ГЛАВА 5,

Виталя пришел ночью. Сел на кровать, заложил ногу за ногу, начал покачивать носком, как-то очень фатовски, как никогда не делал при жизни.

— Кого, Корнеев, застрелил, целителя застрелил? И не краснеешь? Или эльфы не краснеют?

— Ты же мертвый!

— Не тупи, Корнеев, конечно, мертвый, ты ж сам меня убил. Откуда пули серебряные? Спер, как всегда?

— Патрон спер, признаю… А ты как, надолго?

— Вообще ты понимаешь, что говоришь? Я навсегда теперь…

Проснулся я в поту. Рывком сел. Не так, как бывало, проснешься простуженный, например, — весь в поту. Нет. Я плавал, я чувствовал себя в реке, и не в Шакше какой-нибудь, а в реке Великой!

Но как это прекрасно, что это лишь сон! Хрен тебе, Виталя.

— Задолбал уже, Стрекалов! — сказал я громко, чтобы рассеять наваждение.

Номер под лестницей был маленьким и душным. Не то чтобы денег не было: из Сеславина я выехал с полным кошелем золотых, — не было нормальных номеров на этом постоялом дворе, стоящем в селе Ананьино на тракте аккурат между Сеславином и Ярославлем. Движение-то неслабое. А я, ясен перец, в столицу еду. А куда мне ехать, мне теперь перед Иваном Сергеевичем отчитываться надо! Приеду в столицу, буду выяснять — в ходу «Крем» или нет. Перво-наперво газету куплю, ну и еще есть задумки. Да кого я обманываю? Никогда мне так не выяснить ничего, только зря время избуду.

С такими приятными мыслями я начал потихоньку вставать.

В общем зале трактира было по-предрассветному сумрачно и пусто. На кухне топилась печь, оттуда поддавало жаром и запахом свежевыпеченного хлеба. Я заглянул — дверь-то туда приоткрыта. На маленькой скамейке возле двери сидела, умильно жмурясь, грязно-белая кошка, а рядом с ней, забавно хмурясь и зевая, ерзало белокурое человеческое дитя лет так шести или шести с небольшим. Девочка? Ага. Кошка, почуяв меня, спрыгнула с лавки и, гордо задрав хвост, подошла. Развернулась у самых ног и с едва слышным урчанием потерлась башкой о сапог. Тогда и девчонка меня заметила. Можно начинать беседу.

— Свежий, хозяюшка? — спросил я, указывая на большой каравай, стоящий на столе.

Вообще-то там стояло штук семь караваев, но этот почему-то не был накрыт рушником, как другие. По корочке видно, что отменный хлебушко! Девчонка кивнула и засмущалась — то ли оттого, что я назвал ее хозяюшкой, то ли оттого, что не знала, можно мне на кухню или нельзя. Немедля из-за угла печи, поражающей основательностью и размерами, выглянула женщина в запачканном мукой переднике и завязанной на лбу косынке, делающей ее голову похожей на кочан капусты. Аборигенка, молодая, раскрасневшаяся от жара и довольно симпатичная, по чертам лица — мать этой «хозяюшки». Такая же белокурая.

— Доброго утра, хозяйка, — поприветствовал я ее. — Каравай хочу купить — вон она мне продает! — И я кивнул на забежавшую за спину матери девчонку.

— Продаешь? — удивилась женщина, смеясь и вытаскивая дочку из-за спины. — Ну давай, дай дяденьке эльфу хлеба, торгуйся, что ли!

Ободренная смехом матери, девчушка важно подошла к столу, сняла каравай и протянула мне со словами: «Мамка севодни пекла, а я муку сеяла!»

— Сеяный? Ну надо же! — вроде как удивился я и протянул девчонке золотой, хотя на такие деньги можно было купить все караваи в этом трактире. Подмигнув опешившей женщине, я подхватил хлеб и отправился восвояси — собираться.

Говорят, когда Гоголь сходил с ума, его голову обкладывали горячими, только что испеченными хлебами. Это считалось надежным медицинским средством. То-то Виталя бы смеялся. А сегодняшнее видение — не признак ли безумия? Нет, я понимаю, если бы оборотень у меня «первый» был, так ведь не первый…

Да и не последний! Смачно откусив от каравая, вместо того чтобы прикладывать его к башке, я влетел в свой номер. У нас, холостяков, на пожрать воображение плохо работает: увидел каравай, отъел половину — и ладно!

Дорога до Ярославля была хорошая, накатанная. Она уже давно подсохла, старенький «виллис» Ивана Сергеевича бодро рычал мотором, я обгонял какие-то телеги, один раз даже решился на обгон колонны грузовиков, но пообещал себе впредь этого не делать — колонна шла с приличной скоростью, а в зеркало заднего вида я разглядел, что за рулем первой машины восседает нечто бородатое — гном, очевидно. Не люблю вообще-то обгонять на таких дорогах, но как подумаю, что придется в очереди на воротах ждать, пока колонну пропустят, так нога сама на педаль газа жмет. Надо от колонны посильнее оторваться, посильнее…

Сам Ярославль, конечно, производил впечатление даже башней караулки при въезде. Встречающий путников черный медведь все так же протягивал лапу в предостерегающем жесте, на его плече отливала золотом алебарда, поверх шита с гербом красовалась смешная, но красивая шапка, отороченная черным мехом. Не из этого ли самого медведя?

Контроль на воротах в столицу Ярославского княжества был жестким, но справедливым: с меня содрали золотой за двухнедельное хранение СВД-П в арсенале, приютившемся у ворот города, «таран» порекомендовали держать в чехле, если я не хочу неприятностей, опечатав заодно и чехол дурацкой ниткой с сургучиком. Совершенно бессмысленная мера предосторожности — в том же Сеславине такой ерундой не заморачивались, — другое дело, что я «таран» в чехле и держал. А чехол в сумке. Если на службу в «группу по найму ополчения» не бегал. По поводу «чекана» в кобуре и Виталиного кольта мне никто ничего не сказал, только смешливый рядовой спросил, не эльф ли я Закатной пущи и не собираюсь ли ударить по Твери с тыла, — столько оружия везу.

Смех смехом, но ко мне пододвинулся насторожившийся унтер, а другие солдатики аккуратно сменили позицию, явно готовясь взять меня в несколько огней, если что не так. И опять волшебная бумажка от Ивана Сергеевича помогла. Я даже со смаком принялся рассказывать, как мы ящеров «гоняли-гоняли, душили-душили»… Тут как раз колонна грузовиков подошла, та самая, и меня, такого разговорчивого, заткнули, попросив на выход, то есть выезд. А я и рад.

За разговорами солдатики не удосужились спросить даже, какова цель моего прибытия в Ярославль, хотя обязаны были по протоколу. Хорошо быть честным и открытым — как я расписывал свои боевые действия в Сеславине против тридцати трех оборотней-крокодилов, так хоть в газету помещай, в рубрику «Наши герои».

Кстати, газета! Куплю газету, брошу вещички в ближайшей к Которосли гостинице — и пойду бродить по Ярославлю, самому красивому городу, который я видел. Нет в Великоречье городов красивее, ручаюсь! С огромным удовольствием я проехал вдоль Великой, по дороге, которую не перекрывала стена с колючкой — редкий случай, сразу видно — столица.

Гостиница, конечно, роскошью не удивила, но номер мне достался очень хороший, светлый, и мебель новая. Я бросил вещи посреди комнаты, пригладил волосы перед зеркалом, поправил кобуру с «чеканом» — больше ничего из оружия брать с собой не буду. Ножи и кистени не в счет. Открыл дверь номера, шагнул в коридор…

Темнота.

Мокро как-то.

— Очнулись, Петр Андреевич? — Глумливый голос показался знакомым. — Или еще водички?

— Еще, — разлепил я губы, и на меня обрушился ледяной водопад. Хоть в голове просветлело.

Так. Я сижу. Ноги с руками примотаны. Попробовать глаза открыть? Если я открою глаза, то увижу тех бандитов, кто меня спеленал. Как младенца, как несмышленыша, твою ж! Если я их увижу, то, скорее всего, живым мне не уйти. Опять же если это бандиты. А если полиция? Я осторожно открыл один глаз, второй — и увидел того, кого в принципе не ожидал увидеть: помощника Василия Васильевича из контрразведки, щеголя в костюме-тройке, не помню как зовут. Или он не представлялся?

— Вижу, очнулись, Петр Андреевич! — с какими-то даже сочувствующими интонациями сказал контрразведчик. — Где смарагды, колись, козел! — А это его уже на крик срывает. Напугать, что ли, хочет контрастом? Или напугаться?

Я окинул взглядом помещение. Перетащили, сволочи… Я находился в освещенной лампами дневного света комнате без окон, пол неровный, выложен плиткой, сток сбоку виднеется. На операционную не похожа. Значит, допросная в контрразведке. Не слишком ли круто задержание и арест произвели?

— За козла ответишь, — сказал я слабым голосом, так что щеголю пришлось по-птичьи вытягивать голову, чтобы услышать. Я орать не буду, я существо слабое, щас вообще глаза закачу и в обморок упаду. — А-а-а! — Вот за ухо не надо. Больно же.

Но ни притвориться, ни в обморок мне упасть не дадут. Скосив глаза, я увидел второго живодера, которого не засек раньше, — немного не до того было. Но обидно все равно. По виду это был не палач в классическом понимании слова — шкафоподобный здоровяк с маленькой головой на широких плечах и свиными глазками, — нет, это был сухонький такой сморчок-старичок, с железными, правда, пальцами, в чем я только что убедился. Смотрит внимательно, без злобы и сочувствия. Идеальный такой убийца. Мундирчик на нем унтерский, застиранный, поверх даже фартука не накинул. То ли крови не будет, то ли будут бить так, чтобы все гематомы внутренними оказались. Глядя на старичка, верю — сможет. Но то, что в допросной дознаватель не один, — радует. Глядишь, еще кто подтянется, свидетель хоть какой-нибудь. Надо только время потянуть.

— Еще раз спрашиваю: где камни, Корнеев? — Молодой щеголь смотрел опять ласково и доброжелательно. Не знаю, на тех, кто своей вины не чувствует, эти его переходики — от воплей к сладости невообразимой — действуют или нет? На меня вот не действуют. Я кое-что пострашнее видал. Сегодня во сне, например. Молчу.

— Говорить не хочешь, Корнеев? — К такому повороту событий он должен быть готов — ну, не первый же допрос у него. Или первый, судя по бездарному исполнению? Как бы бить не приказал… Вообще-то говорить я никогда не отказываюсь. Ни при каких обстоятельствах. Часто даже себе во вред. Но желательно хотя бы знать собеседника по имени.

Звук раскрываемой двери привлек не только мое внимание. Старикан-убийца вытянулся, дрогнув большим кадыком, а помощник Вась-Васи так и вообще — метнулся со своего стула в сторону двери, доложил: «Задержанный Корнеев пришел в чувство!» — и распластался вдоль стены, давая вошедшему возможность разглядеть меня, а мне соответственно его. Офигительно! Так это импровизация была? Или с ведома начальства мальчик выделывается?

— А почему привязан? — Удивление зашедшего Василия Васильевича казалось искренним. — Буйствовал?

— Никак нет, Василий Васильевич, это так, мера предосторожности. Парень резкий, стреляет метко, пришлось стреножить…

— Ничего-то тебе, Локтев, поручить нельзя, — вздохнул Василий Васильевич, — а вы, Корнеев, чего сидите? — И он махнул рукой старичку.

Тот весьма сноровисто развязал мне лодыжки, потом ослабил петли, через которые были просунуты мои запястья. Да тут целая система! Я-то думал, просто веревками примотали.

— Корнеев Петр Андреевич! — официальным голосом начал Василий Васильевич, держа перед грудью какую-то бумажку. Посмотрел поверх бумажки, убедился, что я внимательно слушаю. — Вы задержаны распоряжением по Департаменту контрразведки. Имеете что-то сказать?

