой из камней, так что ни один крупный зверь сюда не протиснулся бы, а человек оказался бы под прицелом аркебуз или арбалета, расставленных по валунным полочкам так, чтобы всегда быть под рукой.

– Только бы здесь не объявились аборигены, – обронил Рой, когда Бастианне вдруг показалось, что там, на склоне горы, за Марсовой скалой, в промежутке между сосновыми рощицами, промелькнула какая-то тень.

– Может, тебе почудилось? – с надеждой допрашивала ее Маргрет, не зная, радоваться тому, что на этой каменистом клочке суши может оказаться еще кто-либо, или, наоборот, опасаться этого.

– Нет, там действительно кто-то был; не знаю, человек ли, медведь…

– Может, олень?

– Мне всю жизнь везло, – отрубила Бастианна, – но не настолько, чтобы на второй же день пребывания на диком острове лакомиться свежей олениной.

Это явление Бастианне «то ли человека, то ли зверя» и заставило Роя тотчас же подумать о безопасности их форта, который теперь был приступен только с одной стороны, и только для человека, выяснить намерения которого – островитяне это понимали – будет труднее всего.

В самом форте кострища еще не было, но Бастианна, все детство которой прошло у костров на берегу Корсики, уже наметила для него место: в дальнем углу, в небольшой расщелине меду камнями, чтобы дым уходил в распадок между скалами, оставляя в их пристанище то главное, для чего это служило, – тепло.

А на костре, который Бастианне удалось развести между фортом и шлюпкой, уже варилось нечто пахнущее мясом и какими-то специями. Маргрет была невыносимо голодной; несколько раз она подходила к костру, поинтересоваться, готов ли ужин, и всякий раз отходила, сердясь на Бастианну за ее кулинарные изыски: ей, видите ли, хотелось, чтобы эта «островная похлебка по-корсикански» «дошла» на медленном огне.

– Если вы и дальше станете испытывать наше терпение, – пригрозил Рой, – кормить будет некого, мы умрем от голода.

– Ну, это нам еще предстоит, – деловито ответила Неистовая Корсиканка. – Только стоит ли думать об этом сегодня, когда всех нас ждет неописуемый ужин и по паре глотков хорошего вина. У меня, правда, есть еще полторы бутылки рома, подарок одного из корабельных ухажеров, но его я приберегу к зиме как единственное наше лекарство.

– Думаешь, нам придется встречать здесь не только осень, но и зиму?! – огорчилась Маргрет, уже занявшая свое, наиболее превилегированное, место – на борту шлюпки; Рой и служанка должны были восседать на камнях.

– Я думаю о том, как приятно будет встречать на этих скалах первые проблески весеннего солнца, – жестоко «утешила» корсиканка норд-герцогиню.

Открыв свой сундучок, Бастианна извлекла оттуда зеленоватую бутылку, по-мужски, зубами выдернула из нее пробку и, не удержавшись, тут же сделала пару глотков.

– Ладно, ладно – успокоила она изысканное общество, – понимаю, что по этикету не положено, особенно в присутствии норд-герцогини. Одна рюмочка у меня есть. И две миски имеются, уже проверила. Но не надейтесь, Рой, что, наполнив свою рюмку, я точно так же наполню вашу матросскую кружку, которая будет служить вам и фужером, и миской до тех пор, пока вы не изловчитесь выдолбить себе миску из дерева или базальта. Это уж как вам позволят ваши мозоли.

Они выпили за землю, которая «милостиво приютила их посреди океана», за врагов, которые «слишком рано утешились, считая что, преданные их анафеме и подлости», они, все трое, погибнут; а если уж они все-таки погибнут, то пусть там, на родине, помянут их души.

А потом Бастианна удивила Маргрет тем, что, взяв почти десяток собранных птичьих яиц, разбила их и, добавив кусочки говяжьего жира, поджарила в миске, как на сковороде.

– Нет, – приговаривала она, самую большую лепешку отмеривая Рою как работнику и защитнику, – пока здесь гнездятся эти божьи птички, мы с вами не пропадем. Хотя и с птичками тоже долго не продержимся.

– Как же мудро вы умеете «успокаивать» Бастианна! – иронично ухмыльнулся Рой.

– Лучше думайте, господин медикус, как и чем будете лечить нас в этом сатанинском закутке. Это там, в своем университете, вы могли прослыть за знающего студиозуса, – «латынила» она слова, считая, что так они будут выглядеть «ученее». – Здесь же, как только я заболею, вам придется держать такие экзамены, которые ни одному из ваших профессоров даже не снились.

– Уже страшусь того дня.

– Я тоже, медикус, я тоже, – с тоской в глазах и голосе призналась она. Но тотчас же оживилась. – А вот вам, норд-герцогиня, страшиться нечего. Если, не доведи Господь, сляжете вы, медикуса к вам не допущу, лечить буду сама. Так что страшиться его лекарской алхимии придется только мне, несчастной.

Грохот океанских волн сюда, на окраину фиорда, почти не долетал; птицы окончательно утихли, и при свете взошедшей луны вершины лесистых хребтов стали похожими на полуразрушенные крепостные стены.

Отгородив заднюю часть форта бочонками, сундучком и прочими пожитками, островитяне наносили туда еловых лапок, присыпали их сосновой хвоей и устлали все это остатками парусины да старым дождевым плащом, в последнее мгновенье пожертвованным Рою кем-то из сердобольных офицеров. Получился довольно уютный закуток.

Немного полюбовавшись им, Бастианна перенесла туда несколько головешек и развела в распадке между валунами небольшой костерчик, который должен был немного просушить их «цыганскую кибитку».

Она же первой и забылась в нем глубоким, праведным сном.

Маргрет и Рой сидели на корме шлюпки, тесно прижавшись друг к другу и, укутавшись пледом, смотрели на лунную дорожку, уводившую к горловине фиорда, туда, к фиолетово-дымчатому небосводу, растворяясь в мерцающе-звездном поднебесье.

– О чем ты думаешь, Рой?

– О тебе.

– Представляю себе, что ты обо мне можешь думать из-за меня же, оказавшись здесь, на острове!

– Думаю: как хорошо, что оказался на том же острове, на котором оказались вы, герцогиня. А ведь могло быть и хуже.

– Все могло кончиться еще страшнее?

– Меня могли высадить на каком-то другом острове, и тогда мы бы даже не знали, куда забросила нас наша странная судьба.

– Когда я говорила «еще страшнее», то имела ввиду не остров, а ты знаешь что… Сам видел, как закончили это свое путешествие в Новую Францию те шестеро моряков…

Рой передернул плечами и поежился.

– Остров, конечно, предпочтительнее. Но только не смерти за прекрасную герцогиню де Роберваль.

– Ты всегда очень красиво говорил, медикус… И мне, глупой, это всегда нравилось. Но если подумать… Все твои несчастья начались именно с того дня, когда мы познакомились, когда тайно обвенчались…

– Это происходило в разные дни, – все еще не теряя чувства юмора, напомнил шевалье. – Случившиеся в разные половины года. Правда, оба выдались дождливыми, что должно было настораживать.

– Ты действительно не проклинаешь, и даже не сердишься, что именно из-за меня ты остался без дома?..

– У меня его к тому времени уже не было.

– …Без университета?

– На учебу, в котором у меня все равно не было денег.

– …Без Парижа?

– В который я все равно вернусь.

– …И прекрасных обольстительниц… Ты ведь не скажешь, что и их у тебя не было.

– По этому поводу один мой друг говорил: «Женщины – это те золотые, о которых не скажешь, что их у тебя нет и взять неоткуда».

– Гос-по-ди, с кем я только связалась! – иронично возмутилась Маргрет.

– И не надейтесь, что в ближайшие месяцы у вас будет большой выбор кавалеров, норд-герцогиня.

Маргрет шутливо, по-мальчишески, толкнула его плечом, словно пыталась вытолкнуть из шлюпки, но, попав в объятия Роя, угомонилась, притихла, покорно поддалась его поцелую… который был упоительно долгим и, не при этой холодной, отливающей блеском айсберга, луне будь сказано, – жарким.

