30

Сегодня кончается наша практика. Я рано пришел на работу. Машины еще только выезжали на линию.

Они выезжали одна за другой, тяжелые грузовики и самосвалы мчались по шоссе и растекались по улицам Москвы. В кабинах мелькали суровые лица шоферов.

Во дворе царило обычное в этот ранний час оживление. Раздавался по радио звонкий голос диспетчера, шумел по телефону начальник эксплуатации, мелькало озабоченное лицо главного инженера. Директор стоял на своем обычном месте, внушительный, молчаливый, и провожал глазами уходящие машины.

Я подумал: как странно! Завтра мы будем свободны как птицы. Можем спать сколько влезет. Можем делать что угодно. Через неделю я уеду с мамой в Корюков, буду купаться в реке и удивлять всех своими ластами.

И все же мне было грустно...

Мне было грустно при мысли, что я не буду больше приходить сюда ранним утром, не буду переодеваться у своего шкафчика, как все рабочие, не буду слушать их шуток и разговоров, не буду равнодушно говорить бригадиру Дмитрию Александровичу: «Кончил, проверяйте!»... И Дмитрий Александрович уже больше мне не скажет: «Ну что ж, университант-эмансипе, подходяще...»

Я не услышу больше шипения паяльной лампы, стрекотания сварки, визга пилы и шуршания рубанка и, наверно, скоро отвыкну от привычного запаха бензина, карбида и ацетона. И мне уже не придется спорить с кладовщиком о том, что он не вовремя запирает склад. Я не буду каждые две недели получать деньги, заработанные моим собственным трудом.

Конечно, мы не более как практиканты. Но мы чувствовали себя здесь рабочими. Мы делали работу, которую делали все.

Вот о чем я с грустью думал, когда сидел на скамейке возле гаража, грелся на солнце и дожидался начала смены. Потом прозвенел звонок, и мы разошлись по цехам.

По правде сказать, никто из нас сегодня не работал. Пришел Игорь и сказал, что на доске висит приказ про нас. Мы побежали его читать.

Всем практикантам объявлялась благодарность за хорошую работу. Главному инженеру объявлялась благодарность за хорошее общее руководство. Начальникам цехов – за хорошее конкретное руководство. Бригадирам – просто за руководство. Всем рабочим – за чуткое к нам отношение.

– Ловко написано! – сказал Игорь и состроил ту самую физиономию, которой он давал понять, что ему известна тайная суть.

Но я был с ним не согласен. Теперь, когда практика кончилась, я забыл про плохое, и в памяти осталось только хорошее. Ведь вначале мы ровно ничего не умели делать, и трения были неизбежны.

И еще объявлялась благодарность Зуеву. За хорошую помощь при восстановлении нашей машины. И с него снимался выговор за аварию в Липках.

Потом прошел слух, что нам сейчас будут выдавать зарплату. Мы бросились в бухгалтерию. Выдали нам по шестнадцать рублей двадцать копеек, как и в первую получку. Мы так и не поняли, чем расчет отличается от аванса.

После получки главный инженер велел нам разойтись по цехам и сдать все, что за нами числится. И добавил:

– Не мешает и с рабочими попрощаться.

Мы это понимали и без главного инженера. Все же его слова меня приятно удивили. Они свидетельствовали об известной душевной тонкости. А ведь мы считали главного инженера сухарем и занудой.

Мы со Шмаковым пошли в гараж, сдали инструмент, спецовку, очистили свои верстаки и начали прощаться. Все вытирали руки обтирочными концами и пожимали наши руки. Те, кто работал в смотровых ямах, тоже пожали нам руки.

Не все, может быть, горевали по поводу нашего ухода. Но мы целый месяц работали вместе, делили все хорошее и плохое, и они не могли не проявить к нам рабочей солидарности.

Мы дошли со Шмаковым до ворот гаража и оглянулись. Никто не смотрел нам вслед. Все опять работали, как будто ничего не случилось. Конечно, окончание практики – это событие только для нас. Но все же мне сделалось как-то не по себе. Неужели мы для гаража уже чужие? Пройдет несколько дней, и нас, наверно, забудут.

Во дворе нас встретил Игорь и сказал, что сейчас будет заключительная беседа. При этом он как-то особенно посмотрел на меня, противно ухмыльнулся и добавил:

– Готовься, Крош.

По его тону было ясно, что мне надо готовиться к неприятности. Но к какой именно, он не сказал. Такая у Игоря манера – недоговаривать. Этим он подчеркивал свою исключительную осведомленность.

