ГЛАВА 13,

Железная дверь загремела. Я поднял голову с плоской, как блин, и такой же замасленной, нет, засаленной подушки и услышал знакомый голос вертухая:

— Корнеев! В допросную!

Не знаю, почему не сработали мои смарагды, но когда Наташа обняла меня, я мгновенно потерял ориентацию в пространстве от вспышки, возникшей вокруг нас. Портал! Портал выбросил нас в какой-то комнате, где я сразу поймал затылком удар резиновой палкой.

Очнулся уже в камере. А чем может быть небольшая комнатка не только с решетками на окне, но и с намордником, то есть с листом фанеры, закрывающим вид из этого самого окна? Камера-одиночка, стальная дверь с «кормушкой», параша, грубые нары, солдатское одеяло. С сапог сняли шнурки, из штанов вытянули ремень, из личных вещей только одежда… Как они свитер не сняли, там же магическая нить?.. Почерк и стиль пришлых. Если бы Василь Васильич ввалился со своими шуточками и притворно радостными возгласами о том, что-де блудный сын вернулся, я бы не удивился… Я бы и Аристарху теперь не удивился…

— Встать! Руки за спину!

Ладно, встану… Затевать ненужную драку с двумя верзилами-пришлыми, вооруженными резиновыми палками, глупо и недальновидно… Посмотрим, кто и как меня допрашивать будет…

В небольшом кабинетике сидела Наташа, одетая в военную форму без знаков различий.

— Тебе, Наташа, очень военная форма идет, а конкретно — беретка, — слукавил я; остальная форма: и недлинная юбка защитного цвета, и уставной френч, не помню уж, как он называется, и сшитые на заказ сапожки — все было подогнано по фигуре, нигде не морщило и оттопыривалось только в нужных местах. Но гадость хотелось сказать ужасно, и мне пришлось приложить титанические усилия, чтобы сказать не гадость, а «полугадость». Полугадость от полуэльфа…

— Ты хоть представляешь, Корнеев, как сложно было подобраться к Ашмаи? — вздохнула Наташа, обходясь безо всяких там «Здравствуйте, присаживайтесь». — Вышли, наконец, на агента его, Стрекалова… Знаешь ведь, как «Крем» на женщин действует! Нужно было, чтобы и подозрений не возникло в том, что я не воспользовалась «Кремом». Думаешь, легко было?

— Неприлично так на комплименты напрашиваться, — ответил я на этот риторический вопрос. Некрасивая девушка, намазавшись «Кремом», становится красавицей. А красавица? И кто угадает, употребляет она наркотик или нет? Можно было догадаться… Это ж сколько народу в курсе? Иван Сергеевич уж точно… Желание сказать его дочурке гадость возросло на порядок.

— Ладно, не об этом сейчас… Смарагды мы у тебя изъяли. Они принадлежат княжеству, хоть ты их и испортил…

— Как же они твой портал не съели? — поинтересовался я у Наташи.

— Это особенность моего таланта… — усмехнулась девушка горделиво. Молода она еще, очень молода… — Расскажу, так и быть… В свой портал я ни капли магии не вкладываю. Ее с другой стороны нужно втюхивать, и в немалых размерах. Нас, как бы лучше сказать, «утягивает» в портал. Понимаешь? Не мы портал открываем, а на нас он открывается…

— А на нас… Ананас… — протянул я. — Кормежка предусмотрена? У меня с утра маковой росинки…

— Кто о чем, а вшивый о бане, — усмехнулась Наташа. — Ты зачем Стрекалова убил, ублюдок? За смарагды, конечно. Убил и ограбил…

— Наташа, тебе очень не идет, когда ты ругаешься… Такая молодая и красивая девушка, а ротик такими словами поганишь…

Наташе стоило огромных усилий не наорать на меня, но она справилась.

— Я не ругаюсь, — ответила она тихо. — Хоть мне с тобой и разговаривать-то противно…

— Хорошо, — легко согласился я, — не надо разговаривать…

— Надо, Федя, надо… — устало процитировала Наташа. — Как Стрекалова убил? Почему? И что с тела снял, кроме смарагдов?

— Все, что снял, у вас должно быть, — пожал я плечами, — проверьте по описи… И тетрадь тифлинга Игана отдайте! И объясни мне один моментик: как же два агента, убитых в мастерской у Глоина?