— За что задержан?

— Что значит «за что»? Вам никаких обвинений не предъявляют. Пока. Вы задержаны для снятия допроса. — Тут Василий Васильевич позволил себе улыбнуться: — Хотите сделать признание?

— Вопрос хочу задать, Василий Васильевич…

— А задавайте, Корнеев, — разрешил агент. Вот так, сначала устанавливаем коммуникацию…

— А два вопроса можно?

— Можно-можно, только осторожно, — разрешил контрразведчик, но посмотрел смурно. Не нравится, когда правила игры нарушают…

— Вы, Василий Васильевич, как в Ярославль поспели? Гнали всю дорогу?

— На самолете прилетел. На «Аисте». Это все?

Ничего себе, важная шишка! Или про меня уже все решили? И второй вопрос:

— Наташу нашли?

— Много будешь знать — скоро состаришься! Половинкам-то эльфийского века не положено!

— Не злорадствуйте, Василий Васильевич, не нашли, так никто вас не винит…

Вот уж шпилька контрразведчику в одно место. Локтев, помощничек, аж взвился! Да и Вась-Вася рожу кривит. Только железный старикан смотрит равнодушно — ему все равно кого мучить. Надеюсь, у него простатит. В крайнем случае — геморрой. Согласен и на язву желудка. Пусть хоть гастрит. Ну хоть раны боевые у него к непогоде ноют? Да откуда у него боевые раны? У инквизитора контрразведческого? Вась-Васю я достану, Локтев сам себя съест при таких импровизациях, которые со мной вытворял, а вот художества старикана останутся неотмщенными. А есть у меня подозрение, что это он меня вырубил — у Локтева вряд ли получится так ловко. А больше никого не вижу — даже писаря какого захудалого.

— Теперь моя очередь вопросы задавать, — провозгласил Вась-Вась, кивая Локтеву, севшему за низенький столик с писчей бумагой и чернильницей-непроливайкой. — И сейчас я приглашу в допросную колдуна, который сможет засвидетельствовать, правду вы говорите или лжете. И вы предупреждаетесь, что лгать в контрразведке нельзя. За это по законам Ярославского княжества каторга положена. — Контрразведчик не смог сдержать торжествующей улыбки. — Не возражаете против проверки ваших показаний магическим жезлом?

Педант он все-таки, этот Василий Васильевич, все прям по протоколу чешет.

— Только «за»!

Старик-палач молча подошел к двери, распахнул ее, впуская новую личность — медведеподобного джентльмена-пришлого с окладистой рыжей бородой, в черном мундире с иголочки. Не говоря лишнего, этот громила нахмурил бровищи, так что они совсем сошлись у него над переносицей, выхватил откуда-то из-за спины уставной жезл с навершием из тускло светящегося горного хрусталя, побарабанил по нему пальцами, недовольно скривился, подбирая, видимо, настройки, и направил свой инструмент на меня. Если Вася «в квадрате» выглядел самым вальяжным из контрразведчиков, его помощник Локтев — самым неопытным, изверг-старикан — самым опасным, то этот маг — самым занятым, спешащим и недовольным. Вот он кивнул Вась-Васе, показывая готовность к работе.

— Итак, — откашлялся контрразведчик, — вы Корнеев Петр Андреевич, полуэльф?

— Да.

— Назовите ваш возраст и место рождения.

— Мне тридцать лет, родился в Тверском княжестве, в Твери.

— Семейное положение?

— Не женат, но намереваюсь жениться…

— Нас не интересуют ваши намерения, задержанный. Вы были в городе Сеславине, когда исчезла Наталья Ивановна Бороздина?

— А у нее Бороздина фамилия? Не знал… Хотя она же дочка Ивана Сергеевича!

— Постарайтесь впредь только отвечать на вопросы, — достаточно спокойно заметил контрразведчик. — Не вопросом на вопрос, не комментировать вопрос, а именно отвечать на мои, — он выделил интонацией слово «мои», даже паузу сделал, — вопросы.

Василий Васильевич повторил вопрос, а я вместо ответа недоуменно уставился на него. Молчание затягивалось.

— Не хотите отвечать, Корнеев? — без видимых знаков нетерпения спросил контрразведчик.

— Вы же знаете ответ: сами меня видели на балу в Благородном собрании. Забыли?

— Я не для собственного удовольствия с вами беседую, а по долгу службы, — прокомментировал мой выпад Василий Васильевич.

Погоди, дорогуша, это цветочки еще. Пусть на вопросы о себе я ответил четко, это еще не значит, что так дальше пойдет, пока третья степень устрашения в бездействии обретается… Тут я скосил глаза на безмолвно стоящего у стены седого унтера.

— Запиши: признается, — кивнул Вась-Вась Локтеву, строчившему протокол.

Хороший ход. Если ему удастся убедить меня, что я признаюсь, то дальше будет легче: признался в одном — признаюсь и в другом. Например, в том, что именно я являюсь негласным лидером членов ордена Созерцающих и главным жрецом богини смерти Кали. И ее мистическим мужем, по совместительству.

— Имели вы контакты с Натальей Ивановной Бороздиной, пока находились в городе Сеславине?

— Не такие, каких хотел бы.

— Отвечать на вопрос без двусмысленностей! Прямо и точно! Нам нужны прямые ответы! — Это уже Локтев спешит отметиться, отрабатывает свой недавний промах. Вась-Вась только глазки закатил, показывая, как он намучился со мной, бестолковым. То ли еще будет…

— Повторяю вопрос! Имели вы контакты с Натальей Бороздиной?

— Задавайте прямые вопросы. Я что, обязан знать, что вы подразумеваете под словом «контакты»?

Василию Васильевичу уже хотелось крови. Локтеву тоже. Полинялому унтеру у стены ничего не хотелось — в его глазах я не мог прочесть никаких желаний, никаких эмоций. Машина, не человек. А это плохо. Колдун же выглядел заинтересованно и слегка озабоченно.

— Вы же образованный человек, Корнеев, — сказал Вась-Вась, старательно восстанавливая спокойствие. — Мы надеемся, что вы проявите немного сообразительности.

— Нет.

— Что нет? — Глаза у Василия Васильевича выкатывались из орбит, так он удивился.

— Я не человек. Нелюдь, если угодно.

На Василия Васильевича было жалко смотреть. Я его отчасти понимаю. Каких он эльфов видел? Наверное, тех, кто попадался ему на горячем и под пыткой или под угрозой пытки выкладывал все и закладывал всех… Но меня пока не пытают — я не обвиняемый и не арестованный, я — задержанный. Тонкость такая вроде бы. А как кардинально все меняет. Нет, я не заблуждался насчет своих прав и возможностей контрразведки. Младенцу известно, что в такое заведение легко попасть, но трудно выйти. Да и моя реплика была предназначена не только для того, чтобы рассердить Вась-Васю. Колдуну тоже надо понять, с кем он имеет дело, а то че-та тормозит он со своим жезлом… Сработало! Колдун вновь начал щелкать пальцами по жезлу, затем кашлянул и негромко помянул всех демонов нижнего плана.

— Выйдем, — откликнулся он на вопросительный взгляд Василия Васильевича.

Дверь они прикрыли неплотно, да и слух у меня получше, чем у людей, так что, к своему удовольствию, я услышал почти все, о чем шептались за дверью два героя тайного сыска.

— Он квартерон, осьмушка или ровно пополам? — спрашивал маг, кряхтя и отдуваясь. Тяжела, наверно, служба на благо отечества у ярославских колдунов.

— Половинка: отец из пришлых, мать — эльфийка. Вроде бы, — просветил колдуна контрразведчик. — По имечку же понятно. Что-то не так?

— Понимаешь, Василий, настройка жезла — дело тонкое. Он же на изменения ауры реагирует. А аура — биофизическое явление.

— Ну и что, — никак не мог врубиться агент, — что не так?

— У людей и нелюди, эльфов например, биофизика разная, — произнес колдун слова, которые я давно уже произносил внутри себя, как заклинание. Прям открытие. Бином Ньютона! — Я, конечно, где-то на половинные настройки поставил — что для эльфа, что для человека, — но такой эффект наложения… Короче, нужна доминанта, чтобы на нее заклинание по распознаванию лжи закреплять. Я, как обычно по инструкции, по имени ориентировался, доминанту поэтому человеческой поставил. А он вишь, какие откровения выдает… Нелюдью себя считает… Гарантий так что нет никаких… Так, иногда что-то чувствуется…

Василий Васильевич, судя по голосу, мрачнел на глазах:

— Сделать ничего нельзя?

Догадаться, что колдун ответит отрицательно, труда не составило.

— Ну хоть постой тогда рядом с умным видом… Когда мы по голове ему стучать будем, можешь выйти…

— А что, начинали уже? — встрепенулся маг.

— Да нет, при задержании вырубили только… — Голос Василия Васильевича звучал куда как мрачно, и его предчувствия не замедлили оправдаться.

— Почему меня не предупредили? — А вот в голосе колдуна явственно звучало облегчение. — Если у него сотряс, то вся работа без толку — хоть настраивайся, хоть не настраивайся! Рядом, так и быть, постою, но результатов не жди!

С этими словами колдун решительно толкнул дверь и вошел в допросную с самым независимым видом. Если тут все работнички такие, то понятно, как они Гуляйполе проворонили. А не прочитать ли им лекцию «Как надо работать в контрразведке на благо родного Ярославля»? Или нет, у нас есть лучшая кандидатура на роль лектора…

— Время — деньги, Корнеев… — Василий Васильевич явно ждал того момента, когда можно будет отдать приказ безмолвному унтеру, не проронившему действительно ни звука с тех пор, как я открыл глаза. — Куда делся ваш приятель Стрекалов?

— Он не совсем мой приятель… Знакомый по Тверской академии.

— Куда делся Виталий Стрекалов, вместе с которым вы покинули Сеславин?

— Ушел.

— Как ушел? Куда? С подробностями, Корнеев.

— Мне не сказал… — В моем удивлении, с которым я пожимал плечами и покачивал головой, только опытный чародей смог бы разгадать наигранность. — Он не приятель мне — свободный человек, вышел из машины на окраине Ананьино, попрощался и ушел.

— Вы понимаете, что и вы и он подозреваетесь в краже кровавых смарагдов?

— Я тут ни при чем, — сказал я решительно.

Бросивший взгляд на колдуна Василий Васильевич скривился.

— Вы знаете, где находятся сейчас кровавые смарагды?

— Нет, — ответил я, честно глядя в глаза агенту.

— По-моему, врет, — в задумчивости провозгласил колдун, и Вась-Вася приободрился.

— Знаете, знаете, не отпирайтесь… — Агент как-то поразительно легко заряжался оптимизмом. Его карьера, как я начинаю понимать, вся строилась на чистосердечных признаниях, полученных в допросной, где на полу есть специальный сток для крови. — Ну-ка, Аристарх!

Старый палач подошел и неуловимым движением руки «закрутил краник» — выломал мне ухо под самым немыслимым углом. Опасности для здоровья особенного нет, даже хрящ не сломан, скорее всего, но боль — дикая!

Взвыл я в полный голос. Страшно — не показывай, больно — преувеличь. Эта заповедь не раз спасала мне жизнь, так что вопить я не стеснялся. Боюсь ли я боли? Очень боюсь. Очень, очень, очень.

— Вещички твои мы проверили, и особенно напряглись, когда, знаешь, половину каравая обнаружили. Думали, ты в мякиш смарагды засунешь… Не было в мякише ничего, — в доверительной манере, снисходительно глядя на меня, корчащегося от боли, поведал Василий Васильевич. — Так, где камни? Аристарх!

— Стойте! — взвизгнул я. — Не надо, только не ухо! Вы не представляете, какая это боль!

