Нравы за колючей проволокой

Лишь на первый и неискушенный взгляд одинаково одетые осужденные кажутся одноликой массой. На самом деле это целый мир со сложными взаимоотношениями, иерархией, традициями, борьбой интересов и честолюбий. Та часть колонийской жизни, которая контролируется администрацией и регламентирована правилами внутреннего распорядка, — только верхушка айсберга.

«Сливки» преступного мира — «воры в законе». Их ничтожно мало (по данным МВД, около 550 человек на всю Россию), но их влияние несоизмеримо с количеством. Звание «вор в законе» — это и корона, и судейская мантия; его власть и авторитет непререкаемы, за неподчинение его воле рядовой осужденный, скорее всего, поплатится головой. В сложных ситуациях осужденные проявляют чудеса изобретательности, чтобы узнать мнение «вора в законе», содержащегося в другой колонии, где-нибудь за сотни километров. Часто представителей воровской элиты называют «генералами преступного мира», но по способу комплектования эта каста напоминает скорее академию наук: присвоить воровское звание имеют право только другие «авторитеты», собравшись на «сходняк». Понятно, роль «вора в законе» требует железной воли и больших организаторских способностей, сопряжена с постоянными хлопотами и ответственностью. Известны случаи, когда преступники, вполне заслужившие своими «подвигами» воровскую корону, отказывались от нее, предпочитая жить сами по себе.

Еще недавно «вор в законе» под угрозой лишения титула и вечного позора обязан был неукоснительно соблюдать традиции, берущие начало в прошлом веке: не работать ни на воле, ни в зоне (находились такие «герои», которые отрубали себе пальцы, чтобы не брать в руки инструмент), не жениться, не служить в армии, не участвовать в какой бы то ни было общественной работе и художественной самодеятельности, не вставать при исполнении гимна. Зазорно для «вора» было обрастать движимым и недвижимым имуществом — все добытое он должен был с шиком пропивать либо сдавать в «общак», откуда, оказавшись на мели, и сам мог черпать почти как с открытого банковского счета. Теперь воровские законы силу во многом потеряли. «Воры» новой формации, особенно уроженцы юга, ведут себя, как хотят: покупают особняки и «Мерседесы», вместо «честного воровского промысла» идут на службу к миллионерам-теневикам, женятся на юных красотках. Недавно, по некоторым сведениям, произошел случай, возмутительный с точки зрения ревнителей традиций. Некий крупный делец купил у «сходняка» звание «вора в законе» за большую сумму денег!

Ниже стоят обычные блатные, которых в колониях называют «отрицаловкой» или «шерстью». Как уже говорилось выше, их около 15 процентов от общего количества осужденных. Жизненное кредо «отрицаловки» — противодействовать всем требованиям администрации и, наоборот, делать все, что запрещает начальство: пользоваться чужим трудом, раздобывать и употреблять водку и наркотики, играть в карты, наносить татуировки, изготавливать недозволенные предметы — от безобидных брелоков до ножей И самогонных аппаратов.

Вот сценка с натуры. Вор-рецидивист, пепельный от злости, возмущается на приеме у начальника ИТК:

— Что вы мне посылаете своих палачей? Вот ваш этот майор Лысачек пришел ко мне угрозы строить!

— Что он тебе сказал?

— Я же русским языком говорю: угрожал. Я, говорит, Пантюшин, из тебя человека сделаю!..

«Человека сделаю!» То есть заставлю работать и подчиняться установленному распорядку. И впрямь нет более страшной угрозы для блатного, привыкшего жить за чужой счет и чувствовать себя «человеком среди быдла». «Стать человеком» — значит распроститься с вольготной жизнью и с авторитетом среди таких же, как он сам.

В каждой колонии «отрицаловку» возглавляет «пахан» зоны. Сам он, разумеется, никого не избивает и не режет, для этого при нем состоят подручные — «торпеды». Случился конфликт между осужденными, заподозрили кого-то в стукачестве или краже у своих, кто-то кому-то не заплатил карточный долг — за «разбором» идут к «пахану» и его приближенным.

Один такой деятель как-то убежденно доказывал мне: «Мы устанавливаем справедливость. Где нас нет — там бардак. Человека побили ни за что — кто поможет? Если я „вор“, кого накажу несправедливо, — мне Бог не простит».

Параллельно с «отрицаловкой» существует другая элита, другая власть — «актив», поддерживаемый администрацией. Называют их «буграми» или «рогами» (с ударением на первом слоге). Это председатели советов коллективов колоний и отрядов, бригадиры, завхозы, члены секций профилактики правонарушений, производственной, культурно-массовой и других. Без крепких кулаков и луженой глотки в «активе», как и в «отрицаловке», делать нечего.