– Так о чем вы все же думаете? – вовремя вырвалась из его объятий Маргрет, чувствуя, как рука мужчины принялась блудливо исследовать ее коленки.

– О том же, что и вы, только более благочестиво…

– Вы?! Более благочестиво?!

– Ну да.

– А почему именно вы – «более благочестиво»? – решительно перехватила горячую руку его уже там, куда достигать ей сегодня было не позволено.

– В раскаянии познавать жизнь нельзя. В раскаянии с жизнью можно лишь прощаться. Познавать следует в дерзком стремлении знать о ней буквально все; в мудрости обладания.

– И все это тоже говорил твой друг?

– Если надо, эти слова можно списать на друга, – хитровато ухмыльнулся Рой.

– И что же радостного видится тебе в твоем благочестии? – спросила Маргрет и, вспомнив, что вокруг – дикие скалы и неведомые, полные всякого зверья, леса, с опаской скосила глаза на едва освещенный месяцем, открывавшийся справа от нее хребет. Между черными заплатами леса искристо поблескивали проталины оголенных скал. Днем, на солнце, они порой вспыхивали так, словно в них были вкраплены сотни мелких рубинов.

– Если бы не вы, я не стал бы матросом, не познал бы, что такое команда, что такое страх и одоление высоты; что такое абордаж; вряд ли когда-либо смог бы пересечь океан; и, конечно же, никогда не повидал бы столько прекрасных островов…

– И вряд ли имел бы удовольствие оказаться отшельником на одном из них.

– Если моряка, оказавшегося на острове в обществе двух прелестных француженок, считать отшельником… – хмыкнул шевалье, все больше уподабливаясь в своем легкомыслии самым отчаянным из королевских гвардейцев.

– По-моему, ты даже не представляешь себе, что нас здесь ожидает. Как, впрочем, и я – тоже… А ведь все, что с нами произошло и что будет происходить, – ужасно. Интересно, что станут думать при дворе короля, в высшем свете Парижа, Гавра и Марселя, когда узнают, что адмирал высадил меня на дикий остров как нечестивую блудницу? Даже трудно себе вообразить, какие такие мысли и подозрения у них могут появиться. – И, так и не дождавшись хоть какой-нибудь, пусть даже самой колкой реакции Роя, неожиданно заключила: – Зато по поводу моего пребывания на необитаемом острове никаких предосудительных подозрений возникнуть у них не может.

– Как знать! – наконец прорезалась ирония Роя. – А был ли тот остров необитаемым, если вокруг племена аборигенов?

– Вы несносны, шевалье, – сокрушенно покачала головой Маргрет. – Ни раскаяться с вами по-божески невозможно, ни на судьбу поплакаться.

Когда они вошли в свою полупещеру – без полога, отсыревшую от морской влаги, с полуугасшим, но все еще чадным кострищем – Бастианна встрепенулась, словно выброшенная на побережье вверх брюхом рыбина, и, сладострастно потянувшись, что-то пробормотала. Возможно, в эти минуты она видела себя в объятиях одного из тех солдат, с которыми успела набеситься во время ночлега на берегу озера, где-то между Парижем и Гавром.

«Если среди нас троих она и не самая счастливая, – подумала герцогиня, – то, по крайней мере, самая беззаботная».

Нащупав устланное парусиной ложе, Маргрет улеглась крайней от входа, но как только Рой лег посередине, между ней и Бастианной, вдруг вспомнила, что лежать-то придется у самого выхода и, испугавшись этой мысли, перешла на ту, противоположную, сторону, не постеснявшись потеснить при этом служанку. Улеглась, затихла, закрыла глаза, но, когда Бастианна во сне повернулась к ней лицом, она вдруг вспомнила, что теперь ее мужчина будет ощущать тело другой женщины, пусть даже ее воспитательницы.

«Ну, нет, – сказал она себе, – если уж он должен ощущать рядом с собой женское тело, то оно должно быть моим!» – Вновь поднявшись, она перебралась через тело Бастианны и, еще решительнее оттеснив Роя, самодовольно улеглась между ними.

«Вот теперь ты действительно в безопасности», – сказала она себе, так же сладострастно потягиваясь, как только что потягивалась Потомственная Пиратка.

На рассвете Маргрет проснулась от сырости и холода. Насквозь – несмотря на теплую одежду – продрогшая, она поняла, что один плед присвоил себе Рой, который, закутавшись в него, откатился почти к выходу; второй – Бастианна, свернувшаяся калачиком на краю угасшего кострища.

– Ну да, с вами поспишь! – проворчала Маргрет и, поеживаясь, вышла из «форта».

Солнце еще только зарождалось где-то за отрогами восточного хребта, и багровые блики его едва окрашивали горловину фиорда. Вода в этой узкой котловине лишь слегка возбуждалась мелкой волной, в то время как из-за скал долетал настоящий грохот прибоя.

Завидев солнце, птицы, стая за стаей, стали подниматься ввысь и, ложась на курс, словно белопарусные эскадры, уходить в океан.

Из фиорда, из этой океанской прорвы, на норд-герцогиню повевало каким-то пронизывающим, могильным холодом, который не определялся ни холодом океана, ни холодом этой земной тверди, а мог исходить только из разверзающейся на грани суши и океана преисподней.

Там, за каменистой оградой, под хлипким укрытием из промокшей парусины, досматривали сны еще двое, пока что беспечных и почти счастливых в своем полусонном вознесении людей. Тем не менее Маргрет ощущала себя совершенно одинокой на этом каменистом, диком клочке земли, посреди безучастного океана одиночества.

Сотканный из старины и легенд замок; знатность рода и происхождения, богатство и слава; Париж, с его высшим светом, и Гавр, с его провинциальной кичливостью северной морской столицы… Могущество Франции и воинское величие франков… Все это воплощалось теперь в ее душе, ее сознании, в телесной принадлежности к стране, нации, истории, роду…

Но в тоже время все это оставалось где-то там, за безбрежием многих морей, и кто она теперь здесь, на этом пустынном скалистом берегу, в дали от всего того, что еще недавно определяло ее жизнь, ее традиции, ее надежды?

Профессор философии мсье Регус, которого отец нанимал для ее обучения, как-то, завершая недолгий курс наук, в беседе с герцогиней Алессандрой пророчески изрек: «А родиться вашей дочери следовало бы мужчиной. Два неженских нимба— воителя и странника – соединились в ауре ее, и путь ее жизненный будет суровым и немыслимо чужестранным».

– Что вы, профессор?! Говоря это, вы забываете, что перед вами – герцогиня из рода Робервалей, – снисходительно улыбнулась Алессандра де Роберваль. – Таким девушкам принято пророчить успех в высшем свете и карьеру при одном из европейских дворов.

– Но я так вижу, герцогиня.

– Знаю, что за вами утвердилась слава предсказателя и почти чернокнижника… И мы даже рисковали, приглашая именно вас и находя возможным наделять вас покровительством своего рода и своего двора, – обиженно напоминала ему герцогиня.

– Простите, – вежливо склонил буйноволосую седую голову профессор, – но мне показалось, что мы говорим не о моей, всеми земными и небесными силами предрешенной судьбе, а о судьбе вашей дочери. А у нее – свои звезды и свой путь.

– Так укажите его, ученейший из мужей Франции.

– Что я и делаю, достопочтимая. Но ведь я могу всего лишь предсказать его, вы же требуете предопределить, а сие уже не в моих силах.