— Убитых? — зло переспросила Наташа. — Ты тела их видел? Лично?

Да как тела-то увидишь? Во всех городах Новых княжеств и в большинстве Старых закон один: крематорий, огненное погребение… Сразу после смерти, на всякий пожарный. А то мало ли что или кто в мертвое тело вселиться может…

— Нет, не видел, — признал я. — Вот, значит, как…

— Именно так, — сухо проговорила Наташа. — Ты же взрослый человек, почему веришь всему?

— На нос свой полагался… — признался я. — Василь Васильич, когда про агентов рассказывал, вроде не врал.

— А ты не подумал, что Василий Васильевич твой может быть не в курсе?

— Чего это он мой, когда он — ваш? — окрысился я.

— Ладно, не твой… Мы решили, что почти уже подобрались к Ашмаи через Стрекалова, как вдруг ты приезжаешь в Ананьино один…

— Виталю я убил в рамках самообороны, — честно ответил я. — Что у вас на него планы были, меня никто в известность не ставил. Так что упреки ваши не по адресу. Лучше нужно планы составлять…

Тут мне не к месту вспомнился судья-архонт, швыряющий в лицо своему помощнику гостевую книгу «Священного аэрбола», и я не смог его не процитировать:

— И обвинительное заключение надо лучше готовить…

В лицо Наташе, кажется, бросилась вся кровь — так она покраснела. Цветом лица на Паолу стала похожа… Кстати, о Паоле… Все, значит, смарагды изъяли? Ну-ну…

— Одного я в этой истории не понимаю… — Наташа совладала с собой, надо же! Я уж думал, что сейчас будет истерика. — Зачем ты вообще в это дело влез? Ну не влюбился же! Не смеши мои коленки!

Я молчал, уставившись в потолок. Пока делал вид, что плющу рожу в камере, как раз и думал об этом вот самом. Что сказать…

Пять лет преподавательского стажа. Пять лет рассуждений про то, что такое «честь» в литературном произведении. Пять лет анализа «рыцарских романов», столь популярных в Великоречье. Пять лет я читаю «композишнз» недорослей о том, как надо спасать «капитанскую дочку». Пять лет я повторяю одни и те же слова. Верю ли я в них еще?

Если бы наши «агенты» не погнали меня из Академии поганой метлой, я бы сам ушел. Потому что уже с трудом мог отличить, где «учительская», «менторская» позиция, а где моя, собственная, Петра Андреевича Корнеева. Поэтому, когда пропала Наташа, я воспринял это как вызов. Как шанс доказать, что «красивые слова» в моих «преподавательских» устах — не просто слова. Не просто бла-бла-бла. Ну а то, что Наташа — красавица, так вообще — подарок судьбы. Я себя знаю… Некрасивую девицу я тоже бы, наверное, отправился спасать, может быть… но красавицу — отправился спасать с энтузиазмом! А с энтузиазмом гораздо лучше ведь, чем без энтузиазма!

— Ты так боялся, что я возьму верх, что я заставлю тебя плясать под свою дудку… — Голос Витали был тягуч и насмешлив. Он был похож на пролитое клубничное варенье, медленно, но неотвратимо стекающее на пол кровавыми сгустками. Можно попробовать собрать варенье ложкой обратно в банку, но и вид его, и вкус безвозвратно испорчены. И наказания не избежать… — Ты так боялся меня, что предпочитал плясать под целый оркестр чужих дудок — лишь бы в их вое не слышать моего голоса…

— Замолкни, зануда! — А что я еще мог сказать…

— Ты плясал под дудку пристава, потом под дудку Тимохина, потом Семена, потом полуэльфа…

— Не такой уж и большой оркестр! Камерный, но уж никак не симфонический! А некоторые, не будем показывать пальцем, пляшут под чужую дудку не только всю жизнь, но и после смерти!

— Это ты на что намекаешь? — наконец-то мне удалось озадачить оборотня.

— На Ашмаи! — промурлыкал я самым своим вкрадчивым голосом. — Думаешь, я не вижу, как тебя корежит, когда я называю это имя!