— Аристарх! — спокойно продолжил Вась-Вася, и стоящий сбоку палач просто надавил своими железными пальцами мне на печень. Не вздохнуть! А ведь всего-навсего два пальца под ребра загнал. Без замаха. Интересно, если б кулаком ударил, я бы сразу дух испустил или все-таки помучился слегка для приличия?

Когда удалось отдышаться, я был уже морально готов. А они? Ждать не надоело? Они, похоже, тоже готовы.

— Чего вы хотите? — Воздух выливался из легких, как вода из прохудившейся клизмы.

— Скажи, где камни, — и свободен, — Вась-Вась скрывал нетерпение, но в искусстве притворяться он был не из первых. Да и Локтев вон, как собака, стойку делает…

— Камней у меня нет. — Я поднял глаза к потолку, скосил их направо. Или налево надо? А мы вот как… Медленно, чтобы Аристарх чего не подумал, поднял руку, почесал нос. Заодно рванул ворот рубахи, будто он мне дышать не дает. Дышать действительно было тяжеловато, спасибо Аристарху…

— Точно врет, — убежденно сказал колдун, активно водя жезлом по кругу, — врет, как сивый мерин!

— Аристарх! — В интонациях Василия Васильевича все явственнее звучали фанфары.

— Со мной камни, со мной! — ревел я белугой, слезы так и брызнули из глаз от очередного художества Аристарха. Этот тип явно предпочитал работать сериями, когда была такая возможность. А учили его хорошо, на совесть. Я уже не вполне понимал, куда он меня очередной раз ударил: все тело явственно ощущалось одной болевой точкой. Куда ни бей — не промахнешься. Но надо было дать Аристарху поработать — для достоверности.

— Как с собой? — не понял Василий Васильевич. — Локтев! Обыскивали его?

— Обыскали, конечно. Но полного досмотра не было, — растерянно проговорил помощник агента. — Оружие отняли, из карманов все вынули, но одежду не прощупывали… Да его же в Сеславине досматривали!

— Видите, Корнеев, с кем работать приходится… — вздохнул агент. — Обыскать и досмотреть!

Неужто и здесь Аристарх окажется на высоте? С меня мгновенно содрали рубаху, прощупали ее, собирались сдирать штаны, как вдруг Василий Васильевич сделал знак остановиться.

— Может, сами выдадите, Корнеев? — спросил он покровительственно. — Обещаю в протоколе все отразить в лучшем виде — я добрый.

— Сам не могу, они у меня в одном месте…

— В заднице, что ли? — заинтересовался маг, до этого стоящий спокойно и только изредка тыкающий в мою сторону жезлом.

— В прямой кишке…

— Василь Васильич, Василь Васильич! — заполошно закричал со своего писарского места Локтев, до сих пор лихорадочно рывшийся в бумагах на столе. — В Сеславине даже не проверяли! Не заглядывали! Нет этого в протоколе! Это ж служебное несоответствие! Эльфу — и не заглядывали!

Вот в чем профессионализм-то должен проявляться! И как я раньше не допетрил? Кстати, о непрофессионализме начинает первым всегда тот орать, кто сам ни хрена не умеет. На воре и шапка горит.

— Ну-ка, ну-ка, Аристарх! — В запале Василь-Васильевич сам подбежал, не выдержал.

Меня мгновенно повернули, начали раздевать, агент придержал руки, а Аристарх наклонился, заголяя неудобь-называемое место.

Эх, какой был хлебушек хороший! Мягкий, свежий! Полкаравая я умял, пока собирался в дорогу в ананьинском трактирчике. Окупился мой золотой. Окупился.

Издал звук я знатно. Громко и протяжно. Аристарх аж отскочил спиной вперед метра на два, едва не врезавшись в привставшего от письменного стола Локтева.

— А? Что? — глуховатым старческим баритоном растерянно и злобно произнесло это прежде бесчувственное полено.

Понеслось! И тогда произошло то, на что я в общем-то надеялся. Аристарх издал тигриный рык, и последнее, что я увидел, была широкая спина выносящего дверь мага, который просто рыдал от раздирающего его хохота.

Тьма.

Глаза удалось разлепить не сразу. Зрение упорно не восстанавливалось, так что я проделал старинное упражнение — попытался представить свое тело в пространстве. Так. Лежу. Пошевелить пальцами рук, ног… Получается. Вот и глаза открываются. Потолок белый, солнце квадратиками сквозь стекло. Больничка тюремная, не иначе. Все белое и в решетках. Едва я сообразил, что в комнате есть окно, как меня охватило злорадное ликование. Выбрался!

Шанс, что я смогу вытерпеть боль, был крайне невелик с самого начала. Хамить унтеру — дело бесполезное, хотя поначалу я именно это собирался делать. Игнорировать Васю и сосредоточиться на палаче. Но словами вывести из равновесия этого старого волка, скорее всего, было невозможно. Он всю жизнь видел, что слова не значат ничего, — под его кулаком из людей и нелюди выдавливались какие хочешь слова. Нужен был поступок. Шутка из разряда грубых. Чем грубее, тем лучше. Тогда появлялся призрачный шанс, что Аристарх рассердится и методичное выбивание из меня правды сменится чем-то непредсказуемым. Это и был шанс избежать боли. И одновременно это был шанс откинуть копыта. Ладно, Аристарха с Васей я наказал.

И еще… кто-то должен разнести эту историю по всей контрразведке. В принципе таким человеком мог стать Локтев — для него это возможность подсидеть Вась-Васю. Но ржавший, как лошадь, колдун даже лучше. Этот уж молчать не будет ни при каких обстоятельствах. А осмеянный контрразведчик — это проигравший контрразведчик. Теперь убивай меня не убивай — дело сделано. Если эта историйка дойдет в каком угодно виде до начальства, то появится крохотный шанс выйти отсюда. И не по частям.

А ушные хрящи мне Аристарх не сломал все-таки — высокой пробы профессионал.

Подняться с койки я не мог, тело было тяжелым, вялым и каким-то желеобразным. Поработал надо мной палач все-таки неплохо. Куда он мне напоследок засветил? Чтобы не уклоняться от удара Аристарха, я смотрел на колдуна. Кажется, Аристарха подвела именно выучка. Он нанес двойной удар — ногой и рукой, причем рукой через ничтожный промежуток времени, гораздо меньший, чем секунда. Ага. Только удар ногой, в теории, предполагался как останавливающий. Своего рода страховка, если бы я на него нападал. А я не нападал и от удара начал заваливаться. Добивающий удар рукой поэтому оказался смазанным. Опять повезло… Встать я не могу, сил нет, да и опасаюсь, — так что остается делать? А споем. Песня укрепляет дух, легкие опять-таки укрепляет, и что там в тюрьме петь полагается? Я спел давно слышанную старинную воровскую песню про малолетку, которому трудно:

Смысл в этой песенке сводился к тому, что когда малолетка откинулся, на его плечах была только отвратительная казенная роба.

И поэтому:

Тут его, понятное дело, ловят злобные урядники, и все начинается сначала. Малолетке трудно отбывать; освободившись, он не может ходить в «казенке». Западло. И он снова идет воровать. И снова его ловят урядники. Дебильная песня. Почему, спрашивается, малолетка, отсидев столько раз — песня состояла куплетов из сорока, — все еще остается малолеткой? Вот с такой бородой! Почему этот дурной малолетка не пойдет работать? За несколько дней он заработает на одежду, и еще деньги останутся. Можно было бы просто попросить одежду — не оставили бы голым милосердные люди. Есть у меня подозрение, что не так все просто. Вероятно, малолетке по каким-то тюремным законам нельзя было работать и просить милостыню. Тогда это трагедия. И ворует малолетка не из желания «быть поприличней одетым». Тут другое. Но песня жалостная. Сомневаюсь, что можно исполнять ее таким радостным голосом, улыбаясь во весь рот.

Не успел я допеть песню до последнего куплета, как дверь в середине стены распахнулась, и франтовато одетый, с белоснежным халатом внакидку Василий Васильевич сам, собственной персоной, предстал перед моими глазами.

— Все поешь? — спросил он меня, прикладывая носовой платочек, обильно политый духами, к носу.

Да, запашок от меня не очень. Кровью, блевотиной почему-то и потом.

— А мы на тебя, Корнеев, столько амулетов Силы извели, что на них дирижабль в небо можно было бы без газа поднять, — просветил меня агент самым дружелюбным и легкомысленным тоном. — Считай, с нижнего плана душу твою вернули. Чуть копыта ты, полупидор, не отбросил… Не тушуйся, есть решение тебя выпустить. Полежишь еще чуть-чуть, поправишься окончательно, а потом иди себе, гуляй! — И, разом утратив как показное легкомыслие, так и лживое дружелюбие: — А я с тебя, стервеца, глаз не спущу. Если бы мне колдун протокол подписал, гнил бы ты уже…

Я пожевал губами и прошептал неразборчиво что-то вроде: «Хыч-лать-ссс».

— Чего? — наклонился ко мне Василий Васильевич.

Вот придурок, я ж пел недавно — неужто он таких простых вещей не помнит?

— Хочу сделать заявление! — мстительно проорал я ему в ухо. — О том, как меня пытали сотрудники контрразведки! — Эх, жаль, во рту как в пустыне — ни капли влаги. Плюнуть и то нечем. Но за «полупидора» он ответит.

— Делай, делай, — насмешливо проговорил Василий Васильевич, — я тут вообще ни при чем. Локтев, холуйская душа, при задержании переусердствовал. Приказал Аристарху тебя вырубить. А тот и рад стараться. Это и протокол задержания подтвердил. Все-таки в гостинице брали, место людное… А потом ты на допросе уже себя не помнил. Такое вытворял… Наговаривал на себя, дескать, у меня смарагды в заднице, драться лез… Требовал досмотра, озабоченный… Но мы не в обиде. Даже вылечили тебя на казенный счет! — И лицо у него было такое, словно из собственного кармана заплатил.

Вот сволочь. Без мыла в любую щель влезет и вылезет, сухим из воды. Накрывается медным тазом мое заявление. Это, значит, он так Локтева подставил. Наверняка прямо не приказывал меня вырубать, чтобы при допросе с магическим жезлом не уличили, только намекнул. А Локтев для него каштаны из огня таскал.

Дверь распахнулась вновь, в палату суетливо заскочил одетый в черный мундир абориген. Халат его был солидно надет в рукава, на шее болтался фонендоскоп, захочешь — не перепутаешь: целитель, но тоже в контрразведке служит. Он недовольно посмотрел на Вась-Васю, но замечаний никаких делать не стал — тот и сам уже, широко улыбаясь и подняв руки в знак полной и безоговорочной капитуляции, отступал в сторону двери.

— Стишок, Василий Васильевич! — сказал я, и когда контрразведчик непонимающе остановился, выдал:

Плохой стишок, но лучше, чем ничего. И угрожающий, как я надеюсь… Вышел из палаты агент уже не таким довольным. А доктор, подержав холодную сухую ладонь у меня на лбу, убрав уже руку, вдруг жадно спросил:

— А это о чем стишок? Типа вы полудурок, а он совсем дурак? Или вы — получеловек, а он — совсем? У эльфов человек и дурак — синонимы?

— Стихи хороши тем, что количество интерпретаций может быть равно количеству интерпретаторов, — скромно ответил я.

Конечно, синонимы. Но не говорить же об этом целителю. А то ухо к копчику пришьет и скажет, что так и было.

— Слышал я о вас, больной, — захихикал врач. — Что вы Аристарху в рожу пукнуть изволили. Если взаправду, то ходите оглядываясь: зверь еще тот. На весь Ярославль известен.

Средневековье какое-то! Как может быть палач известен на весь город? Палач в цивилизованном городе должен вести себя тише воды ниже травы, а на вопрос: «Где работаешь?» — отвечать что-нибудь невразумительное, пряча глаза. Доктор, вероятно, имел в виду, что Аристарх в контрразведке известен… Слабое место всех профессионалов — они «широко известны в очень узких кругах»…

Все-таки вырвал я у судьбы этот шанс. Теперь репутация у Васи подмочена. То, что знает доктор, завтра… нет, сегодня уже станет известно всему городу. Прав был Виталя: целителя кормят частные визиты. А что он во время визитов рассказывать будет? Какие новости? Ежу ясно какие.

