Глава двадцатая
Про то, как Казимира поссорилась и помирилась с Китценькой, а Филипп познакомился с Льдинкой
В то утро будильник у Казимиры не прозвенел. Она поставила его на половину пятого. Но, открыв глаза, убедилась: солнце уже поднялось так высоко, что можно и на часы не смотреть. Увы, Казимира проспала.
Потому что кто-то отключил будильник.
Марика в фургоне не было. Но Китценька, которая обычно не любила залеживаться в своей корзинке, почему-то еще сопела, свернувшись клубком.
Казимира так рассердилась, что не стала деликатничать.
— Что это тебя так разморило, моя дорогая? Вставай! И признавайся! Ты видела, как Марик ушел утром? Ты провожала его?
Китценька открыла один глаз. Потом второй. Потом спешно отвела их в сторонку от рассерженного лица хозяйки. Потом демонстративно сладко зевнула и потянулась.
В глубине души Китценьке было неловко перед Казимирой, так что беззаботный вид, который она на себя напустила, давался собачке с трудом.
С другой стороны, как она могла поступить иначе?
Да, утром они с Мариком нажали кнопочку будильника, а потом Китценька проводила его до дворцовой ограды.
— Вот тут дырка между прутьями чуть шире. Я надеюсь, что ты пролезешь. Когда я бежала назад, я обнаружила ее случайно. Представляешь…
Китценька вспомнила свое бегство от фрейлин. Даже сейчас ей было жутковато вспоминать, как она кралась под кустами пионов, стараясь не попадать в круги света от фонарей. Как она едва удержалась от визга, заметив, что впереди кто-то пробирается сквозь кусты. Как она обнаружила, что эти самые кто-то тоже боятся, что их увидят. Как она пошла за ними, предполагая, что ночные незнакомцы тоже пытаются выбраться из дворца незамеченными.
И как, на ее счастье, ученики повара, которые ночами без спроса бегали на речку купаться, вывели ее к этой дырке в ограде, скрытой со стороны улицы кустами сирени.
Неудивительно, что, проводив Марика и вспомнив все события вчерашнего бегства из дворца, Китценька устала от переживаний и уснула, только добравшись до своей корзинки.
— Это подло, — тихо сказала Казимира. — Это предательство. Я не ожидала от тебя. Ты же знала, что я против того, чтобы мальчик шел во дворец. Ты должна была мне сказать. Ты должна была…
Что могла ответить бедная Китценька? Ведь она была согласна с Эвой: если Марик решил, что ему надо идти, и если шкатулка показала, что он на правильном пути, то какой смысл был ему мешать?
Она могла помочь — она помогла. Без ее помощи Марик, наверное, не смог бы проникнуть за ограду. И Казимира может говорить ей сколько угодно обидных слов. Очень обидных слов…
Но пока Китценька думала, что ей ответить, Казимира, не прибавив больше ни слова, вышла.
Китценька пометалась между обидой и любовью — и кинулась вслед за ней. Но успела только увидеть, как Казимира скрылась в дверях Эвиного фургона. Соблазн подслушать был так велик, что Китценька развернулась хвостом в ту сторону и маленькими шажками, преодолевая себя, пошла прочь и села поодаль. Подслушивать — нехорошо, уговаривала она себя и, чтоб отвлечься, начала рассматривать облака в небе.
Так она сидела долго, до тех пор, пока не заметила, что каждое облако стало похоже на куриную ножку. Давно пора было завтракать.
Но Казимира все не шла.
И когда голодной Китценьке уже стало казаться, что облака не только похожи, но и пахнут с неба жареной курятиной, сзади наконец подошла Казимира и подхватила собачку на руки.
— Ну прости меня, я была излишне резка, — сказала Казимира, прижав к себе Китценьку. — Но и ты могла хотя бы предупредить. Попытаться убедить… Я же за него волнуюсь, — прибавила она грустно.
Когда сытая и счастливая Китценька уже носилась по лужайке, пытаясь поймать бабочку-крапивницу (иногда она позволяла себе такие щенячьи забавы), наконец-то показалась Эва. Китценька хотела было сказать ей спасибо за то, что та помирила их с хозяйкой, но Эва не стала ее слушать, а только рассеянно почесала собачку за ушком и прошла мимо.
Сегодня они с Казимирой договорились заняться шитьем циркового наряда для Марика — собрали все подходящие старые костюмы, вытащили на лужайку стол и озабоченно щелкали ножницами. Так было легче коротать время до его возвращения.
Не хватало только трех метров шелковой ленты для оторочки.
— Миска где-то бегает, Китценьку одну не отправишь, сами потеряем кучу времени. Может, послать Филиппа? — поискала ослика глазами Казимира. — Эй, Хоп, ты Филиппа не видал?
Хоп покачал головой:
— Сегодня финал королевских скачек. Филипп еще до завтрака убежал покупать билет. Он так счастлив, что мы попали в столицу именно в дни скачек.
Да, Филипп был счастлив.
Сегодня он увидит Льдинку. Конечно, чудесная Льдинка не увидит ослика Филиппа, потому что будет занята: когда стремишься победить в скачках, некогда смотреть на трибуны, даже если там стоит не самый плохой ослик на свете.
Познакомиться с белой лошадкой было бы просто сказкой. Но хватит уже и того, что он увидит — пусть издали — ее волшебные карие глаза, ее шелковую гриву, ее стройную шею, ее…
Филипп вздрогнул и отвлекся от грез: трибуны заполнялись, и пробирающиеся к своим местам зрители то и дело пихали замечтавшегося ослика в бока.