Я не ожидал, что реакция Витали будет такой. Сперва его выгнуло в дугу, он стал надуваться, как пузырь, потом его оболочка лопнула, и из нее, шевеля множеством отвратительных лапок, стала выбираться черная мокрица исполинских размеров.

— Ящерица симпатичнее была… — проговорил я дрожащим голосом, всеми фибрами души желая поскорее проснуться. — Ящерица — это не только ценная кожа, но и…

Фу-у-у! Хорошо-то как! Полной грудью я вдохнул спертый воздух камеры… Точнее, попытался вдохнуть… Что меня разбудило? Шаги? Шаги в коридоре, далеко еще, но ходят по этому коридору только ко мне. Кроме меня, почему-то узников нет… Может, сосед у меня образуется — буду через стенку перестукиваться. Или нет, ко мне шаги… Ночью? Ночной допрос в исполнении Наташи — это что ж такое? И допрашивать она будет в ночной рубашечке?

Шаги надзирателей, а я их узнал, приблизились…

— Корнеев! На выход!

Занимался рассвет. В тюремном дворе меня ждало отделение комендачей. Было довольно холодно, и солдатики зябко поводили плечами. Меня бы, конечно, больше устроило, если бы они все отправились легкой трусцой к себе в казарму — под теплые одеяльца. Меня даже затошнило, но это с голоду: отблеваться я бы не смог — нечем. Последние два дня на моем питании слегка экономили, вчера вечером даже вообще не покормили. То ли дело раньше — я читал в исторических хрониках, что преступников перед казнью сытно кормили, давали вино и шоколад. Лицемеры проклятые. Что хорошо у пришлых — по-простому все, без соплей и финтифлюшек.

— Отделение, стройсь! — скомандовал пожилой унтер, недовольно хмуря брови. Ему, наверное, казалось, что расстрел для нелюди, полуэльфа — слишком шикарно. Точно! Он отделил на стрельбу всего пятерых бойцов, остальные в сторонке постоят — в охранении в смысле. От меня, впрочем, подвигов ждать не приходится. И вообще зачем расстреливать? Веревочная петля и обмылок ничуть не хуже пули. Разве что труп мой не вывесишь на площади на всеобщее обозрение… Вешают суды, расстреливают трибуналы. Судить меня, понятное дело, не судили. А трибунал — вообще из другой оперы, я же не военный, да и подданный другого княжества. Хотя, судя по расстрельной команде, мое преподавание в Тверской военной академии сослужило свою службу. Так что, скорее всего, заочный приговор военного трибунала… А для меня вовсе не принципиально — повесят или расстреляют. Как это они мое мнение узнать забыли?.. Вроде при повешении расслабляются мышцы живота и происходит непроизвольная дефекация. Поэтому, скорее всего, меня и не кормили. А при расстреле? А что — могу и при расстреле обгадиться. Жаль — не хочу, а то бы нарочно навалил, чтобы и трогать мой труп противно было!

Двое надзирателей подвели меня к кирпичной стенке, прислонили к ней и отошли.

— Готовьсь! — Это ведь последняя команда перед «Пли!». Самое время помолиться… Кому? Богов много, только что-то мне подсказывает, что ничем они мне не помогут… Разве что… Есть же Бог Паисия, Тихона и Саши из скита, Бог пришлых, Бог, убитый людьми за несовершенное преступление. Не то чтобы мы в идентичной ситуации, просто Он, как мне кажется, мог бы меня понять. Он все-таки что-то такое пережил… Как говорится, попытка — не пытка. И я сформулировал, тщательно подбирая слова, но все равно неуклюже:

— Бог христиан, знаешь, в этом мире много чудес, и не всегда добрых. Но против пули мало что действует… Я вряд ли достоин чуда Твоего, но, пожалуйста, сделай так, чтобы я остался жив! А то глупо как-то помирать вот так… Не сделаешь — я не в обиде, я понимаю, у Тебя на мой счет свои планы могут быть — Божественные. Может, мне их и не понять… Тогда Ты устрой, что я доделать не успел — ну, Ты Сам понимаешь! Аминь.

Потом посмотрел на задумавшегося унтера, кинул взгляд себе на грудь, где на черном фоне свитера наливался молочной белизной необычно большой крестик из магически обработанной нити, и крикнул сосредоточенным стрелкам:

— Поспорим, что в крест с десяти шагов не попадете!..