Магические процедуры нельзя было назвать приятными, но после них мне разрешили встать и проделали со мной несколько тестов. Я должен был сделать десять приседаний, попрыгать через скакалку. Хорошо, что от пола отжиматься не заставили. Выяснив, что голова не кружится, ничего не болит, обязав не пить два часа горячительных напитков, вколов напоследок какой-то дряни в то самое место, которое пропело Аристарху песнь отмщенья, доктор вызвал охрану, и меня отправили на выход — получать одежду, оружие, деньги, расписываться в сотне бумажек, и все это в трех метрах от открытой двери, через которую благоухали трава, деревья, небо, река… Пытка. Но все бумажки я прочитал от корки до корки, а деньги пересчитал тщательно. Вроде все на месте. Выйдя из вполне симпатичного, судя по фасаду, здания контрразведки и отойдя в сторонку, я проделал то, чего не решился сделать в «приемном покое»: вытянул из кобуры «чекан», проверил, все ли в порядке. Поверхностный осмотр не выявил каких-то дефектов, но не люблю, когда мое оружие кто-то чужой трогает.

Свобода! Слово-то какое!

Именно что радостно! Понимали древние поэты толк в словах! А теперь — в гостиницу.

На входе задержался, присмотревшись к вывешенному специально для посетителей календарику. Вот гадство! Двое суток моей жизни Вась-Вася отъел! Вечер того дня, когда я в город въехал, день потом в больничке валялся, сегодня только отпустили! А чего он в больницу приходил, кстати? Есть у меня догадка, правда, не очень убедительная. Во-первых, сообщить мне, что жалобу на него подавать бесполезно. Во-вторых, он, скорее всего, из тех ребят, что поражения не признают никогда. И пришел он сказать мне лицемерное спасибо, что я его от Локтева избавил. Дескать, он-то сам в любом случае — в шоколаде. Почему не сказал тогда? То ли доктор помешал, то ли «спасибо» сказать язык не повернулся. И угрозы — это обязательный номер программы. Самое смешное, что не принимать их всерьез я не могу…

В номере я помылся, переоделся в чистое, внимательно рассмотрел себя в зеркале. Да нормальный вид, в сто раз хуже бывало. Рубаху теперь не надену. Пропиталась в тюрьме, сам не отстираю. Значит, надо гардероб пополнить, «казенку» сменить. В лавку зайду, хоть время убью, сколько там от двух часов осталось? А выпить сегодня надо обязательно. И Виталю помяну — научил, мерзавец, как камни прятать надо.

Столичные лавки отличались от провинциальных, например сеславинских, как «чайка» от «козла». В маленьких городах и селах легко можно было увидеть на одной стороне прилавка валенки, сапоги и галоши, а на другой — медовые пряники, орехи и клюкву, например с ежевикой, на вес. «Благоухание» сапожной ваксы сливалось с тонким запахом лесных ягод, превращая такое место для меня в источник недовольства, причину головной боли и дурного настроения. Не то в лавках столичных! Все отдельно, все имеет свое место. С суконным рылом в калашный ряд — ни-ни! Прям по поговорке! Приказчик, совсем даже не с «суконным рылом», а вполне интеллигентным, завитыми усами, набриолиненными волосами, в безупречно чистой косоворотке и жилете, казалось, сошел с картинки букваря. Он был уже немолод, но чрезвычайно подвижен и отвечал на вопросы раньше, чем я успевал их задать. Его лавчонка, носившая гордое имя «Ателье С. Волобуева», не только торговала готовым платьем, но и перешивала старые вещи, а также изготавливала новые на заказ. Специализировалось ателье на каждодневной, то есть полувоенной, одежде. Не брезговали, впрочем, и выходными костюмами. Рядом с прилавком на хрупкой стеклянной ножке стоял стеклянный же домик, как для канарейки. Только птички там не было, не было и возможности ей туда залететь: вместо двери там имелась довольно высоко расположенная узкая щелка, и сквозь стекло просматривалось, что в домике лежат монеты разного достоинства — есть и золотые.

— На приют для сирот, специально собираем, — пояснил приказчик, видя мою заинтересованность.

Ладно. Кинул монетку. Народ туда сдачу, скорее всего, бросает, а золотой сам приказчик подложил — для стимуляции массовой щедрости и ее развертывания в правильном направлении.

— Не желаете подписать? — Видя мою «общественную полезность», приказчик решил брать быка за рога. — Петиция князю Владимиру Кириллычу о необходимости уничтожения рассадника зла — города Гуляйполе и его обитателей!

— Это какая по счету? — осведомился я, разглядывая заковыристые подписи жителей Ярославля — столпов, значит, законности и добродетели. Василий Васильевич, интересно, подписывал?

Приказчик скривился, словно лимона отведал, и ответил, конфузливо отводя глаза:

— В этом году вторая…

Точно. Подписей маловато. А не съездить ли мне в Гуляйполе, рассадник и так далее? Малинник? Там-то должны знать о «Креме» все. И там его, всего вероятней, и делают. И если уж быть совсем точным, Вась-Вася за мной туда вряд ли увяжется. А увяжется — ему же хуже.

— Я все же за покупками пришел, — сообщил я приказчику, отдавая листы петиции обратно.

— Со всем нашим удовольствием! — Немного же надо человеку, чтобы прийти в хорошее расположение духа. — Могу порекомендовать прекрасный выходной костюм, чистая шерсть, серый с малиновой нитью — последняя мода! Жилет — сочетание двух цветов! Галстук в подарок!

— Нет, нет, — рассмеялся я, — мне что попроще. Чтобы на каждый день, удобно и практично.

Свитера со вставками из кожи и ткани давно уже привлекли мое внимание. А что? Один свитер у меня Виталя реквизировал. Рубаху — только на выброс. Значит, два свитера покупаем. Вставки из довольно тонкой, но прочной кожи были на локтях, плечах, закрывали грудь до накладных карманов, шли вниз на клапаны тех же карманов, и еще одна почему-то виднелась небольшим лоскутом правильной формы слева внизу.

— А это зачем? — спросил я, указывая на эту странную заплатку. — Дырку, что ли, прикрыли?

Вежливо улыбнувшись одними губами моей шутке, продавец пояснил:

— Многие кобуру держат не как вы, на бедре. Патронташ к поясному ремню подтягивают, кобура слева, на животе. Так удобнее оружие выхватывать. Но почти сразу шерсть свитера на животе скатывается, начинает лосниться, теряет вид. А место — заметнее некуда. Тогда мы придумали сделать вставку из кожи. Она снимает эту проблему и украшает вещь.

Пришлось согласиться с мнением такого авторитетного джентльмена. Молодец приказчик, вон в каких вопросах разбирается. И словоерсами в речи не пользуется, которые я терпеть ненавижу. Короче, покупаю я темно-синий свитер со вставками из рыжей пупырчатой кожи. Какого крокодилушку извели? Астраханского болотного аллигатора, как выяснилось.

— А это что у вас?

Мое внимание привлек странный свитер, по черной груди которого то там, то тут проскакивали небольшие вышивки в виде переливающихся крестиков. Каждый раз на новом месте. Магически обработанное волокно. Немного его, но цену поднимет изрядно.

— Это? — Приказчик сперва нахмурился, но потом что-то заулыбался. Впаривать начнет, возникла догадка, неизменно посещающая меня каждый раз, когда я покупаю что-то несъедобное и, следовательно, не очень нужное. — Это эксперимент, так сказать. Не совсем, правда, удачный. Попробовали вплести магически обработанное металлизированное волокно в обычную шерсть, а затем придать ему некоторые защитные функции…

— И какие же? — спросил я, видя, что мой собеседник несколько увял.

— Думали что-то вроде бронежилета сделать или кольчуги, — пояснил приказчик. — Чтобы при выстреле или ударе, ощущая сопротивление, волокна мгновенно собирались в этом самом месте, образовывая непробиваемую преграду. Добились только того, что волокна, вместо того чтобы держать пулю или нож, меняют цвет и слегка светятся. Но если попадешь точно в перекрестье, — приказчик указал на подмигивающий крестик, образовавшийся на пересечении нитей, — то обладатель свитера может остаться жив. Переломами отделается.

— Это сколько процентов защиты и сколько везения?

— Защиты где-то полтора процента, — с кислой улыбкой сообщил приказчик. — Все остальное — как боги рассудят…

— Дурацкая идея изначально. А если в человека две пули выпустят, в двух местах должны будут волокна собираться? И хватит у них силы защиту ставить? И цена такой защите? А ночью? Светящиеся крестики! Вы бы еще надпись сделали: стрелять сюда!

— Согласен с вами, — неожиданно горячо поддержат меня приказчик. — Только если не экспериментировать, лучше сразу закрыться. К нам клиент только заходит — сразу вопрос: чего новенького?

А ловко. Уважаю таких ребят. Пожалуй, научу их, как можно использовать даже неудачные изобретения.

— А вы женские платья делайте! Скажите, что крестики — это четырехлучевые звездочки, и название красивое подберите — «Звездная ночь», например.

Приказчик посмотрел на меня расширившимися глазами, решительно снял с плечиков свитер, сунул его мне и сказал:

— Гениально! Вот! На счастье! Как раз ваш размерчик! Это ж экспериментальный образец был, вот его маленьким и делали! Не смотрите, что магическое волокно, скидку дадим! Только для вас!

А что делать, брать надо. Я заплатил, сколько сказано, довольный тем, что хоть кто-то ценит хорошие идеи. Приказчик мгновенно завернул две мои обновки в упаковочную бумагу отвратительно-коричневого цвета. Подхватил я пакетик под мышку, вышел и уперся взглядом в вывеску «Венецианская ночь. Ателье для дам. Волобуев и Компания». Отсмеявшись — бывают же совпадения, когда хорошие идеи приходят в голову сразу нескольким людям, — я вновь забежал в гостиницу и сдал все свои деньги, кроме пяти золотых, в гостиничный сейф. Надел обновку — но не «экспериментальный» свитер, конечно, а синий, попроще. Перезарядил «чекан», потом подумал и вытряхнул все патроны из барабана. Пить буду! Какой тут ближайший кабак? Ага, вот этот подойдет. Симпатичное такое двухэтажное здание, арт нуво, деревянные наличники очень хороши, красные с зеленым. Внутри? Тоже подходит: стены в деревянных панелях, дубовые бочки с пивом выставлены напоказ. Пахнет? Нормально пахнет. Подошел к стойке, поискал армирский коньяк среди бутылок на зеркальных полках — есть! Узнал бы кто из знакомых, что я собираюсь делать… Решительным жестом выложил на потемневшее дерево стойки три золотых рубля. Услышавший приятный звон золота трактирщик оказался передо мной мгновенно.

— Лимоны есть?

— Астраханские, в лучшем виде!

— Отлично! Лимон, коньяк. Закуску жирную, на ваш выбор, что к коньяку пойдет. Распорядитесь отнести меня в «Которосль», когда я напьюсь… — И я выложил еще один золотой, отдельно. Перехватил взгляд трактирщика на револьвер и успокоил сомневающегося: — «Чекан» разряжен, пьяный я не буен…

— Прошу!!!

Как кабатчику удалось скрыть презрительную гримасу, узнав, что я собираюсь упиться коньяком… непонятно. Я бы не смог!

Пиджак был точно с покойника — купца первой гильдии, как его… Сам купец или это не купец, это приказчик из лавки, где свитерами торгуют, обмахивал мои плечи и рукава большой волосяной щеткой. Это такие, что ли, платяными зовутся? А вот и Виталя. Ни фига себе костюмчик! На моем приятеле был странный чешуйчатый костюм из рыжей кожи, по бокам смешно свисали маленькие ложно-лапки, набитые то ли поролоном, то ли ватой. В руках, как рыцарь свой шлем, Стрекалов держал верхнюю часть маскарадного костюма, представляющую собой страшненькую голову ящера. Дышать он будет, скорее всего, через широко раскрытую пасть чудища с мягкими резиновыми зубами.

