Сан-Франциско — красивый город. Живописно разбросаны на холмистой оконечности полуострова его здания. Как и все американские города — это город резких социальных различий, город роскоши и нищеты. Широкая Маркет-стрит делит его на две части. К северу от нее располагаются здания банков, богатых компаний, роскошные магазины, гостиницы, театры. К югу — заводы, фабрики, прачечные, грязные кварталы. Здесь в ветхом домике 12 января 1876 г. родился Джек Лондон.

Мать его Флора Уэллман не обладала красивой внешностью. Крупный нос, желтоватый цвет лица, очки, парик — вот что бросалось в глаза при первом взгляде. В 1876 г. Флоре было 33 г. Это была низенькая крепкая женщина с некоторыми причудами. В двадцать пять лет она ушла от родителей из штата Огайо и с тех пор переезжала из города в город, зарабатывая на жизнь уроками музыки. Она увлекалась спиритизмом и, хотя претендовала на практический взгляд на вещи, была бесхозяйственной и опрометчивой в своих решениях.

Отец мальчика, родившегося у Флоры Уэллман, Уильям Чани не признавал его своим сыном. Астролог Чани сошелся с Флорой, будучи на двадцать два года старше ее. В личной жизни он, видимо, не блистал великодушием и добропорядочностью, но среди коллег-астрологов слыл выдающимся. Он обладал незаурядными способностями лектора и весьма широкими интересами. Студенты считали его человеком примечательным, и лекции его собирали обычно массу народа.

Астрологии Чани посвящал большую часть времени, всерьез веря в ее могущество. Дома Чани собрал прекрасную библиотеку, в которой были книги по самым разным вопросам.

Трудно с достоверностью назвать причины, побудившие Чани отречься от сына, но решение его не смогли поколебать даже покушение Флоры на самоубийство и большой скандал в прессе вокруг его черствосердечия по отношению к жене и ребенку.

Вскоре после рождения сына Флора вышла замуж за вдовца с двумя детьми — 45-летнего Джона Лондона. Так ее малютка обрел отца и фамилию, которую четверть века спустя суждено было прославить весь мир.

Много лет спустя, восстанавливая в памяти детство, Джек Лондон не мог вспомнить, когда бы мать ласкала его, но зато в его сознание навсегда запало, как отчим в трудную минуту гладил его своей большой рукой по голове, неизменно приговаривая: «Ничего, ничего, сынок!»

Когда Джеку исполнилось десять лет, он стал материально помогать семье: сделался разносчиком газет. Это дело приносило двенадцать долларов в месяц, которые мальчик целиком отдавал матери.

Вскоре в семью Лондонов приходит горе — сбитый поездом отчим серьезно контужен и не в состоянии работать. Единственный в семье здоровый «мужчина» — Джек вынужден поступить на консервный завод.

В пятнадцать лет он познакомился с «устричными пиратами» — парнями, которые ловили устриц в запрещенных местах. Устрицы — деликатес, за них хорошо платили. Одна ночь на этом промысле давала больше, чем месяц напряженного труда на заводе.

«Пиратство» помогло расплатиться с долгами, у Джека появились даже лишние деньги, которые он стал тратить на пиво и виски. В собственных глазах и в глазах видавших виды друзей он хотел выглядеть настоящим мужчиной.

Влечение к морю вскоре стало непреодолимым. Семнадцатилетний Джек поступает матросом на шхуну, которая отправляется к японским берегам на промысел котиковыми шкурками. Из плавания Джек привез немного денег и незабываемые впечатления о море.

Вскоре снова стало не хватать денег. Мать предложила Джеку попытать счастья в конкурсе на лучший очерк. А почему бы не рассказать о том, что видел в Японии или на море. Джек принялся за работу. Его первый очерк получил приз и был напечатан в газете под заглавием «Тайфун у берегов Японии».

В литературном кружке Джек Лондон познакомился с юной Мэйбл Эпплегарт, которая показалась ему воплощением нежности и утонченности. Любовь их стала взаимной.

Вскоре умер отчим. Парню опять нужно было платить долги, брать на себя заботы о семье. Одну за другой он шлет рукописи в журналы, но снова и снова встречает холодных прием. Мэйбл не верит в его литературную звезду. И вот уже Джек близок к отчаянию. Вот его письмо Мэйбл, написанное в один из тяжелых вечеров:

«Я искренне благодарен за ваш интерес к моим делам, но… у нас нет общей почвы… И хотя вам известно обо мне больше, чем кому бы то ни было, вы знаете обо мне немногое. Я сражаюсь, веду битву в одиночку.

Пока моя мать жива, я ничего не сделаю, но, если бы она умерла, и мне стало бы известно, что моя жизнь такой будет и дальше… тогда завтра же я бы перерезал себе горло и покончил бы с этой проклятой жизнью.