Маргрет всегда казалось, что мать была немножко влюблена в этого громадного, – и не только волосами, но и душой и телом вечно взлохмаченного и неприкаянного – человека. И всегда ждала того момента, когда в «университетскую комнату» замка, где они с профессором проводили свои учения, входила она, величавая герцогиня Алессандра. Испросив разрешения «присутствовать на высоком ученом собрании», она усаживалась у окна, задумчиво смотрела на открывающийся из него, окаймленный речным изгибом, луг и молчала. Однако длилось это недолго. Уже через несколько минут она изобретала любой предлог, чтобы вклиниться в разговор «ученейшего из мужей» и ее неучи-дочери. И таким образом навязывала Регусу свой очередной диспут, который, как заметила Маргрет, почти никогда не касался ни библейских сюжетов, ни вообще Бога. Они размышляли о целях святой инквизиции, действия, которой всегда возмущали обоих; о далеких, все открывающихся и открывающихся мореплавателям землях; о смысле человеческого существования, и о тех многих народах, которые не находят этого смысла ни в страданиях Христа, ни в христианской вере. Но почему так происходит? Почему вообще такое способно происходить?

А еще они говорили о таинстве зачатия, и тогда мать представала в образе закоренелой еретички, утверждавшей, что, очевидно, богословы опять что-то напутали: не может считаться высшим грехом то, что предопределяет и зачатие каждого отдельного человека, и выживание рода человеческого. И не может быть, чтобы тяготение женщины и мужчины к продолжению рода своего и удовлетворению «неистребимых детородных чувств» всецело находилось в искусительной власти сатаны, как это пытаются утверждать «бесплодные, а потому в самом существовании своем бессмысленные» монахи.

– «Бессмысленные в своем существовании монахи!» – хохотал профессор, и могучая рыцарская грудь его содрогалась, как призрачная твердь губительной трясины, в которой герцогиня Алессандра в любую из ночей могла погрязнуть. – Вот слова, достойные величайших рыцарей науки, которые, не страшась костров инквизиции, доносили не столько слово Божье, то есть мудрость составителей Библии, сколько сотворившую их мудрость природы. А ведь, знаете, дочь вашу посещают точно такие же мысли, – наконец вспоминали они о том, что при всем этом досточтимом споре присутствует еще и Маргрет.

– Странно, со мной она об этом никогда не говорила.

– Со мной тоже.

– Тогда откуда вам известно, что именно она думает? – они делали вид, будто сама Маргрет всей этой их беседы не слышит.

– Иногда истинная душа человека познается не по тому, что он говорит, а по тому, что предпочитает не говорить.

– Похоже на упрек в мой адрес, величайший из ученых мужей Франции, – эти слова, как и все предыдущие, герцогиня произносит, не отрывая взгляда от излучины реки, старой мельницы на том берегу ее, и каменно-арочного моста, который, по старинке, называли «мостом крестоносцев», ибо здесь, на равнине между замком и рекой, собирались те, кто уходил во все крестовые походы, и мост был для них мостом прощания, мостом воинственных странствий. С кем бы Алессандра, ни беседовала, она всегда вела себя так, словно убеждала саму себя и самой себе возражала. Она умела так «входить в себя», что собеседник постепенно начинал забывать о ее существовании и тоже принимался размышлять с самим собой. – Это упрек моему многословию.

– Что вы, прекраснейшая из герцогинь Европы! Просто, одни люди мудры в своих словах, другие – в своем молчании.

– И какая же форма, по-вашему, предпочтительнее?

– Речь не столько о предпочтительности, сколько о последовательности и жизненных правилах. Быть «мудрым в себе и для себя», – это лишь первая ступень голгофного восхождения; вторая ступень – быть мудрым на людях и для людей; в природе и для природы, в мире и для мира.

– Мне-то казалось, что все происходит наоборот: поначалу человек вслух удивляется, вслух размышляет, вслух познает мир. А только потом, когда он становится достаточно мудрым, чтобы опасаться всего вслух сказанного, ибо все вслух высказанное принадлежит уже не тебе, а человечеству, природе, миру; и тогда он становится менее расточительным в словах и все более щедрым на глубокомысленное молчание.

Услышав эти слова, доктор Регус неожиданно для самого себя вошел в такую же стадию глубокомысленного самопознания, поскольку молчание его длилось непростительно долго, даже для величайшего из ученых мужей Франции. И все же, в конце концов изрек:

– Все зависит от того, каков смысл, какова цель и цена наших слов и нашего молчания.

– Ответ, достойный величайшего из ученых мужей Франции, которым мы с дочерью будем гордиться как своим учителем и которого всю жизнь будем опровергать, как человека, так и не научившего нас не только углубленно мыслить, но и столь же углубленно предаваться блаженственному безмыслию. И запомните, профессор Регус: самое странное, что проявляется у моей молчаливой, но отнюдь не богобоязненной дочери, – так это ее стремление бессловесно вещать и словесно умалчивать. Ибо такова величайшая из премудростей всякого королевского и герцогского двора.

… Маргрет шла кромкой океана, прокладывая первую в этом ущелье тропинку. Оступаясь на скользких камнях, погружая в размякший песок, втаптывая мелкую гальку, она уходила все дальше и дальше от лагеря, туда, в сторону водопада и мрачного нагромождения замшелых камней, кажущихся творением какого-то языческого зодчего.

Она не даст поглотить себя отчаянию, не позволит одолеть себя страху перед островом, не допустит, чтобы ее сводило с ума одиночество. Она не уступит всему тому, что изводит человека тоской по дому, по парусу на горизонте, по родине. Хотя все это, конечно же, будет: и тоска, и отчаяние, и миражи на горизонте… Но, может быть, в этом и заключается истинный смысл жизни – в отчаянном познании всего того, в чем и ради чего этот мир сотворен, и всего того, чем он способен наделить и обделить человека?!

Солнце поднималось все выше; фиорд, струи водопада и вершины скал становились все просветленнее; а склоны гор, возникавших из глубины острова всякий раз, как только Маргрет осматривала пройденный путь, представали перед ней, как огромные темно-зеленые костры, призывающие морских странников посетить и сей дикий, людьми и Богом забытый…

Водопад уходил к океану сквозь пробитую скальную плиту, края которой почти сходились, так что просвет между ними легко можно было переступить. Омыв водой уже давно распрощавшееся со сном лицо, норд-герцогиня обошла водопад и стала подниматься серпантинным склоном на вершину хребта. Но, преодолев всего лишь половину пути, вдруг открыла для себя, что идет-то она по тропе! Самой настоящей, кем-то проложенной!

Это открытие повергло Маргрет в такое изумление, что, радостно вскрикнув, она побежала по серпантину дальше, стремясь поскорее выйти за изгиб возвышенности. И, лишь когда до нее осталось буквально несколько шагов, вспомнила мудрое предостережение Орана: что-то вроде того, что упаси вас Господь от встречи на этом островке с человеком. И тотчас же пожалела, что не взяла с собой ни аркебузы, ни арбалета, ни хотя бы подаренного кем-то из матросов абордажного тесака.

Однако отступать она уже не могла, да и не намерена была. Достигнув изгиба, Маргрет обнаружила, что некое пространство ей придется пройти на довольно большой высоте, по карнизу, под которым ревел океан.

Преодолевая страх высоты, судорожно цепляясь руками за выступающие камни и корни карликовых сосен, норд-герцогиня сумела обойти этот выступ, и тотчас же была вознаграждена видением райских лугов: там, за жиденькой грядой прибрежных скал, невидимые с палубы кораблей, открывались два довольно обширных, отделенных друг от друга россыпью камней и небольшими рощицами луга. На ближайшем из них норд-герцогиня увидела большое, с полсотни особей, стадо коз.

– Господи, как же они попали сюда?! Кто и когда переправил их?! – изумилась она, и, поскольку найти ответ на это не способна была, тотчас же спросила себя: «А как на этом клочке суши оказались деревья, откуда на нем несметные стаи птиц, и не только морских, но и сугубо земных, которые в общем-то не должны были бы отлетать так далеко от континента? Откуда здесь все те звери, которых ты неминуемо обнаружишь? Впрочем, может, где-то рядом находится еще какой-то остров?..»

Пройдя немного по тропе, Маргрет достигла некрутого спуска, но, заметив, что появление ее привлекло внимание нескольких круторогих самцов, которые сразу же воинственно двинулись в сторону плато, благоразумно отступила.

