ГЛАВА 8,

Пробежав еще пару километров, я решил, что дальше по дороге не пойду, тем более что вон тоже какая-то тропинка, не слишком уж хоженая, нарисовалась. Ведет она в глубь треугольника, образованного изгибом Свены и Велагой, то есть примерно туда, куда мне нужно… Это если не учитывать коварства большинства лесных тропинок, обычно изгибающихся под самыми немыслимыми углами. По лесу разумные ходят не напрямик. Напрямик — никакого здоровья не хватит…

Через триста метров я и в самом деле пожалел о своей затее свернуть на эту тропу, потому что она совершенно терялась в колючем кустарнике, среди высокой травы и в нагромождении разноцветных гранитных валунов, многие из которых имели столь правильную форму, что я даже пару раз останавливался и начинал вертеть головой, пытаясь сообразить, не было ли здесь каких-нибудь развалин… Но никакой геометрии не наблюдалось. Переносом их сюда занесло, ледник ли прошел — дело ясное, что дело темное. Если фундамент замка Конкруда сохранил свой запах, то от этих валунов ничем, кроме сырости, не пахло. Разве что мхом…

Ладно, дальше. Вдоль валунов я двигался осторожно, намечая не только путь вперед, но и путь, по которому мог бы отступить, случись чего. К полудню удалось продвинуться примерно на семь-восемь километров, что было неплохо для дневного перехода по незнакомой местности. Никаких особенных чудовищ мне не встретилось, хотя среди валунов легко прятаться и подстерегать добычу. Уж какие-нибудь хищники тут должны быть… А так — смотри только под ноги да перепрыгивай змей, во множестве переползающих тропинку. Ерунда, все равно ни одна не прокусит моего сапога, даже если я решу пройтись по их головам. Нет, спасибо, с меня хватит…

Интересно, как там Семен и фэйри — успели пройтись по ушам маркиза? А если успели, то поверил он им?..

Эту тварь я заметил случайно. Она просто чуть отличалась по оттенку от красноватого цвета оставшейся чуть позади гранитной стенки, усеянной зеленовато-коричневыми островками мха. Кое-где эти островки были содраны, и это заставило меня насторожиться. Глаз твари я так и не заметил — может, их и не было. Ощущение опасности и присутствия чего-то чужеродного волной прошло по всем чувствам, я прыгнул вперед, и темно-красное «зубастое» щупальце с какими-то наростами по краям не сумело захватить моей ноги. Я рванул по тропе, хотя, вероятно, надо было отступить. Скоростью тварь не отличалась, но надо было торопиться, чтобы иметь возможность для маневра. Серебра у меня на этот раз не было, да и не помогло бы оно, — а куда стрелять обычными пулями в здоровенную ящерицу, было непонятно. Щупальце было не чем иным, как языком твари, выстреливающим довольно далеко — метра на два с половиной. Не знаю таких чудищ, чтобы у них было только одно щупальце. Пара как минимум. Так что язык, который не то что до Киева доведет, так еще и пол-Киева обовьет… Но бег по пересеченной местности явно не был любимым видом спорта этой твари. Тем более что у нее была какая-то проблема со зрением, потому как ящерка остановилась на месте и продолжала сидеть с раскрытой пастью. Не знаю, что побудило меня нырнуть в колючий кустарник, который тропинка огибала по довольно широкой дуге. Может, чувство противоречия. Или желание срезать дорогу. Или… Только спринтерский рывок ящерки не достиг цели. Ловка, демоница: подбегает и язык бросает одновременно. Скорости складываются — инерция движения и скорость выброса самого языка. Такой язык не только обовьет любого, но и ударит не хуже кнута.

«Чекан» давно уже был в руке, я выстрелил раз, второй, пули только рикошетили от толстой шкуры ящерицы, а в пасть или по языку попасть — нечего было и думать. Пришлось положиться на силу ног да на удачу. Среди вымахавших на высоту человеческого роста кустов боярышника начали появляться островки деревьев — очевидно было, что я прямым ходом прусь куда-то в лес, но что делать? Тропинка как-то выпрямилась, но мне некогда было размышлять, куда она ведет, поэтому я просто ускорился, надеясь, что магические атаки нечисти переживу с помощью смарагдов, а уж от зверей как-нибудь отобьюсь. Ящерица чуть отстала, вновь устроила небольшой спурт, уже без надежды на успех, но все еще пыхтела сзади и, судя по всему, собиралась взять меня измором. Короткие перебежки и короткие остановки — вот стиль охоты этой твари. Лапки маленькие, тело большое: что уж тут придумаешь… Пусть у меня ноги не от ушей растут, как у той же Паолы, но длины их пока хватает, чтобы держать тварь на безопасном расстоянии. Лес, а вокруг был уже настоящий лес, стал матереть. Подлесок был довольно высоким, вокруг меня начали сгущаться тени. Марш по лесу в Великоречье — всегда напряжение всех сил, но мне чуть легче: эльфийское чувство леса помогает… «Земную жизнь пройдя до половины, я заблудился в сумрачном лесу…» — нет уж, пусть это будет не про меня…

А это что? Частокол, точно ж, частокол, и довольно высокий. Ящерка такого не перепрыгнет! Вот Виталин оборотень — запросто. Это я к тому, что и мне частокола не перепрыгнуть, придется вокруг обегать…

Дверь! Дверь была небольшой и чрезвычайно узкой — двое не зайдут. Но у нас везде двери такие — все лишь бы сохранить тепло и безопасность.

— Открывай, открывай! — Адреналин уже из ушей лился, до боли хотелось прибавить что-нибудь непечатное, но я сдержался: неизвестно, как отреагируют на мою брань насельники этого странного подворья. Со своим уставом, как известно, в чужой монастырь… Повернувшись спиной к воротам, я вскинул винтовку.

— Да откройте уже, пожа-а-луйста-а! — Тварь приближалась довольно быстро, пули на нее действовали не совсем так, как мне бы хотелось, но я все равно в быстром темпе высадил полмагазина. Попал, но шкуру пробил раза два только, наверное… А затем раздался скрип петель, и чья-то рука схватила меня за шиворот и могучим рывком втянула внутрь частокола. Дверь мгновенно захлопнулась, лязгнул засов, и в ту же секунду, с той стороны, снаружи, в дощатую преграду гулко ударил кнутом язык твари. Ящерица дико завыла, заставляя меня морщиться и закрывать уши руками, потом вой стал отдаляться… Ушла… Пора и на спасителей своих посмотреть.

Я бы еще трижды подумал, прежде чем открывать двери вооруженному незнакомцу, — хоть бы его целое стадо мантикор загоняло…

— Здравствуйте! — Передо мной стоял толстый и красивый парниша, по выражению одного писателя, из пришлых. Лет так шестьдесят с хвостиком парнише. Сивая борода до пуза, на голове остроконечный колпачок, который когда-то был черным, на плечах обычная армейская телогрейка. Телосложение — как у вольника-тяжеловеса… Ряса под телогрейкой какая-то, или как эта хламида-монада называется? Оружие? А оружие где?

— Спасибо, что открыли! Я — Петр Корнеев, полуэльф, как видите… Если вы хотите меня как-то проверить, я готов!

— Заходи, как раз самовар вскипел! — Дед махнул рукой на небольшую хибарку, притулившуюся к срубу побольше.

Сруб венчала смешная фигурная крыша, конусовидная, но, видимо, просевшая, так что по форме крыша стала походить на луковицу. Венчалась она крестом аж с тремя перекладинами — длинной посредине и двумя короткими, сверху и снизу, причем нижняя была прибита криво. Если смотреть со стороны входа, то видно, что правая сторона коротенькой нижней перекладины опущена, а левая задрана наверх. Специально сделали? Я же это видел, знаю… Христиане, вот кто это! Христиане в лесу — неужели монахи? Вот уж редкость диковинная! Как же я сразу не догадался!

Домик, куда пригласил меня старик, надо сказать, не поражал воображения размерами. Табуретка Глоина сюда бы вряд ли поместилась: в двери бы точно не прошла. Спит дедушка, скорее всего, на полу, укладываясь наискосок — гипотенуза, потому что больше катета. И чтобы лечь, ему надо будет переставить столик и стулья…

— Не ожидал я, что вы меня так беспечно привечать будете. Думал, не пустите в дом, пока проверку какую-нибудь не проведете, как полагается… — Чай был, что называется, зеленый, из каких-то трав, не слишком искусно подобранных, зато к нему полагались свежие медовые соты… Спасти от нечисти разумного — одно дело, а в дом приглашать — совсем другое!

— Это спасибо скажи свитеру своему. И, пожалуй, еще своей манере здороваться! Большинство почему-то любит чешуей блеснуть — смотрите, какие мы вежливые, и чуть что, так сразу: «Милость богов! Милость богов!»

— Боги — они разные бывают, — высказал я свою точку зрения, — мне, например, милости какой-нибудь Кали и даром не нужны. И кто мне «милость Кали» пообещает, сильно рискует нарваться.

— Странно, что не все это понимают. Наверное, традиционный ответ «Над вами милость!» подразумевает, что те милости, которые кто от богов призывает, пусть сперва на себе испробует! Но мы так здороваться не можем. Нам, как бы это помягче, — тут старик замялся, — «религиозные предрассудки» не позволяют. И я тебя встретил так попросту, потому что знак креста на тебе и поздоровался ты нормально — для нас нормально!

— Так почти все эльфы здороваются — маэ гованен, например, что значит «добрая встреча!». Можно просто сказать «зюйлад!», то есть «привет!», и не заморачиваться. В любом случае, чтобы эльфы каких-то богов или божков поминали, — не было такого никогда. Что на «высоком», что на «лесном» языках. Ну, максимум сообщат, что солнце, звезды и луна осияли час нашей встречи. Но это если вы на очень вежливого эльфа попали, или протокол ведется. А не ведется — так просто «аайе» скажут. С вежливостью вообще-то у эльфов проблемы… А свитер этот я в Ярославле купил… Крестики на нем — так, для красоты в основном… Так что, считай, совпадение…

— Это у тебя совпадение, а у нас — воля Божья. И без нее не добраться бы тебе до нашего скита! А уж раз добрался, так, значит, есть у тебя к нам дело, ты уж мне поверь! Случайностей не бывает! — И старик многозначительно воздел указующий перст.

