Глава восьмая
Про то, как Марик чуть не расстался с жизнью, но был спасен

Вы, конечно, знаете, как именно надо ездить на лошади?

Люди в штанах садятся на лошадь верхом, сжимая ее бока коленями и вставляя ноги в стремена.

Дамы ездят на лошади совсем иначе. Если у вас нет лошади, то настоящую даму вы отличите от просто человека по зонтику — у дамы летом непременно в руках кружевной зонтик — и по куче оборок и бантов на платье. Ну а если у вас есть лошадь, то настоящую даму будет видно по особому, необыкновенному способу на ней ездить. Предложите даме покататься, и она скажет, что для этого ей необходимо надеть амазонку (ужасно неудобное платье, в котором дамы катаются на лошади). А когда она наденет амазонку, то сядет на лошадь не верхом, а боком, изогнувшись и свесив ноги с одной стороны. И при этом даме еще понадобится особое дамское седло, и она непременно попытается одной рукой держать кружевной зонтик.

Лошадь Аделаида хорошо знала повадки дам — за свою длинную жизнь ей не раз приходилось с ними сталкиваться. Когда на спине сидит дама, приходится перебирать ногами совсем медленно и аккуратно: не дай бог, свалится со своего кривого седла прямо под копыта — тогда шуму не оберешься.

Но есть еще один способ ездить на лошади. Цирковой. Так ездит Рио-Рита. Если вы встретите Рио-Риту в городском саду, вы нипочем не отличите ее от настоящей дамы: у нее и кружевной зонтик имеется, и платье с оборками — словом, все как полагается настоящей даме. Но если Рио-Рита сядет на лошадь, вы сразу поймете, что никакая она не дама, а настоящая цирковая наездница. Потому что Рио-Рита умеет ездить на лошади, стоя вниз головой — на руках, и, самое удивительное, иногда она делает в воздухе сальто, приземляясь точно-преточно снова на спину Аделаиды.

Ни одна дама такого повторить не в состоянии.

А если Рио-Рита падает с лошади (что случается крайне редко, почти никогда), она не визжит, как обычно визжат дамы, не созывает всех, чтоб ее подняли, не требует нашатырного спирта, чтоб прийти в себя, и не говорит: «Ах, гадкая лошадь, теперь амазонка вся в пыли». Рио-Рита просто поднимается на ноги, догоняет лошадь и продолжает репетицию.

Хотя обычно Аделаида и не виновата в том, что Рио-Рита падает, но в такие моменты лошадь всегда чувствует себя немножко неловко. Ей хочется сказать наезднице что-либо утешительное, однако лучше это не делать: Рио-Рита только фыркнет насмешливо и нетерпеливо махнет рукой. Мол, нечего разводить сантименты, продолжаем работать. Впрочем, Рио-Рита падает с лошади крайне редко.

Но в этот день, когда на привале Рио-Рита решила немного размяться, случилась большая неприятность. Под ноги Аделаиде попался камушек (или свернувшийся узлами корень сосны — разглядеть никто не успел). Лошадь споткнулась, и Рио-Рита кубарем слетела на землю. Тут же вскочила, но вдруг тихонько охнула и остановилась.

— Что случилось? — встревожено и виновато поинтересовалась подоспевшая Аделаида. — Ногу подвернула?

— Нет, кажется, руку ушибла. — Рио-Рита неловко подняла правую руку, левой осторожно ощупывая локоть.

Мадемуазель Казимира уже спешила к ним, заметив издалека неладное: конечно, если случалось что-то совсем серьезное, то звали доктора, но вправлять вывихи, перевязывать раны, лечить простуду Казимира прекрасно умела и сама.

— Нет ничего особенно страшного, — облегченно вздохнула она, осмотрев Рио-Ритин локоть, — ушиб, небольшое растяжение. Сейчас приложим холод, сделаем повязку, и дня два-три тебе следует поберечь руку.

Вот так и случилось, что в тот день Рио-Рита не могла мыть посуду после обеда, и Марик вызвался сделать это один. Мадемуазель Казимира пыталась предложить ему свою помощь, но Марик очень хотел показать, что справится самостоятельно.

Он собрал все тарелки и чашки в большую корзину и потащил к ручью, за край рощицы.

Мытье посуды заняло у него полчаса, и, когда последняя чашка была домыта, Марик решил искупаться: день был жаркий, а, возясь с посудой, мальчик порядком перемазался и умаялся.

Скинув одежду, тихонько повизгивая от того, что вода была гораздо холоднее, чем ему казалось, пока он плескался у самого берега, Марик зашел поглубже.