– Мы спасены, господи! – шептала она, пятясь к опасному изгибу и не сводя глаз с жиденького стада. – Даже если окажется, что это и есть все стадо, которое имеется на острове, мы спасены. На острове, очевидно, нет волков, иначе все эти божьи тварюшки давно были бы истреблены. И это тоже почти благостная, спасительная новость.

Отсутствие герцогини Роя и Бастианну до поры не тревожило. Кто-то из них заметил, что она ушла в сторону водопада, и теперь они всецело были поглощены созревающим между ними конфликтом. Шевалье приготовил две поперечины, которыми собирался укрепить на шлюпке небольшую мачту, чтобы, приделав к ней парус, сегодня же начать морской обход острова. Но не тут-то было. Неистовая Корсиканка решительно противилась этому, считая, что таким образом шевалье собирается потратить зря один или несколько солнечных дней.

– Все, что нам надо знать об этом гнездовье сатаны, мы уже знаем, – упершись кулаками в бедра, доказывала она шевалье-мореплавателю. – Взгляни на солнце: оно еще холодное, хотя уже июнь. А к середине августа наверняка снова похолодает. Или начнутся дожди со штормами. Поэтому брось ты свою «каравеллу» и займись хижиной. Сейчас мы, все трое, должны заняться постройкой жилья. Хижина, охота, добыча пропитания и костер вон на том жертвеннике, – указала на скальное плато под тремя соснами, – вот все, что мы должны делать сейчас, творя молитвы и поджидая какое-нибудь залетное суденышко. Я что, не права? – обратилась к приближающейся к лагерю герцогине.

– Права, несомненно, права. Но на всякий случай, выслушаем и другую сторону, – приняла на себя Маргрет роль арбитра.

– Под парусом и на веслах я постараюсь обойти остров и, возможно, подыскать более подходящее место для хижины, – охотно объяснил Рой, понявший, что убедить Бастианну ему не удастся. Всякую попытку заняться чем-либо, кроме постройки хижины, она воспринимает как попытку увиливать от работы. – К тому же надо достичь северной части острова и подняться на скалы. Вдруг окажется, что до материка уже недалеко, или где-то на горизонте начинается гряда прибрежных островов. – Объясняя все это, д’Альби уже не терял времени зря, а приколачивал грубо обрубленную ветку – первую поперечину, к которой собирался крепить еще не вытесанную мачту.

– Материка там быть не может, иначе нас не высадили бы на эти чертовы скалы, – яростно возразила Бастианна. – Островов тоже. Этот стоит посреди океана, как перст.

– Что бы там ни оказалось, место лагеря менять не будем. Хижину построим у озерца. Пресный родник, пресное теплое озерце для купания; жертвенник для костра-маяка, а главное… – Маргрет выдержала паузу и торжествующе обвела взглядом островитян, – главное, что там, за хребтом, пасется небольшое стадо диких коз.

Рой, казалось, совершенно не отреагировал на это сообщение: нагнувшись, он определял, где бы получше вогнать гвоздь. Темно-русые волосы его при этом рассыпались, а загорелая шея слегка вздулась. Хотя у залива еще было прохладно и солнечные лучи сюда не достигали, на нем была лишь парусиновая матросская рубашка и кожаный, с нашитыми наплечниками, жилет.

Ей нравился этот мужчина, и даже сейчас Маргрет ощутила, что ее чисто по-женски влечет к нему. Прошлую ночь они провели вместе. Всю ночь вместе, бедро к бедру, никого не опасаясь и не стыдясь. Но как же странно – без нежных слов, без ласк, без страстных объятий – она минула, эта первая ночь «казни необитаемым островом».

Да, сообщению ее шевалье никакого значения не придал, зато Бастианна, уже мудрившая у котелка, буквально взвизгнула от восторга:

– Я так и знала, что какое-то человеческое пропитание здесь все же должно быть! Сотворяя любую, пусть даже самую дикую твердь, Господь неминуемо сотворяет и все то, что хоть как-то должно поддерживать жизнь человека. Что ты молчишь, Рой-мореплаватель? – озорно обратилась она к шевалье. – Там козы. А значит, мясо и кожа. А если удастся хоть одну изловить и приручить, то и молоко.

– Вы пытаетесь устраиваться здесь, как на Корсике, – проворчал Рой. – Я же засиживаться на этой скале не собираюсь.

– Да?! – всплеснула руками Бастианна. – А что же вы в таком случае собираетесь?..

– Нужно думать, как вырваться отсюда, не дожидаясь прихода кораблей, которые раньше чем через год здесь вряд ли появятся: слишком уж место это мрачноватое. Из Европы суда в эти края заглядывают редко. Из Новой Испании – тоже. Разве что появится какое-нибудь рыбацкое суденышко со стороны Канады. Но ведь канадцы тоже предпочитают забрасывать свои сети поближе к берегам континента и в водах потеплее.

– Герцогиня, – молвила Бастианна, не желая и дальше ссориться с Роем, – объясните ему, что втроем нам на шлюпке не уйти, а если я догадаюсь, что он решится оставить нас, то попросту изрублю его шлюпку. По-моему, он так и не понял, куда это нас с вами занесло и на какой клочок земли высадил нас этот негодяй адмирал.

– Будем считать, что он все это понял.

– А по-моему, он ничего не понял. Если понял, пусть подтвердит.

– Там, наверху, уже вовсю греет солнце, и очень тепло, – мечтательно запрокинула голову Маргрет, не желая разжигать страсти. – Завтракаем и уходим возводить хижину. Когда настанут холода, делать это будет труднее.

Рой упрямо промолчал. Маргрет поняла, что не следует испытывать его характер, тоже умолкла, взяла нож, арбалет, стрелы и, перебросив через плечо небольшую кожаную сумку, отправилась наверх, предоставив каждому из островитян заниматься тем, чем он занимается.

– Морских птиц пока не стреляй, не трать стрелы! – крикнула ей вдогонку Бастианна. – Мясо у них солоноватое, жесткое и смрадно провонявшее рыбой. Есть можно, только надо хорошо вываривать, а главное, привыкнуть к нему. Я уже видела птицу, похожую то ли на перепела, то ли на тетерева. Эти годятся.

– Спасибо за науку!

– В лес не углубляйся! – подал голос Рой. – Его нужно будет обойти вместе.

– Постарайся до завтрака установить мачту! У нас появится свой быстроходный парусник.

– Лучше пусть ловит рыбу! – возразила ей Бастианна, не отсупаясь от своего мнения о том, что Рой должен или строить хижину, или добывать пропитание; все остальное – пустая трата времени. – Этот остров – не для бездельников!

– А куда деваться бездельникам? – неожиданно рассмеялся Рой. – Оставить ваши владения, мадам, и удалиться?

Поднявшись на плато, которое они называли «жертвенником», Маргрет несколько минут неподвижно стояла на его краю, осматривая окрестности. Никаких очертаний земли или судна, никакой точечки на горизонте.

«А ведь здесь и в самом деле по году не показывается ни одно судно, – с тоской подумала она. – Почему этот изверг не высадил нас на каком-нибудь из южных островов, вроде тех, на котором мы побывали? Вечное лето, кокосовые орехи, бананы, дичь…»

Когда они останавливались на Гаити, Маргрет поражалась множеству деревьев со съедобными плодами; видела, что заливы там кишат рыбой, а леса – птицами и зверьем. Там не нужно страшиться долгой, холодной зимы и заботиться о теплых одеждах; там удовлетворяются сандалиями, которые умело выплетает всякий мальчишка-тубилец, и круглый год наслаждаются удивительной красотой, окружающей тебя на каждом шагу.

«Но у тебя другая судьба, – напомнила себе Маргрет. – Тебе достался не южный, а этот, холодный и суровый, замшелый остров. И выбора у тебя не было. Очевидно, остров, как и могила… – каждому изгнаннику достается свой. «Остров, как и могила», – уловила она странность этого сравнения.