— Сейчас чай допьем, с дорожки, а потом знакомиться пойдем! — продолжал монах, оказавшийся Паисием. — Мы тут скитничаем… Кроме меня еще двое спасаются: Тихон да Александр. Я навроде выборного скитоначальника, да и по возрасту старший.

Спасаются они! Насмешили! От кого и чего они спасаются посреди леса?

Тут Паисий посмотрел на меня так, как будто увидел впервые, и сказал:

— А ты некрещеный ведь? У нас через часок утреня — хочешь, вместе пойдем! Некрещеным можно!

Пришлось вежливо отказаться — не люблю камланий всяким там… богам. Да и какие у меня боги? По материнской стороне или по отцовской? Людские или эльфийские? А если людские, то аборигенские или боги пришлых?

— Ну, на нет и суда нет! Значит, что-то другое тебя к нам привело. Может, на душе что имеешь — так вываливай, не стесняйся!

— Что, прямо вот так? — Если они тут каждого случайного путника так пытают, то это называется нездоровое любопытство.

— Да что ты мнешься, говори уже, я же вижу — накипело!

Ладно, действительно накипело, кое-чего расскажу из вежливости — не думаю, что мне это как-то повредит, да и истинную причину того, что я почему-то же оказался здесь, надобно скрыть. А врать лучше всего правдоподобно:

— Есть у меня проблемка одна: снится мне пакость всякая, избавиться хочу…

— А есть, есть от этого хорошее средство, — ты вот работать не пробовал? Чтобы ручонки такие были? Это знаешь что? Мозоли! — Сидящий на самодельной лавке дед показал мне ладонь, больше похожую на неоструганную дубовую доску, даже не доску, а полешко, расколотое молодецким ударом топора и кое-как зашкуренное. — Поработай ручонками, чтобы тебя седьмой пот прошиб, — и сразу сонные мечтания исчезнут!

— Стар ты, дед, — озвучил я очевидный факт. — И с молодежью редко общаешься. И в городе был последний раз давненько уже, судя по всему… А то бы знал, что на такие слова теперь принято отвечать. Но из уважения к твоим сединам — промолчу.

Старик не обиделся, только хитро усмехнулся, ногой, не вставая, распахнул дверь наружу и натужно закричал, но не на меня, а куда-то в сторону большого сруба:

— Тише! Тише!

Да вроде и не орет никто!

Потом повернулся ко мне и сказал все с той же хитринкой, делавшей его похожим на Деда Мороза, как его пришлые рисуют на праздничных открытках:

— Давно, говоришь, с молодежью не общался? Будет тебе молодежь! Вот тебе отец Тихон, у него и спрашивай, что ты там такое хотел, раз старика уважить не хочешь.

Понятно. То, что мне «тише» послышалось, было «Тиша», то есть Тихон…

На окрик старика из-за угла сруба высунулась уморительная фигура. Долговязый, худой, как скелет, но при этом сильно сутулящийся молодой парень с землистым лошадиным лицом и тонкими, слабыми соломенными волосами до плеч, собранными в жидкую косицу, производил впечатление больного. Причем не только физически, но и душевно.

— Да, батюшка? — откликнулся он тонким и одновременно сиплым голосом, запахивая затрапезного вида серый подрясник и прижимая подбородком к груди рваный шарф, который едва не слетел с его тонкой шеи от легкого порыва ветра.

— Разберись, отец Тихон, тут с рабом Божиим, помощь ему требуется…

— Ничей я не раб, — буркнул я. — Тоже мне раба нашли. Сперва ошейник наденьте, потом командуйте! Только смотрите не надорвитесь, когда надевать будете…

— А-а-а, ершистый, эт хор-р-шо! — С этим нелогичным заявлением дедок с кряхтеньем поднялся на ноги, с достоинством поправил широкий кожаный пояс, благодаря которому его можно было определять не как «вольника», а как заправского штангиста, и побрел по каким-то своим делам, сбагрив меня «болезному».

От приближающегося ко мне Тихона я меньше всего ожидал, что тот сможет со мной «разобраться». У него даже оружия нет… Хотя ладони, как я посмотрю, шире моих раза в три. Не нахлебничает парень, ничего не скажешь… Но будет ли он сколько-нибудь опытен в таких делах, как у меня? Если не врут про монахов-христиан, про обет безбрачия в частности, то ему-то в силу закона о единстве противоположностей и, самое главное, возраста должны только голые девки сниться во всех ракурсах. Вон рожа-то какая прыщавая… И как объяснить ему такое «личное» дело, как сон, в котором некто Виталя наглеет и ведет себя вызывающе… Как объяснить, что это вызывает иногда такой необъяснимый страх, какого живой Виталя никогда на меня нагнать бы не смог, даже если бы являлся в компании всех своих вооруженных до зубов зеркальников в «полнолунном» обличье… Почему я Витале каждый раз то в зубы, то по яйцам… Страшно потому что… И история с «голосом», случившаяся в «заповеднике манулов» мне совсем не нравится. Не хотелось бы, чтобы какой-то голос во мне «жил». И для обсуждения таких дел постарше кто-то нужен… Да и вообще не слишком-то я рвался свои сны с кем-нибудь обсуждать…

— Ты у него что-нибудь из рук брал? О чем-нибудь с ним договаривался? Может, время оговаривал, когда ему «приходить»?

— Нет, не помню такого. И что значит «время»? У меня ж с ним не сеанс связи по расписанию. Как засыпаю, так он тут как тут!

— Ел с ним вместе? Пил? Во сне, я имею в виду.

— Не ел и не пил… Да я с ним вместе опорожняться не сяду — такая сволочь. Но раньше был другим…

Монашек расслабленно выдохнул, и только тут я заметил, что во время нашего разговора он непроизвольно задерживал дыхание, дожидаясь моих ответов.

— Да чего ты так волнуешься? — Непонятная забота со стороны совершенно незнакомого человека меня всегда настораживает.

— Недаром тебя отец Паисий ершистым назвал! Повезло тебе! — Монах едва не светился от счастья, а я вообще уже ничего не понимал. Вот так за пару минут разговора сделать кого-нибудь почти абсолютно счастливым — вот бы с девками так! И что такое «повезло»? Надо «Божья воля»! Сказал же Паисий, что в случай и судьбу они не верят! Вот я — всего ничего в монастыре, а лучше молодого разбираюсь!

— Если бы ты хоть что из его рук принял, ел бы с ним, пил, — очень сомневаюсь, что сохранил бы свободу, — сбил меня с мысли Тихон.

— Типа во сне бы на каторгу отправили? — попытался я пошутить, но уже от полного обалдевания: вроде по-русски человек говорит, только я ничего не понимаю.

— Свободы воли бы у тебя не было. Или осталась бы исключительно в бытовых вопросах, если демон очень сильный. А так был бы ты «ведомым». Проще — одержимым. Или бесноватым, как мы говорим…

— Погодь, не торопись, так Виталя — демон? Не смешите мои тапочки — я его давно знаю. Оборотень — да. А вот насчет демона — сомневаюсь.

— Зря сомневаешься. Вот скажи, можешь ты поручиться, что к тебе в твоих снах приходит именно твой приятель по имени Виталий, а не кто-то, натянувший его личину? Сравни: в какой бы город или село ты ни заехал, везде амулеты понатыканы, да на воротах колдуны стоят — проверяют: человек идет или тварь какая, под человека маскирующаяся.

А хорошая аналогия. Что-то раньше я об этом не подумал.

— Так то в жизни, а то — во сне! — возразил я, но уже без прежнего апломба. — И сон-то мой, а не чей-нибудь! А что мое, то мое. Чужого мне не надо, но и пролезть в мой сон никому не дам!

— А тебя кто-то спросит? Или ты, значит, сны свои и себя в своих видениях полностью контролируешь? Хорошо получается?

Удивительно, но в голосе моего собеседника, которого я про себя назвал «блаженненьким», прорезался какой-то горький сарказм, и хоть смотрел он по-прежнему как-то искоса, и большая голова его на тонкой шее по-прежнему смешно покачивалась, выдаваясь вперед из-за сутулости, несерьезным человеком, не отвечающим за базар, он теперь не выглядел. Видно, что в «вопросах» парень разбирается. Это заставило меня задуматься над его словами всерьез. Насколько подконтрольны мне мои действия во сне? Да ни насколько! То я Витале по суслам, то подхожу, как дурак, на дистанцию удара и в дырку на его костюмчике заглядываю, отчего меня туда и утягивает. Вот, например, когда я после пьянки в Ярославле на полу гостиницы очнулся — разве я себя контролировал? И револьвер у меня в руках тогда во сне сам собой выстрелил… Одно хорошо: вряд ли меня монахи с позиций доктора Фрейда и его последователей «анализировать» будут. Этого уж никто не выдержал бы…

Ну, я и рассказал монашку пару своих снов — ничего не преувеличивая, но и не преуменьшая. Говорил и сам себе удивлялся: что за бред!

— Вот я об этом и говорю… — хмуро ответил молодой скитник.

— Подожди, подожди! — схватился я за голову. — Значит, ты думаешь, что в образе Витали ко мне приходит некий демон из низших планов, и если я с ним выпью, то все — он во мне поселится, и я стану одержимым?

— Почти так, — ответил мой собеседник серьезно и печально. — Хорошо формулируешь… На самом деле, даже если ты с ним хоть в чем-то согласишься или попросишь у него хоть что-то — необязательно там денег в долг, а просто вроде как посоветуешься с ним — совета попросишь, — то почти наверняка он в тебе пропишется… А поскольку гарантий никаких, что тебе отбояриться удастся — ты ведь, как любой нормальный человек, себя во сне не контролируешь, — то рано или поздно он тебя обманет. Или ты считаешь себя хитрее демона?

— Я ему специально противоречу, из принципа. И буду противоречить, потому что он все время врет или какую-то ерунду несет — уши вянут!

Тихон мельком посмотрел на мои уши и продолжил:

— Если демон сильный, он речь свою так построит, что ты правду ото лжи не отличишь. Смешает правду с ложью, часть правды скажет, остальное приврет, на нюансах сыграет, запутает. И пойми: чем больше вы с ним общаетесь, тем лучше он тебя узнаёт!