Здесь ручей становился чуть темнее, но все равно до самого дна было все видно — песок и обкатанную водой гальку на дне и маленьких, с мизинец, рыбок-мальков, которые серой стайкой метались туда-сюда, иногда щекотно тыкаясь Марику между пальцев ног.

Марик закрыл глаза и, шлепая ладонями по поверхности воды, закружился на одном месте. Плавать он не умел, потому просто переступал ногами по плотному песчаному дну, поворачивал лицо к солнцу: если зажмуриться сильнее, сквозь сомкнутые веки свет становится темно-розовый — чем сильнее жмуришься, тем темнее…

Марик не понял, что случилось в следующий момент. Розовый свет сменился зеленоватым, дно отчего-то исчезло, и Марик мгновенно ушел под воду с головой.

Он в панике инстинктивно замолотил руками и ногами, выскочил на поверхность, закричал, забарахтался, пытаясь нащупать дно, но дна не было. Холодная вода попала ему в рот, в нос, в уши, он не успевал вдохнуть, как снова оказывался под водой, — словом, Марик тонул и, чем больше пытался спастись, тем больше терял силы.

Но в этот ужасный миг он вдруг почувствовал, как кто-то крепко ухватил его, приподнял его голову над водой и потащил к берегу.

Через несколько секунд Марик уже лежал на песке, дрожа от холода и пережитого ужаса, отплевывался и откашливался.

— Живой, живой, хватит уже плеваться, — услышал он над собой низкий насмешливый голос.

Приподнявшись на четвереньки, Марик глянул на своего спасителя.

Спасительницу.

Та, кто вытащила мальчика из ручья, тоже смотрела на него, склонив голову к плечу.

Потом она хмыкнула и сказала:

— Если ты уже перестал тонуть, то можешь закрыть рот. Не могу запретить тебе продолжать пялиться на меня с открытым ртом, но выглядишь ты с таким выражением лица как абсолютная бестолочь. Которую, вероятно, и не стоило вытаскивать из воды.

Марик закрыл рот. Но таращить глаза он продолжал, потому что было на что!

Он никогда не видел таких странных женщин.

Впрочем, заколебался Марик, наверное, ее можно было бы назвать старухой… Нет, слово «старуха» к ней не очень подходило, какая-то она была не совсем старуха. А тем более неправильным казалось уютное слово «старушка». Женщина, стоящая перед ним, была немолода. И только это Марик мог сказать себе точно.

Никогда в жизни Марик не встречал таких… странных старых женщин.

Поскольку Марик стоял на четвереньках, а спасительница возвышалась над ним, то разглядывать ее он начал снизу вверх.

Пара ботинок. Далеко не новые, растоптанные ботинки белого цвета. Правый зашнурован красным шнурком. Левый — темно-синей шелковой лентой с блестящими серебряными бусинами на концах.

На носке одного из ботинок нарисован маленький домик.

Марик никогда не видел, чтобы на обуви рисовали. А тут был нарисован аккуратный домик под черепичной крышей, с террасой, с балкончиком, с крохотными цветочными ящиками вдоль террасы, с белыми ступенями, спускающимися в сад. А дальше был сад, цветущие кусты сирени, и пионы, и яблони — и картина эта продолжалась на левом ботинке, где цвел кисточками барбарис и под самым крайним кустом стояла маленькая лейка, на которой было нарисовано…

Марик поднял глаза выше. Над ботинками с нарисованным домиком были штаны. Вернее, комбинезон на широких лямках. Кажется, сначала он был сшит из джинсовой ткани, но уверенно судить об этом было нельзя.

Потому что на штанах, и на груди комбинезона, и на лямках было нашито — раз, два, три, четыре, десять… Марик сбился со счету — наверное, сто карманов и кармашков кожаных, брезентовых, бархатных, шелковых, с пуговичками и на кнопках, открытых и на молнии. Были кармашки в кармашках и карманы отдельные, были карманы широкие — туда бы поместилась книга (кажется, там и была книга) — и карманы узкие, разве что карандаш влезет. Кстати, из этих карандашных карманов торчали карандаши, но не только, а еще ножичек, серебряная ложка, дудочка и подзорная труба.

За правым плечом у Мариковой спасительницы виднелась яркая сумка-рюкзак в желтую и лиловую полоску.

Венчала все это великолепие большая клетчатая шляпа с цветком.

— Нагляделся? — осведомилась странная старая женщина. — И что скажешь?

— Здравствуйте, сказал Марик, — спасибо, что вы меня спасли.