Вода в озере еще не прогрелась, но все же она была значительно теплее, чем там, в фиорде, а тем более – в водопаде. Решив, что под вечер обязательно устроит себе «йорданную купель», Маргрет обошла озерцо, и в той ее части, которая прилегала к едва дышащему наскальному родничку, обнаружила целый косяк довольно больших рыбин. Профессор Регус как-то сказал ей, что рыб Господь рассевает с помощью птиц, которые, перелетая с озера на озеро, из речки – на пруд, переносят на лапках их икринки. Теперь она была признательна учителю за это познание, ибо оно избавляло ее от еще одной загадки острова и загадки жизни. Хотя в то же время она понимала, что зародыши коз ни какие птицы, ни на каких лапках перенести не могли. Но, может, когда-то их выпустили здесь местные мореплаватели? А еще здесь могут быть тетерева, дикие утки, зайцы, лоси и олени…

Теперь Маргрет могла лишь сожалеть, что на охоте – вместе с отцом и его гостями – ей пришлось побывать всего трижды. Да и то, подобно другим женщинам, она проезжала верхом лишь небольшую часть леса, чтобы дождаться мужчин у охотничьего домика. А где-то там, вдалеке, трубили охотничьи рога, убегали от погони лоси и косули; где-то отчаянно нападал на всадников дикий вепрь, который может оказаться и здесь… И дразнили охотников стаи перепелов, уток или диких гусей…

Размочив в родниковой воде половинку черного сухаря, Маргрет превратила его в королевский завтрак и внимательно осмотрела то место, где вчера они срубили две ели. «Нет, – решила герцогиня, – ставить хижину следует чуть дальше, за распадком, чтобы она не оказалась на виду у всякого зверья, которое забредет сюда.

Осмотревшись, она приметила четыре ели, произраставшие почти ровно в ряд, на расстоянии двух-трех шагов друг от друга. Маргрет помнила, что Рой превратил те две срубленные ели в остов шатра. Здесь же эти четыре ели точно так же могут оказаться опорами – стоит только срубить их вершины где-то на уровне человеческого роста. Или чуть-чуть пониже. Высокой хижина быть не должна, иначе зимой в ней будет невыносимо холодно.

Нравилось ей и то, что хижина окажется прикрытой кронами двух высоких старых сосен и нескольких елей: все же хоть какая-то защита от дождя и снега. К тому же ни с моря, ни из глубины острова ветер сюда не прорывался, а солнце, едва взойдя, уже проникало сюда через своеобразный пролом в хребте, чтобы освещать эту площадку от полудня и почти до заката.

Как и где построить хижину, как добыть пищу, как спастись от зверья… Все это и есть частица той сложной «науки жизни», о которой когда-то так упорно твердил неисправимый безбожник, профессор Регус. Но только здесь, на необитаемом острове, придется по-настоящему задумываться над массой всевозможных событий, явлений и происшествий, над которыми никогда не задумывалась бы там, в замке, и которые, в конечном итоге, творят ту самую науку жития человеческого.

«Здесь тебе придется, – говорила себе Маргрет, продолжая обследовать распадок, от хребта до Йордана, как решила называть их озерце, – подключать все жизненные познания, весь свой житейский опыт, и каждый день учиться выживать, причем не только одной, но и вместе с Роем и Бастианной, со всеми, кем только Господь сподобил населить этот клочок забытой, заброшенной ангелами-хранителями земли.

Когда выбор места для хижины было окончательно сделан, Маргрет подхватила несколько сухих веток и отнесла к жертвеннику. Из больших камней они выложат здесь кострище, которое защищало бы костер от ветра, и расположат его между кронами вон тех сосен, чтобы они хоть немного прикрывали от дождя. Здесь же, под одной из крон, устроят из камней хранилище для сухих дров, которое прикроют куском парусины и ельником. А также насобирают сухого мха и травы, пользуясь которыми, всегда разводил костер Отставной Бомбардир. Так что, заметив вдалеке судно, они смогут быстро развести костер. Впрочем, они будут стараться, чтобы «маяк» их горел как можно чаще, особенно по ночам… А вдруг?! Здесь, у этого костра, они будут готовить ужины, здесь же будут просиживать долгие островные вечера…

Обогнув ложбину с запада, Маргрет прошла опушкой леса до склона долины, на которой видела стадо коз. На гребне склона она оказалась в то время, когда последние животные восходили на небольшой перевал, слева от которого открывалась подковообразная бухточка. Дальше, по склону начинались густые заросли ельника, сосны и еще каких-то деревьев и кустарника, углубляться в которые она не решилась. Вернувшись на западный, более открытый берег острова, норд-герцогиня долго брела горной, усеянной россыпями камней и рощицами, равниной, край которой очень полого спускался к океану. Хотя Бастианну это и возмущает, но Рой прав: устраиваться на острове, не ведая, что он собой представляет, будет трудно. Нужно знать обо всем, что расположено хотя бы в двух-трех милях от лагеря.

Вот почему Маргрет все решительнее отдалялась от «форта», и ей открывались все новые части острова, который где-то там, за серпообразной бухтой, уходил на запад, чтобы через полторы-две мили оборваться крутыми, потрескавшимися скалами безлесого мыса.

«Очевидно, это и есть западная окраина острова», – решила Маргрет. Но сегодня она туда не пойдет. К такому походу нужно готовиться серьезнее. Рой на верном пути: следует подготовить шлюпку, установить на ней парус и, действительно, обойти весь остров, чтобы иметь представление обо всем, что создано здесь земными и небесными силами.

Последним ее открытием стало озеро. Оно явилось Маргрет совершенно неожиданно, в узкой каменистой долине. По размерам оно казалось раз в десять дольше Йордана и тоже было пресным; а не переполнялось потому, что через пролом в его «плотине» вода попадала в «заржавевший», покрытый скользким мхом овражек, чтобы затем, уже по склону, стекать в океан.

Сначала норд-герцогине открылась лишь прибрежная часть озера, но за лозняком укрывалась от глаз еще одна, более широкая, почти весь плес, которой был занят большой стаей диких гусей. Вторая стая устилала своими телами луг на том берегу. Прекрасный зеленый луг, ковровым покрывалом поднимавшийся к скальному распадку, у которого особняком расположилась на отдых небольшая стая уток.

«Сотворив пядь земли, Господь обязательно позаботится о том, чтобы человек мог на ней пропитаться», – мудро молвила Бастианна, и теперь Маргрет оставалось лишь пожалеть, что ее нет где-то поблизости.

Зато горделивая гусиная пара оказалась рядом. Поддавшись азарту охотника, Маргрет даже подняла арбалет, приготовившись пустить стрелу, но в последнее мгновение сдержалась. Убив птицу в озере, она все равно не сумела бы достать ее. Для этого нужно было бы раздеваться и пускаться вплавь, а плавать она не умела, сия наука ей еще только предстояла. Что же касается гусей, то они казались совершенно не пуганными и, на удивление, беспечными. Появление человека даже не заставило их отплыть подальше от берега, не говоря уже о том, чтобы подняться в воздух. Тем не менее гусыня, белокрылая гордая мадам, как-то очень настороженно наблюдала за норд-герцогиней, поводя шеей и все время старалась прикрыть собой более крупного, сильного, но беспечного самца.

«А ведь это не просто пара гусей, это семейная пара, – сказала себе Маргарет. – Никогда не убивай одного из них, когда видишь перед собой пару. …Но, очевидно, каждая из этих птиц имеет свою пару. Как и все живое на Земле. Как же быть с охотой, с пропитанием?», – терзалась она сомнениями, даря гусыне и ее самцу жизнь и все дальше забираясь в глубь равнины, чтобы выяснить, где же это озеро, которое она решила называть «Гусиным», заканчивается.

На сей раз, никаких видимых родников она не обнаружила, очевидно, они пульсировали где-то в глубине озера, которое казалось бездонно глубоким и холодным. Завершалось же оно небольшим заливом, берег которого рассекала уже знакомая ей козья тропа.