— На каждого демона найдется свой калибр! — сказал я, похлопывая рукой по кобуре с «чеканом», но как-то уже без огонька, по инерции. В чем-то парень прав: когда Виталя про совесть мою и Глоина говорил, казалось, на аршин подо мной землю видит… Странно получается: я про Виталю рассказывать стал, чтобы дурацких вопросов не задавали. Не люблю врать людям, которые меня спасли, — нечестно это как-то. А пришлось бы — не рассказывать же, как я на Тимохина поработал да с какой целью в Гуляйполе еду… А теперь выясняется, что сны мои вовсе не забавны, как я сам полагал, а очень даже зловещи. И означают какое-то не очень хорошее дело.

А вот насчет того, что я «нормальный человек», монашек погорячился. И есть пара рецептиков… Как всякий эльф, я могу впасть в «полудрему». Но, в отличие от эльфа, нормально спать мне все равно нужно. И есть еще один фокус — «волчий сон» называется. Но это на крайний случай. Пять суток без нормального сна, не считая пятнадцатиминутных «быстрых» фаз через каждые четыре часа, — и сутки минимум отсыпаться потом придется. И еще неделю на стенки натыкаться буду. Как ни крути, а встречи с Виталей не избежать.

И что делать-то теперь? Неохота, если честно, становиться одержимым. Ходишь под себя, не понимаешь ни фига, на звериные голоса орешь, не узнаешь никого. Просветления если и бывают, то на день, на два, а то и на пару часов… Лучше сразу пулю в лоб, чтобы не мучиться. Но вроде можно колдуна позвать, дабы демона изгнал. А еще лучше — некроманта. О! Идея! С некромантом надо поговорить!

— Скажи-ка, Тихон, а некромант в этом деле помочь может?

— От некроманта зависит, — занял вполне разумную позицию Тихон. А что? Взвешенный ответ. А внешность у парня такая… кто их знает, до чего эти христиане себя довести могут? Детей на алтарях не режут, как Созерцающие, — уже хорошо!

— Вот, допустим, ты к целителю обратился. А квалификации его не знаешь. Как можно гарантировать, что он тебе поможет?

Тьфу ты, только похвалишь собеседника — как выяснится, что у него есть некая дрянная черта, например во время разговора в носу ковыряется или чайной ложечкой по краю стакана стучит… Тихон, мракобес такой, все время аналогии приводит:

— Еще некромант некроманту рознь, потому что по-разному люди свой талант используют. — Тихон, смотрю, решил проблему со всех сторон обсосать. Уважаю, правильный подход, да и время пока терпит. — Есть, говорят, в Тверском княжестве в городе Великореченске некромант великой силы, отзывается на христианское имя Василий, так вот он, еще младенцем неразумным, карьеру с того начал, что своего умершего кота оживил. И представь, нежить оказалась для человека неопасной, ни на кого не набрасывалась, а все почему?

— Почему? — Мне и впрямь было интересно: никогда такого не слышал, чтобы нежить себя «хорошо вела».

— Мотивом и причиной поступка некроманта Василия была любовь. Любовь! Хоть бы и к коту. Ну, еще он, наверное, всегда кота под контролем держал. Это несложно: задал последовательность команд — и вперед… Такому некроманту можно и довериться. Но это скорее исключение, чем правило…

Тихон неожиданно резко замолк, и я подумал, что он слишком много о некромантах знает: и по имени Васю какого-то, и подробности карьеры, начиная с детства. Для любителя нехарактерно, для профи — естественно. Или у меня снова приступ параноидальной подозрительности?

За обедом меня усадили чуть ли не во главе стола, налили грибного супчика и дали ломоть хлеба. Дедок, который «отец Паисий», наскоро благословил трапезу и с аппетитом начал наворачивать тот же супчик с тем же хлебушком. Судя по тому, что за непродолжительное время умял он где-то с полбуханки, монашеский обед был не показушным и история про жареную оленину, случившаяся с королем Ричардом Львиное Сердце в монашеской хижине брата Тука, здесь не повторится. Да и нюх мой никаких особо аппетитных мясных запахов не улавливает. А жаль!

За едой я попытался разговорить монахов, задавая вопросы об их житье-бытье, но они почему-то на простенький и безотказный психологический прием «человек может бесконечно долго говорить о самом интересном — о себе самом» не повелись, так что пришлось, наоборот, им рассказывать о новостях в мире. И как-то они, кажется, расстроились, узнав о войне Твери с эльфами Закатной пущи. Эльфов пожалели наравне с людьми… Удивительно — вроде они не должны эльфам симпатизировать. Все ж из пришлых… В ответ подарил им обе гранаты — больше все равно дарить было нечего: не смарагды же…

— Про вампиров что тебе известно? Известен мотив их поступков? Когда они не кровь пьют, а «выпивают» человека и затем превращают его в такую же нежить?

Мы разговаривали с Паисием уже не первый час — он пригласил нас с Тихоном остаться в трапезной и, надо сказать, озадачил меня серьезно. Но это хорошо. Редко бывает так, чтобы некие «ответы» полностью исчерпывали вопросы. Наоборот, чем полнее и убедительнее ответы, тем глубже вопросы… Так что мы с Тихоном сидели открыв рты и слушали «мудрые» речи Паисия, привыкшего, как я уже понял, к жанру «вопрос-ответ».

— Да какой может быть мотив? Кол осиновый им в глотку — и все дела!

— Петя, ты думать вообще пробовал? Тебе на что голова дадена? Шляпу носить? Да ты и шляпу носить не сможешь — уши мешаться будут!

— Голова мне нужна! Я в нее ем! — с достоинством произнес я известную присказку, но монах даже не улыбнулся.

— Попытайся представить мотивы нежити. Зачем вампиру создавать себе подобных?

— Продолжение рода? Нет. Чушь собачья… — Я решил попробовать ответить на вопрос, причем не халтурно, а по совести. — Ненависть к людям? Типа чем меньше людей, тем веселее? Люди ведь не являются их кормовой базой. Им кровь не для сытости нужна, так ведь?

— Так, все так! Только ты вглубь загляни — а с чего такая ненависть у вампиров к людям? У людей к вампирам — понятно: кому ж понравится, когда у тебя кровь пьют. А вампиры-то чего людей ненавидят?

Тут я задумался. Нет, не решается этот вопрос с наскоку. Надо бы в библиотечке посидеть, историю копнуть, да подумать как следует. Послушаем, однако, что монах соврет…

— Ненависть базируется на очень простом чувстве — на зависти. Видишь ли, демоны черной завистью завидуют людям. Да и гномам, эльфам, оркам… короче, всем разумным — всем, у кого есть тело. Даже животным… И демоны жаждут тело получить. У них, в нижних планах, жизнь-то, видимо, не сахар… Вот вампиров взять… Вампирами становятся те, чье тело захвачено демоном. Захвачено силой, и само тело по факту мертвое. Но есть вариант, когда тело вампира — не мертвое, но и не живое…

— Это что за вариант? — удивился я.

— Самый ужасный вампир вроде бы лич. Он появляется, когда человек, да непростой человек, колдун, добровольно уступает свое тело демону. Вот ты представляешь, какую магическую силу надо иметь, какую колоссальную подготовку проделать, чтобы добровольно подселить в себя демона, но хотя бы отчасти сохранить свою жизнь, разум, память и индивидуальность?

Ах, ты ж пенек старый! Какие слова знает! А я его за простака держал!

— Не отвлекайся, отец Петр! — призвал меня к порядку старик, и я окончательно понял, что «отцами» тут друг друга люди зовут просто в шутку. А не то что ранг какой, как я сначала думал…

— Если мы считаем, что вампир, превращая разумного в нового вампира, вливая жертве свою кровь, подселяет в нее, то есть в тело жертвы, демона, то кто остается в теле старого вампира?

— Остаточный фон? Другой демон? Или?..

— Вот именно! Видишь, Петр, простая логика подсказывает, что в одном вампире много демонов! Как у нас говорится, «Имя им — легион»! Потому-то так сложно вампиру остановиться. Что такое «вампирский пир», знаешь? А кто такие вампиры-наркоманы? Это легион демонский хочет новой кровушки, чтобы каждому досталось, — не остановить их!

— Кое-что из этого я слышал, — ответил я, попутно отметив, что мы непонятным образом перешли на «ты», — о прочем спрошу, но ты лучше вот что скажи, если не секрет, конечно: ты-то сам откуда все так хорошо знаешь?

— А я, отец Петр, не всегда рясу носил. Было время, и камуфляж поносить пришлось, и на вампиров поохотиться.

Вот это номер! Бывший охотник! По моему сугубому мнению, охотникам кроме оружия, военных и отчасти полицейских умений больше всего нужны знания. Поэтому более информированных о повадках нежити людей, чем охотники, сложно себе представить. И заявление «отца» Паисия выглядит в этом свете очень весомо. А задам-ка я ему вопрос на засыпку — вопрос, который ставил в тупик всех моих знакомых и ответа на который не знаю я сам:

— А скажи, Паисий, что ты про «вампирскую любовь» знаешь? Про «сайрос» слышал, поди?

— Что за привычка, Петя, подлавливать, а? На студентах своих тренируйся! — Паисий ворчал лишь для виду — понятно было, что ему самому не терпится выложить свои соображения по этому вопросу. — Ну, так и быть, любопытство не порок! Любовь, Петя, сама по себе тайна. И все, что с нею связано, — таинственно. Можно бы на этом закончить, но есть у меня кой-какие догадки. Учти, только мои, и именно догадки…

Поерзав на стуле, выпрямившись и придав лицу выражение торжественной таинственности, если, конечно, таинственность бывает торжественная, монах продолжил:

— Смотри, какая странность: из «молодых» вампиров никто сайре не имеет. И именно молодые чаще всего «наркоманят» и «пиры» устраивают. А старые вампиры наркоманят редко. Вывод? Демоны в старых вампирах с течением времени выстраивают некую иерархию, или, как мне кажется, один демон, помощнее, поглощает остальных. И тело, доставшееся ему, бережет. А тело связано с душой неразрывно. И помнит многое. И сопротивляется демону, сохраняя в себе нечто человеческое. И демон ничего не может противопоставить силе любви! Отсюда и зависимость сайрос друг от друга.

