Личности и судебные процессы Альфреда Дрейфуса и Менахема Бейлиса достаточно хорошо известны и не нуждаются в дополнительных комментариях. Но существует еще одно сходное запутанное судебное дело, которое началось 85 лет назад…

В первый же день нового 1911 года лондонский полицейский обнаружил на окраине города труп мужчины, забитого до смерти каким-то тупым орудием, предположительно железным прутом. Это обычное, на первый взгляд, убийство осложнялось странным, почти ритуальным характером многочисленных ран в области головы и грудной клетки, а главное – на лице убитого остались два умышленно симметричных надреза, явственно образующих удлиненную латинскую букву «S». Убитый, по имени Леон Берон, был известен полиции как владелец нескольких ночлежных приютов, скупщик краденого и… За этим «и» не случайно идет пауза и многоточие: ходили слухи о том, что Берон был полицейским осведомителем и с ним просто свели счеты. Кто? Кто был убийцей? Под напором газетной истерии и общественного недовольства «чужаками» (под которыми, в первую очередь, понимались русско-еврейские иммигранты в Ист-Энде) полиция должна была защитить честь мундира, что и сделала: 8 января был арестован 29-летний еврей, выходец из России, Сти-ни Моррисон, имевший давнюю репутацию профессионального взломщика и хорошо знакомый с покойным Бероном. Их видели вместе накануне Нового года, буквально за несколько часов до убийства.

Моррисон, незадолго до этого освобожденный из тюрьмы, работал в булочной, что располагалась в десяти минутах ходьбы от места убийства. У него не было убедительного алиби, а, кроме того, слово «взломщик» ассоциировалось в глазах публики с тремя негодяями, которые за две недели до этого убили троих полицейских при попытке ограбления ювелирного магазина. Убийцы оказались членами группы «Лиесма» («Пламя») – латвийской террористической организации, занимавшейся «эксами», т. е. «экспроприациями» на благо революции.

Судя по опросам общественного мнения тех времен, мало кто понимал разницу между латышами-террористами и еврейским взломщиком. И те и другие были для англичан «нежелательными чужаками», от которых надо было избавляться. Судебный процесс по обвинению Стини Моррисона в убийстве Леона Верона начался в центральном суде Олд-Бейли 6 марта 1911 года. Предполагалось, что все внимание публики и прессы будет привлечено к профессиональным ораторам в судейских мантиях, но этим вниманием неожиданно и полностью завладел подсудимый: он был выше среднего роста, приятной наружности – из тех, кто был одет в элегантный костюм из зеленого твида с жилетом и бледно-розовым галстуком. Он вовсе не соответствовал привычному клише «грязного славянина низшего сорта» и, уперев руку в бедро, держался независимо и уверенно. После зачтения обвинительного акта Стини Моррисон сказал: «Даже если бы я стоял перед лицом Всевышнего, я бы сказал то же самое: не виновен! Я не виновен!»

В течение семи дней перед судом прошли 65 свидетелей, из которых решающими стали показания трех кучеров. Несмотря на неблагоприятные погодные условия, темноту и путаницу во времени, они уверяли, что именно Моррисон сопровождал Верона во всех его поездках ло городу в тот роковой день. Никто даже не пытался выяснить и понять, как в таком случае Моррисона могли видеть в течение одного часа в разных концах города (ведь тогда не было ни метро, ни автобусов, а огромные расстояния от центра до окраин остались теми же).

Адвокат Моррисона тоже не располагал убедительными фактами и напирал на риторику, которая вызывала явное раздражение у присяжных. Прокурор Ричард Мюир, в противоположность своему коллеге, был спокоен и намного более убедителен. Однако еще сильнее на присяжных подействовала общественная атмосфера страха «от всего, что могут сделать чужаки-иммигранты в доброй старой Англии». Это – цитата из передовицы в «Тайме», где, среди прочего, говорилось следующее: «Этот судебный процесс только подтверждает уже давно сложившееся впечатление, что Ист-Энд… насчитывает среди своего населения большое количество очень опасных и вредных субъектов, в основном иммигрантов из Восточной и Юго-Восточной Европы». Эту передовицу дополняла соседняя страница, где под крупным заголовком «Хроника чужеземного Лондона. Новое гетто» высказывалось опасение, что шудаизм этих людей только увеличивает проблему… поскольку сыны Израиля… постепенно вытесняют англичанина, будь он владельцем магазина, рабочим или деловым конкурентом».

Чистокровно английскому суду присяжных потребовалось всего 35 минут на размышления, чтобы 15 марта 1911 года признать «сына Израиля» Стини Моррисона виновным в убийстве и приговорить его к смертной казни. Пресса ликовала, общественность тоже. Пожалуй, только один человек сохранил сомнения в виновности Моррисона – тогдашний министр внутренних дел Уинстон Черчилль. После исследования всех собранных фактов и совещания с министром юстиции Черчилль пришел к выводу, что Стини Моррисона невозможно назвать убийцей с полной достоверностью, хотя, судя по всему, он и был замешан в это дело. Черчилль заменил смертный приговор на пожизненное заключение.

Но Моррисон продолжал уверять в своей полной невиновности. Кампания за его освобождение длилась около 10 лет. Тем не менее все его обращения к властям остались без ответа, и это в конце концов повредило его разум: 24 января 1912 года в результате затяжной голодовки он умер в своей камере.

А как насчет действительной виновности Стини Мор-рисона? Почему на суде фигурировали загадочные лицевые раны в форме буквы «S»? Один из исследователей дела Моррисона уже установил связь между Леоном Бероном и членами латышской террористической группы, убившими трех полицейских. Они же, по мнению этого исследователя, могли и убить осведомителя Верона, чтобы он не выдал их полиции. Буква «S», с которой начинается английское слово «spy» (шпион), была в те времена общепринятым знаком, которым в уголовном мире метили трупы обнаруженных полицейских сексотов.

По материалам зарубежной прессы.