Сложные отношения царят в треугольнике «администрация» — «отрицаловка» — «актив». Начальство десятилетиями стремилось искоренить «воров», их влияние и традиции, но никогда не преуспевало в этом до конца. Нередко между ними устанавливается негласная договоренность: администрация оставляет «воров» в покое взамен на поддержание внешнего порядка в зоне и выполнение плана. Отношения «отрицаловки» и «актива» весьма напоминают «холодную войну», порой перерастающую в «горячую». Почти все беспорядки в колониях происходят на почве дележа власти между этими влиятельными группировками. Полное взаимопонимание должно, казалось бы, быть между администрацией и «активом», но и тут все не просто: многие «активисты» — себе на уме и работают на две стороны.

В зависимости от того, чье влияние в колонии преобладает, зоны делятся на «красные» или «сучьи» и «воровские». «Красными» чаще всего бывают колонии усиленного режима. Там преобладает «спокойная публика» — растратчики, взяточники, люди, совершившие преступление случайно (по пьянке, в состоянии аффекта). Самое сильное их желание — скорее попасть домой и забыть прошлое как страшный сон. Сложнее всего обстановка в колониях строгого режима, и не случайно сотрудники там получают 15-процентную надбавку к зарплате. Много всякой «бузы» и на общем режиме, главный контингент которого — хулиганы и уличные грабители, почти все — молодежь.

А в основании колонийской пирамиды — основная масса осужденных: «мужики», «работяги». Это те, кто искренне встал на путь исправления, кому совесть не позволяет участвовать в бесконечной жестокой борьбе за власть и лишний кусок, кто-то из-за слабости физической либо слабости характера не нашел себе места ни в «отрицаловке», ни в «активе». Жизнь зоны сурова: или других грызи, или лежи в грязи. И «бугор», и блатной могут походя ударить, оскорбить «мужика», что-нибудь отобрать: заставить выполнить бессмысленный, издевательский приказ. Администрация и «актив» требуют выполнять норму выработки — иначе ШИЗО либо лишение ларька, свидания с близкими. Фактически же ее надо ежедневно перевыполнять, чтобы отдавать часть изготовленной продукции «вору», который не работает. Начальство закрывает на это глаза: начни прижимать блатных — они вовсе запретят «мужикам» трудиться под страхом расправы. Есть, конечно, колонии, где все делается по закону, но описываемая картина достаточно типична.

Характерно, что власть «воров» над «работягами» неизменно укрепляется при ужесточении режима содержания и дефицита материальных благ. Масса осужденных тогда начинает видеть в «паханах» благодетелей, способных за счет связей с волей и подкупа сотрудников наладить снабжение продуктами и куревом. И наоборот, бунты против засилья блатных происходили в те редкие моменты, когда «мужикам» давали возможность хорошо зарабатывать, улучшать свой рацион, чаще получать посылки и передачи.

Есть, однако, люди, которым приходится гораздо хуже, чем «работягам». Это «петухи», «обиженные», «опущенные» — те, из кого товарищи по заключению сделали пассивных гомосексуалистов. С точки зрения нормального человека, ненависть и гонения, которым подвергаются эти парни, совершенно не объяснимы: ведь мучители сами сделали их «петухами» и благодаря им получают какое-никакое удовольствие… Но для зоны, где уважают только силу, все естественно: не сумел отстоять себя — значит, ничего, кроме презрения, не заслуживаешь! Впрочем, умение постоять за себя чаще всего тут вовсе ни при чем. Людей «опускают» по приговору «воров» за разные грехи: стукачество, неуплату карточного долга, неподчинение «авторитету», за то, что на следствии «сдал» подельников, что имеет родственников в правоохранительных органах… Чаще других подвергаются насилию те, кто сам совершил изнасилование, — в этом выражается своеобразное представление о справедливости. Намеченную жертву обычно жестоко избивают, затем накидывают на шею полотенце, скрученное жгутом, и в полузадушенном состоянии «опускают». Есть и другие способы «опетушения» — облить мочой, заставить поцеловать парашу. В большинстве случаев это происходит в следственном изоляторе. Народный суд еще не определил степень вины, а суд преступного мира уже привел свой приговор в исполнение… Клеймо «петуха», — на всю жизнь. Если он освободился, а через много лет вновь попал в места лишения свободы и скрыл свое прошлое, то разоблачение грозит ему смертью! Одного «обиженного» за такое «преступление» зверски пытали и били ночь напролет, а под утро заставили удавиться… Даже последнему из «мужиков» «западло» разговаривать с «петухом», разве что в случае особой нужды и непременно в грубом, приказном тоне, с оскорблениями и руганью. В столовой эти несчастные сидят отдельно и едят из специальных мисок, в краях которых пробиты дырки, — если, не дай Бог, «опущенный» воспользуется вещами другого осужденного, тот считается «законтаченным» и должен либо смыть «позор» кровью «петуха», либо признать таковым и себя.

Численность этих отверженцев в ИТУ составляет около 35 тысяч человек. От такой жизни они, если не кончают в конце концов с собой, превращаются в совершенно забитых существ, полностью лишенных чувства собственного достоинства. В одной колонии мне довелось видеть «петуха», который за несколько сигарет на потеху толпе осужденных кукарекал и хлопал себя руками по бокам, словно крыльями!.. И в то же время — такова человеческая природа — в любом сообществе, даже состоящем из униженных и слабых, непременно выделяется самый сильный. У «опущенных» тоже есть свой «пахан», слово которого — закон для остальных.