— Не сходится… — заметил я, почесывая в затылке. — Но зерно есть, особенно если объяснишь, чем один демон, который других «поглотил», слабее множества. Сильнее должен быть! И как ему сопротивляться можно, если он такой сильный?

— А ты что предпочтешь: гнездо диких ос или волка?

— Чего сразу на волков? Нормальные животные… Понятно, волка предпочту — вдруг он сытый и меня есть не будет!

— Так и с демонами: с одним в каком-то смысле проще ратоборствовать, чем со множеством. Они, бесы мелкие, отвлекают, под руку лезут, мешаются все время…

— Ты так говоришь, будто о себе, — заметил я Паисию, недоуменно наблюдая его раздражение: он еще и рукой начал размахивать, будто мух разгоняет… И предпочел продолжить побыстрее, увидев, как сердито монах нахмурился: — Демон все-таки не человек, усталости не знает, не спит, не ест, внимание его не ослабевает, какая разница, много их или один, — все равно все под контролем…

— Верно, Петя, демон не знает усталости. Но его можно обмануть, переиграть и обхитрить. В конце концов, при всей их демонической силе эти гады не обладают слишком уж острым умом. Многие люди, да и нелюди, их поумнее…

Ладно, будем считать, что убедил. За рабочую версию сойдет! Но есть еще кое-что…

— И второй моментик, отец Паисий: есть же полудемоны. Многие из них вполне приличные, антропоморфные — с ними что?

— А что с ними? Нормально все. Полудемонов в чистом виде нет, есть какие-то их отдаленные потомки вроде тифлингов. От демонов они отстоят так же далеко, как и все прочие… — Паисий прищурился, посмотрел на меня задумчиво и исправился: — Ну, может, чуть поближе… Способности у них занимательные…

— Так что с тифлингами? Я тут с одним познакомился — вполне приличным оказался! И насчет свободного выбора — уверен, он мог выбирать…

— А мы против тифлингов ничего не имеем. И против алху тоже.

— При чем тут алху? — Никогда не любил «зелененьких» — что орков, что алху. Но женщины алху, говорят, красивы, а вот про орок, то есть орочьих особей женского полу, такого и подумать нельзя!

— Кем считаются алху? Народом, произошедшим от людей и дриад. А кто такие дриады? Духи леса. Духи, так стремившиеся получить человеческое тело, что смогли вступить в некую связь с людьми. Никого не напоминает? Те же демоны, только зеленые да в лесу живут…

— Зато природу уважают и не гадят в нее… — автоматически прокомментировал я заявление Паисия. Что-то многовато информации на мои бедные мозги сегодня свалилось. Со скрипом уже ворочаются.

— Вот, кстати, ничего себе! А то все вопят: алху то, алху се! И бедные, и разнесчастные, и так их эльфы забижают, что аж с родной земли согнали! У демонов какая земля своя? Только та, в которую их закопают!

— А тифлингов только уважать можно… — продолжил Паисий. — Смотришь на рожки их и понимаешь — аккуратнее надо с ними, аккуратнее… Не люди они, совсем не люди… Это как предупреждение тебе такое. А если предупреждают, не маскируются, то есть ведут себя по-честному, значит, уважения достойны. По мне — так.

— Многие из них теперь тюрбаны носят, на манер маранийцев, — просветил я Паисия, припомнив внешний вид поэта Игана.

— Ничего, женщину-тифлинга увидишь, не только в тюрбане — в парандже опознаешь, если не дурак. Она уж позаботится! — И старец, отпустивший, по его мнению, соленую шутку, гулко хохотнул.

— Последний вопросик, отец Паисий! — задержал я монаха, считавшего, видимо, что наша беседа закончена, — даже пошутить напоследок соизволил. — А нечисть, по-вашему, это…

— Да, конечно, — Паисий мигом сообразил, о чем речь, и закивал косматой башкой. — Низшие демоны, вселившиеся в животных. Почему, как ты думаешь, они на разные голоса хором вопят?

— Опять «Имя им легион»? — процитировал я самого монаха. Это уже не вопрос, а утверждение получается.

Монах ничего не ответил, только махнул рукой на прощание — мол, и сам все понимаешь, не маленький, чай. Так и ушел, бормоча себе под нос: «С животных что взять? Тямы нет, инстинкты одни…»

Ладно, келью мне отвели, надо укладываться. Проявится Виталя, не проявится сегодня?

За ломберным столом, покрытым зеленым сукном, сидели четверо. Я особо не удивился, сообразив, что один из них Виталя Стрекалов, а остальные — его двойники. Каждый был одет в смокинг, на шее каждого висела золотая медалька на красной ленточке — тот самый «Бэрах».

— Мы тут в вист сели… — Виталя призывно махнул мне рукой, и я подошел — любопытно стало.

— Последний роббер играем, — уточнил Виталя, — зацени, какие ставки!

Я взял лежащие посредине стола «векселя», или лучше назвать их «долговыми расписками», то есть листки бумаги. «Нога», — было написано на одном. Я быстро перетасовал все и убедился, что на клочках листков из Виталиного блокнота, прямо поверх цифр, которые мне так и не удалось расшифровать, было написано: «рука правая», «левая рука», «почка», «левое легкое», «ребро 1–6»… Где-то и латинские названия попадались…

— Вот, Корнеев, решили пятого сваять — теперь сбрасываемся… — пояснил Виталя таким тоном, будто они с приятелями «сбрасывались» на бутылку гномьей водки. Ничего себе заявление! — Будет такой надменный потомок «известной подлостью прославленных отцов»…

— Зачем вам пятый, извращенцы? Вчетвером скучно стало?

— Аты-баты, шли солдаты, выжил только каждый пятый! — фальшиво запел Виталя, обнажая клыки. — Может, тебя пятый прищучит? Нас пока четверо всего, но будет больше, много больше…

Тут Виталя сделал многозначительную паузу, подняв к небу поредевшие брови. И сам он какой-то выцветший. Выдыхается, как спринтер на длинной дистанции. А двойники его — наоборот, живее всех живых: румянец во всю щеку, глазки блестят… Прав был в чем-то малый, который отец Тихон. Очень трудно удержать в голове то, что намертво зазубрил, заучил в состоянии бодрствования. Да и чего учить-то? Одно движение, простенькое, привычное, многократно повторяемое изо дня в день… Но абсолютно недостижимое здесь, в мире снов. Сознание плыло, я балансировал на грани полной обездвиженности, но хоть и с трудом, мне удалось поднять руку, в которой неожиданно для меня оказался нож. Двумя резкими перекрещивающимися движениями я «пописал» пространство перед собой, как на тренировке. Крест Животворящий, как объяснял Тихон.

Виталя и его карточные партнеры оказались разрезаны — каждый как минимум на три части, как будто в моей руке был волшебный огненный меч невероятной длины. Изменилась и обстановка — пространство, казалось, начало сворачиваться в трубочку и при этом издавать такой запах горелого, что я во сне закашлялся, а на глаза навернулись слезы. Пламенем занялось все: Виталя, стол, карты в руках полыхающих, как факелы, зеркальников, сам воздух наконец. Листки из блокнота — «ставки» в этой дурацкой игре — метались в дыму каплями огненного дождя. Один из них спланировал прямо мне под ноги, и я прочитал надпись, выведенную латиницей: musculus gluteus.

— Неприличными словами не выражаться! — гаркнул я известную цитату в багровое зарево, окончательно поглотившее Виталю и его развеселую компаху.

Мы вновь сидели вчетвером: я, Паисий, Тихон и Александр. Последний, впрочем, с момента нашего знакомства не произнес ни слова, присутствуя при разговоре в качестве «мебели». Только глазами туда-сюда зыркал, из чего можно было сделать вывод, что разговоры наши он слушал, и слушал внимательно…

— Понимаешь, — продолжал Тихон затронутую вчера тему, — в нашем мире много одержимых. Судя по всему, гораздо больше, чем в том, что был до Переноса.

— А я бы и не так сказал, — вмешался Паисий. — В нашем мире кто не одержимый, так в борении находится… И выигрывают это борение единицы…

— Вы, понятно, выиграли уже… — Я специально сделал паузу, дожидаясь продолжения. Ясно, сейчас меня будут наставлять в вере. Отточат на мне свои проповеднические способности. Последователей любого культа хлебом не корми — дай кого еще в свою веру обратить или с проповедью выступить…

— Почему «уже»? — с удивлением откликнулся Паисий.

— Так ведь вы, я полагаю, последователи единственно верного учения? — ядовито усмехнулся я. — И это помогло вам выиграть все битвы этого вашего… боренья! И у тех, кто к вам присоединится, не жизнь будет, а… варенье!

Нехорошо, конечно, за хлеб-соль ядом платить, но если они думают, что меня за грибную похлебку купить можно только потому, что я вежливый и воспитанный полуэльф…

— Насчет единственно верного учения — тут ты, хочется верить, не ошибся. А насчет того, что мы чем-то от всех остальных разумных отличаемся, — вот тут ты пальцем в небо.

Удивили. Неправильные какие-то монахи. Особенно меня «хочется верить» напрягло. Что он подразумевает?

— Не по-онял… — протянул я.

— А чего тут не понять — сказано же тебе: кто не бесноватый, тот, за редким исключением, скоро будет, и мы не это самое исключение.

— А как же вы живете тогда?

— Милостью Божией…

Сказано это было так просто, без рисовки и надрыва, что стало понятно: да, Паисий действительно верит в то, что жив он, сидит со мной балакает на околофилософские темы, а, скажем, не катается в корчах по полу единственно милостью своего Бога.

— Уточни, пожалуйста, я вот — бесноватый? — решил прояснить я свое положение.

Все равно не сходится. Если все бесноватые, то как же свобода воли? Вообще, что ли, нет ее? А что тогда есть?

— Ты — в борении! — просветил меня Тихон. — То, что в твоих снах к тебе приходит демон, да неслабый, — для меня очевидно. И «голос» этот — прямое подтверждение.

— Да миллионы людей, не говорю о прочих разумных, живут и в ус не дуют! И в игры ваши не играют! Я от вас за полтора дня столько всего о демонах наслушался, сколько за всю жизнь не знал!