«Вот здесь, да еще там, у водопада, мы и должны будем подстерегать это стадо, – подумалось Маргрет. – Это, конечно, выглядит нечестно, поскольку стаду деваться некуда: так или иначе оно должно прийти к водопою. Но ведь так поступает не только человек, но и всякий хищник». У них, в замке, висела картина какого-то фламандского художника, на которой леопард охотился у водопада на косуль. Притаившись за выступом скалы, он терпеливо поджидал, когда жертвы подойдут поближе и увлекутся водопоем. При этом видно было, что многоопытный вожак стада остановился чуть поодаль от небольшого родникового озерца и принюхивается, пытаясь проверить оправданность своих предчувствий.

Начинать охоту на гусей по ту сторону озерца она тоже не собиралась. Достаточно было того, что теперь она знала о существовании Гусиного.

Чтобы не заблудиться, Маргрет вернулась на плато, с которого начала спуск к озеру, и сразу же услышала голос Роя. Герцогиня не могла видеть шевалье, но он стоял где-то неподалеку, за рощицей, окаймлявшей островерхую, словно шлем рыцаря, скалу, которую отныне стоит называть «Рыцарем», и встревоженно звал ее.

Как бы подразнивая его, Маргрет еще с минуту молча обходила Рыцаря и, лишь ступив на горное плато, соизволила откликнуться:

– Рой, я здесь!

– Почему ты так далеко отходишь? Я ведь просил тебя… Мы уже заждались. Завтрак, наверняка, остыл, а я голоден, как пес…

– Потому и злишься, – предстала перед ним улыбающаяся Маргрет. – Как и все мужчины, когда они безумно голодны. – Сама она совершенно забыла о голоде, готовящемся кушанье и всякой предосторожности.

– Можно подумать, что когда-нибудь ты сумела утолить голод хотя бы одного мужчины, – незло огрызнулся Рой.

– Зато теперь я знаю, что это и в самом деле наш и только наш остров, – торжествующе произнесла Маргрет. – И никого, кроме нас, на нем нет: ни одного человека, ни одного хищного зверя. Он безраздельно наш, и я провозглашаю его владением норд-герцогини Маргрет де Роберваль.

– Вы забыли, что на острове присутствует некий шевалье, госпожа норд-герцогиня.

– Странно, совершенно упустила из виду, – горделиво вскинула голову Маргрет. – Придется остров поделить. Все, что лежит вон за тем небольшим хребтом… впрочем, этого для вас слишком много… Видите, вон тот полуостров, а еще точнее, вон тот скалистый мыс? Милостиво передаю его в ваше владение, господин шевалье, мой мужественный крестоносец.

– Да уж, вы беспредельно «щедры».

Целуя, он прогнул ее так, что Маргрет уже не в состоянии была удерживаться на ногах и повисла на его руке. Она даже не поняла, как произошло, что в следующее мгновение они оказались на траве.

– Не делай этого, – довольно резко предупредила девушка, задыхаясь в его объятиях. Однако страсть уже захватила ее крестоносца и теперь передавалась ей. – Никогда не делай этого днем, умоляю тебя! Для этого существует ночь, понимаешь, для этого существует ночь, ночь!.. – твердила Маргрет, стараясь перехватить его руку, но силы как-то слишком уж предательски покидали ее, и она чувствовала, как оголенные бедра обжигает прохладная влажноватая трава. На мгновение, оставив ее, Рой мигом сорвал с себя кожаный жилет, подстелил под Маргрет и теперь уже набросился на нее с какой-то совершенно немыслимой яростью, словно только для того и подстерегал здесь, чтобы повалить, впиться губами в шею, сжать в объятиях, проникнуть в то самое сокровенное, во что никто из мужчин проникать не должен был. Никто, кроме мужчины, в объятиях которого она сейчас изнемогала.

Они предавались этому долго, на удивление долго, и Маргрет ощущала, как тело ее то постепенно наливается силой, азартом и страстью, то вдруг обессиленно размякает; и на минутку-другую она впадала в такое опустошенно-обессиленное состояние, что даже хотелось отторгнуть от себя мужчину, но Рой вновь и вновь припадал к ней. И Маргрет ощущала, какое у него сильное, мускулистое тело, и снова поддавалась и предавалась ему, как предаются всякому сладострастному греху.

И когда все это как-то совершенно неожиданно закончилось, когда в момент очередного «обессиливания» Рой уже не сумел вновь зажечь ее, Маргрет поняла, что она… стала женщиной. Только сейчас она по-настоящему почувствовала себя истинной женщиной: страстной, алчной, требующей не только внимания к себе со стороны мужчины, но и ласк, объятий, плотской страсти. И, поднявшись с этого брачного лугового ложа, Маргрет сказала себе, что теперь уже вряд ли станет препятствовать Рою, и что, возможно, у них это будет происходить каждый день, и не только ночью. Ибо это часть жизни, это и есть то прекрасное, что не смогли отторгнуть ни высылка из Парижа, ни отдаление от Франции, ни даже, к счастью, ссылка на этот дикий берег.

Страсть, вроде бы, улеглась, однако нежность продолжала теребить ее душу, и в последний раз она припала к Рою уже у трех сосен, вновь почувствовав при этом, что готова опуститься даже на эту каменистую, вовсе не приспособленную к ласкам твердь. А еще ей показалось, что, нащупывая ее бедро, Рой готов взять ее прямо так, стоя, прислонив к стволу сосны. И, наверное, овладел бы ею еще раз, если бы не Бастианна.

– Что-то вы загуляли, голуби мои зацелованные! – почти по-мужски пробасила она, возникая на гребне плато именно в тот момент, когда Маргрет и Рою меньше всего хотелось видеть ее. – Если вы думаете, что я не стану предаваться обжорству без вас, то ошибаетесь. Я голодна, как сто рабов на корсиканских плантациях.

– Идем, Бастианна, идем, – по-дружески обняла ее Маргрет, что не помешало многоопытной корсиканке подозрительно втянуть ноздрями воздух и еще более подозрительно взглянуть в лицо воспитаннице.

Вместе с обычным телесным потом до обоняния ее дошел и запах возбужденной женской плоти, который ни с каким другим она, во столь многих сексуальных передрязгах побывавшая, не перепутала бы…

– Впрочем, – молвила Неистовая Корсиканка, – я пробовала: вода в озерце уже прогрелась. После полудня можем устроить себе прекрасную ванну.

– Это будут настоящие римские термы, – мечтательно предположила Маргрет.

– Куда мужчины, вы уж простите нас, шевалье, допущены не будут.

– Они не будут допущены туда, шевалье! – воинственно подтвердила Маргрет и хотела еще что-то добавить, но вдруг замерла, затем, не отрывая взгляда от горизонта, подалась к краю плато.

– Что там?! – настороженно спросила, не отличавшаяся зоркостью Бастианна.

Маргрет жестом руки остановила ее и, сложив ладони у глаз, чтобы не мешало сияние солнца, еще внимательней всмотрелась в далекий горизонт.

– Очевидно, почудилось, – нервно покачала она головой. – Там, на горизонте какая-то тучка, а почудилось, что…

Остановившийся рядом с ней Рой слегка похлопал ее по плечу и, не выпуская из объятий, повел к спуску, на склоне которого виднелась парусиновая крыша «форта».

– Чем меньше мы будем говорить об этом, тем реже нам будет чудиться, – как можно тверже объяснил он. – И, вообще, вы правы: нужно приниматься за жилье. Пока стоят теплые дни, нужно возводить хижину.

Особым изыском приготовленное Бастианной блюдо не отличалось. Зато каждому досталось понемногу мяса, сваренного в бульоне, в который корсиканка накрошила сухарей. И будь этой похлебки чуть побольше…

– Ты слишком экономна, Бастианна, – упрекнула ее Маргрет, заглянув в котелок. Там еще оставалось немного бульона, но всего лишь по несколько ложек каждому, на добавку. И норд-герцогиня понимала, что этого мало, очень мало. Особенно для Роя.

– Пока что вы не принесли ни одной дичи, ни одного куска мяса, – едко напомнила корсиканка. – Мне, правда, удалось собрать несколько яиц, но, очевидно, это из последних. Даже самые поздние птицы кладку заканчивают, теперь яишницей придется лакомиться лишь следующей весной.