— Здравствуйте-пожалуйста, — хмыкнула не-совсем-старуха. — Это было нетрудно, сплошное удовольствие. Терпеть не могу лживых мальчишек.

Марик совершенно не понял последней фразы и, забыв про вежливость, брякнул:

— Чо?

— Уже лучше, — кивнула собеседница. — Я, грешным делом, испугалась, что ты изречешь: «Простите, сударыня, я не совсем понял вашу последнюю мысль».

— Я не совсем понял вашу последнюю мысль, — кивнул Марик, спохватившись.

— Кажется, ты неисправим. Пожалуй, я зря тебя вытащила из воды вместе со всей твоей чопорностью и вежливостью. Следовало бы утопить…

— Меня?

— Чопорность.

— Чопорность — это когда спрашивают «чо?», — невинно поинтересовался Марик.

— Хм, — сказала в ответ не-совсем-старуха, — может быть, я и поторопилась в оценках. Может быть, ты еще не безнадежен.

— Так почему вы сказали, что не любите тех, кто врет?

— Потому, — вздохнула не-совсем-старуха, — что в голове у тебя была мысль: «На что это похоже, черт побери» — а вслух ты развел спасибо-мерси…

Марик почувствовал, что он слегка озадачен тем направлением, в котором развивался разговор.

— Ну так выскажись, — потребовала не-совсем-старуха. — На что все это похоже? Да встань уже с четверенек. Это не то чтоб невежливо, а крайне неудобно — так разговаривать. Ты не находишь?

Марик сел на песок. И уточнил:

— Я что, должен сказать вам, на что именно вы похожи?

— Ты мне ничего не должен. Хотя за то, что я выудила тебя из воды, прихватив все твои хорошие манеры, стоило бы потребовать с тебя исполнения одного моего желания. Ну так и скажи мне, какая мысль бродила у тебя в голове, пока ты разглядывал меня со своих четверенек.

— Я думал, что вы похожи… э-э-э… Одна моя знакомая, госпожа Гертруда, сказала бы, что вы похожи на городскую сумасшедшую…

— К черту твою Гертруду!

Не-совсем-старуха пожала плечами и продолжила:

— Уверяю тебя, я гораздо нормальнее всех тех Гертруд, которых ты встречал и еще встретишь в своей жизни. Притом тут нет никакого города, так что городской сумасшедшей я уж, по крайней мере, точно не являюсь.

— Ну а я бы сказал, что вы похожи на… на клоуна…

— Великолепно, — кивнула собеседница. — А теперь рассказывай, откуда ты взялся тут, в этом ручье?

— Из цирка, — вздохнул Марик.

— Так… То есть ты пришел из цирка и принялся тонуть?

— Сперва я помыл посуду, а потом…

— А что, — перебила Марика собеседница, — кроме тебя в этом твоем цирке некому мыть такую гору посуды?

— Понимаете, — начал было объяснять Марик, — дело в том, что Рио-Рита вывихнула руку, а я хотел показать, что я очень полезный, чтоб меня не выгнали, потому что я хотел увидеть клоуна, а его нет, а если они его найдут, то я его не увижу, если меня отправят домой, но где его искать, никто не знает…

— Погоди-погоди, ты свалил все в кучу. Давай сначала и по порядку.

— По порядку долго, — вздохнул Марик.

Но принялся рассказывать — и, представьте себе, уложился в четыре минуты.

Правда, он опустил подробности своей жизни в приюте «Яблоня», сказав лишь, что он «жил там, в одном месте, а потом оттуда ушел».

Тем не менее, кажется, главную проблему цирка «Каруселли» его новая знакомая хорошо уяснила.

По крайней мере, она кивнула и сказала:

— Почти все ясно. Неясно одно: отчего, кроме Рио-Риты, некому мыть посуду.

— Так мадемуазель Казимира была занята и…

— Я слышала про Казимиру. А кроме этих двух посуду мыть больше некому?

— У нас там больше нет женщин, — пожал плечами Марик.

Не-совсем-старуха фыркнула:

— Видимо, у мужчин — кто там у вас? Хоп? Флик? Фляк? Иогансон? Великий и ужасный господин директор? — руки сделаны из сахарного безе и непременно растают, если дотронутся до мокрой посуды. Ничего. Когда я стану вашим клоуном, мыть посуду научатся все: это гораздо легче, чем кидать горящие булавы и доставать кроликов из шляпы, уверяю тебя — я пробовала и то, и другое, и третье.

— Когда вы станете у нас — КЕМ???

— Клоуном. Вашим клоуном. Я вижу, что оказалась на этом берегу исключительно вовремя!