— Не кипятись, Петя, — Паисий был само спокойствие. — Миллионы разумных о демонах только потому не слышали, что в открытую борьбу с ними не вступали. И не вступали по одной причине — они уже ее проиграли.

— Это как проиграли? — не понял я.

— Мы верим, что, поклоняясь не Создателю, а разным богам или божкам, разумные поклоняются демонам, — все с тем же непоколебимым спокойствием заметил Паисий. — И именно поэтому не имеют особых проблем, сохраняя свободу воли… и даже свободу встать на путь борьбы… до самой смерти. А потом, — тут Паисий вздохнул, — потом… Потом — это потом… Почти не имеют проблем и атеисты: чего демонам с ними бороться, если они никак со стороной не определятся, за кого они… Демонам, как и нам, грешным, лишние враги ни к чему… А вот те, кто привлек к себе особое внимание надмирных и подмирных сил, — те в борении. Как мы. И как ты.

— Вы что, светлых богов тоже демонами считаете? — Я обалдеваю от такой наглости!

— Точно! Нам все равно — четверка светлых богов или Молох, Кали и ее демоны. Раз поклоняешься не Создателю — значит, демону.

— Врете, и я могу это безоговорочно доказать, — заметил я в «солидной» манере, как на семинаре. — Про Мардога, бога солнца, что скажете? А его знак вампирам очень не по вкусу. А сами же говорили, что вампир — это демон, захвативший чужое тело! Как же демон на демона ополчится?

— Ничего подобного! Не Мардога это знак. Крест — он везде крест. Именно креста боятся вампиры. Называй его знаком солнца, знаком Мардога, коловратом или свастикой, как хочешь! Не суть. Он — Крест… И по милости Божьей дано было оружие против демонов простым людям, даже и язычникам. Но спасибо надо не какому-то там Мардогу говорить. У многих народов — тот же крест, но имени Мардога они и не слышали. И бога-солнце многие зовут по-своему. И вообще это нормально для язычников — обожествлять стихии. Ветер, воду там… Солнце — уж обязательно!

— Там еще загогулинки, у креста!

— Не валяй дурака, Петя: с загогулинками, без загогулинок — все равно крест.

— А святая вода? Ее ведь если в серебряном сосуде со знаком солнца светлым богам посвятить, то она вампирам — как серная кислота!

— Святая вода, говоришь? — Паисий начал даже слегка паясничать: — А если в медном сосуде? Или оловянном? А если на сосуде знака креста не будет?

— Нет, не получится ничего… — пришлось признаться мне. — Не слышал о таком…

— Так, может, дело не в богах, а в кресте или в серебре? По логике если рассудить?

Спорить с религиозными фанатиками — увольте! Хотя должен признать, что-то в их словах есть, какая-то система. Богословие, если честно, никогда не было моим особым коньком, да и народ вокруг меня колени, на молитве стоячи, в кровь не стирал. Принято было, что колдуны в основном поклоняются Арру, против вампиров хорошо знаки Мардога действуют, а всякие чудеса — это не богов дело. Колдунов — пруд пруди, и почти каждый воду в вино превратит, если напряжется, конечно…

Примерно об этом я и сказал монахам. Они только потупились и признались мне, что очередной их церковный раскол из-за того и произошел, что один ретивый неофит с неслабыми колдовскими способностями начал на каждой службе такие фокусы выделывать — из лучших побуждений, вероятно.

Странные монахи… Нормальные служители культов в леса не отселяются. Только если уж человеческие жертвы приносят и не хотят, чтобы их видели. В чем, в чем, а в этом христиане никогда замечены не были. Они и к колдунам относились всегда очень настороженно. Нормальные служители нормальных культов в городах храмы строят, денежку в кружку собирают, силы копят, а затем рационально их используют. А чтобы христиане какие-то чудеса творили — не было такого. Скорее наоборот, они кудесника из своей среды на пинках вынесут. И чтобы нормальные монахи из какого ни возьми ордена каждому встречному признавались, что они почти что одержимые, но это не мешает им веровать и молиться, — не бывать такому никогда!

Разговор был довольно откровенным, и Александр, молчавший до того в тряпочку, потихоньку стал отмокать. Видно было, что он тоже хочет высказаться, но стесняется товарищей. Надо бы его подтолкнуть…

— А давно скит существует? — задал я вопрос, которого просто невозможно было не задать. И отношения монахов с Конкрудом, равно как и с гуляйпольскими бандитами, надо бы выяснить.

— Он вообще-то давно построен… — вздохнул Паисий, — но мы здесь недавно — года не прошло. А до нас и вообще никого не было.

— Это как так? — удивился я. — И не растащили по бревнышку?

— Далеко тащить, да и хранит нас милость Божья, — опять заладил свое Паисий… — Но я, если честно, не уверен, что еще год выдержим… Возможно, двери заколотим да отправимся отсюда подальше… Рядом с бандитами жить — все равно, что на вулкане… Если бы не храм… Он освящен был чин по чину, мы на это много надежд возлагали…

Совсем ничего непонятно. То, что жизнь здесь не сахар и не варенье, и без лишних слов понятно. Место глухое, бандиты под боком.

— Да уйдите, где бандитов нет, на ярославские земли, к примеру, — и все дела!

— А храм освященный бросить? — не выдержал Александр. Взыграло ретивое! — Где мы другой найдем? Ты хоть знаешь, как храмы православные сюда, в Великоречье, «проваливались»?

— Кусками? Как города? — предположил я, заподозрив подвох в вопросе.

— Кусками! — передразнил меня Александр, впав в крайнюю ажитацию. — А что за куски? Много храмов православных провалилось? Сколько священников провалилось? Я о священноначалии не говорю! — Молчаливого Александра словно прорвало. Долго парень терпел, но не вытерпел. Аж побагровел весь… — Ты скажи, где Ильинская церковь в центре Ярославля? Та самая, которую Ярослав Мудрый построил? В честь которого сам город назван? И что на ее месте? Дворец светлейшего князя Владимира Кирилловича, два весла ему в рукав!

Не только я, но даже Паисий с Тихоном заинтересовались «веслами». Смущаясь и отводя глаза, Александр объяснил, что весла можно вставлять в рукава для создания «царственной» осанки. Но он просит прощения за то, что не сдержался…

Монахи — все-таки скромные и стыдливые люди. Они ничего не стали уточнять…

— И монастыря ни одного не провалилось… Как воду в вино превращать — так сколько угодно желающих! А как хоть одного священника рукоположить — так совсем никого! — Александр опять набирал обороты. Судя по безучастным рожам Тихона и Паисия, такие концерты им не внове. А тут новое лицо — то есть я. Что ж, послушаем. И тема интересная, и долг свой гостевой выполнить надо…

Стволом СВД-П я отклонил выброшенное в длинном выпаде лезвие — не то нож, не то кинжал — и надульником — в глаз нападавшему. И пырой по голени, и прикладом в низ живота. Левой рукой захватить падающего вражину за одежду и толкнуть его в нужную сторону — туда, откуда уже несся на меня второй. И прикладом этому в челюсть, в ухо ли — ниже черного тюрбана. Нападавшего уносит влево, и он заваливается набок. Оглянулся, посмотрел — Паисий, захвативший третьего в борцовский захват, удерживал его очень нежно — аж смешно. Но если бы он держал этого худосочного паренька с Востока, судя по иссиня-черным волосам, чуть менее нежно, то голова этого бойца, загнутая под прямым углом к толстому плечу Паисия, не удержалась бы на его нешироких плечах, покрытых камуфляжной накидкой-пончо.

— Отпусти его, — миролюбиво посоветовал я Паисию, и тот послушно разжал руки.

Послушание, первый из обетов монашеских… Ох-ох-ох, правильные вы мои… Парнишка в тюрбане, не веря, что просто отпускают, резко отпрыгнул от Паисия спиной вперед и напоролся на мой нож, который я вынул левой рукой и от резкого движения инстинктивно вскинул перед собой. Как там у христиан в их священном тексте: подставь левую… Я и подставил.

— Что ж ты, Петя? — укоризненно спросил меня Паисий, когда парнишка захрипел и осел на землю.

— Да я его конвоировать собрался… — растерянно ответил я. — Воткнул бы в трицепс ножик и рулил до скита… Сходили, блин, на пасеку!

Не успел Паисий слова вставить, как нам пришлось отбиваться от неожиданно резво дернувшихся двух других. Тот, который должен был бы лежать на земле с раскроенным черепом от моего удара прикладом, подскочил из положения лежа и ткнул мне в челюсть кулаком. Хорошо, я успел чуть отшатнуться, потому что в руке у паренька был зажат кастет. Пришлось ударить его прикладом вновь. Ну и еще разок, для ровного счета, чтобы уж не поднялся. Гад приложился башкой о камень, лежащий на краю тропы, окрасив его кровью. Не жилец! Третий, почти и не пострадавший, наоборот, решил уползти по земле, как змея. Странно! Молодые совсем, хоть и вооружены неплохо, а стрелять не стали. На черные рубахи накинуты камуфляжные накидки-пончо. Неудобно же! Паисий вовремя оказался рядом с лежащим и вдавил локоть вражины в землю молодецким притопом. Пистолет доставал, гаденыш! Два притопа, два прихлопа я тоже добавил. Окровавленный нож воткнул в землю возле глаза пленного так, что лезвие слегка оцарапало ему щеку.

— Кто такой и откуда?

Надо бы ему представиться, а то нехорошо: только мы с Паисием на лесную тропинку ступили — собирались на скитскую пасеку заглянуть, — а тут эти появляются откуда ни возьмись!

— От медведя бежали, — с южным, харазским акцентом, растягивая гласные, проговорил лежащий на земле мальчишка, пацан совсем — в школу бы ему ходить да в одноклассниц влюбляться!

— Внутрь, и ворота закрываем! — тихо прошептал Паисий и подхватил мальца на руки. Я посмотрел туда, куда обращен был взгляд монаха, и охнул: к нам подваливал хозяин здешних мест — серый медведь. Двигался он бесшумно и быстро, но мы бы, конечно, убежали, потому что перед забором осталось и первое и второе для обеда хищнику. Все испортил харазец: он угрем вывернулся из рук Паисия и в два прыжка оказался нос к носу с медведем, жадно принюхивающемуся к телу того, кто напоролся на мой ножик.