…Это еще не конец. Если мне суждено погибнуть, я умру, сражаясь до конца, и ад получит только мой труп и не кусочка больше. Плохо ли, хорошо ли, но попаду туда, как и бился до сих пор — один.»

В 1900 г. Лондон женился на Бэссии Маддерн, невесте погибшего друга. Через год у них родилась дочь, которую назвали Джоан. Не привыкший к сидячей жизни Джек вечно куда-то исчезает и, случается, возвращается за полночь. В семье вспыхивают ссоры. Он жалуется, что жена превратила их дом в тюрьму.

В 1902 г. у Лондонов родилась вторая дочь, а летом следующего года, отчаявшись наладить нормальную семейную жизнь, Джек покидает Бэсси.

После разрыва с Бесси в жизни Джека Лондона все большее место начинает занимать Чармейн Киттредж, секретарь при президенте Миллс-Колледжа, оклендского пансиона благородных девиц. Она неплохо пела и была прекрасной пианисткой, хорошо плавала и прочно держалась в седле.

В 1903–1905 гг. Лондон часто навещает дом Нинетты Эймс, видной калифорнийской журналистки, которая доводилась теткой Чармейн. Это время — важный этап в жизни и творчестве Джека Лондона.

В 1904 — начале 1905 г. он перенес, по его определению, «длительную ницшеанскую болезнь» — состояние душевной депрессии, разочарования и отвращения к жизни, к успеху, к славе, видимо, связанное с уходом от семьи, затянувшимся разводом. «Болезнь» была преодолена в июля 1905 г. В ноябре Лондон вызывает Чармейн в Чикаго, где он находился проездом во время лекционного турне, и регистрирует с ней брак.

В 1909–1910 гг. Лондон работает необычайно напряженно.

За эти два года он создал не менее двадцати пяти рассказов, часть очерков из книги «Путешествие на „Снарке“», два цикла статей, пьесу «Кража», написал роман «Время — не ждет». Он работает с такой нагрузкой, с какой никогда не работал. Это ему приходится делать, чтобы расплатиться за авансы, взятые у издателей, и чтобы добыть деньги для расширения и благоустройства ранчо и введения некоторых новшеств в своем хозяйстве. Уставший от напряженной писательской деятельности Лондон не прочь отдохнуть, но он не может себе этого позволить.

Весной 1910 г. Джек предпринял на редкость мудрый шаг: пригласил к себе на постоянное место жительства Элизу Лондон-Шепард (свою сводную сестру) и передал в ее ведение ранчо. Миссис Шепард было уже сорок три года. Не мало горя и душевный невзгод пришлось ей хлебнуть с той поры, как она оставила отцовское ранчо в Ливерморе. Это была милая женщина, невзрачная и непритязательная, честная, умелая и практичная. Простая, без вздора, без ужимок и претензий, она пользовалась всеобщей симпатией и год за годом оставалась верным другом Джеку, любя его такой же нежной любовью, как родного сына Ирвинга.

19 июня у Чармейн родилась дочь. Ребенок прожил всего три дня. Похоронила девочку Элиза. Джек очень переживал, стал много пить.

18 августа 1913 г. был построен великолепный «Дом волка», в который Лондон вложил более 70 тысяч долларов. Рабочие убрали мусор и ушли. Ночью дом сгорел дотла. От этого удара Лондон никак не мог оправиться. Наружный каменный каркас дома — все, что осталось от великолепного особняка — словно символизировал то, что осталось от самого Джека Лондона.

Многие из товарищей Лондона рассматривали обрушившуюся на него трагедию как возмездие судьбы социалисту, вздумавшему соорудить себе замок.

Четыре для Джек пролежал в постели на закрытой веранде, выходящей в тропический сад. Его разом одолели все болезни, какие он только испытал, начиная с дней Дороги и Клондайка и кончая Кореей и Соломоновыми островами. Уверенный, что поджог совершил кто-то из тех, кого он приютил и пригрел, Джек боролся с чувством жгучего отвращения.

Пил он и раньше: иногда — пытаясь побороть очередной приступ меланхолии, чаще — ради компании, в виде развлечения, разрядки. Теперь он начал пить помногу — не для того, чтобы вызвать приятное ощущение, но чтобы заглушить боль.

Но было еще кое-что, о чем не ведала ни одна живая душа, кроме Элизы: его мучил страх, что он сойдет с ума. Мозг его был слишком истощен, чтобы работать; а между тем Джек был вынужден писать каждый день. Когда-нибудь, под тяжким и неустранимым гнетом мозг не выдержит — вот чего он боялся. И потом мать — он был убежден, что она не совсем нормальна. Это еще больше пугало его. Он снова и снова молил Элизу: «Если я потеряю рассудок, обещай, что ты не отправишь меня в больницу. Обещай!»