— Корнеев, а ты чего в обычном? Бал-маскарад же!

— Новый год, что ли? Белены объелись? Весна в полном разгаре, лето скоро!

Виталя обиделся. Всегда был обидчивым, не мог себя контролировать. Покраснев от гнева, он нахлобучил на голову «шапку» от своего костюма. Что за дела?! Движения Стрекалова приобрели грацию хищного зверя, лица его под маской совсем не было видно, а вот зубки изменились — ого-го! Глаза чудища, еще секунду назад казавшиеся просто стеклянными пуговицами, налились кровью, обрели глубину и выражение. Крайне неприятное для меня выражение. Не раздумывая ни секунды, я рванул «чекан» из кобуры, выстрелил навскидку… Ах ты ж, зараза! Я же все патроны вынул! Ящер, в которого превратился Стрекалов, подскочил поближе, и тут мой револьвер выстрелил сам по себе. Пуля, оставляя после себя странный серебристый след, медленно-медленно понеслась в сторону оборотня и воткнулась ему в грудь. Виталя остановился. Из дыры в его костюме не хлестала кровь, но мой противник сорвал с себя «башку» ящера и заголосил — огорчился, видимо, сильно:

— Ты чего делаешь, Корнеев? Костюм же напрокат взят! Задорого! А теперь там дыра! Видишь?

Я нерешительно приблизился, посмотрел: дыра в костюме стала расширяться, потемнела, приобрела зловещую глубину; я почувствовал, что меня затягивает, как в воронку, попытался ухватиться за Виталю, руки соскальзывают, я падаю… падаю… падаю…

Проснулся я на полу. Это, значит, я с кровати упал. По пьянке. Или меня до кровати не донесли, рядом уронили?

Не-э, донесли, скорее всего, мне по пьяни с кровати скатиться — только так.

А хороший коньяк был — голова и не болит почти. Только ощущение, что стеклянная, и не сейчас, так через мгновенье сорвется с ниточки шеи, как тонкостенный елочный шар, упадет и разобьется вдребезги.

Контрастный душ — это превосходное изобретение человека. Душ, моцион. Начинаю вести здоровый образ жизни.

Зайду-ка заодно в давешний кабак, узнаю, все ли в порядке.

Несмотря на утренние часы, кабак был открыт. Посетителей почти не было, но кабатчик сразу узнал меня, кивнул и заулыбался. Это хорошо. Значит, ничего особого я не наворотил.

— Нормально все? — спросил я кабатчика, который, оценив мой помятый вид, уже выставил передо мной рюмку коньяку и блюдечко с нарезанным лимоном.

— Да, конечно, я так и ждал, что вы забежите… — С этими словами он выложил на стойку передо мной золотой рубль.

Я присмотрелся к кабатчику внимательней. А может, он не кабатчик? Может, он шпиен? Поведение-то странное!

— Сдача, — просто сказал этот удивительный человек, и мне ничего не оставалось делать, как смахнуть монету в карман.

Судя по спокойной роже кабатчика, другого поведения от клиента он и не ожидал. Золотой на чай — слишком много, оказывается, даже для столицы. А свое он взял — вряд ли я выпил и съел на два рубля золотом. Я свои пределы очень хорошо знаю. Да рубль за «пригляд и доставку».

— Тут спрашивали вас… — Кабатчик кивнул в сторону зала, и я осторожно повернулся всем телом — ощущение «стеклянности» пока не прошло окончательно.

Пока мои глаза обшаривали зал в поисках Вась-Васи — я был уверен, что, кроме него, никто меня искать не будет, — от дальнего столика привстала высокая фигура человека в маранийском тюрбане и слегка поклонилась мне, совсем обычно, не по-южному и не по-восточному. Такой полупоклон не задумываясь отдает человек из общества, встретив шапочного знакомого. Очень любопытно. Изящным жестом руки незнакомец предложил мне присоединиться к нему, и, заинтересовавшись, я подошел, прихватив рюмку и блюдце с лимоном.

— Доброе утро, Петр, — улыбнулся незнакомец. Тонкие черты лица, совсем не восточные, черные глаза, широкие плечи. Девицы, наверное, перед таким штабелями укладываются. И чего тюрбан нацепил, лорд Байрон, понимаешь… И что-то, спьяну, что ли, его фигура передо мной расплывается… — Мы вчера познакомились, здесь же. — Парень верно оценил мое состояние, потому что добавил, обезоруживающе улыбаясь и показывая прекрасные зубы: — Вы не помните, наверное.

— Не помню, но знакомству рад… — Быть ответно-вежливым обязывали не только манеры парня, но и четкое понимание того, что передо мной прекрасный воин, великолепная боевая машина. Кажется, чего такого в движении его руки? А очевидно, что таким же движением, не напрягаясь, он расколет на чурбачки тяжелый стол, стоящий перед нами. И вот еще: я никогда не сажусь спиной к выходу, но тут сел, не знаю уж как и почему. А если меня заставляют занять невыгодную позицию, а я при этом не дергаюсь, то это наводит на размышления… С другой стороны, не сгонять же с места человека…

— Меня зовут Иган, мы вчера говорили о поэзии… — Хорошо, хоть о поэзии… Я как раз в кабак забежал, чтобы выяснить, не творил ли чего неприличного. А то в подпитии могу и матерные куплеты затянуть, знаю я себя. — Я немного пишу… И вчера вы любезно согласились посмотреть мои стихи. Я, правда, не надеялся, что вы придете, но захватил их с собой на всякий случай.

Иган положил на стол плотно исписанные листы бумаги — целую стопку. Ничего себе! Вот это накаркал про Байрона! Листов двадцать пять навскидку!

— Сколько здесь стихотворений? — спросил я, морщась от детского почерка. Только пробы пера мне сейчас не хватало.

— Одно, — просто ответил Иган, и мне поплохело. А что делать? Лебединая песня… Читать надо. — Закажите себе что-нибудь… — Мой новый знакомый был сама любезность, даже сам подозвал кабатчика. Как бы его не обидеть?

— Давайте так, Иган. — Я вроде принял решение, как деликатно, но быстро «откритиковать» новоявленного поэта. — Вы прочитаете мне те строки, которые вам самому кажутся сильными, и мы поговорим.

— Хорошо. — Иган слегка поморщился, и я представил, как буду чавкать под «высокую» поэзию. Не поймет. Ладно, отложим вилку. — Мне нравятся несколько строк, но именно с ними есть проблемы. Вот, например:

Ух ты! Не про любовь! Уже круто! Но задницей чую, «любовь-кровь» будет обязательно. Не может быть такого, чтобы первые стихи — и не про любовь.

— А в чем проблема? — осторожно осведомился я. — Рифма точная, размер выдержан…

— Нужно, чтобы было не «том», а «той». Скорее всего, это будет женщина. — И мой удивительный собеседник мечтательно улыбнулся.

Вот так номер! Что без «интимной» тематики не обойдется — это я с самого начала знал, мастерство и опыт не пропьешь. Но, похоже, молодой поэт абсолютно серьезен, и палач — не фигура речи, а самая что ни есть правда жизни. Изменить строчку так, чтобы не исказить смысла, было невозможно, о чем я расстроенному Игану и заявил. В качестве компромисса предложил считать нарушение родовой принадлежности местоимения «поэтической вольностью», которая вполне допустима.

— Да? — с изумлением спросил Иган. — А вчера вы про «вольности» совсем другое говорили…

— Пьян был, — честно признался я. — Я, когда выпью, только два цвета признаю: белый и черный, оттенков совсем не вижу.

— Да, я знаю, у людей тоже так часто бывает: чтобы сказать правду, им надо хорошо выпить…

Ничего себе откровение! У людей! А ты кто, мой тюрбанистый друг? Демон?

Дальше я матерился. Почти вслух и долго. Иган даже уставился на меня с недоумением. Пришлось отхлебнуть из стоящей рядом кружки ячменного кофе, не то я бы не смог остановить потока ругани. Нет, ну надо же, тифлинга не узнал! У него ж под тюрбаном рога! Как я раньше не понял? Но тифлинг-поэт — это что-то новенькое. В башке сразу прокрутилось все, что я слышал об этом немногочисленном народе. В основном все, что я знал, касалось женщин-тифлингов. Наверное, нет ни одного учебного заведения, где бы подростки не обсуждали достоинств тифлингесс. Безбожно привирая при этом, хвастаясь и колотя себя в грудь.

Надо вернуться к тексту Игана… К сожалению, дальше пошли те самые «кровь-любовь», «люблю-убью», «страсть-власть», «яд-взгляд», за которые я всегда ругал студентов в Тверской академии. Пришлось черкать, черкать немилосердно, Иган спорил, но со многим соглашался. Мы даже сделали перерывчик на вторую кружку кофе — он уже сам с увлечением что-то переделывал в своих листах, а я смог по-человечески позавтракать.

В результате из двадцати восьми листов поэтической размазни с вареньем в сахарном сиропе мы совместными усилиями оставили восемь строк.

Дальше у Игана шло что-то очень героическое про честь, про то, что сохранить жизнь — не самое главное, про выбор и свободу, но я все зарубил, соглашаясь с ним в принципе. То есть с жизненной позицией соглашался, а с поэтическим воплощением — нет.

— Понимаешь, Иган, чтобы закончить этот опус, достаточно только одного двустишия. И все! Сейчас в твоем стихотворении что-то есть! Есть любовный треугольник, есть противопоставление персонажей: эта твоя палач олицетворяет жизнь, безносая — смерть!

— Палач — тоже смерть, — задумчиво и как-то печально ответил новоявленный поэт, а я осекся: я же о нем ничего не знаю! И похоже, серьезно он! А ну как этот, эта палач явится сюда за его головой. О себе же парень пишет! Молодые поэты — они о себе всегда пишут!

Не успел я возразить Игану, как тот легким движением положил руку на спинку моего стула, качнул его вправо, и я ощутил, что лечу! Скорость, с которой я вылетел со стула, явно превышала скорость старинного ядра, вылетающего из чугунной пушки. И, вот невезуха, залетел под соседний стол, где ножки задвинутых под столешницу стульев пересчитали мои ребра не хуже, чем давеча Аристарх.

Аристарх? Это ж его голос! Тигриный рык инквизитора из контрразведки так врезался в мою память, что перепутать его с каким бы то ни было еще голосом я не мог.

— Уйди, демон! Мне нужен эльф!

— Невежливо встревать в чужой разговор… — Казалось, что в голосе Игана сталкиваются острыми гранями кубики льда — хоть в ведерко для шампанского загружай, — но тона тифлинг не повысил и вообще имел такой вид, будто ведет светскую беседу о погоде.

Аристарх пугал меня гораздо больше. Его парадный мундир с какими-то медалями был расстегнут и, кажется, чем-то заляпан, подбородок густо покрывала щетина цвета перца с солью, глаза были мутны, на носу проступили синеватые жилки. Спинка стула, с которого я слетел, была разбита в щепки, но в руках Аристарха не было ничего. «Это он кулаком хотел мне по затылку врезать, да Иган спас», — понял я и стал вылезать из-под стола. Нехорошо получится, если Аристарх на Игана из-за меня наедет, — тот в моих делах ни ухом ни брюхом…

— Оставаться на месте, Департамент благочиния! — внаглую заявил Аристарх, откинув ремешок, пересекающий крышку кожаной кобуры странного старинного покроя. И еще Аристарх отшагнул назад, разрывая дистанцию. Миг — и пистолет оказался в руке у палача. Но Иган уже был рядом с ним, как будто предвидел все его действия. Я не углядел движения полудемона, но ствол кольта военного образца развернулся в сторону Аристарха, сминая в суставе указательный палец унтера, а затем неожиданно громко прозвучат выстрел.