— Аскер! — крикнул наш пленник и упал. Мы даже не заметили, как медведь сломал его: удар лапой был быстр и силен.

— Паисий, бегом! — У меня было плохое предчувствие: случайно оказаться здесь эти ребятки в черном не могли. В черном, конечно, кто только не ходит, но если эти ребята — туги, то от этой секты поклонников Кали ничего хорошего ждать не приходится. Напасть на мирный монастырь и разграбить его — для них дело не только обычное, но и «богоугодное». По-моему, зуб мне выбили, и крови во рту довольно, и больно, и в башке звон, да и хруст какой-то подозрительный был…

Не успели мы подбежать к калитке монастыря, как услышали выстрелы. Стреляли в нас, по заревевшему и вставшему на задние лапы медведю и по монастырю из самозарядок, а в монастыре были только две двустволки да старенькая трехлинейка. Хорошо хоть не попали, да и из-за частокола в ответ послышались два выстрела из «мосинки». Закрыв калитку, мы бросились бежать к храму — и тотчас упали на землю, исключительно на всякий случай. Треск ручного пулемета с одиночным выстрелом не спутаешь! Хорошо, что частокол усилен земляным валом: не всякая пуля пробьет. Подбежали на четвереньках к двери храма, юркнули внутрь.

— Чего медленно так бежал? — задыхаясь, спросил Паисий и размашисто перекрестился на темный иконостас, в котором окнами в светлое будущее желтел «новодел» — новые, недавно написанные иконы христианских святых. — Крутость свою хотел показать?

— Я пока бежал, зуб придерживал… — объяснил я, тоже задыхаясь, — отвлекало…

По бревнам небольшой церкви как будто стучали молотком. Это из пулемета нас поливают, не жалея патронов. Под прикрытием пулемета и на штурм можно решиться!

— Как придерживал, руками? И зачем? — заинтересовался монах, прикидывая — можно выглянуть из узкого окна-бойницы или лучше подождать…

— Мне зуб выбили, но не до конца. Пока бежал, он во рту болтался, ужасно неудобно… Пришлось языком придерживать… А в руках у меня винтовка была: жить-то хочется…

Положение наше аховое. Мы заперты в срубе, который «храм». Бревна толстенные, крепкие, гнили нет. Это хорошо! Дверца через частокол и вход в храм на одной линии, — а это плохо! Кто так строит? Хоть какой-нибудь захаб — и нападавшим пришлось бы туго. Саша на колокольне что-то делал — у него там прекрасный вид, там же и винтовка монастырская Должна лежать, да и гранаты мои именно Саша прибрал — я видел! Только он не торопится открывать огонь, потому что сам под плотным обстрелом. Хорошо хоть дал пару выстрелов, отвлек от нас стрелков, пока мы внутрь частокола запрыгивали. Вырваться без потерь — вероятность в ноль процентов. Заперты и заблокированы. А не забежать сюда нельзя было — смели бы из пулемета, как метлой. Здесь хоть стены толстые, из винтовки да пулемета не прострелишь.

Взрыв прозвучал оглушительно и как раз со стороны дверки. Понятно: там земляного вала нет, слабое место. А где тонко, там и рвется. Сейчас в атаку пойдут, во двор наверняка уже забежали… Я бы уже забежал! Сжал рукоятку «чекана», сунув Паисию эсвэдэшку.

— Во-во, мне тоже жить охота… — прокряхтел монах, принимая винтовку, и неожиданно гулко заорал, перекрикивая выстрелы: — Саша! Саша! Давай!

И немедленно за стеной раздался взрыв.

Вжавшись в стену, я переждал, пока громыхнет второй, — Александр просто воспользовался моими гранатами, а их было всего две, и быстро выглянул в окно. Мгновенно нырнув обратно, я встретился глазами с отлипшим от другого окна Паисием, который тоже умел считать и, конечно, прекрасно знал, откуда у Александра гранаты.

— Беда, Петя, — спокойно проговорил монах. — Саша неплохо отметал, но теперь они точно не уйдут.

Как же им уйти, если по двору ползет — в сторону пролома на месте дверки в частоколе — ползет и кричит так, что закладывает уши, человек в изорванной и залитой кровью камуфляжной накидке. Еще двое лежат и не двигаются. Пулемет рядом валяется — МГ нижегородский. Тройкой прошли: пулеметчик на прикрытии и два штурмовика. Дверь взорвали и вошли… Почему только тройка? И вторая волна где? И почему за раненым не идут? Только проблема в том, что сначала нас надо убить, а потом раненого вытаскивать. Иначе не канает. Дистанция короткая совсем. Но подходить им надо обязательно.

— Захват не удался, так что или гранатами закидают, или колдовская атака пойдет: пулемета-то у них нет… Пожгут огненными шарами вместе с храмом… А давай я тебя покрещу? Все равно погибать… Мы-то с ребятами, надеюсь, в рай попадем, а твоя судьба — под вопросом. Ты в загробную жизнь веришь? — Паисия хлебом не корми, дай попроповедовать.

— Спасибо за предложение, — буркнул я, — обойдусь пока…

— Ну, не хочешь водой — в огненной купели покрестишься, все же храм православный защищаешь! — Удовлетворенный новой мыслью, Паисий даже соизволил поулыбаться.

Вот утешил так утешил, святой отец!

Мерзавцы за частоколом засели, не видать их. Винтовочная пуля вряд ли пробьет и частокол и земляной вал — стрелять бесполезно. А то бы выстрелил: наверняка по обе стороны ворот засели — зуб даю, все равно он на нитке болтается.

Так дело не пойдет! Сейчас раненого вытаскивать будут, он до ворот дополз почти уже, так что или атака, или ложная атака…

Выскользнув из двери храма, я бросился вперед. От храма до частокола расстояние было небольшое, и я надеялся, что подстрелить меня попросту не успеют. Последнее дело сидеть в здании, подвергаясь обстрелу и магическим атакам. Нет ни маневра, ни надежды отсидеться. А мне ведь многого не надо. Только момент затишья между огневой подготовкой и магической атакой… Если бы нам противостояло армейское подразделение, такого момента не было бы даже в теории, но с бандитами могло прокатить. Зажав в правой руке «чекан», а в левой нож и самый крупный смарагд, я одним рывком покрыл расстояние до ворот, надеясь прижаться спиной к частоколу и получить такой сектор стрельбы, который дал бы мне возможность стрелять в тех, кто подойдет к пролому. Походя бросил ножик в извивающегося червяком раненого. Сверху вниз бросать — тут и ребенок, хоть раз игравший в «ножики», не промахнется.

Добежать до частокола я не успел. В него выдвинулась фашина, похожая на кусок обшивки то ли с катера, то ли с автомобиля, — бронелист какой-то. За раненым, точно! Из-за бронелиста неожиданно ударила ветвистая молния, изогнулась, ткнувшись в середину смарагда и замораживая мне пальцы, развернулась красивой дугой обратно, пробежалась короткими сполохами по людям, сгрудившимися за бронелистом, и они обгоревшими головешками попадали на землю, а сверху упал тот самый лист, став бойцам надгробной плитой.

Мне оставалось только стрелять по обгоревшим, один из которых активно шевелился и уже подтягивал к себе новенькую СВД-П, прям как у меня. Амулет был против молнии, не иначе. Но полусдохший уже или слабенький! Выцелив затылок третьего и хладнокровно нажав на спусковой крючок, я на всякий пожарный спрятался рядом со снесенными воротами, но лес вокруг скита был пуст и тих. Мало их было во второй волне, совсем мало… Почему? Ждал долго: нападающие столько менжеваться не должны — потеря инициативы это. Только когда чуть поодаль засвистала нежной переливчатой трелью какая-то птаха, я почувствовал, как меня отпускает напряжение боя, встал и пошел посмотреть, что за гости к нам пожаловали. Дверь сруба распахнулась, я оглянулся и увидел картину, от которой у меня отпала челюсть: Паисий выводил, нет, выносил стонущего и плачущего Александра. Ранили? Крови нигде не видно. Я подбежал к монахам, Паисий знаком показал мне, чтобы я помог опустить Сашу на крыльцо.

— Ник-огд-а-а! Ни-ик-когда! — рыдал и икал Саша, а я попытался въехать: что там никогда? Никогда не убивал? У нас в Великоречье и такие бывают. Но все когда-то случается в первый раз. Никогда не отстроить обратно ворота этого скита? Ерунда!

— Что никогда? — осторожно спросил я Паисия, а то монахов этих сложно иногда понять бывает.

— Думает, никогда не стать ему иеромонахом, — с горечью сказал Паисий.

— ???

— Священником никогда не быть. Убийцу не рукополагают. Он бы сперва иеромонахом стал, потом игуменом — и наш скит, монастырь бы возглавил, затем архимандритом: это уж другой уровень — ректор семинарии…

— У вас и семинарии есть? — Мне всегда казалось, что в вопросах образования я большой спец… Только поэтому я позволил себе перебить Паисия, который, как я догадывался, строил градацию.

— Нет, но могла бы быть… — досадливо отмахнулся от меня скитоначальник. — У нас и архимандритов нет… А вот стал бы он архимандритом — сразу и семинария бы появилась… А потом стал бы Саня епископом, архиепископом, даже митрополитом и, наконец, патриархом! Карьера! — С каждым новым словом голос Паисия приобретал все более и более насмешливое и язвительное звучание.

— Ты вспомни, брате Алесандре, про осаду Соловецкого монастыря да про то, как от поляков монахи в Троицкой лавре отбивались! Читал же! Вспомни и устыдись! И найди Тишу — где он там, вдруг его ранили? — Психолог Паисий, как есть психолог.

Пристыженный Александр, утерев слезы рукавом подрясника, бросился бегом вокруг церкви на поиски Тихона, который преспокойно вылезал из подвала, а я собирался посмотреть на трофеи, когда Паисий, обернувшись ко мне, произнес:

— Зайдем ко мне, Петя!

В его голосе было что-то такое, что я невольно подчинился. Идти-то тут… Ввалившись в «келью» Паисия, я хотел было усесться на чурбачок, на котором уже сидел, когда Паисий спас меня от «гранитной» ящерицы.