Лошади, участвующие в скачках, вышли на дорожки ипподрома.
Льдинка оказалась еще прекраснее, чем на фотографиях в альманахе скачек. Филипп смотрел во все глаза, и ему казалось, что все остальные лошади — просто жалкие клячи против нее. Ну посмотрите: что за вислые спины, вялые бока, что за нелепая масть, что за суетливые движения…
А когда на весь ипподром грохнул стартовый пистолет, трибуны взревели и лошади понеслись вперед, Филипп понял, что он никогда в жизни так не волновался.
Он не дышал, не думал ни о чем ином, кроме скачки, не смотрел по сторонам — он весь был там, с ней, в этом полете!
Три, четыре, пять кругов Льдинка скакала в тройке лидеров. О, как Филипп ненавидел серого в яблоках жеребца и каурую кобылу, которые скакали совсем рядом от Льдинки! Как страстно он желал им споткнуться, отстать!
Последний круг — и трибуны шумели и свистели все яростней, Филипп почти оглох от этих криков. Льдинка скакала уже вторая, и вот серый жеребец остался на полкорпуса позади…
Как вдруг…
…Нет, это не могло быть правдой! На последней прямой Льдинка вдруг запнулась и, мотнув мордой, подалась чуть в сторону. Скакавшая следом лошадь чуть не задела Льдинку, обгоняя, жеребец, воспользовавшись заминкой, тоже рванул вперед, и крик трибун достиг высшей точки!
Еще несколько шагов Льдинка пролетела по инерции, а потом — ослику казалось, что он чувствует, какой резкой болью отдается в ноге каждое движение, — замедлила шаг и остановилась, беспомощно поджав копыто.
Мимо, обдав ее горячим ветром скачки, пронеслись к финишу остальные лошади.
К белой лошадке уже бежал ветеринар и еще какие-то люди, ее осторожно увели с дорожек куда-то в сторону конюшен.
Скачки были закончены.
Филипп обессиленно стоял на пустеющей трибуне.
Он понимал, что не может уйти, не узнав, что случилось с Льдинкой.
Что же он стоит — скорее к конюшням! Может быть, он сможет чем-то помочь, думал ослик на бегу. Вдруг нужно послать кого-то за лекарством, к примеру…
Добрый час Филипп слонялся вокруг конюшен, не в силах уйти. Он пытался заглянуть в высокие окошечки под потолком, но ему не хватало роста. Прыгай не прыгай, все равно ничего не видно. Да и прыгает ослик плохо.
Сперва в конюшне было довольно шумно, потом шум стих.
И только ослик подумал, что, наверное, врачи решили, что больной Льдинке нужно поспать для восстановления сил, как дверь конюшни отворилась и оттуда, слегка хромая, вышла сама Льдинка.
— Ой, ослик! — неожиданно обрадовалась она, увидев Филиппа. — А что это вы тут прыгаете, ослик?
«Вот и настал миг, о котором я не смел и мечтать! Сейчас я поговорю с ней», — задохнулся от волнения Филипп.
Однако сперва он ничего не мог произнести, только смотрел на Льдинку с обожанием. Потом спохватился и торопливо произнес:
— Я видел, как вы… запнулись… Я… волновался… за вас… Я думал… вдруг вам понадобится какая-то помощь… Поэтому…
Льдинка глянула на него приветливо:
— Это так приятно, что кто-то волнуется за тебя. А как вас зовут, ослик?
— Филипп, — представился счастливый ослик.
— А меня Льдинка, но вы, конечно, это и так знаете. Послушайте, Филипп, а чем вы занимаетесь? Наверное, не всегда стоите под окнами моей конюшни?
— Я работаю в цирке «Каруселли». Осликом.
И неожиданно для себя ослик рассказал белой лошадке про то, какой замечательный у них цирк, какие хорошие у него друзья и как им пока не везет в столице, но они непременно справятся с трудностями. И об этом даже не стоит волноваться, ведь единственное, что стоит волнения, — это Льдинкина нога.
— Как вы себя чувствуете?
В ответ Льдинка только вздохнула.
Ей было очень обидно. Запнулась она случайно, но главный конюх был очень огорчен. И хотя врачи говорили, что если Льдинка пару дней побережет ногу, то хромота пройдет без следа, конюх все равно хмурился.
«Вот так, — думала с горечью Льдинка. — Верой и правдой служишь, побеждаешь и украшаешь собой конюшню. Но стоит тебе допустить промашку, как вместо слов поддержки — только недовольное молчание».
А тут этот милый Филипп со своим рассказом о циркачах. Как было бы замечательно жить среди таких людей. Наверное, если бы Льдинка была цирковой лошадью, эти прекрасные люди нашли бы для нее теплое слово. И любили бы ее. И жалели бы. И у нее было бы много друзей. И никто не ждал бы от нее непременно победы и первого места.
— Я бы очень хотела побывать в вашем цирке, — сказала Льдинка. — Если вы бы познакомили меня со своими друзьями, это было бы так прекрасно.
Ослик обомлел от счастья. Конечно, такая гостья — это большая честь для цирка.
Одно волновало Филиппа. Не будут ли искать Льдинку, волноваться, куда она ушла.
— Неблагодарные, — мотнула в ответ головой Льдинка. — Им нужны только победы. Ну что ж, заведут себе новую лошадь. Пойдемте, Филипп.