Иган наклонился, подхватил меня под мышки и вытащил из-под стола окончательно.

— Жаль, не успели договорить… — сморщился полудемон, глядя на меня светящимися глазами, зрачки которых приобретали привычную круглую форму. Из кошачьей, вытянутой. — Прости, Петр, мне бежать надо. — С этими словами Иган стряхнул прямо на пол с обвивающего правое запястье браслета какую-то светящуюся звездочку, развернувшуюся в необыкновенно красивый портал, по форме напоминающий зрачок полудемона, и шагнул туда. А мне оставалось только смотреть, как портал за тифлингом-поэтом превращается в узкий луч света, на мгновение пробивший воздух от пола до потока, и гаснет.

Потом я обернулся к трупу Аристарха и произнес прощальную речь, как полагается:

— У тебя была тонкая, ранимая натура, не выносящая грубых шуток. Поэтому ты работал палачом. Прощай, Аристарх.

Отпустили меня из полицейского участка только через несколько часов. Пока я сидел в участке, все пытался понять, почему Иган писал стихи на великореченском. Ведь должен был писать по-тифлинговски. Или на виларском. Тут, похоже, два объяснения. Культура пришлых значительно повлияла на культуру мира, в который они «провалились». И языком новой культуры Великоречья стал русский — великореченский состоит из русского на девяносто процентов. Иган просто писал на «литературном» языке. Юлий Цезарь так вообще, когда его сенаторы перышками щекотали, на греческом изволил изъясняться. Кай сю, тэкнон. А вовсе не «И ты, Брут!». И это в последние минуты жизни! Вот что значит культурное доминирование… И второй вариант — палачом Игана должна стать женщина из пришлых, но не тифлингесса… Что-то я сомневаюсь, что какой-нибудь «палач» с Иганом справится…

К счастью, Вась-Вася из контрразведки в участке не появился и в разборе всего этого безобразия участия не принимал. Забыл, не забежал, не поздравил. Не сказал, что благодаря мне избавился, наконец, от мерзавца и скотины Аристарха, который бросал пятно своей неоправданной жестокостью на всю контрразведку Ярославля. Где же он, агент проклятый?

Кабатчик, оказывается, от скуки прислушивался к нашему с Иганом разговору, зато теперь он клятвенно подтвердил, что и вчера вечером, и сегодня утром мы с Иганом мирно говорили о поэзии и даже что-то писали. Подтвердил он и то, что драку начал пьяный Аристарх, и кольт первым вытянул тоже он. Против меня, таким образом, никто не стал выдвигать никаких обвинений, разве что отобрали в качестве вещдока заляпанные соусом и грязью черновики полудемона. На автопилоте дойдя до гостиницы, я уселся в номере на журнальный столик и задумался: как бы тифлинг закончил свой стишок? И захихикал: стихи были про его палача, а замочили — моего! Решив не заморачиваться, я кое-как сложил шмотье в сумку, стараясь главным образом не смешивать чистого с грязным, и поехал выручать винтовку из арсенала — надо в Гуляйполе ехать, нечего рассиживаться. Проще всего добраться, конечно, по реке. Но ехать в Ярославский порт мне не хотелось. Не представляю, как тут можно договориться с кем-то о перевозке в Гуляйполе. Точнее, можно, конечно, но не мне. Мне и так слишком много внимания контрразведчики уделяли, а после смерти Аристарха должны вообще «хвост» повесить. Даже не буду в зеркало заднего вида смотреть — и так понятно, что «наружки» не обнаружу, только изведусь весь. Не удержался, все-таки посмотрел в зеркало. Пустая дорога.

Любой нормальный капитан, взявший меня на борт баржи за пригоршню золотых в любое другое время, сейчас откажется и сделает вид, что не понимает, о чем я говорю, — думаю, все, кому надо, уже мою историю знают.

И нужно быстрее валить из Ярославля — у агентов я на крючке. Не сегодня завтра Василий Васильевич из Ананьино приедет с хорошими в кавычках новостями — что не заезжал Виталя в село. Тогда — второй допрос, и там-то со мной миндальничать не будут.

Ну-ка я приторможу. Идея есть. Идея проста, как булыжник: не надо за мной следить, не надо хвоста, не надо на меня навешивать магический маячок. Я винтовку в арсенал на въезде сдал? Сдал. Вернусь за ней? Конечно. Как же эльф за своей винтовкой, да не просто винтовкой, а самозарядкой, СВД, не вернется? Проще представить, что эльфы в горные пещеры из пущ своих переселятся. А если они знают, что СВД — трофей, то и вообще беспокоиться нечего. Так что на крючке я с того момента, как СВД сдал. Сорвусь, не сорвусь?

Мышки давились, плакали, но продолжали жевать кактус. Я чуть не рыдал. Но ехал к арсеналу. Что ж такое, а?

Винтовку, впрочем, выдали без проблем. Теперь если на выезде из города повяжут, то я дурак, однозначно. Слабовольный маразматик, сам сующий голову в петлю.

Пока я ругался, недовольный унтер на воротах попросил меня выйти из машины, осмотрел ее, оглянулся на колдуна, проверившего меня уставным жезлом, и дал отмашку на выезд. Поразительно! И здесь меня не тронули. Что-то не так в Ярославском княжестве. Как говорится, неладно что-то в Датском королевстве. То, что мне повстречался палач, которого можно «обидеть», — случайность. Допустим… Повезло. То, что Вась-Вася не озаботился задержать меня на выезде из города, — тоже случайность. Хорошо, допустим. Может, история о пукающем эльфе так смутила всю ярославскую контрразведку, что они решили вообще со мной не связываться? Во избежание последующей дегазации служебных помещений здания контрразведки? Вызова войск химзащиты и тэ пэ? Очень смешно. Пришлось сделать вывод, что ничего я не понимаю в этих раскладах, потому что считать ярославских службистов законченными идиотами мне не давал элементарный здравый смысл. С другой стороны, как они допускают, чтобы почти на территории княжества расцвел такой милый городок, как Гуляйполе? Ну не идиоты ли?

На машине туда, в Гуляйполе, добираться долго. Но есть такое слово — надо. И надо придумать, как переправиться через Великую: я все еще на правом берегу.

Виталя сидел за столом, сильно сгорбившись. Он кутался в какой-то прожженный в разных местах лабораторный халат, вид у него был такой, будто дыры в халате оставлены не реактивами, а пулями. Бледный какой-то, с синюшным оттенком. В руках он крутил простую игрушку — ту самую ярко раскрашенную матрешку с красными кругами вместо румянца и восьминогими паучками вместо глазок с ресницами. Такую со всей охотой производят как пришлые умельцы, так и научившиеся от них аборигены.

— Ты знаешь, что это? — спросил он скучным голосом.

— Матрешка… — ответил я, напрягшись внутренне и ожидая, что Виталя опять начнет что-то предъявлять. — Игрушка такая.

— Ага, — невесело подтвердил мертвый оборотень, — а принцип действия ты представляешь?

— Да чего там, — отмахнулся я, — одна маленькая цельно-деревянная игрушка вкладывается в подобную, большую по размеру, но полую внутри. И так дальше до тех пределов, пока у производителя хватает терпения и материала.

— Вот представь, Корнеев… — Виталя согласно покивал на мое определение, но вид у него стал совсем несчастный.

Он быстро «разломил» матрешку пополам, достал куколку поменьше, следующую, еще следующую, еще… сколько их? Я как завороженный следил за быстрыми и какими-то рваными движениями его рук. С такой же ловкостью он воссоединил половинки разнокалиберных матрешек, и перед ним на столе выстроились восемь штук дурацких куколок, толстеньких в талии и незначительно сужающихся к голове и «ногам».

— Вот представь, — повторил он, — я так же изменялся. В новолуние — вот таким был… — Он ткнул пальцем в самую маленькую, цельную фигурку. — В полнолуние — таким. — Виталя указал на самую большую. — А когда ты в меня стрелял, таким вот примерно…

Тут он взял в ладонь одну из «промежуточных» фигурок, сжал ее пальцами, и во все стороны брызнула тонкая щепа.

— Вот одну ты сломал, — проговорил Виталя с тихим бешенством, глаза его уже нехорошо сверкали, — когда меня застрелил. А остальные? Остальные-то целы! Ты понимаешь, придурок? Я прихожу к тебе почему? Думаешь, мне нравится?

Он не выдержал, одним движением руки смахнул со стола все фигурки, вскочил со стула.

Вот достал так достал. Теперь уже наглядную демонстрацию делает, с примерами. Прямым в челюсть я отправил его обратно посидеть, заметив:

— Че ты мне матрешки свои суешь, Стрекалов? Наша игрушка, по-любому, ванька-встанька!

Проснулся я в обалдении от такой своей наглости. Никогда так с Виталей во сне не разговаривал, не бил его тем более. Что-то наглею я на глазах…

Нечего разлеживаться. Для начала подошел к окну и распахнул ставни. Заборы. Заточенные в спицу колья высокого частокола. Петух с лихо заваленным набекрень гребешком, изрядно ощипанный, почти без перьев в хвосте — боец! Обычный крестьянский двор с многочисленными сараями, сарайчиками и сараюшками… От Ярославля в десятке верст, не более. Но пустили ночевать без разговоров, спасибо хозяевам. Пора в путь — мою Шемаханскую царицу доставать, а то все никак от столицы отъехать не могу. Вчера пришлось поездить туда-сюда по окрестностям Ярославля: бешеной собаке семь верст не крюк… Решил, по здравом размышлении, камни из тайника забрать. Возвращался обратно на юго-восток, чтобы не въезжать в город, по объездной дороге, и дальше поехал в сторону Ананьино — к одному из ручейков, впадающему в Великую. Через ручей, узенький совсем, полметра примерно, был проложен деревянный мост, основательный и широкий. Чуток отойдем от мостика. Вот здесь, где прибрежные кусты почти окунают свои ветки в воду. Посмотрел на прозрачные струи ручья, пригляделся внимательно — никаких зверушек в реке, все спокойно. Достал из воды мешочек со смарагдами, долго любоваться на кристаллы не стал — незачем, да и не понимаю я красоты камня. Надо надеяться, что с их помощью я найду Наташу — банально обменяю ее на изумруды. На один из камней, если повезет. И обратно поехал — мимо Ярославских ворот, к паромной переправе через Которосль, и вновь по широкой дуге — к Великой, где опять же благополучно переправился на левый берег. Что-то мне подсказывает, что дальше, через многочисленные ручьи и речушки, паромной переправы не будет. Хоть машину бросай. Есть, правда, такие специальные плавающие машины — амфибии. Мечта контрабандиста, но иметь их можно только военным.

А не сменить ли мне много лошадиных сил на одну лошадь? Лошадь плавать может. Можно водные преграды форсировать. Лошади бензин не нужен, а где мне заправляться на левом-то берегу? В багажном отделении «виллиса» были две канистры с бензином, спасибо запасливому приставу Ивану Сергеевичу, но насколько их хватит, если последний раз я заправлялся в Ананьино? В столице как-то не до того было. Надо посмотреть, что вообще в наличии.