Кроме основных «мастей», есть еще «шестерки» — холуи при «ворах» либо «буграх»; «придурки» — осужденные, устроившиеся на «непыльные» работы дневальными, хлеборезами, библиотекарями; «черти» — те, кто пользуется устойчивой репутацией шута горохового. «Масти» устойчивы, как индусские касты: перейти из одной в другую практически невозможно.

Среди варварских традиций мира за решеткой важное место занимает «прописка». Это своего рода экзамен для новичка на самообладание и находчивость, во многом предопределяющий его будущую «масть». В сущности, ему предлагается пройти по лезвию бритвы: продемонстрировать покорность авторитетам и обычаям зоны, не уронив одновременно своего достоинства. Красочно изображена эта процедура в повести Леонида Габышева «Одлян, или Воздух свободы». А вот как описал свой первый день в следственном изоляторе осужденный Г., ныне отбывающий наказание в ИТК:

«Приняли в камере нормально. Только немного освоился, приободрился, как наступило время отбоя и меня начали „прописывать“. „Экзамен“ состоял из каверзных и глупых вопросов, ответить на которые правильно было невозможно. Например; „Можешь замочить пахана?“. Я отвечаю: „Конечно, нет!“, испуганно косясь на камерного авторитета. Оказывается, надо было ответить: „Могу!“ и брызнуть на него водой из-под крана. И тому подобное… За неправильный ответ или отказ отвечать следовало наказание. Меня положили на стол и, оголив живот, стали с оттяжкой бить по нему ложкой. Количество ударов определял „пахан“. Поначалу вроде бы не больно, но после 10-15 ударов терпеть становится невмоготу.

Тут кто-то сказал мне на ухо, что если я соглашусь в течение недели отдавать в обед второе блюдо „пахану“, то от меня отстанут. Я взмолился о пощаде, и меня действительно оставили в покое, но больше никто из обитателей камеры меня всерьез не воспринимал…»

Еще один колоритный обычай, без которого невозможно представить себе жизнь зоны, — наколки. Одним из первых обратил внимание на любовь уголовников к татуировкам Чезаре Ломброзо. В одном из своих трактатов он привел такую фразу итальянского заключенного: «Татуировка для нас — это фрак с орденами. Чем больше мы исколоты, тем большим уважением пользуемся у своих». Из Западной Европы обычай делать наколки в прошлом веке пришел в Россию.

Мастера нательной живописи почитаются среди уголовников и пользуются особым покровительством боссов преступного мира. К одному была запись аж на пять лет вперед.

Татуировка — визитная карточка преступника, рассказывающая о его специальности, прошлом и жизненных установках. Собор означает верность воровской профессии, а количество куполов — число «ходок» в зону, перстень на пальце с заштрихованным квадратом говорит о том, что его обладатель отсидел «от звонка до звонка», крест в перстне — карманный вор, череп — отличительный знак разбойника. Если у человека имеется на теле татуировка, изображающая джинна, вылетающего из бутылки, паука в паутине или цветки мака, — перед вами наркоман. Сердце, пронзенное кинжалом, означает: «судим за хулиганство». Кот в сапогах — воровство. Звезды на коленях — «клянусь не встану на колени перед ментами». Череп с костями — «смертная казнь заменена лишением свободы». Орел — символ власти и воровского авторитета. Черный парусник — знак грабителя-гастролера. А сложная композиция — обнаженная женщина перед плахой и рядом палач с топором — означает, что ее обладатель убил жену за неверность и дал клятву в вечном женоненавистничестве. Кинжал, воткнутый в горло, — клятва отомстить на воле знакомой женщине за измену. Если выясняется, что та или иная наколка сделана не по праву, «ради понта», то нарушителя ждет жестокое наказание — от «опетушения» до отрубания пальца с самовольно присвоенным перстнем.

До сих пор речь шла о нравах мужских колоний. В женских, разумеется, с определенными поправками на пол, творится то же самое: наколки, «прописки», вражда «мастей» и группировок. Место гомосексуализма занимает лесбиянство. Разница лишь в том, что у мужчин половые извращения — результат грубого насилия, стремления унизить или за что-то наказать жертву, а у женщин-осужденных все происходит, как правило, по обоюдному согласию. В женских зонах складываются прочные, существующие по нескольку лет «семьи» — с нежностью, драматическими страстями, «разводами», ревностью, на почве которой доходит, случается, до убийства. Известно множество случаев, когда женщина, пробыв год-два в колонии, отказывалась выходить на свидание к мужу, чтобы не оскорбить чувства нового «супруга». Партнерши, играющие в лесбийских парах мужскую роль, — «коблухи» — начинают называть себя мужскими именами, говорить нарочито грубым и низким голосом, подражать мужской походке. Человеку со стороны все это напоминает сумасшедший дом. Женщины-осужденные, однако, с «любовью» не шутят.