– Но у нас еще есть мясо…

– Его очень мало, герцогиня. И что-то я не вижу, чтобы хоть одной стрелой в вашем колчане стало меньше. Кстати, здесь есть много рыбы, есть мидии… Возможно, водятся черепахи… Все это – еда, которую нам еще предстоит научиться добывать и готовить. А пока что я хочу, чтобы мы, по крайней мере, не голодали. Пусть впроголодь, но только не голодали.

Маргрет и Рой выразительно переглянулись. Добытчиками пищи были они, а вину следовало признавать.

От своих порций добавки Маргрет и Бастианна отказались, так что весь остаток бульона гувернантка вылила в большую матросскую кружку Роя. Тот виновато взглянул на нее, затем на Маргрет, однако отказаться не решился. Ел он, тоже виновато опустив глаза. А полуголодные женщины старались не смотреть на то, с какой жадностью он поглощает их пищу.

– А вам, герцогиня, – вполголоса проговорила Бастианна, когда они отошли к кострищу, – следует поберечь его. Силы ему нужны не столько на ложе, сколько для работы.

– Ты о чем это, Бастианна? – скорчила невинную рожицу Маргрет, как, не раз провинившись, корчила ее в детстве.

– Сама знаешь о чем. О страстях ваших греховных. Ну да ладно. Лучше рассказывай, что ты там видела. А я пока сварю яйца; все, какие только удалось собрать. В некоторых из них уже могут проявляться зародыши птенцов, так что ты уж извини… старалась подбирать посвежее.

Второе блюдо пришлось очень кстати. Подкрепившись им, все трое повеселели и отправились осматривать облюбованное Маргрет место для хижины.

– Поскольку ничего лучшего мне никто не показал, – заключила Неистовая Корсиканка, – строить будем здесь. И так, как советует Маргрет. Что скажете, наш корсар?

– Начнем сейчас же.

Взяв топор, он принялся рубить одну из елей, ствол которой должен был превратиться в опору их дома. Удары у него были сильные и точные, так что несколько мгновений Маргрет буквально любовалась им. Но потом вдруг спохватилась, взяла второй топор и принялась за соседнее дерево.

– Оставь, я сам.

– Почему? Я тоже хочу.

– Оставь. Так, как ты рубишь… Да и топор может выскользнуть из рук.

– Я должна уметь все, что умеешь ты. И делать не хуже тебя.

– Почему это ты так настроилась?

– Потому, что, кроме нас с тобой, на острове мужчин нет. А тебя, как считает Бастианна, мы должны беречь.

– Мудрая Бастианна… – благодарно взглянул он на гувернантку. И только теперь Маргрет почувствовала, что об утренней ссоре ими обоими окончательно забыто.

Встретив возгласом одобрения первое надрубленное дерево, Бастианна взяла кусок парусины, приготовленный Роем для паруса, и отправилась собирать сосновую хвою и мох.

Оголившись по пояс, шевалье отстранил Маргрет и довольно быстро дорубил ее дерево, время от времени посматривая при этом, как Маргрет неумело «наклевывает» третье.

– Все же топором у тебя получается лучше, чем вчера, когда ты орудовала мечом.

– Наконец-то признал, – обиженно поджала губы норд-герцогиня.

– Нам придется срубить немало деревьев, так что у тебя будет возможность поучиться.

– А там, у скалы, недалеко от того места, где мы встречались, я видела несколько поваленных стволов. Очевидно, прогулялся смерч.

– Поваленные стволы? Чего же ты молчала?

– Причем больших деревьев, лиственных. Наверное, кленов.

– Жаль, что у нас нет пилы. По крайней мере, на дрова они пригодятся. Могло вам когда-нибудь пригрезиться, герцогиня де Роберваль, что судьба забросит вас на какой-то дикий остров, и вместе со списанным с корабля матросом вы, как заправский лесоруб, будете валить деревья?

– Конечно, могло, – стойко ответила Маргрет. – Именно этим всю свою юность я и грезила.

Замахнувшись в очередной раз, Рой задержал топор на весу и буйно расхохотался.

Когда все три стойки были готовы, они с Роем оголили их, оставив лишь по паре сучков или подрубленных веток, чтобы на них можно было что-нибудь подвешивать или соорудить некое подобие полок.

Солнце пригревало все сильнее. Устоялся по-настоящему летний, жаркий день, который мало чем уступал одному из летних дней где-нибудь в районе Парижа; вот только здесь он обещал быть коротким, да и сама жара эта, на скалистом замшелом острове посреди океана, казалась неестественной и обманчивой.

Им обоим повезло: неподалеку от Йордана они действительно обнаружили два поваленных, но все еще держащихся за корневище ствола. Быстро обрубив их, островитяне притащили свою находку к хижине, и вскоре Рой уже приспосабливал эти ствол под боковые наклонные стойки, которые должны были представлять собой крышу их хижины-шалаша.

Рой завершал прибивать вторую из этих, придерживаемых Маргрет стоек, как вдруг со стороны жертвенника донесся истошный вопль Бастианны.

Ни минуты не мешкая, Рой метнулся к лежащему на камне мечу, извлек его из ножен и бросился в сторону плато. Маргрет схватила заряженную аркебузу и, на ходу проверяя ее, – вот когда пригодились уроки отставного бомбардира-капрала, – бросилась вслед за ним.

На краю жертвенника, который Бастианна успела устлать собранными хвоей и мхом, чтобы они подсушились на солнце, величественно возлежала огромная змея.

– Кажется, это питон, – пытался определить Рой. – Я видел такого засушенным, когда мы изучали лечение змеиным ядом.

Однако женщин это определение нисколечко не успокоило. Бастианна продолжала по-щенячьи взвизгивать и, не сводя глаз с мерно двигающейся головы змеи, отступала в сторону их будущей хижины.

Маргрет тоже жутко испугалась, но даже в страхе сумела установить ножки аркебузы и готовилась выстрелить в змею. Однако Рой крикнул:

– Не трать заряды, их у нас не так уж много! – и начал осторожно подходить к змее. Но та еще выше подняла голову и угрожающе зашипела.

– Не подходи к ней! – испуганно закричала герцогиня, на мгновение представив себе, как еще через несколько секунд змея метнется на д’Альби, и, взведя курок, выстрелила в самую толщу этого живого клубка.

Заряд растерзал часть тела змеи, она взвилась вверх, очевидно, и в самом деле намереваясь метнуться на стоящего невдалеке человека, но сразу же обессиленно упала.

Воспользовавшись этим, Рой бросился к ней, в мгновение ока отсек мечом слегка приподнятую голову и сбил ее ударом ботинка в обрыв, затем, приподняв на острие меча, сбросил туда же клубок агонизирующего тела змеи.

Когда все было кончено, оба взглянули на Бастианну. Она, вся побледневшая, сидела на камне, прислонившись к стволу маленькой карликовой сосенки.

– Ничего так не боюсь, как змей. Спасибо тебе, Рой.

Когда шевалье проходил мимо, гувернантка нашла в себе силы подняться и, довольно резво обняв парня за талию, поцеловала в щеку. От Маргрет не скрылось, что и рука Роя, как бы невзначай, подалась куда-то к пышноватой талии Неистовой Корсиканки.

– Вообще-то, змею убила я, – полуобиженно напомнила Маргрет, чувствуя, как в душе ее вдруг действительно вспыхнул и не сразу погас огонек ревности. – А целуют почему-то мужчину.

– Могу и тебя.

– Ну-ну, только без этого…

«Ревность к Бастианне? – высокомерно укорила себя норд-герцогиня. Но тотчас же сбила собственную спесь. – А почему бы и нет? В конце концов, она тоже женщина… И никакой иной поблизости не предвидится. Поэтому делай так, чтобы ни о какой другой он и не помышлял, – иронично настраивала себя на путь праведный Маргрет. – А истреблять змей ты очень скоро научишься».