Так, самое главное, СВД-П с несъемным деревянным прикладом и секторным прицелом. К винтовке два кожаных подсумка с магазинами — в «комплекте», так сказать, к трофею шли. Сюрприз! В одном магазине — патроны со снайперскими пулями. Оптику-то Свечников чего не поставил? Как хорошо было бы — и пули снайперские, и ПСО. Если дальномерная сетка мне метров до четырехсот не очень нужна — на глаз определяю, то дальше — почему бы не воспользоваться? У винтовки дальнобойность до километра штатно! Система прицеливания простая, тысячные отщелкиваются на раз, хоть и не люблю боковых настроек трогать, лучше по шкале прицелюсь. Шевроны подводятся мгновенно, тридцать в минуту я, конечно, не выстрелю, чтобы все попасть, но за две минуты весь свой боезапас спущу. И за меньше спущу, потому что всего имею двадцать пять патронов, а пять потрачены на пристрелку. Но из оставшихся — десять снайперских. Маловато будет… А какая оптика у Свечникова на СВТ? Четырехкратка, зуб даю… Дальше — «таран» с двадцатью патронами. Пятнадцать — картечью снаряжены. «Чекан», а к нему в специальных круглых кармашках на патронташе — восемнадцать патронов, двойной боекомплект. Ножи. Кистень. Кольт Виталин только с одним запасным магазином и без всякого запаса патронов. Да что с колдуна взять! Набор для чистки зубов и оружия. Мыло в мыльнице. Фляжка серебряная, плоская, с выдавленным гербом Академии — памятная вещь. Баронишко-выпускник один подарил. Наштамповали их штук пятьдесят, типа для всех преподов по одной. Ну и мне досталась… А я что — я взял. Я к себе особого отношения не требую… Дают — бери, бьют — беги. Приличные люди в такой фляжке коньячок носят, я водку таскаю — залил еще в Сеславине, когда с помощью «ночной бабочки» Ардальи пьяного из себя изображал. Так, шмотки не забыть забрать, спасибо местным работницам, выстиравшим их. Надеюсь, за ночь успели просохнуть. Посуда в составе глиняной миски, кружки и деревянной ложки. Бинокль-семикратка, опять без дальномерной сетки, одолженный у Глоина и до сих пор не возвращенный хозяину. Заиграл бинокль, зараза. Накосячил. Так это пристав виноват — посадил нас с Виталей в машину и отправил… Кошель с деньгами. Мешочек с камешками, золотой коробочкой из-под крема, то есть «Крема», и записной книжкой оборотня. Знаю, что нельзя все яйца в одну корзину складывать, а куда их? Все «горячее», найдут хоть одно — петля. Даже за «журнал» Витали. Кстати, я всегда считал себя прирожденным криптографом и соответственно дешифровщиком. Только от бесконечных столбиков цифр в записной книжке оборотня и схем, иллюстрирующих непонятно что и непонятно зачем, у меня начала болеть голова. Наверное, шифр сложный. Кстати о шифрах и цифрах, патронов не то что мало — считай, совсем нет, продуктов — ноль, гранат — ноль, свето-шумовых, совсем не лишних для отпугивания разных чудищ, — ноль, шашек дымовых — ноль, нормальной фляги с водой — нет, фонаря — нет, даже в «виллисе» фонаря нет, идей — ноль. Наудачу поеду.

Почесал в затылке и пошел договариваться с хозяином о дорожных запасах и предоставлении мне в аренду лошади. Еще пару пустых бутылок поспрошаю — «коктейль Молотова» сделаю. А «виллис» надо здесь оставлять — пускай на нем хозяин хоть картоху возит, плевать. По левому берегу за «виллис» привалить могут. За лошадь — тоже. Но авто моим убийцам не достанется — пустячок, а приятно. И надо узнать у хозяина, есть ли тут какие хутора: может, от хутора к хутору и доберусь до Гуляйполя без потерь.

Хозяин усадьбы, конопатый малый в модной городской кепке, удивительно дисгармонирующей с грязным ватником, распахнутым на груди, и в клетчатой байковой «фермерской» рубахе, от моих вопросов впал в ступор. Тут, к слову сказать, по одежде и реакциям, и к лицу не приглядываясь, поймешь, что пришлый, а не абориген. Аборигены модную кепку с рабочей одеждой никогда не наденут. А среди пришлых удивительные личности попадаются — этот вот при въезде заставил только к знаку солнца на воротах прикоснуться, да собачища его обгавкала мой внедорожник, и все. Хозяин, по-моему, к ней особо и не прислушивался.

Ого! Хозяин-то уверен почему-то, что я прекрасно знаю, куда ехать. И пустил меня ночевать только потому, что, во-первых, я женихом таким подъехал на машине, а во-вторых, эльфийские уши под дурацким колпаком не спрячешь. А к эльфам в этих краях отношение, как выяснилось, совсем другое, чем везде. Оказывается, не далее как в двадцати верстах отсюда, почти по нужному мне гуляйпольскому направлению, расположена усадьба потомственного дворянина Тимохина, полковника в отставке, страстного любителя животных и записного кошатника.

Усадьба известна тем, что отставной полкан превратил ее в заповедник манулов. Тут уж я с размаху шлепнул себя ладонью по лбу и попытался оправдаться перед хозяином легкой незаразной забывчивостью. Кто ж в Великоречье не знает манулов Тимохина и его главного «манульщика» — эльфа Кемменамендура! Вот с кем я познакомлюсь с удовольствием, и вот почему меня пустили на ночь — приняли за родича этого антика.

Кемменамендур был незаменим на своем месте. Известно, что манулы, а точнее, какие-то местные дикие коты, названные пришлыми манулами за удивительную схожесть с пушистиками откуда-то из Сибири, людей не выносили на дух. И еще они были на грани вымирания. Толстые, невообразимо толстые, с плотным телом, широкими лапами, густым прекрасным мехом и смешными круглыми ушами, эти коты могли часами лежать неподвижно в засаде у норки какого-нибудь мелкого грызуна, спать сутками, а при виде опасности замирали, сливаясь с пейзажем, — они еще зимой и шкурку на белую меняли — линяли, короче. И были самыми медлительными из всего семейства кошачьих. Бегать и прыгать, кажется, они вообще не умели, только важно ходили, переваливаясь на коротких лапках, почти не видных из-под густой шерсти. При этом всегда имели какое-то очень разумное, задумчивое выражение морды — зрачки этих котов были круглыми, как у тигров. Или как у разумных. После появления Дурных болот, откуда сплошным потоком полезла нечисть, эти котики оказались легкой добычей как для всяких чудищ, так и для людей. Их становилось все меньше и меньше, хотя охота на них лет сорок как была запрещена княжеским указом, а за варежки из шерсти манула грозила каторга или такой штраф, что только держись. И вот Тимохин, тогда еще штабс-капитан ярославской армии, устроил в своем родовом поместье настоящий заповедник для этих милых животных, отведя для их проживания огромную территорию — больше пятисот гектаров. Вроде бы такой был его подарок молодой жене, тоже любительнице кошек. На правом берегу, понятно, никто бы не дал ему так развернуться, а вот на левом — пожалуйста! Плати небольшой налог и делай что хочешь в рамках закона! Так как манулы ни за что не хотели общаться с людьми, Тимохин пригласил на должность смотрителей семейство эльфа Кемменамендура, придурковатого, по мнению своих собратьев, и чрезвычайно разумного, по моему собственному суждению.

Дело пошло, Тимохин не скупился на плату охотникам, отгоняющим нечисть от любимых котиков, показателем было и то, что ярославский князь именным указом даже ввел изображение манула в личный герб Тимохина, а эльфа-лесничего сделал почетным гражданином Ярославля. Котенок манула вошел даже в перечень особо ценных даров, которыми возможно было почтить особ княжеских кровей.

Отлично! Для меня это значит прежде всего то, что часть дороги, по которой я поеду, прикрывают охотники, служащие Тимохина, из бывших его солдат, сам эльф и его семейство, дружное и немаленькое, что для «элдаров» нетипично. И понятно, почему хуторянин такой спокойный: у бывшего полковника с охраной объекта все в порядке, подходы тоже контролируются, а значит, соседям достается халявный «кусочек» безопасности. Но все равно — как-то слишком беспечен хуторянин…

Но вот за автомобиль Кемменамендур мне уши, может, и не надерет, а на ночлег точно не пустит: его нелюбовь к «прогрессивным» видам транспорта вошла в поговорку. Лошадь нужна, потому что вариант «на своих двоих» — хуже не в пример.

Моим залогом за лошадку должен был выступать вездеходик Ивана Сергеевича. Договорился. Хозяин себя не обманул. Животине, которую он мне впарил, было лет десять, и в целом она была полна сил. Сил, хитрости и желания кусаться.

Я чудом спас свою голень от ее зубов сразу после того, как забрался в седло, и только тогда остолбенело глядевший на меня хозяин лошади вспомнил об этой ее милой особенности. Вот зачем ей моя нога, если только что ради знакомства я угостил ее прекрасной сочной морковкой?

У-у, волчья сыть, травяной мешок, пошла-а! Для конного похода я был снаряжен не очень хорошо, но что делать?

Направление движения определить было легко, дорога в сторону кошек и котов Кемменамендура была видна довольно ясно — не заросла, значит, пользуются. Пока не отъехал далеко, надо отработать пару нужных действий — в момент опасности повод должен соскользнуть на локоть, а сама левая рука — приподнять СВД, висящую на груди и опирающуюся стволом на предплечье. Пришлось сообразить, что обычный хват поводьев левой рукой, когда они зажимаются между безымянным и средним пальцами, будет только мешать при стрельбе. Высшим пилотажем было бы вообще бросить поводья и управлять лошадью только ногами — один мой знакомый, не прибегая к помощи рук, направлял лошадь в повороты, волнообразным движением корпуса заставлял ее ложиться, вставать, останавливал и пускал вскачь. Особенно жутко было смотреть на то, как он привычно подтягивал согнутую в колене ногу к плечу, чтобы укладывающаяся на землю лошадь ее не раздавила. Я так не умею, а мог ведь научиться… чего не научился? Ладно, отработаем хотя бы остановку перед выстрелом: главное — не сжимать бока лошади пятками для устойчивости. Вот коленями, приподнимаясь на стременах, — это да, это можно, не пережимая… Вроде получается.

Шагом лошадка трусила весело, утомлять ее скачкой я не решался, часто останавливался, осматривая окрестности в бинокль, и к полудню мы успели отмахать по тропке, которая имела наглость называться дорогой, верст пятнадцать, прежде чем услышали выстрел. «Мосинку» я ни с чем не перепутаю. Стреляют из лесочка, метров двести до него. Если оттуда в меня стрелять начнут, мне несдобровать. Надо успеть. Лошадка сперва попыталась взбрыкнуть, но я отправил ее в галоп, попутно пресекая попытку повернуть голову и схватить меня за ногу зубами. Выстрел, еще один — значит, два всего. Ближе, кажется, но не в меня. Перекинул поводья через ветки каких-то кустов, соскользнул с седла, прикрываясь лошадью, шмыгнул в лес. Теперь поспокойнее: лес суетливых не любит. Приклад к плечу. Шаги мельче, с пятки на носок, укрываясь за стволами. Выстрел из той же «мосинки», третий… Точно не в меня — куда-то, по ощущениям, вправо. Приноровиться к мельканию светлых пятен среди листвы. Почувствовать ритм, в котором покачиваются ветки. На опушке сильнее, потом замирает, замирает… Посмотреть на лениво шевелящиеся листочки, на все сразу, «рассеянным» взглядом. Поймать в прицел один. Почувствовать его движение. Теперь вновь рассеять внимание…

Лес приобрел глубину, превращаясь из мешанины зеленого и коричневого в ажурную конструкцию стволов и веток, прозрачную и торжественную, как колоннада храма. Выстрел, четвертый. Кто-то стреляет в кого-то, кто совсем близко от меня. Из темных глубин отпрыгивают солнечными зайчиками пятна света. Вот плавится серебром «изнанка» листа, вот белеют цветы гигантской черемухи, вот — золотой стрелой — луч солнца, вот — что-то блеклое, неправильное. И странный металлический щелчок оттуда. Не колеблясь, одним движением приник к «щеке» приклада винтовки, выстрелил. Сильный толчок в плечо, грохот, еще выстрел — еще толчок и грохот. Пахнуло порохом, начисто перебивая тонкий запах черемухи, лесной сырости и молодых, клейких еще листочков; я, пригнувшись, сменил позицию, шмыгнув за узловатый ствол дуба и положив ствол винтовки на удачно подвернувшуюся развилку, образованную стволом и нижними ветками какой-то молодой рябинки. И мысль, догнавшая меня только теперь, после выстрела, и ошпарившая кипятком: а во что я стрелял-то? Выстрелов больше не слышно, но это ничего не значит. А я вот торопиться не буду. Я подожду. Почти уверен, что тот, в кого я стрелял, — не эльф и не человек.