Эта манера всегда меня очень злит. Я не люблю неопределенности. Какая бы неприятность мне ни угрожала, я предпочитаю узнать о ней сразу. Терпеть не могу, например, когда мне говорят: «Сережа, мне надо с тобой поговорить». Такая привычка, между прочим, есть у моего отца. Никогда сразу не приступает к делу, а с хмурым видом произносит: «Сережа, мне надо с тобой поговорить». А говорит дня через два. И эти два дня я мучаюсь неизвестностью. Я знаю, что ничего такого страшного он мне не скажет. Но не люблю этого неопределенного периода между предупреждением о разговоре и самим разговором. Мне неприятно, что отец прямо не высказывает своего недовольства, а ходит с этим недовольством и ждет особенного момента.

Приблизительно такое же состояние было у меня и сейчас. Я не знал, какая неприятность ожидает меня на заключительной беседе. А если бы знал, то был бы спокоен. И будь Игорь настоящий товарищ, он избавил бы меня от этой противной неизвестности.

Мы собрались на пустыре – обычном, а сегодня уже последнем месте наших собраний.

Там стояла наша машина, блестящая, свежевыкрашенная, точно только выпущенная с завода. Ее официально передавали школе.

К нашему возмущению, машину принимал школьный завхоз Иван Семенович.

Он ходил вокруг машины и радостно потирал руки, очевидно, представлял себе, сколько угля он на ней перевезет.

Мы поняли, что за эту машину нам предстоит еще серьезная борьба.

Директор вынул самопишущую ручку, нахмурился и подписал передаточный акт. С этой минуты машина принадлежала школе.

Завхоз Иван Семенович одним духом вскочил в кабину, Зуев сел за руль и погнал машину в школьный гараж.

Наша классная руководительница Наталья Павловна сказала:

– Практика кончена! Прошла она хуже или лучше, чем нам хотелось, – дело не в этом. Дело в том, что это был первый месяц вашей самостоятельной жизни. Жизни в труде. Этот месяц вы никогда не забудете.

Это она, между прочим, подметила довольно точно.

Главный инженер объявил, что всем нам присваивается третий разряд, а Полекутину – четвертый. Некоторые ребята обиделись, а по-моему, это правильно. Полекутин кандидатура бесспорная. А если бы четвертый разряд присвоили мне или, скажем, Шмакову Петру, то это была бы кандидатура спорная. И оснований для недовольства было бы гораздо больше. Так что главный инженер поступил правильно. Как это он только заметил, что Полекутин лучше нас всех разбирается в технике?

Потом директор сказал:

– Думаю, вы не зря потратили время. Научились кое-чему. И увидели, как все на свете делается. А делается все на свете рабочими руками.

В эту минуту к нему подошел бригадир Дмитрий Александрович и что-то сказал на ухо.

Директор удивился и громко переспросил:

– Где, ты говоришь?

– В чулане.

– Шарада! – пробормотал директор. – Ладно, скоро приду.

Потом он обратился к нам:

– Видите, как хорошо, и амортизаторы нашлись!

Мы-то знали, как они нашлись. Но не подали вида. Пусть это останется загадкой.

– Разберемся! – продолжал директор. – Так насчет чего я говорил? – Он посмотрел на небо: – Забыл... Ну, что сказать? Хорошие ребята. Относились добросовестно. Вот Игорь хорошо помогал...

Все посмотрели на Игоря. У него был такой вид, будто он очень смущен похвалой директора; на самом деле он был очень доволен.

– Помогал Игорь, – продолжал директор, – главный инженер дал ему хорошую характеристику. Освоил учет и документацию. Я, правда, в молодые годы к молотку и зубилу больше подбирался. И вот ничего, директорствую. Но учет и документация тоже нужны... Так что все ребята работали хорошо. Особых нарушений дисциплины не было. Впрочем, у одного были заскоки по линии дисциплины.

Он обвел нас глазами. Его взгляд остановился на мне. Я похолодел.

Вот о чем предупреждал меня Игорь! Сейчас директор меня припечатает. Припомнит мне тот разговор в кабинете.

– Ага, вот он, – сказал директор. – Крашенинников, так?

– Так, – пролепетал я.

– Были заскоки?

Я молчал.

– Были, – сам себе ответил директор. – К аварии руку приложил?

– Приложил, – признался я.

– Ну вот! А потом явился в кабинет и начинает устанавливать свои порядки. Так, товарищи, нельзя. Если каждый начнет меня учить, что же получится?

Я поймал на себе насмешливый взгляд Игоря.

– Вот так обстоит дело, – продолжал директор, – вы еще молодые, зеленые, вам самим еще надо учиться. А учить других еще придет ваше время. Это надо запомнить. Но в целом хорошие ребята! А что касается Крашенинникова, то, по-простому, по-рабочему, я так скажу: молодец Крош! Честный парень! Давай, Крош, действуй!

Обругал меня, а потом назвал молодцом.

Где логика?