Ночь выдалась, на удивление, теплой, однако Маргрет уже знала, что под утро подует ветер с океана и, пропитанный соленой морской влагой, туманный воздух станет плотным и тягучим, как баварское пиво. А пока что они лежали полураздетые. «Форт» казался теплым и уютным, к тому же все выразительнее и жарче ощущалось бедро мужчины, и настойчивее становилась его рука, напропалую блуждавшая по ее груди, ногам, низу живота…

– Давай выйдем, – едва слышно проговорил он на ухо.

– Надо спать, Рой, – также полушепотом ответила Маргрет, прислушиваясь к неровному дыханию Бастианны.

– Не могу я больше, Маргрет, – нервно рассмеявшись, признался мужчина.

– Это опять затянется на всю ночь…

– Наверное, да.

– И завтра мы опять будем засыпать над недостроенной хижиной.

– Зато какая прекрасная хижина у нас с тобой получается! Островной замок герцогини де Роберваль.

– И шевалье д’Альби.

Он сжал ее руку и начал подниматься. Маргрет какое-то время все еще упрямилась или делала вид, что упрямится. Конечно, она уже определила для себя, что плотская утеха – это ловушка; однажды попав в нее, познав сладость приманки, «жертва» уже не способна вырваться на свободу. По крайней мере, не способна навсегда освободиться от ее хватки. Да, время от времени можно взъяриться, воспылать гневом на саму себя и мужчину, который тебя закабалил… Но проходит день-другой, и мужчина, который еще вчера напоминал тебе жестокого насильника, сегодня становится сначала в общем-то вполне сносным, потом сладострастно желанным и наконец ты опять готова пасть на колени. На его… колени.

– Только дай слово, что это будет недолго.

– Это будет всего лишь до утра.

– Значит, не так уж долго, – философски заключила Маргрет, желая хоть как-то отомстить ему.

– Не шуми, иначе разбудим Бастианну.

– Считайте, что давно разбудили ее, – полусонно-полуехидно произнесла Неистовая Корсиканка. – Это ж надо: всего трое людей на весь огромный остров, и все равно один из этих человеков уже оказывается лишним!

– Ты становишься несносной, Бастианна, – проговорила норд-герцогиня, дождавшись, когда Рой покинет их убежище.

– Зато вы очень уж сносные.

– Что ты предлагаешь?

– А что тут можно предлагать? – как-то странновато хихикнула Бастианна. – Мы втроем оказались на одном острове, под одной крышей, при одном мужчине. В жизни так иногда случается. Таков крест нашей жизни.

– Ладно, я скоро вернусь, «крест нашей жизни».

– Если бы уходила я да с таким мужчиной, – не стеснялась Бастианна того, что шевалье может слышать их, – я так твердо обещать не решалась бы. Но к завтраку все же постарайтесь вернуться.

– Мы будем рядом.

– Господи, позволь мне уснуть при этом сном праведницы. Ведь должен же среди троих грешников хоть один представать в роли праведника.

Оставаться после этого разговора в шлюпке Маргрет уже не решалась. Они поднялись на жертвенник, и мужчина расстелил свою куртку на слое подсушенного мха, который казался им теперь почти что лебяжьей периной.

Здесь уже стесняться было некого. Положив рядом с собой, он – меч, она – арбалет, они разделись донага и, прежде чем раскрыть объятия, замерли, осматривая тело друг друга. И было это одно из таинств познания себя, друг друга; познания «креста своей жизни».

Внизу, казалось, прямо под ними, грохотал прибоем суровый океан; вверху, прямо над ними озарялась таинственным светом полноликая луна. Физически и душевно оголенные, эти двое восставали между двумя – земной и небесной – стихиями, покорные своим желаниям, своей любви и «кресту своей жизни».

И опять, как и в прошлую ночь, проведенную на шлюпке, оба они были жадными, неутомимыми и бесстыжими в своем стремлении взять друг от друга все, на что только способна человеческая фантазия и человеческие силы.

– А ведь, кажется, не зря это плато, на вершине Марсовой скалы мы назвали жертвенником, – молвила Маргрет, когда, уже приодевшись, чтобы не простыть на леденящем океанском ветру, они вновь улеглись на свою моховую постель.

– И кого будем приносить в жертву?

– Очевидно, меня, – игриво коснулась губами его губ. – В жертву твоей страсти.

– А меня – твоей, – почти счастливо улыбнулся Рой.

– …И вот мы лежим на жертвеннике, принесенные в жертву друг другу, на этом мрачном, убийственном острове, на который, возможно, и нога человеческая до нас не ступала. Нас высадили сюда на гибель, а нам хорошо, мы счастливы; мы верим в жизнь и радуемся этой жизни. А что касается страсти… Можно, я скажу, как думаю?

– Хоть раз в жизни именно так и нужно сказать.

– Опять ты оскорбляешь гордую герцогиню де Роберваль.

– Наоборот, я сказал это с верой в то, что отныне гордая герцогиня де Роберваль будет говорить только то, что думает. Хотя ни в высшем, ни в низшем свете общества человеческого прямота не приветствуется. Так я слушаю тебя.

– Ты уже все заговорил, Рой – разочарованно произнесла Маргрет.

– Но теперь я, действительно, готов выслушать.

– Такое нужно говорить сразу же, когда оно комком подступило к душе и горлу. Потом, когда замешкаешься, высказать трудно. – Она хотела что-то добавить, но вдруг запнулась на полуслове. Откуда-то со стороны Гусиного озера вдруг донесся густой басистый рев.

Подхватившись, Рой и Маргрет присели на корточках и, прижавшись плечом к плечу, прислушались. Рев повторился. Но зверь уже был значительно ближе. Он шел прямо на них.

– Что это, Рой? Что это за чудище такое?

– Что за чудище – не знаю, но оно идет сюда, к жертвеннику, рассчитывая полакомиться жертвой.

Когда рев послышался в третий раз, Маргрет показалось, что это голос человека – лютого, изголодавшегося, а потому возненавидевшего весь род человеческий.

– Может… это обезьяна? – дрожащей рукой нащупала лежащий рядом арбалет, к которому была одна-единственная стрела.

– Мы ведь с тобой видели обезьян там, на Гаити. Разве они способны исторгать такой рев? Скорее, это медведь или… нечистая сила.

– А может, здесь водится дикий человек?

Маргрет отходила к «форту» первой, Рой с мечом в руке прикрывал ее, жалея, что не сподобился изготовить некое подобие щита.

– Что, не дал он вам встретить рассвет на жертвенном ложе? – встрепенулась Маргрет, услышав за собой убийственно спокойный голос Бастианны.

– Кто «он»? – дрожащим голосом спросила норд-герцогиня.

– Ну, как «кто»? Ревун этот, медведь.

– Так ты считаешь, что это все же медведь?

– Подожди немного, он тебе сам представится.

– И ты не боишься?

– В крайнем случае, я решила, что столкну в воду шлюпку и уйду в залив. И потом, где-то между мной и медведем должен быть доблестный рыцарь – шевалье. Да и аркебузу на всякий случай вытащила. Вот только заряжать меня не научили. Завтра же и этой наукой просветишь.

Медведь явно учуял какой-то незнакомый ему дух: костра, человека, приготовленной пищи. Возникнув при свете луны на краю жертвенника, он приподнялся на задние лапы и издал такой мощный рев, что все ущелье, весь фиорд задрожал от, отражающего этот истошный крик души звериной, эха.

– Понятное дело, – отозвалась на его рев Бастианна. – Уж кто-кто, а я-то тебя способна понять.

– Что ты несешь такое? Замолчи, он услышит твой голос. – Сердито зашипела на нее Маргрет.

– Без самки он остался – вот что произошло, – сочувственно молвила Бастианна, ничуть не устрашившись предостережения герцогини. – И ничего ему не остается, как реветь на каждом утесе, на каждую мало-мальски освещенную светом господним луну. – Вздохнув, корсиканка размяла руками ноющую грудь, как волчица, готовая взвыть от тоски у холодного логова, затем взглянула на луну и отправилась на свое «лежбище».