Элизе ничем не удавалось унять его страх. Каждый раз она заверяла его торжественной клятвой, что никогда не расстанется с ним, не отправит в больницу, будет сама заботиться о нем.

Джек еще цеплялся за последнюю надежду: найти и полюбить настоящую, зрелую женщину, которая тоже полюбит его. И не только полюбит, но подарит сына. Зная, что Чармэйн никогда не даст ему этого сына, которого он всю жизнь так страстно желал, он горевал, что умрет, не дождавшись ребенка, — он, создавший десятки людей на страницах своих многочисленных книг. Он поклялся, что «у него все равно будет сын, так или иначе. Он найдет женщину, которая даст ему сына, и привезет ее с собой на ранчо». Он нашел ее, эту женщину, горячо полюбил ее, и она отплатила ему такой же любовью. Но Джек остался с Чармэйн — не смог заставить себя причинить ей горе: по-прежнему был ласков с ней, как с ребенком, по-прежнему дарил ей свои книги с пылкими посвящениями. Не один год оставалась она ему верным товарищем, и он был благодарен ей за это.

Чармэйн нервничала, томилась беспокойством, непрерывно страдала бессонницей; она знала, что Джек ей не верен, что на этот раз она рискует потерять его. По Окленду поползли слухи о разводе. На другой день после смерти Джека Чармэйн объявила всем на ранчо, что впервые за много месяцев ей удалось уснуть.

Был на свете всего один человек, кроме Элизы, которого Джек любил, которому верил до конца: его слуга Наката. «Шесть или семь лет ты был со мной и днем и ночью. Куда бы меня не носило по свету, ты прошел со мной через все опасности. Мы часто встречали бурю и смерть; они стали для нас обоих чем-то обычным…»

В Накате, своем слуге японце, обрел Джек единственного сына, единственную любовь, которую ему суждено было изведать.

— Джек, ты самый одинокий человек на земле. Того, о чем ты мечтал в глубине души, у тебя ведь никогда не было, — сказала ему однажды Элиза.

— Господи, да как ты узнала?

Он всегда говорил: «Хочу пожить недолго, но весело».

16 апреля 1914 г. журнал «Кольерс угасли» предложил Джеку за 1100 долларов в неделю отправиться в Мексику в качестве собственного военного корреспондента. Лондон охотно ухватился за это предложение.

Джек Лондон вернулся из Мексики летом 1914 г. совершенно больным человеком — физически и морально. Усталый, разочарованный, он хотел лишь одного: найти прибежище, где бы укрыться от всего на свете и просто отдохнуть в покое. Этим прибежищем для него стало его поместье.

От участия в деятельности, некогда питавшей его душевную энергию, привязывавшей его к жизни, он отходил все дальше и дальше. «Я устал от всего, сказал он репортеру „Уэстерн комрид“, социалистического листка. — Я больше не думаю ни о мире, ни о движении (социальной революции), ни о литературе как об искусстве. Я большой мечтатель, но мечтаю о своем ранчо, о своей жене. Я мечтаю об отличных лошадях и плодородной почве в графстве Сонома. И пишу я не для чего иного, а лишь для того, чтобы прибавить три-четыре сотни акров земли к моему великолепному имению. Я пишу рассказ лишь для того, чтобы на гонорар купить жеребца. Мой скот больше меня интересует, чем моя профессия. Друзья не верят этим моим словам, а между тем я абсолютно искренен».

И далее в интервью той же газеты: «Уверяю вас, я пишу не потому, что люблю свое дело. Оно мне ненавистно. Не могу найти слов, чтобы выразить, насколько мне все это противно. Единственная причина, почему я пишу, — хорошая оплата моего труда, заметьте — труда. Я получаю много денег за свои рассказы и книги! Поверьте, я с радостью бы копал траншеи, пусть даже пришлось бы работать вдвое больше, если бы только мог получить за это столько же денег. Для меня писание — легкий способ обеспечить себе приятную жизнь. Если бы я так не думал, мне и в голову не пришло говорить подобные вещи, ведь это будет напечатано. Я ничуть не кривлю душой, говоря, что моя профессия вызывает во мне отвращение. Каждый мой рассказ написан ради денег, которые он мне принесет. Я всегда пишу то, что нравится издателям, а не то, что мне самому хотелось бы написать. Я вымучиваю из себя то, что нужно капиталистическим издателям, а издатели покупают то, что котируется на рынке и что позволяет печатать цензура. Издателей не интересует правда.»

Подобно своему герою Мартину Идену, Лондон сильно устал. Его тяготила ежедневная норма в тысячу слов и, бывало, она стоила ему мучительных усилий. Ряд неудач постиг его в хозяйствовании на ферме. Все это оказывало влияние на настроение писателя.