Его тела не было видно, но я не сомневался, что попал. Прислушался к лесу, «вошел» в неторопливый ритм слегка покачивающихся веток, в этом же ритме качнулся к следующему дереву, еще к одному. Теперь зигзаг выпишем, главное — появляться на виду, без укрытия, в течение двух-трех секунд, не больше. Лучше — меньше. И нельзя надеяться на стволы молодых деревьев — мощная винтовочная пуля пробьет их на раз.

Ага, вот и моя пораженная мишень валяется. Подходить пока не стану, посмотрю чуть издали, прильнув к земле и просунув ствол винтовки сквозь ветви куста дикой малины. Так, что видно? Почти ничего не видно. Привстать? Лохмотья какие-то… нет, это не лохмотья, это камуфляж лохматый, «лохматка». Кто ж таков? Вряд ли эльф-лесничий натянет «лохматку» у себя в лесу. Не лесничий однозначно. Уже хорошо, уже отлегло… СКС-М у него, вот так дела! Точно не эльф. И что-то не так с карабином, не пойму что. Лицо и шея какой-то зеленой краской намазаны. Хорошо подготовился… Это что? Шаги? Опять залег, перехватил поудобнее винтовку, посмотрел сквозь прицел — из-за дерева скользнул тонкий силуэт, склонился над убитым. «Мосинка». Куртка с растительным узором, дорогая. Очень дорогая. Деревце, вышитое на куртке, охватывало своими тонкими веточками грудь и плечи. Спину, понятно, тоже, хотя сейчас я ее почти не видел. Листочки, рельефно «пробивающиеся» на ткани, были нежно-зеленого цвета, но я был уверен, что летом они нальются изумрудной глубиной, осенью пожелтеют, но, естественно, не опадут, а зимой покроются белыми точками, идеально маскирующими владелицу. Изящные сапожки из зеленоватой кожи, и размерчик-то не мужской, даже если на эльфийскую хрупкость скидочку сделать. Эльфийка, нет сомнений, хоть и волосы спрятаны под широкую панаму защитного цвета. Такую курточку абы кто не наденет. Родня Кемменамендура, больше некому.

— Даро! — насколько мог мягко скомандовал я.

Как же! Девушка отпрянула, вот она уже за ближайшим деревом, ствол «мосинки» направлен в мою сторону. А я в кустах этих… Чувствую себя мишенью.

— Ты кто? — крикнула эльфийка, а я задумался: почему, собственно, я решил, что передо мной девушка, — ей может быть и сто пятьдесят, и двести лет… Нет, точно девушка, не старше меня, я такие вещи нюхом чую!

— Да не бойся, друг я, мэллон! — Меня начал уже забавлять этот разговор. Точно девушка, и неопытная. Опытная, осознав, что подставилась, не стала бы задавать дурацких вопросов таким грозным тоном. — Был бы враг — давно пристрелил бы тебя, как вот этого…

Логика моего замечания подействовала или еще что, но когда девушка решительно крикнула: «Покажись!» — в ее голосе не было такого уж испуга. Только задор. Да и стреляй она на голос, давно бы меня убила. Ну, ранила бы точно. Значит, по сути, ничто мне не угрожает.

— Ладно, выхожу!

Я медленно встал, опустил СВД стволом вниз и неспешно вышел из-за своего укрытия, как медведь из малинника. Подошел к убитому мной мужику, намеренно не обращая внимания на эльфийку, присмотрелся к телу. Вообще дела! Ствол СКС-М венчала ни много ни мало труба глушителя — ПББС, кажется, так это называется! «Лохматка», самозарядка с ПББС — это я кого привалил? Спецназ ярославский? «Не верю!» — так кричал один деятель из истории пришлых, до Переноса. Да и не будет шляться один спецназер по местам, где можно схлопотать пулю, а кроме времени кормления манулов, разведывать нечего… Или есть что, просто я не в курсах? Спецназеров группа должна быть…

Легкий шелест шагов заставил меня отвлечься от размышлений. А хороша! Волосы светлые, платиновые, глазки так и сверкают, фигурка изумительная — худенькая и спортивная, ноги, что называется, от ушей, плечи развернуты, сквозь по-детски приоткрытый ротик виднеются белейшие зубки…

— Так вот ты какой, мэллон, — произнесла девушка с некоторым разочарованием, ну уж тут, как говорится, чем богаты…

— Представляешь, кто это может быть? — Я указал стволом СВД на убитого. — Перевернем? — И, не дожидаясь согласия, перевернул мужика на спину.

Вот это красота! Не краска зеленая на руках и лице — кожа зеленая. Алху это, натуральный алху. Враг элдаров и прихвостень княжеского дома Твери. По-другому, гурка. Гурками они стали неизвестно почему — спасибо какому-то острослову из Генерального штаба тверской армии, назвавшему небольшой народец — полулюдей-полудриад — с зеленоватой кожей и прекрасным «чувством леса» — гурками, по образцу британских наемников из истории пришлых до Переноса. У тверских всех вообще-то СВТ на вооружении… Точно гурка на Тверь работает? Почему с СКС тогда?

— И что гурка делает на территории Ярославского княжества, да еще с винтовкой с глушителем?

Этот вопрос я адресовал стоящей рядом со мной эльфийке, которая, может, и выглядела недовольной, но изумленной или испуганной — отнюдь.

— Это Макар, — сказала девушка, и не успел я задать вопрос, откуда она знает, как зовут гурку, как она подняла на меня загоревшиеся гневом глаза и сказала: — Да не Макар, а макар!

— Ах, макар! — завершил я этот идиотский диалог и начал было собирать трофеи с поля боя — то есть обирать труп «убийцы». Но не успел я нагнуться за винтовкой, как ствол «мосинки» ударил меня поперек живота, наподобие шлагбаума перегородив дорогу.

— Это ты куда, маэтор? — подозрительно спросила красавица, и уж простите мой синдарин, кроме подозрительности в ее голосе звучала неприкрытая насмешка. Вот зачем так резко, я ж готов с ней поделиться!

— Я убил — мой трофей, — в духе букваря для недоразвитых эльфийских детишек пояснил я свои действия — очень кротко, без гнева и пристрастия.

— Ты, как же! — фыркнула эта невозможная девица. — Да если бы я не дала тебе зайти ему во фланг, да если бы не подставлялась специально под его огонь, чего бы ты сумел?! Сам бы лег, ветринаэр!

— А ты что, предвидела, что я буду проезжать мимо? И соответственно зайду во фланг алху? Это раз. И обзывать того, кто тебя спас, — нехорошо! Это два! А если хочешь меня как-то назвать, то у меня имя есть: Петр Корнеев! И познакомимся, наконец: тебя вот как зовут? — спросил я, аккуратно двумя пальцами отводя ствол винтовки от моего живота.

Девица посмотрела на меня исподлобья и пробурчала, надув губки:

— Это кто еще кого спас! Он почти на опушке был, значит, на дорогу смотрел, выцеливал. Убил бы тебя, лошадь твою забрал — и поминай как звали. — Подумала и добавила одно из традиционных эльфийских оскорблений: — Лле хольма веэдан!

Сделано, правда, это было таким неуверенным голосом, что я чуть не расхохотался. Есть еще тонкость — эти слова подразумевали, что я вежлив, как человек, то есть груб, волосат, вонюч и кривоног. Настоящий мужчина! Пряча улыбку, я заметил абсолютно благодушно:

— Могу и по-элдарски: мани наа эсса эн лле, арвин эн амин?

— Арквейн…

Не успела эльфийка ответить традиционной любезностью, дескать, солнце и луна радуются нашей встрече, как я перевел разговор на шкурное:

— Кто тебе Кемменамендур?

— Одхрон амин.

Отец, значит. Так и думал.

— Я как раз к нему еду — давай не будем ссориться, а отвезем все барахло к нему и поделим. И кстати, на тебя этот макар охотился?

— Нет, что ты, — девица даже улыбнулась, услышав это предположение, — на отца, конечно. Он не один был, группа из троих алху. Наши манулы их заметили, была перестрелка, двух убили сразу, этот вроде ушел, кажется, был ранен…

Вот как? Посмотрел поближе — точно! Вот на бедре пятно кровавое расплывается. Под «лохматкой» бинты незаметны, но чувствуется, что наверчено много.

— Думали, он к реке пойдет, — продолжала Арквен. — Не ожидали, что так близко затаится. Я сегодня просто обход делала — зашла в лес, а он, наверно, решил, что его ищут, стрелять начал, я — в ответ. Я и не поняла сперва, что он стреляет… стрелял… Хорошо, что промахнулся…

Да, это неплохо. Все интереснее и интереснее: как же понимать — алху на главного «манульщика» Ярославля охотятся? И что теперь им за это будет? От Твери, например? Надо, надо к папаше Арквейн заглянуть на огонек.

— Собираем все — и валим, — предложил я. — Тело так оставлять нехорошо, похоронить бы надо, но как?

— Нечего его хоронить! — вновь надулась эльфийка. Вот ершистая какая! Ладно, есть у меня идея.

Я подхватил СКС алху, ножом разрезал «лохматку» и стал обладателем ценного военного имущества. СКС-М с глушителем и оптическим прицелом ПУ, четыре магазина по двадцать патронов, еще патроны в подсумке россыпью, «чекан» с сосновыми накладками на рукоять, поцарапанными, потертыми и без следов лака — сипайский, значит, вот популярное оружие! Нож с наборной рукоятью в кожаных ножнах, две гранаты ГОУ-2 в специальных подсумках, еще какие-то мелочи в подсумках разгрузки, не до них сейчас, после посмотрю…

Арквейн с надменным видом протянула руку, подразумевая, что немедленно вложу в нее самозарядку. Ага. Щаз!

— Сперва поцелуй!

— Аута микула орку! — Иди поцелуй орка, значит…

А вот это очень грубое эльфийское оскорбление. И очень традиционное.

— А ты целоваться-то умеешь?

Эльфийка вспыхнула как маков цвет, резко повернулась и пошла в сторону дороги.

Да, не встретил я еще такой девицы, чтобы ее «на слабо» не пробить было. Вот как встречу, так, наверное, и женюсь.

Когда я дошел до лошади, Арквейн с нею вовсю уже любезничала. Еще бы, встреча старых друзей, кто бы сомневался.

— Алексей дал? — А кто ж еще? Кажется, фермера в модной кепке зовут именно Алексеем.

— Угу!

С этими словами я достал из переметной сумы бутыли с бензином. Будет мой «коктейль Молотова» исполнять другую функцию — помяну я этим коктейльчиком одного загадочного убийцу по имени «макар»… Бросил барахло на землю, повернулся и побежал обратно. Сложить ручки, ножки тоже — одну на другую. Взяться покрепче за капюшон «лохматки». Хорошо, что до опушки недалеко, — а иначе лесной пожар может быть. Оттащить тело подальше от деревьев. Так, чтобы пожара не было, траву и сухие ветки долой. Фитиль самодельный из бутылечка вынуть, тело полить, аккуратнее, аккуратнее. Вторую бутылку, и еще разок… Поджигаем… Я едва успел отпрыгнуть, как пламя взвилось столбом, неожиданно сильно и ярко. Резко пахнуло бензином и нестерпимым жаром. Ветра нет, что приятно. Критически оглядев место «огненного погребения» алху и убедившись, что лесу все-таки ничто не грозит, мы оставили гурку догорать, а сами направились дальше по дороге — она должна была, по уверениям Арквейн, привести нас прямо к воротам усадьбы котовладельца Тимохина.