— Подожди садиться, Петя, я на тебе свитер разрежу! — Паисий повернулся ко мне, в руке его блеснул нож.

— Это с какой стати? — поинтересовался я, отодвигаясь от монаха и кладя руку на рукоять «чекана». День сюрпризов, не иначе.

— Так ранили тебя, Петя, — буднично ответил Паисий. — Вон кровь стекает… А ты, видать, на адреналине не чувствуешь.

Я оглядел критическим взглядом свое одеяние там, куда показывал Паисий. Точно, вот на боку дырка, и края кровью попорчены. Погиб свитер, погиб… или зашить можно?

— Не дам свитер распарывать! Так тащи, через голову, полегоньку!

Паисий только крякнул. Поняв, что толку от него не добьешься, я сам рванул свитер. Больно! Больно-то больно, но сознания я не теряю и не собираюсь терять. Бельевую рубаху, снятую одновременно со свитером — ума хватило не снимать шмотки по одной, — хоть сразу на выброс: заляпана кровью, а вот сам свитер — нормально выглядит, пуля сделала не такой уж и большой… разрыв или разрез? Дырку, короче! Паисий немедленно нагнулся, изучая мою рану, и распрямился с посветлевшим лицом. Даже картинно покряхтеть изволил, разгибаясь.

— Везунчик! Царапина только! Клок кожи снесло, и все дела! — сказал монах. — Сплюнь!

А я уже плюнул, не дурак: рассмотрел слюну и знал, что легкое не пробито.

— Ребро, может, и сломано, а так — хоть пластырем заклеивай… — продолжал радоваться монах. — Пластыря-то и нет! Придется бинтовать… А крови-то, крови!

— А что крови? У меня ее и так после Конкруда немного осталось!

— Погоди, может, у тебя пластырь есть? — спросил Паисий, и мне пришлось признаться, что у меня нет даже зубной щетки, не говоря уже о такой роскоши, как патроны и запасные носки, не то что ИПП. Семен, зараза, смарагды выдал, а сумку мою дорожную зажулил почему-то… Что его там могло привлечь? Убитая в контрразведке грязная рубаха? Паисий только головой покачал.

— Ты, Петя, разбинтовываться будешь — делай это в одиночку, — посоветовал он мне. — Позору не оберешься, засмеют.

Но все-таки начал меня бинтовать, облив царапину перекисью водорода. И упаковку медицинского бинта расшуровал.

— Патроны сейчас насобираешь, не боись, — сказал он мне, в минуту закончив бинтовать. — Пошли, мародерствовать поможешь.

Монахи-то они монахи, а как до мародерки дело доходит — так что проще: один уводит свидетеля прочь под видом оказания медицинской помощи, другие обшаривают тела, а потом делают удивленные лица — ничего не нашли!

Как оказалось, подозрения мои были беспочвенны. И зареванный Александр и Тихон занимались не мародерством и собиранием трофеев, а первейшим делом для того, чей дом стоит в лесу, — налаживанием временных ворот. Серого медведя теперь стоит опасаться: злопамятный зверь, а нападавшие его подранили. Монахи принесли пару бревен, а теперь с уханьем, но, что поразительно, без мата кантовали тот самый бронелист с катера, который накрыл попавших под разряд нападавших бандитов. Нам с Паисием досталась почетная роль убрать трупы, пока ими не заинтересовались все окрестные падальщики. Знакомства с большинством из них хотелось бы избежать.

— Надо бы похоронить их, да своя рубаха ближе к телу… — Паисий оглянулся на надрывающихся уже под тяжестью немаленького бревнышка монахов и обратился ко мне: — Посторожи тут, Петя, ты все равно работать не сможешь… А я ребятам помогу… А потом этих в чащу унесем да в какой-нибудь яме прикопаем! Не хоронить же их на освященной земле!

— Вы чего, белены объелись или контужены на всю голову? — Мой вопрос я постарался сформулировать повежливее. — Эти же не просто так пришли! У них катера или лодки! Там кто-то у берега караулить остался! Надо быстро бежать мочить их, пока они не пришли да нас не замочили! Или за подмогой не поплыли! — Досадно, что такая разумная мысль пришла мне в голову только сейчас, а то бы потерпел с перевязкой.

Невзирая на кольнувшие бок иголочки боли, я подхватил СВД-П, лежащую на земле, вытянул из подсумка убитого бандита пару магазинов и оглянулся на монахов, поджидая, когда они ко мне присоединятся. Не тут-то было.

— Даже если ты прав и там действительно лодки… — начал Паисий раздумчиво и неторопливо. — Убивать мы никого не пойдем! Этих мы убили, но они напали на наш скит, и тут мы в своем праве!

— Те, что у лодки, тоже напали на ваш скит! — Вы хотите задать логическую задачку Петру Андреевичу Корнееву? Преподавателю, пускай и бывшему, Тверской академии? Ну-ну! — Именно напали! Но роли у всех нападавших разные! Кто-то тащит бронелист, кто-то стреляет, кто-то молниями швыряется! А эти лодки караулят! Разные роли — одна задача и намерение! Одна цель и командование! И поэтому разницы между ними нет!

Паисий ничего не ответил, только с суровым видом начал шуровать топориком, освобождая от древесных обломков створ ворот. Тихон с Александром яростно ему помогали… Ну что возьмешь с таких людей? Им же все растолковано и в рот положено! Объяснено и разжевано! Вот упрямство-то ослиное… Я уж плюнул и собрался идти в одиночку, когда Паисий оторвался от работы и сказал:

— Зря ты, отец Петр, сердишься! Ты почти правильно рассудил, только вот какая тонкость: объясни-ка мне, почему эти, — тут он бесцеремонно указал топором на лежащих мертвецов, — тут лежат, а те, — лезвие взметнулось вдоль тропинки, — там стоят? Про роли ты все верно говоришь, только почему роли так распределились? Почему кто-то жечь нас пошел, а кто-то у лодки остался? Можешь ответить на этот вопрос?

— Да чего отвечать-то! — Вступать в философские дискуссии? А время? Время утекало сквозь пальцы, и хотя я тщательно прислушивался к обычной жизни леса, пытаясь вычленить непривычные, человеческие звуки и запахи, умом я понимал, что проигрываю. — Могут быть тысячи причин! У лодки оставят главаря или слабых, или самых трусливых, или раненых…

Раненых и трусливых? Это и есть мой шанс! Не слушая Паисия, к воплям которого присоединились голоса Александра и Тихона, я почти бежал по тропинке, не забывая, конечно, насколько возможно при такой скорости движения осматривать окрестности.

В том, что эти клоуны пришли от реки, я не сомневался. По Свене сплавлялись или против течения шли, от Велаги? Если по Свене, но тогда получается, плыли в Гуляйполе, а откуда они плыли? И проплывая мимо Конкруда, заплатили налог или получили от него задание поймать зарвавшегося полуэльфа? Пардон, эльфа-полукровку? А если через Велагу, то какой тогда крюк серьезный! И еще крюк, чтобы по суше попасть к скиту? То есть либо случайно вышли, либо нападение на скит было заранее запланировано… Что ж результаты такие скромные? Или шли они именно к Конкруду? Как раз когда у того появились пушки? Странно все это, и совпадений многовато, на мой вкус.

Лодок у берега не было. Точнее, они были, но не на поверхности воды, а искусно затоплены в этаком бочажке, где могли бы водиться сомы, а теперь вот лежат две шестиметровые лодки. Не знал бы, что искать, не нашел бы… Даже не лодки это, а лодка и катер — для лодки бронелист не является привычным элементом обшивки. Отодрали, а сам катер затопили… Очевидно, что поднять его можно, можно и починить. А вот со второй посудиной, по моему мнению, и возиться не надо — пулями изрешечена до полной неузнаваемости. И видно, взрыв был на борту: борта исхлестаны так, как не всякий имп водяной свою жертву раздерет. А катер можно поднять, можно именно на нем с шиком отправиться в Гуляйполе. Но это потребует времени, сил и средств. Как раз дело для монахов, а потом пусть забирают — не жалко…

Когда я вернулся, чтобы сообщить монахам радостную весть, что теперь у них есть свой флот, правда, подводный, то застал всю честную компанию в глубокой задумчивости перед одним из мертвецов — ничем не примечательным пожилым мужичонкой, кисти которого были исколоты какими-то воровскими татуировками.

— Никого не было у берега, — миролюбиво заметил я, подходя к монахам. Да их голыми руками можно было брать — шагов моих они не слышали!

— Взгляни, отец Петр, — прокряхтел Паисий: он единственный не вздрогнул от звуков моего голоса. — Знаешь сего молодца?

Ишь, как заговорил, скитоначальничек!

— Нет, не знаю, — ответил я, скользнув взглядом по простецкому лицу мужичонки. — Знаменитость местная?

Александр и Тихон прыснули в кулак и тотчас виновато оглянулись на Паисия: перед лицом смерти не положено тут веселиться. Но и Паисий не отстал — он лыбился во весь рот, тщетно пытаясь придать своему лицу приличествующее скорбным минутам выражение.

— Точно, знаменитость. И действительно местная! Кроме этой местности его, я думаю, нигде в лицо и не знали. Это Слива, Григорий Слива! Или кто-то весьма похожий на него… Все-таки я с ним за руку не знакомился и на брудершафт не пил… Но похож, сильно похож!

Тут Паисий замолчал, давая мне возможность проникнуться. А чего тут проникаться?

— Ну слива… Да хоть вишня… Я что, Чиполлино, чтобы меня этот фрукт повергал в ступор? — Тут я позволил себе насмешливо оглядеть скитников.

Услышав такие речи, монахи и вовсе дар речи потеряли.

— Ничего не слышал о Сливе? О Федоре Сливе? — с подозрением спросил Тихон.

— Откуда? — с непритворным удивлением ответил я. — Спросите меня имена поэтов Озерной школы, из пришлых, — отвечу! Французских символистов конца девятнадцатого века — отвечу! Эльфийских сказителей второй эпохи — тоже отвечу! Но про сливу вашу ничего не знаю, виноват! Просветите! И кстати, Федор? Вы же о Григории говорили!