В 1915 г. он закончил роман «Маленькая хозяйка большого дома», в основу которого был положен любовный конфликт — история пресловутого треугольника. Роман рассказывал о возникновении у героини нового чувства, вытесняющего прежнее. Сюжет был не нов, ново было решение: героиня оказалась неспособной выбрать из двух любимых ею мужчин и кончала самоубийством.

В это время, чтобы хоть как-то отвлечься, Джек Лондон задумал путешествие по странам Востока, заказал билеты на пароход, потом вернул их обратно. Задумал поехать в Нью-Йорк, но его соседка по ранчо Нинетта Пэйн как раз в это время затеяла против него судебное дело о водоемах. Почти все соглашались с тем, что Джек имеет право пользоваться водой. В последний день судебного разбирательства он давал показания четыре часа подряд. В этот день у него были сильные боли: начиналась уремия. Несколько дней спустя он пригласил к себе на завтрак всех соседей, от имени которых было подано прошение в суд. И тогда за дружеской беседой они стали уверять его, что никогда не хотели, чтобы суд запретил ему пользоваться водоемом.

Во вторник, 21 ноября 1916 г., Джек закончил все сборы, чтобы на другой день уехать в Нью-Йорк, и до девяти часов вечера мирно беседовал с глазу на глаз с Элизой. Он сказал ей, что заедет на скотный базар в Чикаго, отберет подходящих животных и отправит на ранчо, а Элиза согласилась съездить на ярмарку в орегонский город Пендлтон и посмотреть, нельзя ли там подыскать коротконогих телок и бычков. Джек велел ей, во-первых, выделить в распоряжение каждой рабочей семьи участок земли в один акр и на каждом участке построить дом; во-вторых, подобрать площадку для общинной школы и, в — третьих, обратиться в специальные агентства, чтобы нашли хорошую учительницу.

Кроме того, нужно было также выбрать участок для постройки магазина. Он стремился поставить дело так, чтобы все необходимое производить здесь же, на ранчо, создать натуральное хозяйство — кроме муки и сахара, ничего не производить.

Пора бы ложиться спать. Через длинный холл Элиза проводила его до дверей кабинета.

— Вот ты вернешься, — сказала она ему, — а я уж и магазин построю, и товаров туда навезу, и школу отделаю. Выпишу учительницу — ну что там еще? Да, потом мы с тобой обратимся к правительству — пускай уж у нас откроют и почтовое отделение; поднимем флаг, и будет у нас здесь свой собственный городок, и назовем мы его «Независимость»?

Джек положил ей руку на плечи, грубовато стиснул и совершенно серьезно ответил:

— Идет, старушка, — и прошел в свой кабинет, а потом через террасу в спальню.

Элиза отправилась спать.

В семь часов утра к ней в комнату с перекошенным лицом влетел Секинэ, слуга японец, который сменил Накату:

— Мисси, скорей! Хозяин не в себе, вроде пьяный!

Элиза побежала на балкон. Одного взгляда было достаточно — Джек без сознания. Она бросилась вызывать доктора. Тот обнаружил, что Джек уже давно находился в глубоком обмороке. На полу врач нашел два пустых флакона с этикетками: морфий и атропин, а на ночном столике — блокнот, исписанный цифрами — вычислениями смертельной дозы яда.

Доктор Томпсон распорядился по телефону, чтобы аптекарь приготовил противоядие от отравления морфием. Врачи промыли Джеку желудок, ввели возбуждающие вещества, растерли конечности. Лишь однажды во время всех этих процедур им показалось, что он приходит в себя. Глаза Джека медленно приоткрылись, губы задвигались, он пробормотал что-то похожее на «Хелло» и снова потерял сознание.

Чармэйн, которой Джек в 1911 г. завещал все свое состояние, сказала: «Если Джек Лондон умрет, — а сейчас это представляется весьма вероятным, — его смерть не должна быть приписана ничему, кроме уремического отравления.»

Доктор возразил. Приписать кончину ее мужа только этому будет трудно: любой утренний разговор по телефону могли нечаянно услышать. Таким образом, причину смерти все равно будут искать в морфии.

Около семи часов вечера Джек умер. На другой день его тело перевезли в Окленд, где Флора, Бэсси и обе дочери устроили ему панихиду.

Ночью его кремировали, а прах привезли обратно на ранчо Красоты. Всего две недели назад, проезжая с Элизой по величественному холму, Джек остановил своего коня:

— Элиза, когда я умру, зарой мой пепел на этом холме.

Элиза вырыла яму на самой вершине холма, опустила туда урну с прахом Джека и залила могилу цементом. Сверху она поместила громадный красный камень. Джек называл его: «Камень, который не пригодился рабочим».