— Федор Слива — глава одного из бандитских кланов в Гуляйполе, Григорий — его брат и ближайший помощник, — ответил Александр. Он, как я посмотрю, все-таки большей доверчивостью отличается, чем даже Тихон, хотя по возрасту и старше. — Клан Сливы — один из сильнейших! Наркотики, оружие, рабы — все это они контролировали. И еще Федор привечал орден Созерцающих. О них-то слышал?

— Об этих слышал… — ответил я задумчиво. Не сходится. Не сходится, хоть режь! Не мог Слива, если он брат предводителя клана, так глупо погибнуть…

— А как у них там, в Гуляйполе, перевыборы предводителей происходят? Как у нас, в Тверской академии, выборы ректора — раз в четыре года, или чаще? Может, время пришло?

Это было одним из самых простых решений этой задачки. Если «перевыборы» предводителя бандитов хотя бы отчасти похожи на ту грызню, которая устраивается в Тверской академии, то проигравший Слива со всей родней запросто мог отправиться или на корм рыбам, или в изгнание. На пенсию, так сказать… С небольшой свитой, например. И напороться на скит. Решил, по бандитской привычке, взять, что плохо лежит: знал ведь, что христиане всегда «левую» подставить готовы… Да только сам остался лежать под бронелистом собственного катера.

Проследивший нить моих рассуждений Паисий только согласно кивал.

— Ненавижу Созерцающих, — прокряхтел он. — И не только их, конечно, все эти ордены, но этих больше других. Согрешаю, но как иначе-то? Ариан на Торжество Православия проклинаем, а этих? Созерцающих, по моему сугубому мнению, надо каленым железом!

— Паисий, если этот Слива из Гуляйполя сбежал, то, может, погоня за ним будет? Не пора ли валить на заранее подготовленные позиции?

— Какие позиции? — удивился монах. — Мы никаких позиций не заготавливали…

— Что, и землянок в лесу не отрыли на всякий пожарный? — не поверил я.

— Тут землянку отроешь, на следующий день придешь — а в ней уже серый медведь живет, — рассмеялся Тихон. — Да и не пойдем мы никуда от храма…

— Ну хоть казна у него, — я невежливо ткнул пальцем в покойника, — с собой богатая была?

Слова мои едва не оказались сигналом для монахов. И для меня самого, понятное дело. Но всех остановил Паисий:

— Стоять! Стоять, я сказал! — Теперь вот веришь, что монах этот не всегда рясу носил, а когда-то успел и камуфляж… Не иначе до унтер-офицера дослужился. — Слива был бандитом! И непростым! А еще хитрым, жадным и злопамятным человечком! Наверняка если мы начнем его потрошить, то окажемся под магическим проклятием!

— Так мы его убили, — с сомнением ответил Тихон. — Может, мы уже…

— Не-э-эт! — со старческой хитринкой протянул Паисий, даже прищурился, так что все лицо его пошло тонкими морщинками. — Его собственный маг прикончил, который цепную молнию пустил! Она по Пете ударила, а у Пети амулет какой-то, а потом отскочила на тех, кто ближе! А ближе как раз Слива с присными оказался! Так что на маге и проклятие! А вот вещичек его лучше не трогать. — Паисий сказал это без всякого сожаления, и я его понял — жизнь-то дороже! — Это, во-первых!

— Что, и во-вторых есть? — удивился я.

— Во-вторых — то, что большинство его амулетов божкам посвящено! Или знаки божков на них, или от алтарей этих божков запитываются! А Слива кому поклонялся? Кали! Нам такие амулеты нужны? А тебе, Петя?

— Оружие с патронами можно собрать, да и прочее… — Я крепко надеялся на то, что проклятия, если они есть, будут «утянуты» в смарагды. — Только я сам буду собирать, вы не лезьте! Амулеты, ладно, трогать не буду…

Обыск бандитов особых результатов не дал. Нет, патроны я выгреб, оружия тоже насобирал, но денег было — кот наплакал. И то не у Сливы, а у его спутников. Сам «брат предводителя» давненько, видать, в руках налички не держал… Не считать же добычей расчетные книжки банков Новых и Старых княжеств: они на ауру конкретной личности завязаны, мне не светит ничего. Собрав их целую горку, я задумался — что было бы, если бы я был колдуном. Например, смарагд захватывает часть ауры Сливы, а потом я, управляя смарагдом, работаю с расчетными книжками… Озолотился бы… Мечты-мечты…

Помрачневший Александр, видя, как я осматриваю трупы, задал, немного насупившись, вопрос, который, очевидно, постеснялись мне задать Паисий с Тишей:

— А у тебя амулет какому демону посвящен?

Видно было, что ему неприятно считать себя обязанным жизнью какому-то там божку. Рискнуть, не рискнуть?

— Это не амулет, а редкий природный минерал — кровавый смарагд называется! Вот… Смотрите! Довольны? Больше ничего сказать не могу, и вам советую никого никогда о нем не спрашивать для вашей же безопасности!

Повеселевшие монахи пообещали…

Все оружие я решил оставить скитникам, взяв себе только все патроны для СВД, которых оказалось совсем немного, парочку гранат взамен потраченных Александром да плащ-палатку старинного военного образца, скатанную в валик и притороченную к рюкзачку одного из спутников Сливы. Потом подумал и выбросил эту плащ-палатку. Не лежит душа к мародерке. Патроны с оружием выгрести — это святое, а вот вещи… Хотел посмотреть ножи погибших — я вообще к холодному оружию уважительно отношусь, — но тоже бросил: своих два, куда ж больше?

Этот день мы почти полностью потратили на восстановление ворот, потом оттащили тела погибших в лес, бросили в небольшой овражек, скорее яму, которую почти наполовину забили хворостом, и устроили всем коллективное огненное погребение. Сожгли то есть. Тихон предложил амулеты с тел насобирать да в Свену забросить, но я отказался: если бы амулеты были действующими, вряд ли бандиты погибли бы от какой-то молнии. Похоже, амулеты были разряжены, Кали как-то сплоховала, сами бандиты изрядно потрепаны, а их «последний рывок» вообще был образцом глупости. Ни разведки, ни плана атаки. Передовой дозор из мальчишек, который оказался не в состоянии справиться со мной, медведем да с Паисием. Принцип «умри ты сегодня, а я завтра»… Зуб мне, правда, выбили да свитер прострелили. Вот и все потери с нашей стороны. Только ворота в скиту выбили еще… Что особенно смешно, над телами бандитов христиане молиться отказались. На мой законный вопрос — как же так? — я услышал, что в заупокойных молитвах христиане молятся о единоверцах, а вот о язычниках, особенно поклонниках Кали, им не положено просить своего Бога. Будь язычники приличными людьми — еще можно было бы что-нибудь придумать. А как же всепрощение? А? «Святые отцы» сообщили мне, что христиане всепрощения не исповедуют, не по адресу я. Впрочем, свое «правило» монахи все равно отстояли. Пока они молились, я обдумал, как зашить свитер, и вплотную занялся швейным делом.

Одно дело, если плетение магически обработанных нитей, не сработавшее, конечно, в моем случае, было по всему свитеру. Другое дело, если только по груди. Я как-то не удосужился проверить… Точно, по груди только! Эх, опять я лоханулся! А Волобуев-то, вот ушлый лавочник! Скидку огромную сделаем! А магическая нитка-то по плечам, по груди да по брюху только! Ну и ладно! По крайней мере, зашивать прореху на боку можно не опасаясь, что нарушу сложную систему переплетения магических потоков…

Идея поднять затонувшие лодки монахами воспринялась на ура. На реке лодка лишней не бывает. В Гуляйполе они не плавали, но возможности перемещаться по реке, может, даже пройти по Великой, упустить не могли. Превратить флот из подводного в самый обычный речной решили завтра.

Лебедку сделали из пары блоков, подцепили за нос и за корму, ручным воротом стали вытягивать. Со дна сорвали катер легко — не успело его сильно засосать, к поверхности тоже подтянули на раз, а вот дальше пошло туго. Пришлось связать пару бревнышек на манер плотика, подойти на нем к катеру вплотную и поработать ведром вместо черпака — дно у катера было целехоньким. Бандиты хотели, видно, сами поднять потом, да не судьба…

Откачав большую часть воды и перепрыгнув в катер, я занялся осмотром мотора и при этом был приятно удивлен: движок, упакованный в непромокаемый мешок изрядных размеров, лежал на дне катера.

Через полтора часа катер уже сносно держался на поверхности воды, мотор был распакован и осмотрен, его можно было устанавливать, чем и занялись Паисий с Александром. Мне досталась почетная роль охранника, которую я выполнил с удовольствием, растянувшись на берегу на охапке хвороста.

Мотор казался вполне рабочим, но топлива в нем было только для того, чтобы он, прочихавшись, неожиданно сильно рыкнул и заглох. Выяснилось, что был перебит бензопровод, и не будь на моторе каких-то защитных заклинаний, которые просто обязаны были быть, по утверждению Паисия, весь агрегат давно бы взорвался.

— Ничего, Петя, до Арсайла на веслах дойдем, хоть и против течения, а там починимся и топлива купим! — Даже при таком раскладе ценность катера и мотора была достаточно велика, чтобы не попробовать его починить.

Пришлось признаться, что в Арсайл мне совсем не надо: повторно навещать Конкруда в мои планы не входило.

— Ну так до Гуляйполя тебя по течению сплавим, у бандитов починимся, заправимся, а там уж поднимемся вверх по течению, на моторе уже!

— Вы же не хотите к бандитам ехать, я правильно понимаю? — Чего общего может быть у бандитов и этих чудаков… Но Паисий уверил меня, что цепочка рассуждений: «Я покупаю бензин у бандитов, даю им деньги, а потом на мои деньги они снаряжают рейд по Великой, так что я тем самым оплачиваю бандитский рейд», — верна лишь отчасти. Все равно механики и мастера по починке лодок, катеров, яхт и хаус-ботов в Гуляйполе живут. То, что эти мастера в своих мастерских получат немного денег от монахов, не означает автоматического спонсирования бандитского рейда. Хотя, если доводить все до логического конца, не надо бы в Гуляйполе ничем пользоваться… но есть долг благодарности, и он важнее… В принципе можно было бы отправить монахов в Арсайл одних, но мне почему-то не хотелось и думать об этом.